Шёл 1954 год, последний год моего обучения в Ленинградском железнодорожном училище №2. В этом же году началось освоение целинных и залежных земель Казахстана, Западной Сибири и Урала.
Чуть ли не каждый вечер по радио передавали концерты по заявкам целинников. Читали письма родным. Почти в каждом письме ребята-целинники приглашали к себе товарищей, родных, друзей и, конечно, подруг. Рассказывали о своих успехах, приключениях, порой доходящих до грани фантастики. Мы с жадностью слушали эти передачи, воображая себя за рулём трактора или автомобиля, пробирающиеся, сквозь пургу и бураны. Порой видели себя за рычагами трактора среди бескрайней цветущей степи, а сзади тянется борозда вспаханной целинной земли. И так потянуло в степные просторы, что мы решили: Всё. ЕДЕМ!!!
И принялись за дело. Мастер, судья и Бог нашей десятой группы - умнейший, мудрейший человек, и вообще такие люди рождаются раз в сто лет, Николай Иванович Мишарин, посоветовал нам обратиться в горком комсомола. Мы пришли туда. В приёмной нас встретила стройная, симпатичная девушка, лет на пять старше нас.
- Вы по какому вопросу, ребята? – улыбаясь, спросила она и украдкой взглянула на нашу форму. Наверное, не частые гости здесь молодёжь в форме трудовых резервов.
- Мы к секретарю горкома, - ответил я, - по поводу целины.
-Да, вопрос серьёзный, я сейчас доложу,- и скрылась за дверью.
- Проходите, ребята, Евгений Михайлович ждёт вас.
Мы прошли в кабинет. Навстречу нам поднялся высокий молодой человек с открытым строгим лицом.
- Проходите поближе к столу, не стесняйтесь. Присаживайтесь вот сюда, - указал он на стулья, стоящие у окна,- И, здороваясь, пожал нам каждому руку.— Слушаю вас.
- Мы скоро, буквально через два-три месяца заканчиваем училище и хотим поехать работать на целину,- сказал Игорь, вставая, - Помогите нам, пожалуйста.
- Сиди, сиди. Вопрос не из лёгких, - задумчиво произнёс горкомовец, постукивая карандашом по столу. - И, надо честно признаться, решить его не могу, у горкома нет такого права. Тут нужно что-то повыше,- А давайте проконсультируемся с обкомом комсомола, - он набрал какой-то номер телефона.
- Здравствуй, Филипп Филиппыч. Да, это я. По какому вопросу? Да вот, ко мне пришли ребята из ЖУ-2 по поводу отправки их на целину. Как им помочь? Да. Так. Хорошо. Понятно.
Спасибо. До свидания,- и он положил трубку.
- Филипп Филиппович,- обратился к нам Евгений Михайлович,- советует вам написать письма в ЦК ВЛКСМ и в министерство трудовых резервов при совете министров СССР. Вся сложность в том, что вы являетесь кадрами трудовых резервов. Извините, ребята, спешу в обком…
- Ну, молодёжь, не обессудьте. Чем богаты, тому рады. Чем мог, тем помог. До свидания. Протягивая руку, на прощание добавил, - Обращайтесь, если что. Не забывайте к нам дорогу.
Немного раздосадованные, мы вышли из горкома. Не откладывая в долгий ящик, в этот же день отправили письма в Москву. На удивление, быстро пришёл ответ из ЦК комсомола. В нём сообщалось, что наше письмо передано в минтрудрезервов с ходатайством по возможности удовлетворить нашу просьбу.
Более обнадёживающий ответ пришёл из трудовых резервов. Министерство обещало внимательно рассмотреть нашу просьбу и дать ответ. И действительно, через несколько дней нас вызвал директор училища и сказал, что мы можем поехать на целину, если получим профессию механизатора сельского хозяйства, и для этого дополнительно открывается специальная школа в г. Боровичи Новгородской области. Заявления уже принимаются. Мы тут же написали заявления о зачислении. Боялись опоздать. Потом досрочно, в мае, сдали выпускные экзамены, попрощались с ребятами и мастерами. Все желали нам успехов и счастливого пути, а перед самым отъездом Николай Иванович, пожимая мне руку на прощание, тихо чтобы никто не услышал, сказал:
- Напрасно, Юра, ты всё это затеял. Ну, да ладно. Бог не выдаст, свинья не съест. Всего тебе хорошего,- и отвернулся.
До сих пор я не могу понять смысл этих слов. Что он хотел сказать этим?
И вот я в Боровичах. Город утопает в зелени. С обеих сторон тротуара растут деревья, вверху переплетаясь кронами. Ощущение такое, будто идёшь по зелёному тоннелю. Вышли на главную улицу им. Подбельского. С левой стороны - очень красивый с аттракционами, эстрадой и танцплощадкой «Городской парк». По другой - шикарный «Концертный зал филармонии». Чуть подальше - «Торговые ряды», уменьшенная копия «Ленинградского гостиного двора». Глянул я на них, на ряды, и что-то щёлкнуло внутри, засосало под ложечкой, защемило сердце. Видать, прикипел, к Ленинграду. Что греха таить, мелькнула предательская мысль: «А не вернуться ли?» Но это был только миг, один только миг.
Школа наша была организована на базе ремесленного училища. Общежитие было хорошим - с клубом, с кинозалом. Учебный корпус располагался квартала три ниже от общежития, туда, в сторону лесокомбината. Ещё в городе были два училища: педагогическое и медицинское, не плохой, для небольшого города, стадион. Зимой футбольная площадка превращалась в городской каток, наше любимое место отдыха. И, конечно же, имелся ресторан. Бывало и мы были посетителями его, но Боже упаси, не завсегдатаями. Заходили просто так, любопытства ради. Пиво не заказывали, не то, что б водку. Хотели на людей посмотреть, себя показать, что мы тоже живём неплохо и немало кому должны. А если честно признаться, мы могли себе позволить пару вечеров в месяц посидеть в ресторане, скромненько, без излишеств. Ведь нас, оболтусов, государство учило, обувало, одевало, кормило, да ещё платило стипендию - двести шестьдесят рублей в месяц! По столько зарабатывали взрослые, семейные люди: сторожа, уборщики, технички. Оболтусами я называю нас, молодых, которым было по шестнадцать, семнадцать лет. Были в училище и семейные, лет под тридцать, мужики, парни, отслужившие в армии у которых дома, в деревне, остались семьи или престарелые родители. И эти двести шестьдесят рублей было для них огромным подспорьем. Всю свою стипендию они отправляли домой. Деревне в то время денег не платили. Рабочим МТС - да… и не плохо.
Кажется, я отвлёкся. Набирали молодёжь в училище не только для подготовки кадров на целину, но и для других областей и, в первую очередь, Новгородской. Всего нас, будущих механизаторов, было около двухсот человек. Из Ленинградцев сделали одну группу, седьмую. Дирекция училища быстро провела все организационные работы, и мы приступили к занятиям. К началу посевной следующего года мы должны были окончить школу. Учились по восемь-десять часов. Училище имело свой полигон, на котором мы проходили практику езды и управления тракторами, комбайнами и сложными сельхозмашинами такими как «чудо техники» льнокомбайн с его мудрёным сноповязальным аппаратом. О нём можно только рассказывать, а показывать на месте, как он работает это дело ужасно каверзное. Самим преподавателям не сразу удавалось правильно объяснить нам принцип его работы. А чтобы избавиться от этой напасти, мы сняли его с комбайна и спрятали. Шуму много было, но ничего, обошлось. Это «ЧП» произошло на гос. экзаменах.
Не знаю почему, но седьмая Ленинградская оказалась очень не дисциплинированной. На уроках были не внимательны, крутились, вертелись, разговаривали. Преподаватели-мужчины как-то ещё управлялись с нами, а вот женщинам приходилось туго. Иногда они просто уходили с уроков и говорили, что будут просить директора освободить их от занятий в седьмой группе. Но однажды всё круто изменилось.
Была у нас мода на «плюшки», в основном на уроках. «Плюшка» - это разжёванная промокашка, укладывается на палец и щелчком отправляется в сторону какого-нибудь зазевавшегося ротозея.
Предмет «Ремонт тракторов и комбайнов» вела у нас очень молодая выпускница сельскохозяйственного института Глушко Капиталина Ивановна. Рыжая, но очень интересная девушка. И, конечно, над ней подтрунивали. Сколько ей лет, замужем ли, а если нет, есть ли жених, может, выберет суженного кого-нибудь из группы. Поначалу она стеснялась, краснела, а потом перестала обращать на это издевательство внимание. Она просто нас не замечала. Иногда говорила: «Господи, как я от вас устала. Иду к вам на урок, будто на каторгу».
