Тонечка с удовольствием утопала в тёплом чайном омуте глаз Вёшенки. Все в семье так и стали её называть: Вёшенка, а то Вишенка. Молодые женщины сидели по утрам за кухонным столом, хохотали и пили кофе. Блики из кофейной чаши, умноженные солнечными лучиками, ответно и празднично вспыхивали в открытых и радостных глазах Вёшенки.
Баба Аня готовила им то блинчики, то оладушки со сметанкой и беззлобно цыкала на них:
-Да уймитесь ужо, сороки!
Бабушка как капитан вела весь семейный корабль. Все уважали и ценили её мнение. При всячески поддерживаемом ею авторитета мужа Тонечки, Юрия, единственного мужчины в доме, бабушка Аня твёрдо оставалась домашним «серым кардиналом». Ещё она представлялась уютным и празднично ярким « под хохлому», вечно кипящим, хлопотливым самоваром. В таком же «под хохлому» фартуке. Она и стирала, и убирала квартиру, и готовила чуть ли не по заявкам вкусные завтраки, обеды, стряпню на всю теперь разросшуюся семью.
Уже год как состоялась свадьба Юрия и Тони. Очень праздничное и запоминающееся было предприятие! Гуляли на ней и Юрины коллеги из местного АТП, водители, и Тонечкины одноклассницы и сослуживицы и даже несколько друзей Рины из детского дома. У мамы Тони и бабы Ани не было много подруг: по паре приятельниц да соседки по квартире. Свадьба была в основном молодёжная, поэтому как крючком после неё вязались кружева новых любовных отношений и семейных судеб. И это было чудесно!
БАня – так сокращённо называл бабу Аню в семье молодняк – вставала ещё до зари. И тогда из кухни неслись аппетитные звуки и запахи. Фырчание, шипение, бульканье. Как будто жизнерадостное и доброе чудовище раздувало меха – бока, опавшие за ночь, приветствуя новый зарождающийся заполошный день. БАня вначале питала и снаряжала, как в плаванье шлюпки, свою дочь Татьяну и зятя Юрия. Они вставали следом за БАней. Завтракали и убегали на работу. Юрий возить граждан по городу на своём скачущем, как сноровистый конь по ухабом, стареньком, но заботливо ухоженным автобусе Лиазе.
А Татьяна – в железнодорожную поликлинику, где она уже много лет работала медсестрой.
Баня властно вела семейный корабль, где-то даже эгоистично. Сама не жившая семейной жизнью, родившая от залётной связи для себя дочь, она буквально понимала это «для себя». И после внезапной смерти своего зятя Георгия, которого и уважала, и побаивалась как неопознанного ею объекта, мужика, и ревновала к нему свою дочь. Она неоспоримо взяла в семье бразды правления в свои руки. И уже не позволяла шлюпке дочери Татьяны причаливать к пунктирам иногда обозначающимся, но таким неизведанным, мужским берегам. Хватит, нажилась с мужиками дочь. Что ещё надо?! Живи ради ребёнка, ради меня. Воспитывай сама, как я! Таким был её стальной вердикт.
Воспитывали Тонечку вдвоём, любили и холили. Лепили из податливого детского материала, как из поднимающейся опары сдобную сладкую, словно присыпанную сахарной пудрой, немного вальяжную русскую матрёшку. Такой и поспела Антонина! Да ещё с толстой, струящейся, словно блестящая змея, слегка вьющейся на кончике забавным хвостиком, всегда перекинутой на грудь, косой.
И полюбил её Юрий за эту косу и спокойный добрый нрав. Издалека разглядел в ней надёжный семейный остров, терпеливую и всепрощающую заботливую женскую душеньку. Как любил он её, свою молодую и спелую, словно истекающую соком ягодку, жёнку в исподнем! Когда она, перебирая пухлыми пальчиками косу, расплетала её, застенчиво поглядывала на него и нарочно «заводила» его, капризно вторя:
- Надоела уже мне эта морока – коса! То ли дело стрижка, как у Вишенки, и модно, и в уходе быстра!
- Не заводи, Тонь, сызнова свою шарманку! Неженственно это, короткая стрижка. То ли баба, то ли прапор! Настоящая женщина всегда с длинным волосом! Знаешь же, что в этой косе ты для меня вся – желанная и вкусная!
