Я, ОН, ОНА И ДРУГИЕ.
Иронический детектив.
Начало здесь -- http://www.proza.ru/2017/12/31/1188
Глава восьмая.
НОВЫЕ ЗАГАДКИ И ОЧЕРЕДНОЕ ПОРАЖЕНИЕ.
-- Девчонки, что у вас произошло? -- раздался из коридора голос Алика, дверь распахнулась, и на пороге возник взволнованный Курортник.
Вот блин! Я снова мысленно выругалась, но представитель третьего мужа моей подруги явился в самый неподходящий момент. Еще минута-другая и Груша бы развязала язычок. Она уже начала рассказывать о какой-то просьбе Мани, причем для усиления эмоционального воздействия даже перешла на заговорщицкий шепот. От моих острых глаз не укрылся и тот факт, что прежде чем начать последнюю фразу, она бросила быстрый осторожный взгляд на дверь.
-- Я сижу себе у бассейна, читаю на солнышке и вдруг слышу вопли какие-то. Сначала думал, Севка девчонок соседских донимает, а потом смотрю – нет. Вокруг тихо, а вопли из этой комнаты. А что вы здесь…
Наконец-то Курортник заметил новую Грушу. Он замолк буквально на полуслове. Рот его так и остался открытым, а руки замерли в жесте, выражающем крайнее возбуждение. За его непосредственную реакцию я простила ему даже грубое и несвоевременное вторжение в мои апартаменты. Я с удовольствием зафиксировала его шоковое состояние, приближенное к обмороку, краску, залившую лицо, отвисшую челюсть и глаза, готовые вылезти из орбит. Все для вас, дорогие товарищи, все для вас. Только этим и живем. Отойдя к окну, я скромно наслаждалась лаврами успеха.
-- Ни фига себе, -- Курортник нашел единственно верные слова. В этой ситуации выразиться точнее, похоже, было просто невозможно.
-- Это я, -- смущенно развела руками Груша и зарделась.
-- А… как это?.. Что это? Чем это вы? Ни фига себе! -- повторился он. – Девки, вы даете!
Просторечное «девки» немного ударило по ушам, но зато уверенно подтвердило, что лед тронулся, а мы продвигаемся правильным путем.
-- Да, это я, -- снова вздохнула Груша и чуть повернулась, демонстрируя измененную внешность.
-- Обалдеть, -- Курортник наконец-то переступил порог комнаты и нерешительно приблизился к Светлане. – А из чего это? -- он притронулся пальцем к ее задорным прядкам волос. – Настоящие что ли?
-- Подделок не держим, -- я решила вступить в беседу. – А что вас так удивляет, Алик? Настоящая красота скромна и молчалива, но иногда она выходит из подполья, чтобы поразить несведущих. Света очаровательна, не правда ли?
-- Еще бы!
Умница, мальчик, продолжай в том же духе. А он, словно, прочитав мои мысли, добавил:
– Как в кино, настоящая артистка!
-- Ну, походить на артистку не очень сложное дело. Главное иметь свое лицо и следовать собственному стилю. А все это у нашей Светочки есть: и лицо, и стиль. Теперь она никогда не будет плакать. Иначе можно испортить такие милые глазки. Алик, как вам эти глазки?
-- Супер! -- незваный гость все еще находился под воздействием первого впечатления. – Вот Марианна удивится...
О Манечке мы как-то и позабыли, но своими словами Курортник напомнил, что я так и не смогла приблизиться к раскрытию осиновского заговора. Груша, пораженная изменением, оказалось достаточно крепким орешком, расколоть который мне не удалось. По сравнению с ней утренняя болтливость Алика по дороге к дому Севки казалась грандиозной.
Я уже говорила, что скрывать истинные чувства мне было нетрудно. Это я делала почти всю сознательную жизнь, по крайней мере, последние сто пятьдесят лет. Мне всегда казалось, что, только закрываясь под маской холодного равнодушия, задумчивости или отстраненности, можно сохранить индивидуальность и неприкосновенность к своему внутреннему миру. Мои чувства -- это мои чувства, и никому не должно быть никакого дела до того, что творится в моей душе, если творится вообще. Однако сейчас скрыть раздражение мне удавалось с большим трудом.
Алик заметил новую Грушу и, как кажется, неожиданно счастлив этому обстоятельству, а что остается делать мне? Какой еще повод придумать для того, чтобы остаться наедине с представительницей первого Маниного мужа и выпытать у нее вожделенную тайну? Три часа потеряны безвозвратно. Я удачно стартовала, но так и не пришла к финишу.
С улицы раздался лай Барсика, встречающего нашу гостеприимную хозяйку. Мы покинули комнату под скошенным потолком и спустились вниз. Впечатления Манечки при виде Груши были не менее яркими. Вначале она резко остановилась посреди гостиной, увидев нашу троицу, спускающуюся с лестницы, и думая, что в ее доме появилась новая гостья. Затем, присмотревшись и узнав Грушу, выронила из рук пакеты с продуктами и громко восторженно закричала.
Чисто женская реакция. Откровенная и прекрасная. Мы громко смеялись, наблюдая, как элегантная большая Маня, горной козочкой прыгает по гостиной, визжит и радостно подбрасывает вверх диванные подушки. Она одна создала столько шума, что, казалось, еще немного и взволнованные соседи вызовут спасателей или скорую психиатрическую помощь.
…Обед, постепенно и незаметно перешедший в ужин, прошел превосходно. Все разговоры велись, естественно, вокруг сказочно преобразившейся Груши. Я скромно и благосклонно принимала поздравления и восторги, мои таланты стилиста были оценены по достоинству. Благодарность Светланы не имела границ.
По такому случаю Маня достала бутылочку вина (к большому удовольствию Курортника), и мы выпили сначала за мои "золотые руки", потом за новую жизнь темно-шоколадной Груши, а потом вообще на брудершафт. Поначалу утомленное или расстроенное, как показалось, лицо Мани, расправилось и посветлело, подружка выглядела по-настоящему счастливой.