Но однажды.. Как-то на уроке прилетела и прилипла к её щеке кем-то неудачно пущенная «плюшка». Она побледнела, из глаз брызнули слёзы. Закрыв лицо руками, выбежала в коридор. Класс замер, воцарилась гробовая тишина. Поняли, что наше хамство дошло до предела, до красной черты, переступить которую невозможно. Ожидали страшнейшего скандала, вплоть до отчисления некоторых из школы. Думали, что сейчас в класс войдёт руководство школы и, начнутся разборки. Минут через десять, успокоившись, вошла Капиталина Ивановна. Мы встали, староста Юра Ярославский, от имени группы попросил прощения, пообещав, что такое больше никогда не повторится. Она поверила нам и простила. После этого случая межу нами и Капочкой, так мы звали её за глаза, возникла настоящая, крепкая дружба. Не сразу, конечно. Получить тройку по её предмету, считалось дурным тоном. Шуметь или разговаривать на уроке можно было столько, насколько она позволяла, да мы сами понимали, что и сколько можно, а что нельзя. Часто вместе ходили в театр, в кино, и любой из нас считал за честь угостить Капочку шоколадкой, пирожным или мороженным. Ведь мы народ был богатый. Случалось, правда, редко, с последнего урока всей группой вместе с ней убегали в кино. После сеанса «ватагой» провожали её домой. Знала ли дирекция про наши проделки, не знаю, но думаю, что нет. Иначе не избежать бы Капочке огромных неприятностей. О себе мы не волновались. Самое страшное, что нам грозило, это на месяц лишение стипендии. А вот, не дай Бог, потерять Капочку, это трагедия. Величайшей благодарностью для нас было, когда она, уставшая, в конце дня приходила к нам на последнюю пару, бросала классный журнал на стол и «падая» на стул, говорила: «Ой, ребята! Я у вас отдыхаю. Вести уроки в вашей группе одно удовольствие». Да, такое признание дорогого стоит. Согласитесь. Общаясь с ней мы, естественно, стали другими. Седьмая Ленинградская стала лучшей группой в школе.
За учёбой в классах и на полигоне как-то незаметно пробежало лето. Подошла пора осеней практики, пора самостоятельных практических работ в полях на технике, пора проверки знаний, полученных за четыре месяца. Учащихся школы группами распределили по районам области. Нам выпал Опеченский, обычный, ни чем не выделявшийся среди других районов новгородщины. Продукты выдали сухим пайком и отправили на месяц набираться опыта. Узнать себя, понять, на что ты способен.
И вот мы на месте. Деревня под названием Торбасино стала пунктом нашего назначения. Мы - это Вова Делибоженко, Коля Парфёнов и я. Поселили нас в одном доме. Семья небольшая - мать с отцом, да двое ребятишек. В доме беднота. Начали устраиваться. Ребятишки тут же вертятся. Интересно им посмотреть на свежий народ. А народ тоже смущается, не знает как стать, куда сесть. Отдали хозяйке тёте Паше чемоданы, открыла она их, и замерла, увидев продукты. У детей глаза округлились и стали большими, большими. Такое они видят, разве, что по великим праздникам, а едят и того реже. Там лежали: всевозможные крупы, макаронные изделия, сахар, тушёнка, конфеты, колбасы. Нас хорошо кормили, мы не жаловались. Раскладывая продукты, тётя Паша, наша хозяйка, предложила нам питаться отдельно от них, но мы не согласились. Да разве могли мы позволить себе есть гречневую кашу с тушёнкой, тогда, как дети едят суп из свёкольных листьев. Пить чай с сахаром вприкуску, когда дети пьют чай вприглядку. Кусок в горло не полезет. Подавишься. Мы сами всё это пережили. Такое долго не забывается. И вспомнился случай из ленинградской жизни.
После учебы, частенько бегали подрабатывали, что бы хоть как-то успокоить вечно голодные, ворчащие желудки. Работали кто на почте, на разноске телеграмм, кто на разгрузке угля или арбузов. Однажды Толя Якайтис, Витя Абрамов, Женя Киреев и я подрядились в детский садик распилить, расколоть и сложить двадцать кубометров дров за двести рублей. Деньги, не ахти какие, но самое главное, что нам каждый вечер к концу работы приносили кастрюлю супа или каши, иногда с котлетами. Представляете наш восторг, когда ложки стучали по чашкам, а от запаха душистого хлеба щекотало в носу. Мы были счастливы. Мы не ленились, нет, но старались как-то протянуть время. Конечно, в садике это всё хорошо понимали и нас не торопили. Сами они, почти все пережили блокаду и цену хлебу знали, и что такое голод тоже. Блокадники - это особенные люди. Доброжелательные, уважительные, вежливые. Как бы мы не старались продлить наше удовольствие, распиловка дров подходила к концу. И вот уже распилено, расколото и уложено в поленницу последнее полешко. Работа закончена. Прощай наша сытная жизнь. После прощального, довольно, плотного ужина заведующая принесла нам деньги, поблагодарила за работу и мы распрощались. Рядом с садиком находился бар «Пиво-воды» и Толя предложил зайти. Зашли. «Нам четыре по сто с прицепом»:- сказал он. Бармен с удивлением посмотрел на нас. «Ну, прицеп это кружка пии» - только и успел проговорить Витя, как два не дюжих мужичка взяли нас, как пакостных котят, за шиворот и выбросили на улицу. «Сосунки. Молоко матери на губах не обсохло, а им четыре по сто подавай, да ещё с прицепом» - возмущались мужички, - «Брысь отсюда». С третьей попытки мы всё же заполучили свои «заветные четыре по сто с прицепом». Никогда раньше не пил я ни водку, ни пиво. Говорят, что за компанию и еврей удавится. Так и я, чтобы не слыть белой вороной и выразить солидарность с друзьями, ахнул свои сто и задохнулся. Кто-то подал мне пиво. Сделав два, три глотка я вздохнул. Какой гадостью показалось мне это пиво. Горькое, противное, не вкусное и отдал его ребятам. Пришли домой, было всё нормально. Потом закружилась голова. Я прилёг. И тут пошло как по Мойдодыру: всё завертелось, закружилось и помчалось колесом. Голанка за стенкой, стенка за полом, пол за потолком. Бегут по кругу и друг друга догнать не могут. Ну, чистая карусель. Решил выйти во двор. Начал спускаться по лестнице. Обычно такая широкая, оказалась неимоверно узкая, даже руки не надо протягивать. Вот перила, вот стена. Странно как-то. С горем пополам выбрался на улицу. Вдохнул свежий воздух, и меня закачало, как маятник. И чтобы не превратиться в часы с кукушкой спиною подпёр забор. В открытые ворота вижу, как по проспекту прошёл трамвай, почему то вверх колёсами, за ним автобус вверх тормашками. Удивительно и не понятно. Немного придя в себя, кое-как поднялся в комнату, упал на кровать и крепко уснул. Утром был, как огурчик. И про «сто с прицепом» забыл на годы.
Вечером мастер объявил нам, кто на каком тракторе будет работать и у кого кто наставник, то есть фамилию тракториста, у которого ты будешь стажироваться. Мне достался трактор ДТ-54 по тем временам лучшая модель, с кабиной, правда, без окон, без дверей. Все заводские недоделки тогда доделывались в хозяйствах. Такое было время. Трактор мой работал в деревне Горбино, километрах, эдак, в трех, от нашей, теперь, деревни. На следующий день с утра пораньше я отправился на работу. Пришёл, познакомился с наставником, с трактором. Весь первый день проездил рядом с трактористом. На следующий день мы поменялись местами. Часа два работали вместе. Потом он велел остановить трактор, сделал несколько замечаний и пошёл в колок вязать веники. Вы не можете представить себе моё состояние, мою радость свободы, ощущение власти над этим существом под названием трактор. Одно гонять по полигону и совсем другое работать в борозде, пахать. Да пахать так, чтобы не ударить в грязь лицом, чтобы качество пахоты было отменным, чтобы работу твою оценил и принял агроном, а главное не подвести наставника. Всё у меня получалось без особых усилий. Я был на седьмом небе. Мечты мои начинали сбываться. Шеф мой Степан Степанович или, как он просил называть его просто, Степан, вернулся на поле, когда оно было уже вспахано, а я занимался смазкой трактора и плуга. Подошёл, посмотрел на моё занятие и направился проверять качество пахоты. Вернулся, буркнул что-то наподобие «Отлично» и сказал: - «Завтра придёшь воон к тому дубу. Там есть поле всего-то гектара на два, а день прокрутимся. Ну, ладно, иди, отдыхай, да завтра не опаздывай». С этого дня мы начали работать в две смены я днём, а он ночью.
