Пионер

   
   Буров лежал на кровати, закинув руки за голову. Взгляд блуждал по темному потолку, словно мелодия, которая кружит по неустойчивым ступеням, отыскивает субдоминанту, доминанту, успокаивается на тонике, делает паузу, и начинает движение вновь – бессмысленное рондо. Тоника - свисающий шнур, черный патрон с лампочкой накаливания на сорок ватт. Свет менял интенсивность, то неожиданно вспыхивая, то немощно желтел, мигал, удлиняя промежутки темноты, затем потух окончательно.
 
   Ну вот, ожидаемо, подумал Буров, при таком ветре это уже не метель - буран. Что мы имеем? Тридцать первое декабря, вечер, дорогу занесло, провода где-то оборваны, электричества нет, и не будет. Кто в такое время поедет в лес? И ради кого? Одинокий, старый сторож, присматривает за пустыми корпусами и постройками на территории, бывшей некогда пионерским лагерем.
 
   Надо сходить в гараж, за керосинкой, решил Буров. Натянул тяжелый овчинный полушубок, захватил фонарик, отправился в экспедицию. Недалеко, метров десять, но без лопаты бы не пробился, долго возился, откапывая ворота. Ветер грубо швырял колкие снежинки в лицо, полу зажмуренные глаза слезились. Внутри, по контрасту, казалось тихо и спокойно. В центре желтые жигули, шестёрка, ещё на ходу. Странно, мелькнуло в голове у Бурова, а ведь когда покупал, почти в прошлой жизни, это считался престижный автомобиль. Справа стоял трехколёсный мотороллер-муравей, тоже, рабочий, полезный, летом за дровами, и уголь возил, милое дело. Буров его любил, мотик этот.
 
   Керосинку отыскал на полке, рядом с запыленным альпинистским рюкзаком и другими приспособлениями для скалолазания. У Бурова защемило сердце. Нужно, наконец, от них избавиться, сколько раз собирался, но что-то удерживало.
 
   Вернувшись, Буров зажег керосинку. Пламя, под стеклянной луковкой-колбой, живое и теплое, добавило комнате уюта. Подбросил поленьев в печку. Итак, что мы имеем? Бутылку шампанского, но пить его не буду, не люблю, Иринка любила, пусть на столе стоит, для традиции, а у меня бренди есть, хороший, настоящий. Банка шпрот, тоже необходимый атрибут, лечо открыл, осенью у знакомой купил, умеет делать. Для оливье всё нарезал, заправил майонезом, колбаски кружочками на блюдце, мандаринку почистил, разложил на столе, рюмку граненую выставил, это себе, и два фужера, пусть будет.
 
   Ближе к двенадцати Буров ополовинил уже бутылку бренди, по глоточку, не закусывал, только дольками цитрусовыми. Глядел на стойкое, чуть подрагивающее на фитиле, пламя. Думалось почему-то о лете, любимом озере Тургояк, с чистейшей, прозрачной водой, склонами, поросшими соснами, иногда скалы – великолепные. Сейчас все это подо льдом, снегом, выглядит белой равниной.
 
   В печке потрескивали березовые поленья, за окном не унималась пурга. И тут Бурову послышалось, что кто-то стучится в дверь. Тихо, деликатно, но отчетливо. Ерунда, не может быть, подумал Буров, дорога в сугробах, не проехать. Налил в рюмку и выпил золотистого напитка, впитавшего в себя солнце и виноград, прикрыл веки, представил блики воды и отражения июльских кучевых облаков в ней.
 