Она благодарно обнимала меня за плечи, подкладывала все новые рулетики из баклажанов, фаршированных черносливом, и посылала воздушные поцелуи. «Ты сделала невозможное, -- шепнула она мне, улучив минутку. – Как же я рада, что ты приехала, Аленька. До чего же я люблю тебя».
Я не амбициозный человек, но какие-то зачатки тщеславия во мне, безусловно, присутствовали, и они были вполне удовлетворены. Я радовалась не меньше и даже не столько тому, что удалось сотворить из грушки-гнилушки аппетитный персик, сколько искренним восторгам Мани. Она была так чистосердечно счастлива, что я простила ей и некоторые недоговоренности, стоящие между нами, и непонятную до сих пор скрытность. В моей душе снова все смешалось.
Понимая, что, несмотря на внешнее спокойствие и умение держать удар, у Мани в жизни все не так уж гладко, я не могла задать ей вопросы, волнующие меня последние три дня. Судя по всему, сегодняшний вечер тоже пройдет без неуловимого строителя. Что же между ними происходит? Что происходит между Маней и оставшимися представителями?
До чего же я ненавижу неопределенность. А кому вообще нравится находиться в неизвестности? Ничего, я подожду. Время у меня еще есть. Матушка по телефону сообщила, что срочных вызовов не поступало. Это означало, что мой отпуск продолжался, и все свои силы и нерастраченный интеллектуальный потенциал я могу с чистой совестью потратить на разгадки осиновского ребуса. И я его разгадаю, даже не сомневайтесь. Рано или поздно…
Мы засиделись за столом до позднего вечера. Алик был в ударе. Похоже, новая Груша действительно зацепила его. Уже прощаясь, он вызвался провозгласить еще один тост, который превратился в длинную восторженную речь, посвященную всем присутствующим женщинам. Мы покатывались со смеху, слушая его пьяненькие дифирамбы каждой из нас.
Маню он сравнил с солнцем, спустившимся на землю, чтобы согреть теплом все живое и неживое вокруг. «За не гаснущее солнце в наших душах тра-та-та…». Груше была посвящена целая притча, рождаемая, скорее всего, на ходу и длившаяся минут десять-пятнадцать. Жила, дескать, на земле былинка, и была она одна-одинешенька, а потому все время плакала и стонала. Потому что было ей холодно и одиноко. Но однажды на землю спустилось с неба солнце…
И так далее: тра-та-та, тра-та-та… «Поднимем же бокалы за былинку, которая отогретая солнечным теплом, увидела синеву безоблачного неба и поверила в свою исключительность».
Я же почему-то олицетворялась в возбужденном сознании подвыпившего Алика некой розой, не вянущей с годами и пышно цветущей на диком колючем кусте. «Так выпьем же за того садовника, -- заключил речь Курортник, -- который придет, обработает этот куст, уничтожит колючки и сорвет розу».
…Уже расставшись на ночь и разойдясь по комнатам, мы все, вероятно, долго улыбались, вспоминая наш удивительно теплый веселый вечер. Однако, уже лежа в постели и обдумывая прожитый день, я обратилась мыслями к заключительному тосту Курортника. Еще раз прокрутив его основные тезисы, я неожиданно почувствовала себя обиженной. За внешней красивостью слов и сравнений мне досталась самая незавидная роль.
Манечка светила всем и вся, и это чудесно. А кто вообще обидится, если его сравнят с самим Солнцем? Груша превратилась из загнивающей былинки в эдельвейс, что само по себе уже неплохо. Из гадкого утенка родился прекрасный лебедь, уж в этом-то явно ничего предрассудительного или обидного не было.
А что я? В том-то и дело, что ничего. Пустота. Какая-то роза с колючками на старом необработанном кусте… Я -- необработанный колючий куст… Похоже, эти слова меня не на шутку задели. Что он хотел этим сказать? Что я излишне строга и неприступна или, что я никому ненужная старая дева? И какого это садовника он имел в виду? Уж не себя ли? Щас! Нет, ему категорически нельзя выпивать. Манечка не зря внимательно контролирует его страсть к возлияниям. Неудачник! А распетушился-то как!
А ведь я для него почти три часа сражалась с Грушей, превращая ее в объект, достойный мужского внимания… Но почему я об этом так много думаю? Обижаться на недалекого и озабоченного любителя полосатых пижам и смешно, и недостойно. Так что же, что постоянно возвращает меня к тосту Алика? Мы все смеялись, слушая посвящения сначала Манечке, а потом Груше. Это я помню точно. Мы даже утирали слезы, выступившие на глазах от смеха. А я еще отодвинула стул от стола, чтобы в азарте потопать ногами, мне просто не сиделось на месте. Вот! С этого места, как говориться, поподробнее.
Я отодвинула стул. Смеясь, обхватила голову ладонями и склонилась к самым коленям. Вот тогда-то я и заметила это. Просто в тот момент я не обратила на ЭТО никакого внимания. Мне, как и всем, было страшно весело и смешно…
Я сосредоточилась и попыталась мысленно вернуть те мгновения. Я как будто просматривала фильм на замедленной пленке. Итак: Алик говорит тост. Все смеются. Он уже начал говорить обо мне. Я отодвигаю стул и топаю ногами от смеха. Он начинает говорить о садовнике, а я закрываю лицо ладонями. И вот тут произошло нечто странное.
Сквозь пальцы я отчетливо вижу, как под столом очаровательная женская ножка в изящной туфельке с силой ударяет по ноге Курортника. И эта ножка не принадлежала Груше. Эта ножка принадлежала моей лучшей подруге…
Обычно к такому способу общения прибегают люди, которым есть что скрывать от соседей по столу. Вроде как: остановись, дружище, об этом не болтай. Или наоборот: будь настойчивей, вперед и с песней. В любом случае тайный удар под столом есть признак некого сговора, условный знак сообщников.
Если бы мне удалось заметить просто легкое, скрытое от посторонних глаз прикосновение ног под столом, я приняла бы его за тайное любовное отношение. И была бы права: так поступают искренне влюбленные пары, которые по каким-то причинам не могут открыть окружающим свою страсть.