После работы усталые, но счастливые мы возвращались домой. Быстренько умывались, ужинали и убегали в соседнюю деревню Замостье, на танцы. В этой деревне убирали картошку студенты педагогического и медицинского училищ. В основном, эдак процентов девяносто девять, конечно, составляли девчата. Клубов или Домов культуры в деревнях в то время не было и в помине, и чтобы подарить своим подругам праздник, мы за определённую плату нанимали гармониста, а у какой-нибудь старушки часов на пять, арендовали избу, конечно, не бесплатно. Танцевали часов до двенадцати ночи, а потом, проводив своих девчонок, бежали домой, чтобы вздремнуть пару часиков и к восьми быть на работе. Теперь мы не только пахали, но и культивировали, лущили, бороновали. Правда, сеять нам пока не разрешали, хотя в овладении техникой были приличные результаты. Теперь уж и не припомню, кому из нас в голову пришла идея побывать в деревне Черноборка, расстояние до которой чёрт кочерёжкой мерил. Прошёл слух, что в деревне этой танцуют под радиолу, а на десять девчонок приходится трое ребят. Вот и решили проверить достоверность этой информации, поискать новые приключения, а возможно простое желание человека познать, что там, за горизонтом. Односельчане подсказали нам, что туда, в Черноборку, есть две дороги. Одна, окружная, по ней ездят на телегах, вторая напрямую через лес. По ней ходят, но очень редко. Мы выбрали дорогу через лес. Поужинали и пошли. Лес начался сразу же за деревней. Через километр пути он стал густеть, кое-где начали попадаться небольшие мшистые болотца с краснобокой клюквой. Иногда перезрелая уже брусника. А какая красотища в осеннем лесу!! Ведь Новгородская область находится в зоне смешанных лесов. Вот стоит белоствольная в жёлто зелёном наряде красавица берёзка, а рядышком в красной косынке качает головкой осинка. А вон там широко раскинул свои крепкие ветви могучий дуб, принарядившийся в привлекательный светло коричневый наряд, под ним, под его ветками, ярко красным огнём пылают кисти тонкой рябины. Стройный тополь обнялся с зелёной елочкой, а чуть подальше элегантный клён о чём-то шепчется с сосёнкой. Грибов не видели, но косого спугнули. Встречались белки. Занятые вечерней трапезой они на нас не обращали никакого внимания. Очарованные такой красотой мы не заметили, как сбились с дороги и шли по какой-то тропе. Не то человеческой, не то звериной. Нас предупреждали, что можем кого-нибудь встретить. Может лису, а может и Михайлу Потапыча. Заметив свою оплошность, решили, будь, что будет, куда придём, туда придём, и прибавили шагу под соло дроби разнаряженного красавца -ударника, красноголового дятла, в чёрном сюртуке с белым воротничком. Как бы мы не торопились, как бы мы не спешили, но не могли не остановиться, не полюбоваться на чудо природы. Чуть в стороне от тропы, переплетясь друг с другом стволами до самых верхушек, стояли в осеннем наряде ясень и берёза, а к ним прижалась своим гибким, стройным станом юная осинка, тоже наряженная осенью. «Да,»-задумчиво произнёс Коля:-«Пример для подражания человеку. Разлучить их не сможет даже огонь. И в пепле они будут вместе» Мы согласились с ним. Лучше не скажешь.
Как-то неожиданно показалась деревня. Лес расступился, и вот она во всём своём величии. Все десять хат. Мы даже растерялись. Ожидали увидеть большую с множеством домов с огородами деревню, а здесь вот те на, полторы избушки, правда, не на курьих ножках, и на улице никого. Присмотревшись по внимательней увидели , что на завалинке одной из хаток, кажется кто-то сидит. Решили подойти узнать, что эта за деревня и как она называется. Подошли, поздоровались, спросили.
- Эта Черноборка?
- Да, Черноборка - ответила бабуля.
- Вот так девочки - засмеялся Володя, - На пятерых бабушек один дедушка, да мы в придачу.
- Ты что сказал, милай? - спросила старушка, скобкой приставив ладошку к уху.
- Да мы о своём,-ответил он.
Мы поблагодарили бабулю и отошли в сторонку, чтобы решить, не проситься ли нам на ночлег потому, что солнце уже спряталось за вершины деревьев, и заканчивается день, и ночь скоро вступит в свои права, а в густых сумерках вечера уже начинают растворяться контуры кустарников и деревьев. Но всё же решили идти домой. Через полчаса в лесу совсем стало темно. Шли на ощупь. Неожиданно вышли на небольшую поляну, посреди её стояла какая-то постройка. Подошли поближе, оказалось это гумно, набитое сеном. А чтобы в темноте не забрести в какое-нибудь болото, решили заночевать. Забрались наверх, закопались в сено, но уснуть не смогли. Жутковато было, в зарослях сверкали какие-то огоньки, мерещились чьи-то глаза, сено лезло за воротник, цеплялось за волосы, кололо ноги. Да и погода уже не располагала к ночёвке в копне соломы или в стоге сена. Как- никак на дворе стоял октябрь. Едва рассвело, голодные и продрогшие, спустились мы с сеновала и трусцой подались домой. Прибежали, быстренько переоделись, выпили по стакану молока с лепёшками, на вопрос тёти Паши махнули рукой, мол, потом. И так же трусцой побежали на работу. Успели. И долго, долго никому не рассказывали о своей экспедиции. А вот о красоте осеннего леса, частенько.
Закончилась осенняя практика. Начались контрольно-итоговые работы. Сдавали зачёты по обработке почвы. По пяти основным видам. Это вспашка, культивация, боронование, лущение и прикатывание. Сдача зачёта заключалась не в том, чтобы проехать по полю с тем или иным агрегатом, а в том, чтобы проверить правильность выполнения нами технологических условий по проведению тех или иных работ. К примеру, возьмём контрольную по вспашке. Подходишь к агрегату и экзаменатору или комиссии показываешь и объясняешь приёмы, как ты будешь регулировать плуг. Это установка и регулировка предплужников на не обходимую высоту, установка полевого ножа, прицепа и ещё ряд выполнения необходимых операций. Потом вспахиваешь не большой участок поля, и экзаменаторы оценивают твой труд и качество выполненной работы. Зачёты принимали специалисты практики, агрономы и полеводы тех организаций, в которых мы проходили практику. Ни каких скидок на молодость, на неопытность не делали. Ведь нас готовили, как настоящих специалистов сельского хозяйства, почти механиков. Чтобы по приходу человека на работу к нему не надо бы приставлять наставника, а дать звено, бригаду или трактор, а ещё флаг в руки и вперёд с песней. Сегодня последний день нашего проживания в Торбасино. Завтра мы уезжаем. И нам захотелось устроить для девчат необычный, прощальный вечер. Подрядили гармониста, балалаечника и бубениста. Получился небольшой ансамбль народных инструментов. На случай непогоды арендовали просторную избу. И не напрасно. К вечеру небо заволокло тучами, подул неприятный, холодный ветер. Пришлось перейти под крышу. Музыканты были в ударе. Мы не ожидали от них такого мастерства. Мы танцевали, пели, плясали, играли в фантики, крутили бутылку. Кругом слышался смех, шутки, прибаутки. Вечер удался. Всем понравилось. Но самое главное девчата наши были в восторге. Мы, ребята, счастливы. После танцев пары разбрелись по своим заветным местам. Свидания продолжались, чуть ли не до утра. Ради такого случая не грех и поспать часика на два поменьше. Мы уезжали, а они подруги наши, оставались ещё на несколько дней, чтобы закончить уборку картошки.