И он зарывался с носом, как умывался с головой, в шелковистую и душистую таким родным, Тонечкиным женским ароматом, волну её кос. Щекотал ими Тонину белую кожу и до мурашек играл с ними, косами, возбуждаясь.
С бабы Аниного доброго позволения Рина – сиротка стала проживать у них ещё до свадьбы молодых. Уже почти два года. Для этого приспособили утеплённую и вместительную лоджию, дверь в которую вела из кухни. Таким образом, Рина имела свой обособленный уютный уголок.
С помощью уважительного отношения к рано почившему железнодорожнику Георгию, по просьбе и поручительству его вдовы Татьяны и Тонечки трудоустроили в железнодорожное депо Вёшенку. Вначале полы мыть, а затем уже и учеником кассира. Надо же было девке декретные заработать и как-то жить!
А жить – то стали хорошо! Весело стали жить! В спокойную и размеренную жизнь семьи Верхониных вместо одного спокойно - ленивого светила Тонечки поселилось взбалмошное, весёлое и открытое светило Вишенки. Невозможно было не полюбить эту распахнутую всем ветрам и для всех доверчивую душеньку!
БАня вначале косилась недоверчиво в сторону шумной и весёлой, показалось, наглой девице. Со временем стало ясно: не наглая та, а непосредственная.
- Ой, баб Аня, какие блинчики! Давно таких не ела. В последний раз в детском доме. Пелагеюшка, повариха наша, иногда на праздник пекла. А у тебя ещё вкуснее!
И она, пылко обняв, кружила по кухне степенную и нарядную, в красном фартуке, как новогоднюю ёлку,БАню. Целовала в её довольные и румяные от похвалы щёки.
Вначале скорбно и скептично поджимающая свои узкие и сухие, как курья гузка, губы, Баня расцветала как маков цвет. Её голубые младенчески туманные глаза светились неожиданной слезой. Не привыкла она в степеннной и вальяжной реке жизни к такому половодью чувств. И к такой открытой ласке и благодарности. Не принято было это в их семье.
Всё чаще уверенно ведомый ею семейный корабль из тихой болотной заводи на волнах радости выбрасывался в кипящий океан разбушевавшейся стихии. Сотрясался, подрагивал, кренился. Но странно, воспринималось это не как неминуемая катастрофа, а как обновление жизни. Заряжало энергией. Что и говорить, новая и радостная наступила пора в жизни семьи Верхониных -!
Отвыкшая от семейного уюта, выросшая как былинка в чистом поле, не всегда приветливом, Вёшенка никак не могла нарадоваться отлаженному уюту семейной жизни. Она как неуёмный щенок восторженно и бурно выражала эмоции. Рина была счастлива! Счастливы были и окружающие дарением этого счастья!
Иногда Вёшенка в избытке чувственного восторга плюхалась на БАнину торжественную и нарядную, словно королева, кровать. А БАня так ревностно относилась к её девственной нетронутости, струнной натянутости покрывала и гордо высящихся пышных кружевных подушек под воздушной фатой. Почти так же ревностно, как к своей почти нераспочатой девственности при одном единственном разе мужского контакта, от которого и понесла дитя. Кровать – вся в белоснежных кружевах – выплывала невестой из скромного интерьера и убранства комнаты. А тут такое кощунство! Ринка невесомой былинкой ныряла в её пуховом чреве, нарушая беспардонно и враз все нравственные устои дома. В главенствующей бабушкиной святыни – нетронутости кухни и спального ложа.
Тонечка в удивлении и ревниво глядела на Баню. Как же так?! Ей нельзя, а Рине можно? А БАня по доброте своей не смела мешать счастью истосковавшейся по семейному уюту девчонке. Как будто породистый щенок появился в доме. Искренний игривый и шаловливый, преданно любящий хозяев. И так часто дом взрывался теперь залпами безудержно счастливого хохота!
После свадьбы в доме появился новый хозяин. Симпатичный и улыбающийся всеми ямочками лица Юрий. Даже, когда он хотел поиграть желваками, намекая на свою мужественность и суровость, даже тогда эти круглые обаяшки-ямочки на щеках выдавали его кокетливый нрав ловеласа. Но, однако, глубокая яма-рытвина на его упрямом подбородке, напротив, указывала на твёрдый мужской характер.