Так же могла поступить и вульгарная соблазнительница, мило беседующая в кафе со школьной подругой, одновременно под столом водя ножкой по ноге ее мужа. Тот делает вид, что внимательно изучает меню, сосредоточенно о чем-то думает, разглядывает зал, а на самом деле внутренне зажигается, распаляется и уже проматывает в голове тысячи планов по организации интимной встречи с подругой жены. Уж мне-то этого не знать!..
Но Маня никак не подходила на роль возлюбленной Алика и уж, тем более, не тянула на Казанову в юбке. Да и удар изящной туфелькой по пижамной ноге Курортника был не совсем слабым. Точнее, совсем не слабым. Так не напоминают о нежной привязанности или желании уединиться. Так могут только угрожать: фильтруй базар, дорогой, она же все поймет!
Итак, тайна существует, и то, что я нечаянно стала случайным свидетелем второго пласта отношений между обитателями осиновского дома, только подтверждало мои догадки. Как странно, что немой диалог импортной туфельки с ногой Курортника, обряженной в полосатую штанину, я смогла проанализировать только сейчас, спустя час после окончания затянувшегося обеда. В тот момент мне и в голову не могло прийти, что рядом происходит нечто неординарное.
***
…В комнате было страшно душно. Вероятно, ночью снова не избежать грозы. Надеюсь, уж сегодня-то я ее не просплю. Я отбросила простыню и, не шевелясь, лежала в тонкой, подаренной Маней ночнушке, обдумывая свое странное пребывание в Осиновке.
За окном послышался звук упавших на землю первых дождевых капель. Сначала редких, а потом все более и более учащающихся. Воздух сразу же наполнился животворным озоном, дышать стало легче. На мгновение стены спальни осветились яркой вспышкой молнии, а через минуту-другую мир вокруг содрогнулся от тяжелого громового раската. Гром был таким сильным, что мне даже показалось, что кровать подо мной подпрыгнула.
Я поднялась, чтобы прикрыть балконную дверь, и в этот же момент услыхала женский визг и мужское хихиканье, раздававшиеся с улицы. Узнать голоса было несложно. Так, оказывается, не все из обитателей дома разошлись после прощания по своим комнатам! Груша с Курортником решили продлить очарование милого ужина, прогуливаясь по ночному поселку...
Я вышла на балкон и всмотрелась в окружавшую мглу. Ночи в Осиновке действительно были нереально темными. Вдобавок мощные грозовые тучи закрыли собой и лупоглазую луну, и огромные, с тарелку величиной, звезды. Скорее всего, парочка пряталась прямо под моим балконом: именно оттуда доносились кокетливые повизгивания Грушеньки и смех Алика. Интересно, чем занимались эти двое до того, как их застал внезапный дождь?
Мощный порыв ветра, изменив направление ливня, нацелил на меня потоки, льющиеся с неба. В одну секунду я оказалась мокрой с головы до пят. Но косые струи дождя облили не только меня. Парочка, прятавшаяся под балконом, тоже получила свою порцию воды. Визг, смех и крики стали громче и отчетливей.
Я перегнулась через балконные перила, пытаясь рассмотреть, каким образом будут спасаться от ливня соседи по этажу. В свете озарившей ночное небо молнии мне удалось заметить, как они выскочили из-под временного укрытия и скрылись за углом дома. Черт! Как же мне хотелось досмотреть до конца эту захватывающую мизансцену!
Представив мысленно расположение коттеджа, я поняла, что сейчас интересующая меня пара находится на его противоположной стороне, прямо под окнами комнаты бабушки Шапокляк. Недолго думая, я завернулась в простыню, вышла в коридор и подошла к двери уехавшей соседки. Как хорошо, что меня никто не видит.
Я осторожно приоткрыла дверь, вошла в комнату, которая являлась зеркальным отражением моей спальни, подошла к раскрытому окну и вышла на балкон. Дождавшись, когда смолкнут последние раскаты грома, последовавшие за молнией, я прислушалась. Действительно, теперь парочка находилась под балконом Галины Ивановны.
Вот уж не думала, что Груша-гнилуша умеет так откровенно кокетничать! Светлана тоненько смеялась, громко охала, если ей на голову или плечи попадал-таки дождь, и капризно требовала от Курортника остановить грозу. Тот в свою очередь изображал из себя галантного дона Кихота, сражавшегося на сей раз не с иллюзорной ветряной мельницей, а с потоками воды, грозящими превратить его Дульсинею в мокрую курицу.
Высокопарным слогом он обращался ко всем известным ему богам, требуя прекратить форменное безобразие, грозил судебным разбирательством и даже обращением с жалобой к самому президенту. Короче, милое и глупое воркование двух тинэйджеров...
Постояв на балконе минут десять, я поняла, что ничего важного для себя сегодня не услышу. Слишком уж неприспособленной для долгого и серьезного разговора была нынешняя погода. Дрожа от холода, я покинула балкон. В это же мгновение очередной порыв ветра не только подтолкнул меня в спину и раздул легкие занавески до состояния парусов, но и подхватил с подоконника небольшой лист бумаги. Лист сделал в воздухе пару кругов, а затем медленно спланировал на пол.
На фоне темного коврика обыкновенная бумажка выглядела чарующе волшебным белоснежным пятном. Непонятно почему я нагнулась, подхватила листок и принялась вытирать им мокрые от дождя руки. Однако, перевернув его, я заметила, что с другой стороны он полностью исписан. Любопытство не самое лучшее качество, но и не самое лишнее. Я разровняла помятый мною же лист и прошла в свою спальню.
Просушив волосы, переодевшись и согревшись двумя глотками мартини, я улеглась на кровать, включила светильник и принялась разглядывать неожиданную находку. С первых же строк я поняла, что держу в руках записку Галины Ивановны. Собираясь в дорогу, старушка написала сама себе небольшую памятку. Весь листок из школьной тетрадки был исписан четкими указаниями, что нужно сделать и чего не забыть. Улыбаясь и вспоминая матушку, составлявшую такие памятки ежедневно, собираясь в магазин или на рынок, я читала записку Шапокляк, написанную большими ровными буквами, наклоненными не вправо, как обычно пишут люди, а влево.