   Буров узнал его сразу, вздрогнул, но не испугался. Напротив сидел белесый, гипсовый пионер в пилотке и галстуке, горна только не было, а у того, что на аллее стоял, был горн. И не гипсовый он был, а как бы сгусток света, переливался чуть, глаза голубые, но не детские, смотрели мягко и грустно.
   - Вот, Саша, проститься пришел, - сказал пионер, - ухожу, насовсем.
   - Ты кто? – зачем-то спросил Буров.
   - Ты же знаешь, Саш, не один десяток лет знакомы. А называете, вы нас по-разному, духи, наверно, более всего подходит.
Буров почувствовал, что необходимо немедленно выпить, наполнил стопку.
   - И мне налей, - попросил пионер.
   - Духи разве пьют?
   - Пьют, Саша, пьют. Этот секрет вам Ахмадулина раскрыла. Ты ведь читал, у Битова, помнишь?
   - Читал, только воспринял это как метафору, красивый образ.
Буров наполнил бокал бренди, пододвинул гостю. Затем откупорил шампанское, налил во второй фужер, отставил немного в сторону. Осторожно спросил:
   - Как мыслишь, она может сейчас здесь быть?
   - Иринка то? – дух приподнял бокал, полюбовался на цвет, употребил. – Не знаю, Саша, не знаю, но возможно. У нас ведь субординация. Я дух третьего уровня, нам ещё много чего знать не положено. Красивая она у тебя была, и отчаянная, всё горы её тянули, высота, ну вот и... А я ведь тоже в нее был влюблен, целый год, до того, как вы поженились. Красивая пара, все восхищались, даром что разница в возрасте девятнадцать лет, ты директор, она студентка, вожатая. А потом я в Ленку библиотекаршу влюбился, помнишь, в красном сарафане. Какие ноги знатные, и очи в пол лица – богиня!
 
   Приняли еще по одной, помолчали.
   - Да, было время, я ведь почти все сорок лет с вами. У нас духов как? Мы в скульптуры любим вселятся, как птицы в скворечники. Ну, понятно, форма фигуры на характер духа влияет. Меня, вот, пионер сформировал. Иногда себя Васёк-трубачёк называю. Хорошо мне было все эти годы, Саша. Детские, светлые лица, смех, чистые влюбленности юности. И уверенность эта ваша, что живете в лучшей стране мира, и впереди счастливое будущее.
 
   Пионер внезапно помрачнел.
Знаешь, Саш, продали эту землю, снесут всё, коттеджи будут строить, нувориши, нынешние хозяева жизни. Место красивое, сам понимаешь, это раньше было, всё лучшее детям, а теперь всё лучшее им, пидорам куртуазным. Ненавижу! – голос его стал злым, с хрипотцой, в облике проявились багровые пятна. Впрочем, он быстро успокоился. – Ладно, не буду, не хочу об этом.
   
   Буров сидел неподвижно, чувствовал, как внутри тела повеяло холодом, словно обрывок метели прорвался извне и заледенил душу. Так значит, постановили, разговоры давно шли. Сторожить, получается, будет нечего. Не ихние же паскудные личные дворцы охранять. И куда мне теперь? Он не сразу расслышал, пионер уже второй раз спрашивал:
   - Саш, а ты теперь куда?
Буров покачал головой, что-то невнятно промычал. Дух понимающе заглянул ему в глаза, быстро заговорил.
   - Слушай внимательно, Саша. Я нашему начальству про тебя докладывал, всё в подробностях. Они не против, примут, станешь один из нас, тоже дух. Первые три года на правах воздуха, летай, с миром знакомься, потом позволят в фигуру вселиться, сам место выберешь, а это уже намного лучше, бесфигурному духу сиротливо немного, бесприютно. Если всё нормально будет, на третий уровень перейдешь, позволят общаться с некоторыми людьми. Ну, а до четвертого дорастешь, во времени путешествовать сможешь, – глаза пионера переливались голубым светом, он помолчал и добавил тихо, – И это, не затягивай, определись, у тебя только две недели жизни осталось. Когда сюда бульдозеры, да экскаваторы понаедут всё крушить, с сердцем у тебя плохо станет.
Васёк-трубачёк замолк. Буров разлил остатки бренди, выпили. Дух поднялся, направился к выходу.
   - Пора мне, Саш, надеюсь, увидимся.
Пионер, не доходя до двери, растворился в воздухе. Буров остался один, в голове крутились разные мысли, но всё возвращалось к тонике – словам «две недели, надо решать».