Прокофий Михайлович Лузгин выбрался на солнышко, прислушался к шуму листвы.
— Почти Земля. А жаль, что не долетим. -
— Какое дело, где помирать. На Земле что — легче, что ли? — заворчал Пётр Иванович Кобылин.
— А всё ж полегче. -
— Скажи ещё. Везде помирать плохо. -
— А вот если б мы при взрыве сверхновой были поближе — то сейчас бы уже отмучились. А то — встаёшь, ходишь, вроде бы полегче. Будто поправка. А на самом деле — дней десять, и агония. Только анальгетики в помощь. Жаль, что капитан успел среагировать — отвернул… -
— А ты б на его месте как поступил? Пытался б экипаж спасти, или сразу убить чтоб не мучились? -
— И с близкими не свидишься. Как мне не хватает прикосновений! Только экран да микрофон. -
— Естественно. Ты ж не хочешь их убить? Сам фонишь, как звезда. Врачей-то мы уже убили. А ещё убьём тех, кто будет нас в свинцовые ящики паковать. -
— И в нормальном гробу не похоронят… -
— Заладил. Это-то нас точно касаться не будет. И больницу мы уже подпортили. Будет здесь запретная зона… -
— Вот. Вся эта красота исчезнет. -
— Не исчезнет. Вон, спасательный корабль уже на захоронение свезли, небось. -
На крыльце возник Рафаэль Маркарян.
— Сколько нам осталось? -
— Неделя, — отозвался Кобылин.
— И что делать? Что сделает человек, которому осталась неделя жизни? Вот сижу я… и делать больше нечего. Всё сделано. А что не сделано — уже не важно. Настолько пусто и не важно!.. Неделя. И абсолютно нечего делать. -
— Ходи, да смотри. Во-первых, в течение всей жизни мы ровно то же и делаем. Во-вторых, и в главных — все мы живём здесь в фазе мнимого благополучия. Или ходячих мертвецов. Разница лишь в длительности этой фазы. -
— Ты только сейчас об этом подумал? — удивился Маркарян.
— Я-то и давно об этом подумываю. Просто удивился, как легко мы бросаем фразу — а вот тот-то спас жизнь такому-то. Ведь если серьёзно — капитан спас нам жизнь. Ненадолго, но спас. А как мы любим рассуждать о предрассудках. Такой-то отказался от медицинской помощи по религиозным соображениям, и умер. Мракобес! А вот нам оказывают медпомощь, и мы всё равно умрём. Ах, врачи сделали, что могли! Но вот когда-нибудь в будущем научатся лечить обязательно. Ну, мы-то в любом случае не дождёмся. Нам это никакое не утешение. Научатся лечить одно, а ещё сто болезней — нет. -
— Что-то тебя перед смертью на философию потянуло, — заворчал Лузгин, поворачиваясь к солнцу.
— Меня и раньше к ней тянуло. Сейчас — ничего не изменилось. И мы просто живём, как жили и раньше. -
Лузгин вздохнул, протянул руку к листьям. Отныне всё это будет нести болезнь любому, кто приблизится. Прекрасная листва, трава на лужайке. А если кто задержится чуть подольше — смерть. Но менее прекрасным от этого не станет.