«Проверить наличие паспорта и билета»... «Уложить вещи»… «Отнести Виталичкину книжку соседям»… «Послушать прогноз погоды»… «Отдать М.С. подарок»… «Дать телеграмму Виталику со станции»…
Почти у каждого пункта стояли галочки, показывающие, видимо, что данный пункт плана успешно выполнен. Я уже хотела отложить листок в сторону, как мое внимание привлек последний пункт памятки, не отмеченный галочкой: «Подготовить А.И…».
Подготовить «А.И.», что бы это значило? А.И., А.И… кто это может быть? Алик? Насколько я помнила, полное имя Курортника было Альберт. Может быть, «А.И.» -- это Альберт? Как он по отчеству? Может быть, Иванович или Иннокентьевич? А если Петрович или Сергеевич?.. Нет, тут что-то не связывается. Тем более, что Шапокляк все время называла его по-простому -- Аликом. Значит, речь в памятке шла не о нем. Тогда о ком?
Ого! А если это таинственное «А.И.» ни что иное, как мои собственные инициалы? Тут все совпадает абсолютно. Старорежимная бабушка всегда называла меня только по имени-отчеству – Александрой Игоревной. А если это я, то в чем именно собиралась подготовить меня Галина Ивановна? Или к чему? Бе-бе-бе… Загадки множились, как кролики.
Поскольку в записке находился пункт об отдаче подарка Мане, значит, размышляла я, она была составлена до нашего последнего прощального ужина, до ночного разговора с Манечкой и до отъезда. Основательная старушка загодя планировала поговорить со мной, к чему-то подготовить, но не успела. Не успела… Почему же?
Возможно, разговор с Маней с увещеваниями взять деньги в черном пакете затянулся дольше предполагаемого. А потом у нее просто не возникло возможности пообщаться со мной наедине. Все время вокруг Шапокляк находились обитатели этого дома...
Вероятно, старушка рассчитывала поговорить со мной на станции, но туда Маня меня не взяла. И вообще в суете сборов, прощаний, обмена адресами и добрыми пожеланиями этот пункт памятки незаметно ушел на второй план, попросту говоря, забылся. Ведь это только так считается, что девичья память коротка. На самом деле короткой память бывает и у людей более зрелого возраста.
Я отложила листок в сторону. Занятая памяткой Галины Ивановны, я не заметила, как незаметно закончилась гроза, небо очистилось, и теперь моя комната под скошенным потолком была залита ярким лунным светом. Прежде чем уснуть, я еще долго лежала, не двигаясь и прислушиваясь к звукам ночной Осиновки.
Честно говоря, мне все больше нравился мой неожиданный отпуск. Уж чего-чего, а скучать здесь не приходилось, а скучать я страшно не люблю. Возможно, именно поэтому я с большим нежеланием всегда покидала суетную Москву. Погруженная в странную и непонятную многим работу, я отвлекалась от мыслей о самой себе, о своей прожитой жизни и своем будущем. И это радовало.
Копаться в самой себе – явный путь к депрессии. Когда тебе уже сорок два, а на горизонте ни семьи, ни ребенка, ни даже намека на личную жизнь, поневоле станешь бояться оставаться один на один со своими мыслями. И хотя я ничего не боюсь, скучать для меня -- непозволительная роскошь.
Осиновские перипетии с одной стороны раздражали, а с другой -- приносили дополнительные эмоции. И эмоции эти были скорее положительными, чем отрицательными. Все мы не без странностей. «Погоди, Маня», -- снова подумалось мне, и я уснула. И, несмотря ни на что, сны у меня были удивительно спокойными и цветными. Как обычно.
…Солнечное теплое утро обещало снова жаркий день. Предупредительная Манечка уже успела включить обогреватель в бассейне (и когда она все успевает?), и поэтому вода, в которой я плескалась, была не только бодрящей, но и комфортной. Я несколько раз проплыла по кругу бассейн и только потом поднялась к себе, оделась и подкрасилась.
По дороге в гостиную я зашла в комнату Галины Ивановна и положила листок с записями на тумбочку. Должна же когда-нибудь Манечка зайти сюда. Пусть тогда и обнаружит это послание с закодированной последней строчкой. И испугается, что кто-то случайно мог прочитать эту памятку.
В пустой гостиной стол был накрыт к завтраку. Я уже сообщала, что по утрам у меня всегда отличный здоровый аппетит. Соорудив себе трехслойный бутерброд, я вышла на улицу. Что за чудо эта Осиновка! Ни одного человека, хотя по вечерам замечался свет в окнах некоторых домов, а машины у палисадников то появлялись, то исчезали.
Я прошлась босиком по влажной траве, глубоко вдохнула сосновый воздух, вышла на середину улочки и с удивлением увидела в ее глубине приближающийся белый «мерседес».
-- Доброе утро, Аленька, -- Маня вышла из машины и чмокнула меня в щеку. – Как самочувствие?
-- Отличное, -- искренне ответила я. – Еще немного, и я сравняюсь по весу с Аликом.
-- Я этого добиваюсь всеми силами, -- рассмеялась Маня. – Как мои гости, уже встали?
-- Думаю, нет. А ты куда ездила? Только не говори, что прогревала двигатель.
-- Да нет… Севке отвезла омлет. Пусть побалуется горяченьким сорванец.
-- Благодетельница ты наша, кормилица. И что бы тут все без тебя делали?
-- Мне это нетрудно, -- отмахнулась Маня и быстренько перевела разговор на другую тему. – А сегодня мы поедем на экскурсию. Ты как, готова?
-- Всегда. Обожаю новые впечатления.
В гостиной нас ждал сюрприз. Чисто выбритый Алик, сменивший полосатую пижаму на джинсы, выглядел непривычно нарядно. Вдобавок он благоухал терпкой туалетной водой. Не успели мы осыпать его искренними комплиментами, как вниз спустилась смущенная и несколько расстроенная Груша.
От моего зоркого взгляда не укрылся тот факт, что она старалась не встречаться глазами с Курортником и всячески делала вид, что крепко проспала всю ночь. Однако ее волосы говорили о другом: от вчерашней феерической прически не осталось и следа. «Случайно попала под дождь», -- скромно пояснила она. О, да, конечно! Случайно среди ночи мой рукотворный Персик решил самостоятельно прогуляться по ночному поселку!