Утром тётя Паша на прощание напоила нас чаем из душистых новгородских трав, с томлёными в печи сливками и с оладьями. Пока собирались, подошла машина. Провожать нас вышли всей семьёй. Троица наша, как-то легко, запросто и гармонично влилась в эту семью. В доме царила такая доброта и душевная теплота, что дня через три, четыре мы почувствовали себя полноправными её членами. Быстро подружились с ребятами. Вместе делали уроки, ухаживали за скотиной (это была наша прямая обязанность), пилили, кололи и складывали в поленницу дрова, носили воду, топили баню. По вечерам вслух читали книжки. Дети всё время были с нами, и это не могло не радовать родителей. А если кто-нибудь из нас чего-нибудь нашкодит, тётя Паша не искала правых и виноватых. Попадало всем пятерым, невзирая на пол, возраст и родственные узы. Обиды на неё не держали, наоборот, радовались потому, что это было подтверждение того, что в семье мы были не чужими. Попрощавшись с ребятишками, поклонились тёте Паше, забрались в кузов. Поехали. А они ещё долго махали нам руками, пока машина не скрылась за поворотом. Мы уезжали, а придётся ли встретиться вновь?..
Боровичи, здравствуйте!! Расставались с тобой на месяц, а показалось, прошла целая вечность. Видать, здорово сидит в нас дух горожанина. Через два дня вся наша группа была в сборе, и посыпались рассказы, вопросы, ответы. Каждому хотелось рассказать о своих приключениях, о работе, танцах и, конечно вскользь, о делах сердечных. Но о них о сердечных делах, очень и очень скупо. Не принято было у нас, да и вообще считалось дурным тоном распространяться на эту тему. Не обошлась осенняя практика без трагедии. Не помню, какая группа проходила практику не то в Акуловском, не то Мало Вишеровском районе (в этих районах во время войны проходила линия обороны) так вот, один парень из нашего училища, то ли выпахал, то ли нашёл в лесу не разорвавшийся снаряд. Сел на него верхом и решил разрядить. Видимо, хотел при помощи молотка и зубила отвернуть боеголовку, но не смог, снаряд взорвался. На месте взрыва осталась глубокая воронка, а от парня лоскутки одежды, да его внутренности, разбросанные по деревьям. Жуткое зрелище.
Сегодня первый день занятий. Встреча с преподавателями прошла на высшем уровне. Встретились, как будто старые друзья, после долгого расставания. Очень тёплой, задушевной, даже бурной была встреча с Капочкой. Прозвенел звонок. Все расселись по своим местам. И вот открывается дверь и в класс влетает она, наша Капочка, вся сияет, глаза горят, как и её огненно рыжие волосы, готовая обнять нас всех сразу и каждого в отдельности. «Ой, ребята, как я по вам соскучилась. Здравствуйте!» А мы? Мы стояли со смущённой, растянутой аж до ушей улыбкой, забыв поздороваться. «Садитесь» - сказала она, - и рассказывайте всё и обо всём». По расписанию по её предмету у нас было две пары. Первая пролетела без перерыва, как один час, как будто вечер вопросов и ответов. Диву даёшься, как сумела она, двадцатитрехлетняя девчонка, обуздать нас шарлатанов? Да не только нас. Талант! УЧИТЕЛЬ от БОГА, иначе не скажешь. Да! Были УЧИТЕЛЯ в наше время! Есть, конечно, и теперь, но почему-то очень мало. Дети ходят за ними, как бычки на верёвочке. Случись поход в театр или бассейн идут гурьбой, разговоры, споры, а в центре внимания, конечно, он, их его Величество Учитель. А если увидят его на другой стороне улицы, стараясь перекричать шум автомашин или грохот трамвая здороваются хором. «Олеся Юрьевна!!! Здрав-ствуй-те!». Олесе Юрьевне лет то не многим больше, чем её ученикам восьмых, девятых классов. Но такие люди, почему-то, если и идут работать в школу, то с очень и очень большой неохотой.
С этого дня у нас начались полнопрограммные, полноценные занятия. Учились по десять, иногда по двенадцать часов. К концу занятий голова гудела, соображали туго, на чём-то сосредоточиться стоило больших усилий. Успеваемость падала. И тут Капочка нашла, правда незаконный, но весьма оригинальный, выход. Если ты ответил урок на пятёрку, при желании можешь быть свободным на два часа. Однако на следующих занятиях тебя так, между прочим, интереса ради, могут спросить о том, что проходили вчера, сегодня и что будем проходить завтра. Ответил –молодец, живи дальше. Нет- получи пару «неудов» за вчера и сегодня, а это уже могут возникнуть вопросы к стипендии и доверия к тебе. К стипендии вопросы не страшны, наплевать, а вот к доверию…ой, ой, ой! Кошмар подумать. И удивительно, успеваемость резко поднялась. Даже ленивые засели за книги, а те, которым учёба давалась туго, начали обращаться за помощью к отличникам. Конечно, кому же не захочется сачконуть два, три часа. Как-то само собой получилось так, что новую тему объясняла не Капочка, а сами ученики. Вот, к примеру, тема: «Система питания дизельной топливной аппаратуры. Устройство и ремонт». Задание на сегодня - устройство и ремонт топливного насоса. Ты отвечаешь на этот вопрос и прихватываешь новую тему, как устройство и ремонт подкачивающего насоса, форсунок и топливных фильтров. Когда идёшь на пятёрку, ответить нужно не только на сегодняшнее задание, но и на завтрашнее. Вот и получается, что ты объясняешь классу новую тему. Выступление (как у нас называли) трёх, четырёх человек было вполне достаточно, чтобы её усвоить. А Капочка сидит, улыбается своей очаровательной улыбкой и в знак согласия кивает головой. Потом, к концу занятий, отвечает на непонятные вопросы, дополняет упущенное ребятами из новой темы. С молчаливого согласия директора училища, многие преподаватели тоже применяли этот метод. Предполагала ли Капочка такой успех своего нововведения, не знаю. Не было разговора на эту тему.
Постепенно мы вошли в русло теоретических занятий. Как не крути, а на практике чувствовали себя гораздо свободнее, самостоятельнее. Пришёл на работу, уселся на трактор и делай, что хочешь. Хочешь - кричи, хочешь - песни пой. А здесь, в классе, лишний раз не повернёшься. Тяжеловато.
В нашем клубе по субботам и воскресеньям по окончании киносеанса устраивались вечера танцев. Девчат, желающих попасть на вечер, было уйма, а находиться посторонним в помещении общежития категорически запрещалось, да и клуб не мог вместить всех. Поэтому дежурные по училищу пропускали девчат только по приглашению парней, обычно встречающих своих подруг на входе.
В одну из суббот, какой-то «варнак», иначе не назовёшь его, притащил в комнату, под «белой косыночкой» (горлышко бутылки запечатано белым сургучом) бутылку пятидесяти-шести градусной водки. Как, с чем и сколько её едят, никто, конечно, не знал. Решили попробовать. Помня коварные «сто с прицепом», я категорически отказывался. Но не тут-то было. Опять пришлось доказывать, что я не белая ворона и выражать солидарность с друзьями. Сняли «косыночку», разлили по семи стаканам, выпили. Вроде бы ничего особенного, только горло обожгло. Все «собутыльники» мои чувствуют себя нормально, а я опять оказался белой вороной. В глазах троится, голова кругом пошла, окна, стены и дверь на карусели катаются. Я лёг. Ребята начали отхаживать меня. Один воду тащит, другой газировкой отпаивает, а кто-то холодный компресс на лоб прикладывает. От заботы такой стало лучше. Лежу и думаю: «Вот хорошо, что Нина сегодня не придёт, домой уехала. Иначе позора было бы не обобраться». Только так подумал, как дверь в комнату открывается и с порога Коля Парфёнов кричит: «Юрка, Нина Иванова пришла, тебя у входа дожидается». Меня, при этом известии как током пронзило. «Белая косыночка» вылетела из головы, как пробка из бутылки шампанского. «Коля, друг,- взмолился я,- встреть Нину, пожалуйста, наверное, в туфельках пришла, а на улице-то завтра декабрь. Раздень и проводи в зал, если в гардеробе не будет места, одежду принеси сюда. А я сейчас». Побежал, умылся, начал переодеваться. Надел рубаху цвета перезрелой вишни, последний писк моды, брюки клёш со вставленными клиньями (клёш - это когда носок обуви закрывает штанина, пожалуй, даже пошире чем у Маяковского, из которых он доставал серпастый и молоткастый) и до блеска начищенные туфли. Выглядел довольно стройным, элегантным, привлекательным мальчишкой с копною волнистых волос на голове. (Ни тебе, пуза, ни тебе лысины.) Это я теперь – глобус без полярной шапки на тоненьких ножках. Если похудел, брюки становятся короче, поправился - длиннее. Весов не надо.) «Вы посмотрите, что только любовь с людьми не делает,- оторвавшись от книжки, с удивлением произнес Вова Делибоженко,- только что умирал, бездыхАнный лежал, а сейчас полюбуйтесь на него: пёрышко воткни, полетит». И я полетел. Открывая дверь, повернулся к ребятам и выдал: «Честь превыше всего, други мои. И как сказал Александр Сергеевич, берегите платье снова, а честь - смолоду»,- процитировал Пушкина и побежал в клуб. Там меня ждали. В зале разыскал Нину. Только поздоровались, зазвучал вальс «Воспоминание», и мы закружились в его вихре, под прекрасные, нежнейшие звуки гавайской гитары. Интересная штука - танцы. Парней наших не узнать. Вежливы, предупредительны. Аристократы, да и только. По каким-то негласным законам зал делился на женскую и мужскую стороны. Стоит только зазвучать музыке, приосанившись, расправив плечи, чуть – чуть приподняв голову, кавалеры идут через весь зал приглашать дам. Подойдя к своей избраннице, кавалер кивком головы приглашает её на танец. В ответ дама делает лёгкий, чуть заметный реверанс, подаёт ему руку, и они входят в круг танцующих. Она кладёт руку ему на плечо, а он нежно обнимает её за талию, начинают кружиться в лёгком танце, болтая обо всём и не о чём. Кончился танец - парень, слегка поддерживая даму под локоток, провожает на женскую половину, и опять кивком поблагодарив за танец, уходит на мужскую. Видно, сохранилось ещё что-то гусарское в наших мальчишках. Танцы, танцы, едва успеешь войти во вкус, как из динамика слышится: «Доброй ночи, москвичи, доброй вам ночи»,- извещая о том, что вечер танцев окончен. Три часа пролетели мигом. Домой провожали девчонок всей компанией. Вспоминали деревенскую командировку, осенние вечера близ Замостья, и ,конечно, незабвенную Черноборку. Ну никак не могли простить нам наши девочки ту экспедицию, будь она не ладна.