Баня с появлением Юрия стала потихоньку сдавать свои капитанские позиции. Раз и навсегда, преклоняясь и вывешивая белый флаг перед неведомым, потому опасным и уважаемым противником. Помогала внедрить в семье авторитет Юрия, оберегала его от женского неповиновения. Хватит, нажились без мужика в доме, совсем распоясались!
Оберегала и внимание Юрия от непосредственного всепоглощающего обаяния Вёшенки. Ревниво наблюдала недремлющим оком за взглядами Юрия, старалась подчеркнуть недостатки Рины перед ним.
За обеденным столом она могла преувеличенно любовно пополнять тарелку Ринки, якобы, заботясь о её здоровье:
- Да ешь ты, ешь.Квёлая и чахлая совсем, как фабричная драная роща. Ни кожи, ни рожи. Ни сиськи- ни письки… Посмотри вон на Антонину. Сдобная, аппетитная! Всё при ней. Пальцем тронь – соком брызнет!
Ринка хохотала в ответ:
- Не бойсь, БАнь, я из породы гончих! Не в коня корм. И родители, и бабуля такими же были. Худосочные телом, но твёрдые горячие духом! Сама завидую Тоньке: такую же грудь, попу и косу хочу… Тогда меня бы мой не бросил…
И все затихали перед такой её распахнутой искренностью. Граничащую с юродивостью…
Не зря бдела бабка о внучкином семейном счастии. При всей своей внешней телесной завидности и привлекательности Тониного лица проигрывала она Рине в чём-то главном и неуловимом. Горящем ли глазе? Распахнутом ли сердце? Или внутреннем огне, освещавшем весь её почти бесплотный и задрыганный облик? Непонятно…
С появлением в семье мужчины, Юрия, Баня старалась теперь находиться где-то сбоку, в тени, уступая ему бразды правления. Юрий этому не дивился. При всей своей кажущейся, улыбчивой ямочками, мягкости, парень нрава был крутого и сильного. Мог и кулаком садануть по столу, подавляя бабское муравьиное братство. И тогда согласным звоном перед праведным хозяйским гневом раболепно звенела на столе посуда…
Скоро внимание и Бани, и Татьяны переключились на новые совершенно обстоятельства. С разницей всего лишь на месяц и Тонечка, и Рина разрешились мальчиками.
- Ура! Нашему полку прибыло!-
Шумно радовался первенцу Юрий. Взял неделю в АТП отпуска за свой счёт и праздновал с друзьями и на работе, и на кухне появление первенца. БАня скорбно гузкой поджимала сухие губы.
-Что, мать, губы жмёшь? Иди, чарочку за правнука прими. За Жорика! Пусть Георгием будет , как дед! –
Великодушно решил Юрий.
- А следующий ужо Петром будет, как мой батька!
Тут Баня растеклась медовой улыбкой и приняла вместе с зятьком чарочку на грудь. Ох, как непонятна , опасна и притягательна неизвестная ей мужская стихия и стать! Старушка сомлела в сыновних объятиях зятя.
- -Надо же, то ни одного мужика не было в доме. Теперь Бог сразу троицу дал! –
И она вытирала фартуком голубую и голубиную старческую слезу.
Юрий, как мать, обнимал за плечи БАНю. Дух от него мужской какой, блаженный шёл! У Бани от него аж дыхание спёрло и чихать захотелось. Забытый и почти не познанный дух… Сама не уберегла для себя, как бы для Антонины сберечь!
Скоро квартира наполнилась младенческими воплями, словно хоровыми кошачьими оргиями, то слаженными, то в дисбаланс идущими. Квартира наполнилась сладкими младенческими запахами,пахами сцеживаемого грудного молока, развешанными по всей квартире пелёнками. Баня вместе с Татьяной металась то к одному младенцу, то к другому. Как благостна и необходима была их помощь и первородке Тонечке , и сиротке Рине.
Разные младенцы были, разные. Светлый, крупный, почти четыре килограмма Жоржик. Спокойный, поигрывавший круглыми ямочками щёк как при сосании, так и при гневе – ну вылитый папаня!
И субтильненький, красно- смугленький, с чёткой уже тёмной линией очерченных бакенбардов, ресниц и бровей Андрейка. Но тощий какой, заморенный – в чём душенька держится?