Ха-ха… Знала бы, под чьим балконом «случайно» оказалась она во время ночной грозы… Естественно, я не показала и вида, что абсолютно точно знаю про хихиканья и воркованья. Последствие дождя? Безусловно. Кто бы сомневался. А, может, чего-то другого? Я заверила, что после завтрака сделаю ей новую укладку. Светлана успокоилась, и завтрак прошел вполне нормально: без стенаний, слез и жалоб.
Предложение Мани съездить в Карамазов всеми было встречено «на ура». Наскоро покончив с омлетом, кофе и булочками (съеденный натощак огромный бутерброд совершенно не испортил мне аппетита), мы бросились в свои комнаты переодеться. Я задумчиво осматривала содержимое шкафа, когда зашедшая Маня принесла мне милый сарафанчик из сжатого хлопка.
«Сшила когда-то себе, но так ни разу и не надела, -- посетовала она. – Может, тебе подойдет?». Удивительно складываются обстоятельства: мои фирменные штучки-дрючки вдруг потеряли актуальность в Осиновке. Я уже не страдала по поводу так ни разу и «ненадеванных» нарядов: платья со стразами, трикотажных турецких штанов с низким шагом, больше похожих на юбку, чем на исподние, и клетчатых шортиков с подтяжками, которые рекомендовалось носить не на плечах, а спущенными.
Манин сарафанчик, как и все, что она делала своими руками, был сшит безупречно. Широкие полотнища, разные по длине и скроенные по косой, уютными складками ниспадали от груди к ногам и обволакивали фигуру. Бретелями служили пучки атласных жгутиков в тон основной ткани. Такие же жгутики обрамляли и глубокие карманы, спрятанные в боковых швах. Короче, бедная отстойная Бурда просто отдыхает.
Для такой жаркой погоды ничего лучшего придумать было невозможно. Вопрос «что надеть?» решился моментально. Я с радостью впорхнула в сарафанчик блекло-розового цвета и ощутила себя барышней-крестьянкой. Для поддержания стиля я обвязала голову тонким хлопчатобумажным шарфом и сменила модельные туфли на уютные сандалии.
Создав себя, я позвала Грушу и принялась за ремонтные работы на ее испорченной дождем голове. Поговорить нам снова не пришлось, так как дверь комнаты постоянно открывалась, и к нам заходили то Алик, разыскивающий утюг, то Манечка, интересующаяся, как проходит процесс перерождения Груши в Персик, то Барсик, активно принимающий участие в общей суматохе.
Еще одного сарафана для Светланы у Мани не нашлось, поэтому Груша оделась по-вчерашнему. Зато волосы я уложила ей несколько по-другому, а макияж сделала более ярким, даже экзотическим. Покрутившись перед зеркалом, Груша осталась весьма довольна результатом и, забыв поблагодарить мастера (меня, то бишь) за креатив, поспешила вниз.
Еще бы! Там уже сидел перед экраном телевизора Курортник, переодевшийся второй раз за утро, сменив джинсы на черные брюки, а майку на светлую рубашку с короткими рукавами. Похоже, идея Мани была не совсем уж и бредовой. События развивались гораздо быстрее, чем мы могли предположить…
Сама Манечка была одета просто и элегантно: прямое серое платье с квадратным вырезом и серые же замшевые туфли без задника. Она по-прежнему не переставала удивлять. Большая желтая сумка с ручкой из толстой бечевки была просто верхом совершенства.
В душе снова противно шевельнулось нечто вроде зависти. Задвинув это чувство поглубже, куда-то в область селезенки, я осмотрела всю компанию и признала, что для поездки на экскурсию в забытый Богом районный городок Карамазов мы выглядели безукоризненно.
…В просторном салоне «мерседеса» работал кондиционер, поэтому открывать окна не было необходимости: встречный ветер мог испортить наши замечательные прически. На этот раз, выехав на шоссе, мы повернули не к железнодорожной станции, а в противоположную сторону. На всем протяжении пути Манечка рассказывала нам об объектах, которые мы проезжали, о знакомых, живущих в маленьких деревушках справа и слева от дороги.
-- А Достоевский случайно не из этих краев? -- спросила я, заметив впереди по ходу движения указатель с наименованием города. – Уж больно название говорящее.
-- Думаю, он даже не знал, что городок с таким названием вообще существует, -- ответила Маня, тоже взглянув на указатель. – Он такой маленький, только недавно статус города получил, его даже на картах нет. А железнодорожная станция, сама знаешь, называется совсем по-другому. Местные говорят, что один из основателей поселения имел такую фамилию. Но может, и не имел, а просто взял. У нас здесь речка есть -- Карамазовка. Так что еще неизвестно, что было первым: наш Карамазов или Достоевского. Но люди здесь очень хорошие, на удивление. Живут мирно, спокойно, уважают друг друга. Можете мне поверить, -- обратилась Маня уже ко всем пассажирам «мерса». – Я всю страну объездила, но таких добрых людей как здесь, не встречала. Хотя хорошие люди есть везде, и их немало.
Я с любопытством взирала на дорогу, по обе стороны которой расстилались густые леса. Несмотря на конец августа, ничто здесь еще не предвещало скорого наступления осени. Листва на деревьях и кустарниках была ярко зеленой, а трава сочной и высокой. Слушая объяснения Мани, я поймала себя на мысли, что действительно стала ощущать себя в отпуске. И это ощущение мне, безусловно, нравилось.
Мы проехали довольно долго от указателя, когда наконец на нашем пути стали появляться строения, отдаленно напоминающие городские. Двух-, максимум трехэтажные дома, стоящие далеко друг от друга, казались отдельными хуторами, хотя мы миновали уже несколько автобусных остановок, с прикрепленными к столбам графиками движения общественного транспорта. Ни на одной из остановок не было ни души.
-- Здесь автобусы ходят четко по расписанию, -- объяснила Маня. – Поэтому люди не тратят зря времени и выходят на остановки точно к своему рейсу. Очень удобно.