Прощаясь, спросил Нину:
- Завтра пойдём в театр?
- А что идёт. Какой спектакль?- поинтересовалась она.
- Свадьба в Малиновке. Комедия, говорят, очень интересная. Ну, так как, идём?
- Конечно, идём. Какой может быть разговор?
-Договорились. До завтра, вернее, до завтрашнего вечера,- попрощался с Ниной и пошёл домой.
Спектакль очень понравился. Посмеялись от души над Яшкой артиллеристом, бабским батальоном и, конечно же, над паном атаманом Таврическим. Домой возвращались весёлые и счастливые.
На завтра в училище встретились с Капочкой.
- Юра, а с кем это ты вчера в театре был?- улыбаясь, спросила она.
-С Ниной Ивоновой. В педагогическом учится. А почему спросили?
- Хорошая девочка. А косы какие дивные, длинные. Редко такие встречаются.
-А вы откуда знаете,- удивился я. Вы что, тоже были в театре?- Почему же я вас не видел?
- Мне кажется, вы никого и ничего не видели, так были заняты друг другом,- продолжая, улыбаться ответила Капочка.- Хорошо смотритесь. Красивая пара.
- Спасибо, Капиталина Ивановна. Вам Нина понравилась?
- Очень.
- И мне тоже, - смущаясь, ответил я.
Декабрь вступил в свои права. Установились стойкие, не сильные морозы. На стадионе залили каток, ставший популярным местом отдыха, почти всего города. Он был хорошо освещён не только фонарями, но и разноцветными гирляндами. Звучала музыка. В выходные дни, особенно в субботние вечера, здесь было не протолкнуться. Коньков на пункте проката всегда не хватало, мест в раздевалке тоже, на заточку выстраивались очереди. А чтобы не терпеть такие неудобства, мы с девчонками бегали на каток в будние дни, после занятий, иногда с Капочкой. Незаметно охраняли, чтобы никто не столкнулся, хоть нечаянно с ней, или приставал, или мешал кататься. Ходили змейкой, учились танцевать. У некоторых получалось, и неплохо. А мне всё что-то мешало. То ли ноги кривые, то ль ещё что-нибудь? Водили паровозики. И когда к нашему поезду подцеплялись ещё вагончиков десять, пятнадцать, получался огромный состав, позавидовать ему могла сама железная дорога. А если кто-нибудь, споткнувшись, падал, в миг образовывалась куча-мала, и слышался смех, визг, весёлый крик. Через минуту вагончики становились на колёса, кондуктор давал отмашку, паровозик протяжный свисток, и поезд продолжал движение. А как чудесно на катке! Вьётся вечерний снежок, лёгкий морозец пощипывает, румянит щёки, а ты мчишься навстречу огням под звуки «Аргентинского танго» или «Брызги шампанского», или под чарующую музыку вальса «Ожидание», или задорного фокстрота «Рио - Рита». И, кажется, что ничего больше не существует для тебя в этом мире, только вечерний снежок, лёгкий морозец, сверкающий лёд, яркие разноцветные огни, волшебные звуки музыки и рядом прекрасная девушка. Истекло наше время. Нехотя идём к раздевалке. Ребята взяли одежду и поджидают Капочку. Вот и она. В элегантном спортивном коричневого цвета костюме, в белой шапочке, с румянцем на щеках и снежинках на длинных ресницах, выглядит изумительно. Коля помогает ей надеть пальто, и весёлой компанией идём домой. Проводив Капочку, бежим в общежитие. Нужно на завтра приготовить уроки.
Как встречали Новый, 1955 год и где, не помню. Программа же обучения в новом году уплотнялась, становилась всё напряжённее. Впереди была зимняя практика по ремонту тракторов и множеством другой техники. Теоретически мы были подготовлены отлично, а вот как практически разобрать или собрать тот или иной узел - не знали, не умели. Детали машин видели только на плакатах. Многим ребятам нужно было ещё освоить специальность слесаря, минимум третьего разряда и это не просто, учитывая высокие требования. Я учился в Ленинграде на слесаря по ремонту промышленного оборудования два года, и то у меня был только четвёртый разряд. В школе меня, конечно, освободили от этих занятий.
В средине января началась зимняя практика. Нашей группе досталась МТС (машинотракторная станция) Акуловского района. В те годы хозяйства не имели своей техники, ею распоряжались МТС, как и рабочими кадрами. Трактористы считались постоянными рабочими, а комбайнёры наёмными, сезонными. В оплате труда тоже была разница. За выполнения нормы трактористу причиталось пять трудодней. На трудодень платили шесть рублей деньгами и три килограмма хлебом (зерном). При нормальной работе, его дневной заработок получался тридцать рублей деньгами и пятнадцать килограммов зерна. Оплата неплохая, правда? Да ещё по итогам года, в зависимости от дохода, колхоз доплачивал трактористу на каждый заработанный им трудодень, минимум по рублю. Но такая оплата производилась только во время полевых работ. В остальное – МТС рассчитывалась деньгами. Комбайнёр же зарабатывал за сезон столько, чтобы мог прожить до следующего. В основном оплачивали зерном.
Приехали в Акуловку ночью. До утра разместили нас в каком-то жарко натопленном помещении. Комната маленькая, народу много, духотище. Ни сесть, не прилечь. Глаза слипаются, спать хочется кто сидит носом клюет, а кому сидеть не на чем. Чтобы не уснуть стоя, проветриваться ходят на улицу. Кое-как ночь скоротали. Утром распределили по квартирам и до вечера разрешили отдыхать. Назавтра пошли в мастерские. По учебникам и по нашему представлению ремонтные мастерские должны были бы выглядеть как маленький ремзавод: с цехами, если уж не с мостовыми кранами, то хотя бы с кран балками, моечным отделением и цехом по разборке тракторов. Но здесь было всё иначе. В длинном, одноэтажном, кажется, из кирпича здании размещалась мастерская. Внутри находились, несколько, если можно их так назвать, цехов. Это моторный цех, цех по ремонту топливной аппаратуры и токарный цех. В них было относительно тепло. Цех, где ремонтировали тракторы, если и отапливался, то очень плохо, буржуйками. Ребята бегали отогревать у них замёрзшие руки. Похоже, сказывались ещё последствия войны.
