Когда я глажу тебя по голове, то вижу в глазах твоих преданную благодарность.
Наши отношения всегда были проникнуты вниманием и нежностью. Я помню, как ты появилась у нас. Дикая, безумная, ты молнией носилась по комнатам, и никому не давалась в руки. Все ходили в царапинах, через тёмную комнату пробирались с опаской: вцепиться в беззаботно проходящую ногу была твоя любимая забава. Схватить когтями, зубами, лапами, страстно, азартно – и тут же убежать. Маленькая дикарка.
Но я помню этот момент, когда ты сидела на окне. Я погладила тебя, и вдруг пришло понимание. Я стала чувствовать, что тебе нравится, а что нет, что тебе хочется и как. С тех пор друзья. Моё детство совпало с твоим и мы много играли, носились по комнате как угорелые. Тогда я придумала бросать тебе ластик, он подпрыгивал, отскакивал от преград – мы обе бросались на него, вернее, за ластиком охотилась ты, а я уже прыгала за тобой, отнимала добычу, и игра продолжалась. Однажды я забросила его на шкаф. И ты принесла его мне, как собака, в зубах! Но это было только один раз.
Другой нашей забавой была охота. Резалась докторская колбаса на квадратные кусочки (кстати, любители мясных деликатесов: колбаса изумительно прыгает). Далее всё повторялось как с ластиком за исключением последней сцены (колбаса, которая допрыгалась, разумеется, съедается).
Как все маленькие девочки я готовила. Но, если в детском саду мы делали суп, усердно растворяя в воде сосалку «театральная», то в 10-11 лет у меня уже сформировалось представление, что пища должна быть и вкусной, и полезной. Видимо поэтому, я брала очищенный геркулес, заливала его кипятком, добавляла сухое молоко и, кажется, мёд. Это дело разбухало, слегка остывая, и с ложечки производилось кормление. Впрочем, тебе это тоже нравилось.
Иногда ты даже спала со мной ночью в ногах, что, зная твой характер, было царской милостью. Помню, просыпаясь такой ночью желая перевернуться, я долго не решалась – потревожить тебя значило бы прогнать. И, промучившись так несколько минут, приходилось предпринимать довольно забавные манипуляции под одеялом.
И помню тебя после операции с зашитым животом, в тряпочных завязках, нелепо высоко поднимающую лапы после наркоза. Такую слабенькую. Запрыгнуть даже на кровать тебе было не по силам – я подняла тебя туда на подушке. И мы спали в ту ночь рядом: ты на кровати и я на раскладушке. То что ты пришла в такой момент именно ко мне было бесконечно трогательно, это и стало основой особой нежности к моей маленькой девочке, Лизоньке, моей овечке.
Теперь тебя не узнать. В июле тебе исполнится 15 лет. Толстая, пушистая, такая спокойная, с годами стала ручной и даже ластится. Очень отзывчивая, благодарная, чувствительная – настоящий рачок. Я знаю твои интонации, даже некоторые слова. Иногда повторяю одно из них и непременно слышу ответ. Мама говорит: «Твой хвостик пришёл». С тех пор, как у меня появился Мурзилка, ко мне нельзя войти в комнату. И ты ходишь за мной, как собака, стоит лишь мне выйти оттуда. Моя маленькая, моя любимая, моя девочка. Ах, как мало я уделяю тебе времени и внимания. Есть какие-то дела, хлопоты, идеи. Я всё время где-то и очень мало с тобой. Малышка моя, я смотрю на тебя и думаю: уже 15 лет, ты ещё не дряхлая, нет, но неужели мне придется видеть твою старость и… смерть. Я чувствую себя Дунканом Макклаутом, на руках которого гибнет любимое существо, и мне суждено пережить тебя…
Но пока мы вместе, моя маленькая, моя девочка, моя овечка.
Сегодня, 31.10.10 её не стало. В черном полиэтиленовом мешке ветеринар унес маленький трупик 21-летней кошки. И ничего не осталось, кроме имени – Лизка.
...горько сожалею, что не смогла с тобой попрощаться, ты умерла в одиночестве от укола ветеринара, а мне бы хотелось, чтобы это случилось у меня на руках в слезах и прощальных поцелуях, в кругу всех, кто любил тебя, и отошла бы в свой кошачий рай...