Вся наша гостевая компания порадовалась работе общественного карамазовского транспорта, особенно я. У меня была небольшая легковая машинка, но с тех пор, как Москва превратилась в сплошную пробку, я почти перестала пользоваться ею и частенько проводила долгие часы на остановках в ожидании нужного троллейбуса.
При моей работе метро не самое удобное средство передвижения, ведь я должна все видеть своими глазами. А как еще я узнаю, где находится тот или иной ресторан или ночной клуб, и какие к ним существуют подъезды...
Постепенно домов становилось все больше и больше, они уже не торчали одинокими зубами во рту столетнего старичка, а выстраивались стройными рядами в некое подобие улиц. Бордюров не было, асфальтовое покрытие по бокам дороги заканчивалось, просто переходя в поросшую некошеной травой зеленую полоску. Та в свою очередь переходила в пешеходную дорожку, выложенную серо-розовой плиткой. Очень милый и очень провинциальный городок. Ну, очень провинциальный…
Объехав весь Карамазов минут за десять-пятнадцать, мы выехали на квадратную площадь, вымощенную отполированным временем булыжником, и остановились у одного из перекрестков. На доме, около которого мы стояли, висела смешная табличка, в верхней части которой было написано слово «Улица», а под ним «11го Мая». Цифра «11» была начертана странно: первая единица была большой, занимающей все пространство снизу доверху, а вторая – едва заметной, почти сливающейся со словом «Мая».
-- А что за праздник одиннадцатого мая? -- ехидно полюбопытствовала я, выходя из машины. – Вселенское событие местечкового масштаба или наоборот?
-- Почему? -- обиделась Маня за карамазовского художника-оформителя. – Здесь же очень понятно написано: улица Первого Мая, дом один. Мне кажется, все ясно.
Странный город и странное фиксирование номеров. Короче, не верь глазам своим. Что я и делала.
-- Эта наша центральная площадь. Соборная, -- объяснила Маня, обращаясь только ко мне, так как, судя по всему, Алик со Светланой уже бывали здесь. -- Здесь за один день можно встретить всех знакомых и не раз.
Главной достопримечательностью площади, а возможно, и всего города, являлся, безусловно, Собор, возвышающийся в западной части площади. В жизни мне приходилось видеть храмы и повеличественнее, но карамазовский Собор, являющий собой классический образец православной архитектуры, был, несомненно, прекрасен.
-- Через пятнадцать минут начнется служба, так что, если хотите, можете побывать там. Не пожалеете: красиво -- слов нет. Сегодня, кстати, большой праздник -- Успение Пресвятой богородицы, -- продолжала Маня голосом профессионального гида. -- А потом предлагаю совершить пешеходную прогулку. Здесь городской универмаг, -- наша троица послушно повернула головы в направлении, указанном Манечкой. – А вот это ворота в городской парк. Очень красивый парк, чудесный. Там собраны растения со всех континентов. Не хуже Никитского ботанического, честное слово. Советую прогуляться: там и аттракционы разные, и кафе, и пруды с лебедями, и скамеечки на цепях… В общем, сами увидите. А еще там много тени, душно не бывает даже в самое засушливое лето. И, между прочим, Аленька, источник, о котором я говорила, в самом центре этого парка. Найти легко, около него всегда многолюдно. Так… Что еще? -- Маня окинула глазами площадь. – Если идти, не сворачивая, по главной аллее, можно дойти до санатория. Приемный покой, между прочим, в бывшей графской усадьбе. Дом, как музей, очень красивый… Очень!
-- Манечка, а что-нибудь менее красивое у вас есть? А то у меня уже начинает развиваться комплекс провинциальной неполноценности, -- снова съязвила я. – Что-нибудь попроще, соответствующее нашим скромным персонам.
-- Мои гости должны видеть только самое лучшее, они этого достойны, -- серьезно ответила Маня, напомнив мне ее же только лет двадцать назад. – Я тоже сначала с сомнением отнеслась к этому городу, но теперь знаю точно, это чудесное место, чудесное… Так, ну это, сами видите, ресторан, а на втором этаже гостиница, -- Маня указала рукой на соседнее здание, и мы снова послушно повернули головы в указанном направлении. – Дом тоже старинный, не новодел. В Карамазове нет пока своего музея, но в гостинице несколько комнат отвели под экспозицию. Так что начало уже положено, осталось много исторических документов, фотографий. Если хватит времени, сходим все вместе, я с удовольствием посмотрю еще разок… Да, еще. Если идти по этой улочке, -- очередной поворот головы, -- через несколько кварталов будет небольшой рынок. Там и вещи, и продукты. Все очень вкусное и свежее. И разные поделки местные, можно присмотреть сувенир на память. Оригинальное что-нибудь.
-- Маня ты так говоришь, словно хочешь оставить нас одних, -- заволновалась я.
-- К сожалению, мне надо на полчасика забежать в городскую администрацию, плановое совещание. По опыту знаю, что полчасика могут сильно затянуться, поэтому и рассказываю, что можно посмотреть, и где побывать. Давайте договоримся так, сейчас у каждого из вас будет свободное время для самостоятельного осмотра. Можете все вместе гулять, а можете и по одному, но через три часа встретимся у ресторана, -- мы снова повернули головы к ресторанчику, около которого официанты уже расставляли под большими зонтами пластиковые столы и белые ажурные стулья. – А потом еще погуляем, если силы останутся.
Я внутренне вздохнула. Неспешная прогулка по городу под руку с Маней или долгое сиденье в тенистом уголке парка дали бы прекрасную дополнительную возможность поговорить по душам, выяснить волновавшие вопросы. Но, как обычно, доверительный разговор откладывался еще на три часа. А что делать? Три часа, это не тридцать три года. Все еще впереди. Сверив часы, мы простились с Манечкой и проследили, как она села в машину, включила зажигание и укатила вверх по улице имени Первого Мая.
-- Я предлагаю начать с ресторана, -- сказал Курортник, когда мы остались одни.
-- Нет, давайте сначала в универмаг, -- с капризными нотками в голосе предложила Груша.