- Ой, красавец будет! Вылитый Он! Я знала, от него сын… И ресницы, и брови будут его, соболиные!-
Заходилась в щенячьем восторге Рина. Бабка скорбно поджимала губы и старалась при Юрии уколоть её:
- Ну как так может быть – не знамо, от кого дитя? Могла и десяток сквозь себя пропустить , а родить похожим на того, кого любишь. Так иногда природа решит мудрая.
- Так и было, Баня, не считала, сколько было. Но с каждым держала в уме образ своего лЮбого! Потому и похож. Может и он отец, я считала… -
Обезоруживающе бесстыдно и откровенно, как блаженная, вторила ей Ринка. Баня плевалась. Развенчивался на глазах у всех привлекательный прежде образ Вишенки в свете ревностного догляда старухи за счастьем молодожёнов. Ох, не доведёт до добра это её малохольное попустительство – пустить в дом такое огнеопасное соперничество! Подложить бомбу замедленного действия под счастье единственной внучки! Не могла простить себе пожившая и мудрая Баня своей блаженной доброты и попустительства.
Но слишком размышлять об этом поздно да и некогда. Как разворошенные пчелиные соты жужжала круглосуточно квартира. Как развороченная муравьиная куча. Как неутомимые муравьи металась по квартире вся женская половина. Татьяна подключалась после работы. Когда Тонечка попыталась привлечь по уходу за сыном своего молодого мужа, БАНя ревностно оберегала его авторитет:
-Чай, сами управимся. Не мужнее это дело. Один работник в доме. Охолонись давай, девка. Мы сами справлялись, и ты управишься. –
И бросалась как подорванная то на помощь одной, то другой молодой матери. Молодой отец, как падишах, возлегал на диване у телевизора.
А молодые матери изменились после родов. Если спелая Тонечка как бы округлела, как бы потеряла свои чёткие девичьи контуры, как дозревший персик, то Вёшенка, напротив, как дозревающий фрукт , стала приобретать некие формы. Измождённое личико приобрело молочную свежесть, на котором, как звёзды, неустанно сияли материнством глаза. А, впрочем, настоящей женщиной она так и не стала. Грудь её лишь слегка увеличилась. Молока не хватало, хотя торчком стояли крупные коричневые соски. Сын её Андрейка, неугомонный как и мать, лишь остервенело трепал её грудь – и оставался голодным. Возмущённо кричал басом, требовательно и нахально. Докармливала его полногрудая Тонечка. Молока у ней, как у Бурёнки, ещё и мужу оставалось. Он помогал сцеживать молоко, даже пробовал его на вкус.
- Сладкое и жирное. На мороженое похоже. Запах не тот, ванилинчика бы добавить. И в холодильник – всем хватит!-
Хвастал женой молодой муж и отец. БАня не упускала момент уколоть Ринку и подчеркнуть достоинства кормящей Тонечки. Старалась всегда при Юрии. Эти мелкие старушечьи занозы не портили отношения между молодыми женщинами и не нарушали счастливого кипения разноликого семейного котла.
Через три месяца после родов по твёрдому настоянию серого кардинала БАни Рину отправили на работу. Как раз место кассира освободилось. Негоже чужому мужу кормить ещё и мать –одиночку с дитём. Пусть сама позаботится
Рина освобождённо и радостно, как тонкострунная бабочка, выпорхнула на работу. Среди людей, окружённая мужским вниманием, она ещё пуще расцвела, и глаза её засияли ещё ярче. Среди людей она была в своей стихии и стала ещё более притягательной своим загадочным обаянием.
А Тонечка оставалась дома, помогала БАне нянчить маленьких мужичков. Надо отдать им должное: внимание малышам оказывали равное. Андрейка , как и мать, обладал загадочным обаянием и не мог ни влюбить в себя окружающих. Но а Жоржик своим спокойствием и сановитой леностью превосходил царственным своим положением даже отца! Такие милые аппетитные ямочки на щеках, даже при его ленивом гневе!
Жизнь продолжалась в семье счастливая, хотя и не лишенная подводных интриг, провоцируемых подозрительной Баней. Она настойчиво жужжала, как надоедливая муха, Тонечке присматривать за мужем и Риной. Тоня досадливо отмахивалась от неё и продолжала нежно относиться к Вишенке как к подруге и сестре, доверять мужу. И полнеть, купаясь в домашнем уюте и любви.