Нас поставили помощниками к трактористам, ремонтирующих свои тракторы. Разбирали, ремонтировали и собирали коробки передач, задние мосты и ходовую часть трактора. Мне достался моторный цех. Кто-то попал в цех топливной аппаратуры, а кому-то выпал тракторный. Через неделю мы менялись местами. Сполна познали, пощупали своими руками и увидели воочию, что такое поршень, гильза, клапан, ходовая каретка и главная передача заднего моста. Как вырубаются прокладки, регулируется газораспределительный механизм и как обкатывается двигатель. Все операции и регулировки выполняли сами, конечно, под контролем специалистов. Практику получили хорошую. Познали почём фунт лиха стоит. И как он, хлеб насущный, достаётся. Но от поездки на целину не отказывались, хотя понимали, что там, на целине, будет гораздо труднее.
Закончилась практика. Седьмая Ленинградская вернулась домой. И опять радость встречи, вопросы, рассказы, ответы. Больше других преподавателей делами нашей группы интересовалась Капочка, не только, как преподаватель, но и как человек. Когда вставали, что ели, сколько работали, чем занимались в свободное время. На занятиях требовала полного и точного ответа по ремонту техники, чему научились и как поняли. Требовала от нас точных и ясных ответов преподаватель Технологии производства тракторных работ Варвара Дмитриевна Сандлер. Ей, бедняге, первое время тоже доставалось от нас непутёвых. Но потом подружились. Была она человек семейный и участия в наших проказах не принимала. Устраивал нам проверки и учитель по устройству тракторов Долинин Николай Иванович. Он хотел открыть курсы водителей третьего класса. В наше время была такая категория. Но этому предложению не суждено было осуществиться. До окончания училища нам оставалось два месяца, программа подготовки водителей рассчитана на шесть.
Как-то директор зашёл к нам в класс. Беседа шла так, на общие темы. Я спросил его: «Когда будет отправка на целину и к кому обращаться по этому вопросу?». Он, немного помолчав, ответил: «Должен вас огорчить, ребята. Областное управление трудовых резервов запретило нам отправлять выпускников училища на целину. Мы готовим кадры только для своей области». Вот так сюрприз.
- Как нам быть? Ведь мы поехали учиться сюда не для того, чтобы остаться работать в Новгородской области, а чтоб поехать на целину. Это что получается, что нас обманули?- возмутился Валька Комаров с укором, глядя на директора.
- Что я могу, так это только посоветовать вам обратиться в облуправление. Там должны вас понять.
- Ладно, что-нибудь придумаем, - ни к кому не обращаясь, подытожил нашу беседу Комар.
По дороге домой проходили мимо райкома комсомола: «Зайдём»,- предложил Валентин: «Обязательно» - ответили мы хором.
Зашли. Встретили нас радушно. Внимательно выслушав, секретарь горкома посоветовал обратиться в областное управление трудовых резервов Новгородской области, в ЦК комсомола и в Главное управление Трудовых резервов при Совете министров СССР, а Горком сопроводит вашу просьбу ходатайственным письмом. Мы так и поступили. Некоторое время спустя вызвал нас к себе директор.
- Ну что ж, ребята, поздравляю вас. Вы едете на целину. Госэкзамены будете сдавать досрочно. День сдачи вам сообщат. Экзамены прошли блестяще. Не повлиял даже случай со сноповязальным аппаратом льноуборочного комбайна. Старший мастер, конечно, догадывался, чья эта проделка, но промолчал. Понимал: если его спрятали, значит так нужно.
Ликованию нашему не было предела. Первое, мы добились своего, а второе - мы едем. Ура!
Потихоньку начали собираться к отъезду. В двадцатых числах апреля нас вызвали в горком комсомола и торжественно вручили комсомольские путёвки. Счастливые и довольные отправились в общежитие. Здесь нас ждали ребята. Смущённо улыбаясь, поздравляли, жали руки, с нескрываемым любопытством рассматривали путёвки, и немножко завидуя нам. Чемоданы собраны, всё упаковано. Осталось попрощаться с девчонками и, конечно, с городом. Много связано с ним приятных, счастливых минут. Этот город дал нам путёвку в жизнь, отпустил на "вольные хлеба", в нём мы стали взрослыми. Он сказал нам: "В добрый путь, ребята". Спасибо тебе, Боровичи.
Наступил день отъезда. Время до поезда ещё было, и мы с Валентином решили прогуляться по городу. Скоротать время. Ожидание утомительно. " Встретилась бы Нина", - мелькнула мысль. Только хотел сказать об этом Комару, как кто-то окликнул меня. Я оглянулся и не поверил своим глазам. Улыбаясь, навстречу мне шла Нина. "Куда так торопи- тесь, еле догнала. Погуляем на прощание",-предложила она. Мы молча согласились.
Валентин хотел было уйти, оставить нас наедине, но Нина воспротивилась. Прошлись по скверику филармонии, зашли в зал, посидели в креслах. Мы знали, что прощаемся с городом навсегда. Время пролетело незаметно. Комар нашёл предлог и оставил нас одних. Мы ещё недолго побродили, вспоминали дни минувшие, о будущем не загадывали. Время нашей встречи истекло. Я проводил Нину до общежития.
- До свидания, Юрочка. Придётся ли ещё нам когда-нибудь встретиться? - опчти шёпотом спросила она.
- Не знаю, - ответил я, и, крепко обняв её, побежал в общежитие.
Забегаю в комнату, а друзья мои - целинники - уже присели на дорожку. " Где тебя носит. Уж все жданки съели. Расстаться не можете,- начал воспитывать меня Серёжка,- присядь, таков обычай." С пол минуты просидели молча. "Встали, Поклонились. Молодцы. А теперь вперёд в светлое Будущее,- находясь, как всегда в своём репертуаре, скомандовал Комар. В сопровождении ребят пошли на выход. Последняя прощальная минута: объятия, обещания, рукопожатия, пожелания, напутствия. Сегодня Комар был в ударе. Стоя в машине хотел произнести какую-то речь: "Други, мои! Будьте достойны",- но здесь зафырчал двигатель, машина тронулась и выступление Валентина прервалось. Так мы и не поняли, кто кого должен быть достоин.
В этот солнечный, яркий, тёплый апрельский день город провожал добровольцев на целину. Были здесь коллективы керамического и лесопромышленного комбинатов, механического завода и, конечно, нашего БУМСХ. Мы приехали на вокзал минут за пятьдесят, а может быть за час раньше, до отправления поезда. Вся привокзальная площадь и перрон были заполнены провожающими. Прилегающие дома, служебные здания, все, где только было можно было укрепить, украшены плакатами, транспарантами, лозунгами, призывами, портретами руководителей партии. Играли три духовых оркестра. Слышны заливистые переборы гармошек, важные, мелодичные звуки аккордеонов, баянов. Кругом звучат песни, шутки, прибаутки, в вальсах кружатся пары. Ощущение такое, будто весь город пришёл к нам на проводы. На импровизированную сцену поднялся секретарь горкома партии. Поднял руку, прося тишины. "Товарищи!- начал он,- Митинг, посвящённый отъезду наших добровольце на целину, прошу считать открытым!" Далее он кратко рассказал о делах в стране и районе и более подробно остановился о значении освоения целины для страны. Разыскав своих преподавателей, минут пять послушали секретаря и по предложению Капочки направились на перрон. На первом пути, у платформы, стоял наряженный плакатами пассажирский поезд. Украшен и паровоз. Впереди между фонарями висит огромный плакат-щит " Привет первоцелинникам ! Даёшь целину!" Приятно. Очень приятно чувствовать себя виновником такого огромного торжества. О чём говорили с учителями, что вспоминали, ...не помню. Скорее всего наши "проказы, культпоходы в кино, на каток, а вот что извинялись за "плюшки", помню хорошо". На что Капочка ответила:" Не будь "плюшек", не было бы нашей дружбы". Такого ответа от неё мы никак не ожидали. Раздался первый звонок-приглашение пройти в вагоны. Быстренько, затащив вещи, мы опять вышли на перрон к своим наставникам. В запасе у нас ешё есть целых два звонка. Грустно расставаться с близкими. Закрадывается в душу какая -то непонятная тревога, чувство чего-то потерянного. Второй звонок напомнил- пора прощаться. Последние объятия, крепкие рукопожатия, напутствия. Женщины наши, Капиталина Ивановна и Варвара Дмитриевана, даже прослезились. Попрощавшись, зашли в вагон, расположились у окон. И провожающие, и отъезжающие говорят все вместе и каждый отдельно. Я постоял недолго и отошёл от окна. Слышу Капочку:" Юру мне дайте, Юру!" Кто-то из ребят подтолкнул меня к окну, в этот момент поезд тронулся, я увидел Капочку, идущую рядом с вагоном, она что-то говорила - что, я не мог понять. Поезд набирал ход, и она побежала, смотрела на меня и что-то говорила, говорила и бежала, бежала и говорила. В ответ я махал ей рукой и, наверное, очень глупо выглядел. Поезд набирал скорость, а она стояла на на платформе, продолжая махать рукой. Проводы целинников вылились в настоящий праздник. Праздник состоялся. Проводы удались! Да! Умела власть Советов зажечь сердца комсомольские!