-- Друзья мои, -- серьезно ответила я. – А не лучше ли будет по совету нашей деловой хозяйки подумать о своих нетленных душах и побывать в Соборе? Тем более что служба, судя по всему, уже началась и может скоро окончиться, а универмаг и ресторан от нас никуда не уйдут.
Попутчики безоговорочно приняли мое предложение: похоже, в отсутствии Мани я была признана главнокомандующим небольшой армии «представителей». Так сказать, неформальным лидером. Двери Собора были открыты настежь, и оттуда уже слышалось божественно красивое пение. Со всех сторон площади к Собору стекались люди.
-- Договоримся сразу, – продолжила я. – Если случайно потеряемся, встречаемся на этой площади через час.
-- Лучше через два, -- предложил Курортник.
Ого! Мальчик, очевидно, рассчитывает потеряться и вовсе не случайно, а специально. Ну что ж, на это я и рассчитывала в глубине души. Пусть побудут вдвоем с Грушей, а мне не впервой гулять в одиночестве.
Несмотря на ранний час, горячее солнце уже давало о себе знать, отчего мы с удовольствием ощутили приятную прохладу внутри Собора. Людей на службе было неожиданно много, поэтому неудивительно, что уже через минуту-другую я потеряла своих попутчиков из виду. Скрытые спинами то ли верующих, то ли любопытствующих туристов или пациентов санатория, они исчезли где-то в глубине огромного, заполненного ароматами ладана и восковых свечей, храма.
Оставшись одна, я попыталась пройти поближе к алтарю, чтобы насладиться его богатым убранством и посмотреть на священника, приятный баритон которого заполнял все пространство. Однако мне это не удалось. Вновь прибывающие люди как-то незаметно, но настойчиво оттеснили меня, и уже через какое-то время я оказалась позади всех, около церковного киоска, который располагался у входа в храм.
Прямо передо мной на одной из колонн была икона неизвестного мне святого, перед которой горели в специальных подставках разнокалиберные свечи. Я уже хотела проявить упорство и протиснуться в первые ряды, но плотная недвижимая стена верующих не позволила мне осуществить задумку.
Мысленно возмущаясь, я осмотрелась и обнаружила, что мое месторасположение не так уж и плохо. Мне не было видно ни алтаря, ни Царских врат, ни священника. Но зато со своей точки, никому не мешая, я могла прекрасно осмотреть фрески на стенах, росписи под куполом и замечательные цветные витражи, сквозь которые проникали, создавая волшебные ощущения, солнечные лучи.
…Я редко бываю в культовых заведениях, а если и бываю, то с моими религиозными воззрениями (вернее с их катастрофическим отсутствием) это никак не связано. Я хоть и была крещенной и даже постоянно носила на груди золотой крестик, в посещении церкви не видела никакой необходимости. С моей душой и так было все в порядке.
Мне приходилось бывать в католических соборах, признанных мировыми культурными памятниками и хранивших нетленные святыни, и в маленьких деревенских церквушках, где кроме одной-двух икон не было никакого дополнительного убранства. И везде я чувствовала себя одинаково комфортно. Мне нравилось посещать в качестве туристки и мусульманские мечети в Турции, и буддийские храмы в Индии.
Никогда особенно не вслушиваясь в слова священнослужителей, я искренне наслаждалась музыкальностью интонаций и непонятных терминов, поражалась архитектурным изыскам, частенько и непостижимо сочетающих в себе суровый аскетизм и царственную роскошь.
Помимо художественной росписи и божественной музыки меня всегда привлекали и увлекали люди. Наблюдать за молящимся человеком было страшно интересно. Никогда не думая о том, что своим ненавязчивым взглядом я внедряюсь в чей-то внутренний мир, я исподтишка наблюдала за лицами верующих, испытывая двойственные чувства.
Я ни в коей мере не испытывала к ним высокомерной неприязни. Пусть молятся, если считают, что это им поможет, если верят. Дело было в том, что испытывая к ним некоторую жалость, я им не верила. Людей в храмах я воспринимала как артистов больших и малых театров. С интересом и некоторым удивлением я разглядывала их отстраненные лица, шевелящиеся губы, увлажненные глаза.
О чем думают они во время службы, -- размышляла я. -- О чем просят, на что надеются? Ведь каждому должно быть понятно, что в этой жизни надеяться нужно только на самого себя. Только на себя! Никто и никогда не поспешит к тебе на помощь, не вникнет в твои проблемы, не подскажет, что делать в сложной ситуации. По большому счету никому нет никакого дела до своего ближнего.
Конечно, если у тебя есть такая подруга, как Маня, постоянно спешившая помочь всем и вся, можно поверить в какое-то доброе проведение, но не более. Да и Манечка, моя дорогая мать Тереза, как показывает жизнь, больше озабочена решением каких-то своих, никак не связанных со мной вопросов и проблем. Даже ей нет никакого дела до моих внутренних разногласий.
Вот даже в этот приезд она почти не задала ни одного вопроса, касающегося моей личной жизни. Только дежурное: «Ты по-прежнему одна?» и все. Ни «почему?», ни «в чем дело?», ни «чем тебе помочь?». Ее волнует какая-то зареванная полузнакомая дамочка, которой не стукнуло еще и тридцатника, ленивый алкоголик Алик и полудикий Маугли, сын никчемного папаши… А я? Я – лучшая подруга, единственная и самая лучшая, если верить ее же словам. Что я для нее?..
На моих глазах выступили слезы обиды. Я вздрогнула и словно очнулась. Незаметно для самой себя я окунулась в раздумья под тихие нежные песнопения церковного хора и навевающее сон, монотонное чтение священника. Испуганно оглянувшись, я попыталась выяснить, не заметил ли кто-нибудь моей нечаянной слабости?
К огромному облегчению, на меня никто не смотрел. Окружающие были погружены в свои мысли и чувства. В этот момент, словно по команде, все присутствующие в Соборе принялись истово креститься, а потом опустились на колени. Оставшись на ногах, я принадлежала сейчас к видимому меньшинству.
Как хорошо, что волею обстоятельств я оказалась не в первых рядах у алтаря и не в центре, а почти у выхода. Неумело перекрестившись, дабы не привлекать внимание молодой монашки за прилавком киоска, я отошла к самым дверям и прислонилась спиной к стене.
Как это я так непозволительно расслабилась? С чего это вдруг? Неужели это возраст? Матушка частенько приговаривает, что в церковь люди приходят с наступлением тяжелой болезни, горя или определенного возраста. Но я абсолютно здорова, здравствует и матушка, никакого горя на горизонте не предвиделось, да и возраст мой, как сказал Курортник, еще не критический.
Неужели этот Собор действительно обладает какой-то магической силой, заставившей меня сделать то, что я так не люблю: копаться в себе самой? Люди между тем поднялись, перекрестились и вновь опустились на колени. Так продолжалось несколько минут. Наконец эти непонятные мне телодвижения прекратились, и все присутствующие в Соборе тихонько начали подпевать священнику, повторяя последние слова каждой строфы.
Не зная, что делать, я обвела глазами стоящих слева и справа от меня. Все те же отстраненные просветленные лица, увлажненные глаза и шевелящиеся в беззвучной молитве губы. О чем же они все-таки думают в этот момент? Может, так же, как и я, они попали под магическое влияние традиционной службы, и думают, скорее всего, вовсе не о Боге или своем ближнем, а о себе любимом, копаясь в душе, выискивая в ней нечто особенное и принимая эти копания за разговор со Всевышним?
Стараясь не поворачиваться спиной к алтарю, медленно пятясь, я покинула Собор, прошла к небольшому скверу и присела на скамеечку.
Что-то со мной сегодня было не так. Отчего-то мне безумно хотелось заплакать, и не просто заплакать, а закричать в голос. Неужели у меня все так плохо? Почему я позволила себе выставить свои чувства практически напоказ? И зачем только я предложила сотоварищам по проживанию в Осиновке начать осмотр Карамазова с посещения Собора? Как хорошо, что они сейчас меня не видят. Ведь что-что, а тот факт, что самокопание есть кратчайший путь к депрессии, я знала давным-давно.
«Я – сильная самодостаточная женщина, -- принялась я давать сама себе психологическую установку, усиленно хлопая ресницами, чтобы просохли глаза. – У меня нет причин огорчаться, жалеть себя и ждать помощи откуда бы то ни было. Временная эмоциональная слабость не считается моральным поражением. У меня все хорошо, у меня все отлично…».
Я почти пришла в себя, дыхание нормализовалось, слезы подсохли, а окружающая действительность вновь вернула обычное хорошее настроение и уверенность в себе. Я снова обратила взгляд на прекрасный, величественный Собор и нарядных людей на площади.
Внимание неожиданно привлек негромкий разговор каких-то подростков где-то за моей спиной. Подслушивание и подглядывание давно уже вошли в мою плоть и кровь. Ведь это так интересно. Вместо того, чтобы рефлексировать и прислушиваться к себе, достаточно прислушаться к тому, о чем говорят люди, и тогда собственные проблемы покажутся не такими глобальными.
Двое молодых людей позади меня, усиленно пытаясь выглядеть взрослыми, ломающимися голосами обсуждали какую-то знакомую. «Клёвая телка, -- говорил один из них. – Давай замутим». «Ты чё? -- отвечал ему товарищ. -- Она же старая». «Да какая старая, нормальная деваха». «Говорю тебе, старая. Уж поверь моему опыту». «Что ты выеживаешься? Тебе просто слабо подойти к ней». «Это мне-то слабо? Да я, если хочешь знать…». «Да ладно, слабак».
Я улыбнулась. Мальчишки… Уж им-то их проблемы действительно кажутся самыми важными. «Ну, пошли, -- проговорил второй голос. – Только спорим на щелобан». «Согласен», -- ответил первый. Сзади послышались шаркающие шаги, и с правой стороны скамейки, на которой сидела я, вышли два долговязых подростка в голубых джинсах.
Пройдя несколько шагов, они словно по команде обернулись и посмотрели на меня. «Ну, что я говорил? Теперь видишь, что она старая?» -- проговорил один из них и, изловчившись, щелкнул второго по лбу. «Э, чего так сильно? -- обиженно возмутился тот. – А кто их поймет, этих старушенций? Разоденутся как молодые, а ты разбирайся…». Мальчишки ударили друг друга по плечам в знак примирения и продолжили путь, шаркая растоптанными кроссовками по булыжникам.
Я посмотрела вокруг: ни сзади, ни справа, ни слева от меня никого не было. Краска буквально залила лицо. Так это они обо мне сейчас спорили? Это я-то старушка, рядящаяся под девочку?! Вот поганцы! Моему возмущению не было предела. Это был очередной нокаутирующий удар по и без того уязвленному самолюбию. В карамазовских боях без правил я потерпела еще одно сокрушительное поражение.
Да что за полоса такая черная пошла в жизни: то одно, то другое… И эти еще, Казановы недоделанные... Ненавижу ругаться, но не я первая начала. И вообще, какая же я старая? Как несправедлива и жестока глупая юность! Порывшись в сумке, я вытащила случайно завалявшуюся программку какого-то концерта и принялась усиленно обмахиваться ею. Лицо по-прежнему пылало, а сердце билось часто и сильно.
«Вот тебе и подруга лучшая, -- думала я о Манечке. – Привезла за хорошими впечатлениями! И всё-то у них здесь красиво, и все-то у них тут добрые… Лучше бы сразу привезла меня в дом престарелых. Там бы уж точно я почувствовала себя молодой и прекрасной».
Внезапно обида на Маню достигла гигантских размеров. Но, сосчитав до двадцати и подумав, я решила, что глупо переносить отрицательные эмоции из-за каких-то прыщавых мальчишек на подружку. Ведь, в конце концов, в этом небольшом инциденте она нисколько не виновата.
Да и я хороша: сама его спровоцировала. Расселась тут на лавочке, как будто поджидаю или ловлю кого-то… Не в Москве же я, в самом деле. Там-то ни мой внешний вид, ни одинокое пребывание на скамейке в центре города никого бы не удивил. Провинция есть провинция. До чего же надоели эти банальности…
Продолжение -- http://www.proza.ru/2018/01/01/899