В Москве наш празднично убранный вагон прицепили к поезду Москва - Алма-Ата и покатили мы на юг, в Казахстан. Погода стояла жаркая. Вагон был деревянный и на большой скорости раскачивался, скрипел и стонал. Ехали без особых приключений. С питанием проблем не было. Суток на четверо нам выдали сухой паёк, да к нему ещё стипендию месяца за четыре вперёд. На остановках к поезду жители приносили горячую варёную картошку, пирожки, молоко, варёные яйца. Так что сыты мы были всегда. На одной из остановок к нам в вагон влетает женщина. В руках держит разломанные, варёные яйца с цыплятами и кричит на весь вагон:" Вы не видали бабу с яйцами? Кто видел бабу с яйцами?" Все замерли. Наступила звенящая тишина. Я глянул на Женю. Он сидит, зажав рот рукой, едва сдерживаясь от смеха, а в глазах запрыгали бесенята. Жди концерта. Как смеётся Женя это надо видеть. Смеётся до истерики, из глаз ручьём льются слёзы, а из приоткрытого рта только слышно ко-ко-ко, ко-ко-ко, ко-ко-ко. В соседнем купе кто-то не сдержался, прыснул. Может быть всё бы обошлось, но она обратилась к сидящему напротив старичку:"Диду, а вы нэ бачылы бабу з яйцами?" А диду, похоже, с родни Женьке: "Та ни, дочка, ни бачыу. Про цэ мене ни мой диду, ни батька не казалы и я шота не помню". Наконец она поняла, чтО сморозила. Оглянулась, увидела лица сидящих, плюнула, махнула рукой и выскочила из вагона. А вагон уже сотрясался от смеха, уже не столько над этой женщиной, сколько глядя на деда с Женькой. Они сидели друг против друга, у обоих из глаз текли слёзы и оба кудахтали. И не только они.
Вторые сутки поезд мчал нас на юг. Остались позади леса и лесостепи. Степь, уже весенняя, позеленевшая, мес- тами в цветах, простиралась до самого горизонта. Деревья оделись листвою. Изредка на полях виднелись тракторы. У селян наступала горячая пора. Коля, стоящий у окна, с удивлением воскликнул: "Верблюды, смотрите верблюды". Мы прильнули к окнам. Поодаль дороги чинно вышагивая, шли два верблюда. На одном, между горбов, восседал мальчишка лет семи. Впереди, держа поводья, шёл мужчина, видать его отец. Такое видеть нам было в диковинку. Ведь видели мы этих кораблей пустыни только в зоопарке, облезлых, неухоженных, грустных. Чаще начали попадаться мазанки. Мимо пролетел какой-то полустанок с домом из самана. Всё говорило о том, что едем уже по казахстанской земле и не ошиблись. Спустя несколько часов в дали, в полудённой дымке, как мираж, показался город. А часа через полтора, поезд остановился на станции Орал станцыясы, что в переводе на русский означает станция Уральск. Последовала команда выгружаться. Собрались на привокзальной площади. Представитель горкома зачитал какие организации куда направляются. Нам выпала Алгабасская МТС. Собрали пожитки, забрались в машину, поехали. Впереди лежали последние сто двадцать километров нашего путешествия. Выехали за город, в открытую степь. Какая красотища предстала перед взорам нашим. Вся степь, насколько хватало глаз, была покрыта тюльпанами разных цветов, словно сама радуга улеглась на землю. Кто-то из ребят попросил шофера остановиться. Минут десять постояли, побродили в этой оранжерее под открытым небом, вдыхая нежнейший аромат этих великолепнейших цветов. Нас, которых нельзя отнести к сентименталистам, были восхищены, очарованы такой красотой. Как цветут степи казахстанские весной, это надо видеть! Иначе не понять. К вечеру добрались до места. Сходили в столовую и направились знакомиться с посёлком.
Утром, после оперативки, группу нашу пригласили в контору. Провели необходимые инструктажи, распределили по бригадам. Главный инженер предупредил, что до места работы ехать далеко, дал два часа на обед и сборы. Встречаемся у конторы. Собраться нам, только подпоясаться. Поэтому к конторе пришли раньше, но машина уже поджидала нас. Сопровождающим был участковый механик, не упустивший случая побывать в бригадах, а заодно выполнить их заказы. Ближайший бригадный стан назывался Бугутой, если ехать напрямую, располагался в сорока километрах от Алгабаса, и именовался бригадой Василия Чехлатого, под номером четыре. Часа за полтора добрались до места. Встретили нас радушно. Первая тройка НАШИХ целинников ступила на землю обетованную. Пока механик управлялся со своими делами, мы знакомились с новыми и прощались со своими друзьями.
Я и ещё два парня были направлены в бригаду №2 Анатолия Каштанова. Стан её находился в пятидесяти километрах от Бугуты. Далеко за полдень, наконец- то, добрались до места. Наша тройка выгрузилась, а остальные, отказавшись от чая, поехали дальше. Им предстоял путь ещё в километров двадцать. "Умывайтесь, ребята, потом апа (женщина) вас накормит, - распорядился бригадир,- Потом знакомиться будем". Разулись, зашли в землянку. Пол застелен кошмой. На кошме расстелена клеёнка, импровизированный стол. Хозяйка приглашает к столу:" Отр, бала, отр". Переглянулись, сообразили, сели. Куда девать руки, куда ноги - не поймём. Как-то приспособились. Сама апа устроилась на другом конце стола-клеёнки, рядом с самоваром, тут же стояли пиалы, сливочник, чайник - в общем, все чайные принадлежности. Щипчиками для сахара наколола на кусочки свой, домашний, светло-шоколадный очень вкусный, сахар. Наломала лепёшку и с возгласами мме, мме, бросила через "стол" каждому по куску. Также раздала сахар. Мы в недоумении переглянулись, пожав плечами. В чём дело, почему сердится? Сидим, молчим, ждём, что будет дальше. Не обращая на нас никакого внимания, апа начала наливать чай. В пиалу кладёт чайную ложку томлёных, как мы узнали позже, сливок, наливает одной ей известную порцию заварки и кипятка и на подносе протягивает нам. Такого вкусного, ароматного чая мы отродясь не пили. Пить его можно с сахаром и без. Напились, отставили пиалы в сторону, а она, улыбаясь, ещё наливает, мы пьём. Потом объяснила нам, что если напился, чашку нужно опрокинуть набок или перевернуть вверх дном. После чая мы, разморённые, легли спать прямо на кошму, служившей постелью. Проснулись - солнышко уже садилось. Пошли на речку умываться. Иду, а в голове у меня такой грохот стоит, будто бы барабанщик дробь выбивает. Голова раскалывается, а в левом ухе, кажется, вот-вот что-то лопнет. Набрал в горсть воды и начал промывать. Пока вода в ухе шум немного затихает, но потом гремит ещё сильнее. Вдруг после очередного промывания, даже себе не поверил, голова перестала трещать и наступила звенящая тишина. Что-то защекотало ладошку. Я взглянул, на ней лежала и шевелила лапами толстая, здоровенная, невиданных мной таких размеров, вошь.
Этим же вечером нас распределили по тракторам. Мне достался довольно старый ДТ-54 №71. Старшим был Мамед Мухаметдянов, я - сменщиком. Чтобы лучше понять, войти в курс работы, решил смену другую поработать прицепщиком на сеялках. Первая смена моя была в ночь. Весна 1955 года была сухая, ветреная. В светлое время ещё как-то был виден след маркера, но ночью, при попутном ветре, что-либо определить стоило большого труда для тракториста. Впереди, кроме клуба пыли, не видно ничего. Пыль не даёт открыть глаза, лезет в нос, уши, за шиворот. К концу смены становишься клубком пыли, блестят только глаза. Не будь рядом речки, не знаю, как бы мы отмывались. Через три дня Каштанов, бригадир, велел сесть на трактор. Моя первая самостоятельная смена, как тракториста, выпала в ночь. Проверил сеялки, провёл тех.уход трактору, заправил бак, посадил рядом с собой моих лет, а может и моложе, девчонку-казашку сеяльщицу и направился в поле. Подъехал к куче зерна, для заправки сеялок. В сцепке три сеялки, и в каждую помещается по триста килограммов семян. И когда же эта девочка загрузит их, если вся механизация - два ведра. Хватаю ведро, и бегом таскаем зерно. Управились за тридцать минут. Это уже что-то. Поехали. Ветер не утихает, гонит перекати поле, задувает след маркера. Несколько раз останавливался, смотрел, не сбился ли со следа, но всё было в порядке. Через два круга сеялки нужно было снова загружать. К средине мая отсеялись и приступили к поднятию целины.
Очень нелегко пахать целину. К трактору ДТ-54 прицепляли трёх корпусный плуг, и он едва-едва, на первой и очень редко на второй передаче, двигался по полю. Прицепщиков не было, поэтому выкручивались, как могли. Например, для установки глубины вспашки ( 25см) колесо регулировочного механизма от самопроизвольного изменения глубины, привязывали проволокой. К рычагу подъёма плуга тоже привязывали проволоку и протягивали в кабину трактора, а чтобы проволока не резала руку, на конце закрепляли кольцо. Подъехал к борозде, потянул за проволоку - плуг опустился. Выезжаешь, потянул - плуг поднялся. Иногда попадались солончаки. В них плуг по раму залезет в землю, тут-то и начинаешь петь Бабку Репку. Трактор не идёт ни туда ни сюда, всё натянуто, расцепиться не возможно. Остаётся одно - лёгкими рывочками, по сантиметру, продвигаться вперёд. Сцепление пробуксовывает, горит, воняет, от запаха першит в горле. Потом также полегоньку, помаленьку начинаешь сдавать назад. Проехал метр, полтора - появилась возможность поднять плуг- начинаешь тянуть за проволоку, включается автомат подъёма и тихонечко двигаешься вперёд. Какая удача! Плуг поднялся. Однако и в поднятом положении он продолжает пахать, но это уже не страшно. Трактор пошёл легко, свободно. Иногда бывает, что плуг не поднимается. Тогда приходится на ходу выпрыгивать из трактора и ногой прижимать автомат подъема плуга, плуг поднимается. Потом ты догоняешь трактор и опять же на ходу запрыгиваешь в кабину. Конечно, делать так очень опасно. Ты находишься между плугом и трактором, одно малейшее не острожное движение и полевой нож разрежет тебя вдоль на две части, предплужник одежду снимет, а лемех с отвалом нежненько перевернут, положат в борозду и аккуратненько засыпят землёй. К счастью, таких случаев у насзасушливое за все три года, не было.
Установились очень жаркие дни. Техника не выдерживала такой температуры, двигатели перегревались, кипели. На остановку и охлаждение моторов уходило больше времени, чем на работу. Поэтому решили работать с шести вечера, когда зной немного спадёт, и до десяти-одиннадцати утра, до жары. Из семнадцати часов рабочего времени, два часа уходили на переезд и обслуживание техники. Заправщиков (бензовозов, техуходок, обслуги ) как таковых не было. Всё делалось на стане бригады. Прицепные орудия оставляли в поле, на загонке. Сменная норма вспашки целины - три и семь десятых гектара. Выполняли её с большим трудом, а если ещё вздрёмнёшь ночью минут тридцать, всё - с нормой можно попрощаться, с коэффициентами и премиальными тоже.
Подошло время делать техуход трактору. С Мухамедзяном решили по холодку заменить тормозные ленты. Я пришёл
пораньше, смотрю он идёт и ведёт за собой на верёвочке овечку.
-Сегодня у сына день рождения, гости приедут, бишбармак варить надо,- сказал он и повёл овечку к речке под берег и там привязал ее
Сняли бак. Мухамедзян принялся откручивать крышки, а я собрался отворачивать упорные боты. Согнулся, только сунул голову под трактор и вижу: на расстоянии чуть поменьше метра, в тенёчке, свернувшись клубком, подняв голову и покачивая ею вправо, влево, смотрит на меня своими не мигающими глазами, змея. Несколько секунд мы изучили друг друга. Стоя на четвереньках, я думал, что предпринять, а она, видать, решила не испытывать судьбу и медленно, будто выражая своё неудовольствие, что её потревожили, переползла через гусеницу и скрылась в сухой траве.
Гляжу, мой старшой не такой, как всегда. Переживает, что-то мучает его.
-Что стряслось? Почему хмур, как туча, ведь праздник сегодня?- спросил я.
-Да какой, Юрко, праздник. Приезжает бездетная пара и забирает у меня сына. И этот день будет считаться днём его рождения.
-Так ты не отдавай его.
-Как не отдашь. Потом меня ни в одном ауле в дом не пустят. Обычай такой.
Работы, которые нужно было выполнять вдвоём, закончены.
- Юрко, доделай один, а я пойду, зарежу барана,- попросил меня Мухамедзян.
- О чём речь. Давай я смену за тебя отработаю,- предложил я,- арака ашать хочешь или не хочешь, а придётся.
- Должен буду,- ответил он и направился к речке.
Не успел начать регулировку тормозов, как услышал крик:
-Ай-ба-яй! Ай-баяй! Каскыр ( волк), ай каскыр баран упёр, скушАл,-кричал Мухамедзян, грозя волку кулаком, а второй рукой тащил по земле то, что осталось от барана Волки чувствовали себя хозяевами.
Второй год целины выдался очень жарким. Была жестокая засуха. Урожай, почти весь погиб. Зерно от комбайна успевала отвозить одна арба, запряжённая двумя быками. Двигатели машин кипели, механизаторы изнывали от жары. На полях властвовали перекати поле, полынь – трава, да чертополох. Урожай собрали дней за десять и вплотную принялись за вспашку целины. Работали по ночам и свечение двух- трёх пар зеленоватых огоньков никого не удивляло, хотя знали, что это бродят волки. Никто не обращал на них никакого внимания. Ну что с тобой может случиться, коль ты сидишь в кабине, рокочет трактор, горит свет, да конечно, ничего. Но не всегда.
В поле выехал как обычно, в шесть вечера. Работа спорилась на удивление, хорошо. На землю уже легла ночь. Вон, на небосводе, молодой месяц выставил свои рожки. Доехав до конца поля, поднял, почистил плуг, отрегулировал, по борозде, заднюю фару, поехал дальше. Смотрю, впереди, чуть правее, блеснули огоньки. Обычная картина Волки на охоту вышли. Ничего удивительного. Крутятся рядом ну и пусть себе крутятся. И надо же такому случиться. Поравнявшись с волками, при переключении, включилось две передачи. В такой ситуации с места не тронешься и чтобы их выключить, нужно глушить мотор и разобрать коробку передач. Нога устала держать сцепление выжатым. Заглушил двигатель. Свет погас. Меня окружила темнота, да такая густая, что не видно пробки радиатора. И тишина, звенящая тишина, да несколько пар зеленоватых огоньков мелькающих, почти, рядом. Мне стало совсем не уютно. По спине пробежал холодок и как будто мурашки забегали. Коленки не дрожали, но ощущение не приятное. Деваться некуда, начал разбирать. Кручу болты, а сам на огоньки посматриваю. Кажется, вот они, тут. Руку протяни и почешешь за ухом. Видать, взыграла во мне заячья кровь, закрыл дверку кабины и продолжал работу.
Ну вот, кажется всё готово. Можно заводить трактор. А как? Они же рядом.
Чтобы напугать волков, а может, чтобы подбодрить себя постучал железкой по кабине, пошумел. Потом подумал, ведь не набросятся они на меня сразу. Главное: успеть завести пусковой двигатель. У него выхлоп такой, что заглушит звук стрельбы из пулемёта. Так всё и получилось. Затарахтел пускач, огоньки исчезли, завёлся трактор, загорелся свет. Я не спеша смотал шнур, собрал и проверил, не остались ли где-нибудь ещё ключи. Опасность быть съеденным миновала. А может, её и не было? Но страх то был. И тёмная ночь была. И поле в четыреста гектаров и… рядом никого. Глянул на часы. На всё про всё мне понадобилось тридцать пять минут. Как-то на досуге пытался повторить этот процесс, не получилось. Затратил час и десять минут. Значит, в страхе что-то такое есть.