Был вечер, и ветер, завывая, носился меж деревьев. Подымались воротники пальто, ускорялись шаги, и в предвкушении уюта рождались тихие восторги. Люди — такие самозабвенные искры тепла, распаленные ненастьем — спешили домой. Тайным ликованием наполнялся осенний воздух.
А солнце умирало, и я умирал вместе с ним. Мне некуда было спешить. Последние лучи дневного света обратились вдруг туманом, и в клубах его замерцали далекие звезды. Миры, которые никогда не станут нашим достоянием — я вдыхал их, созвездие за созвездием, пока весь Млечный Путь не оказался в моих легких. Секунда, другая, третья, выдох — и ничего уже не будет, как прежде. Я ждал, что вот-вот откроются дороги, по которым ко мне явятся химеры, головокружительные фантазии, причудливые видения, что никогда не станут словами. Ждал волн, опустошающих и милосердных; представлял, как они подхватят меня и унесут в страны ласковых трав и акватических ароматов. Я возжелал оказаться на вершинах, но провалился в такие бездны, единиц измерения для которых еще не придумали.
Нет, видений не было; сам мир изменил свое содержание, и на огромных скоростях устремился к совершенству — и я вместе с ним. Как те, другие, за окном, мчались сквозь стылые сумерки в свои жилища и улыбались, так и я, восторженный до предела, почувствовал, что возвращаюсь домой из долгого, длинною в целую жизнь странствия. Как же давно я покинул те безмятежные, родные края! Отрекся от них и предал забвению, а теперь стоял на пороге, раскаявшийся, и плакал — воспоминания о небытии накатывали приливами и в неземной тоске разбивали душу, и осколки ее скатывались по щекам. Сколько лет бесцельно бродил я по юдоли скорбей, упрямо оправдывая свое в ней пребывание? Сколько выдумал смыслов, воздушных замков построил? Но все оставалось позади, и я возвращался, и многоликий Шива загадочно улыбался мне из приближающихся глубин, ибо возвращение это являло собой распад.
В начале не стало слова. Семантические джинны, живущие в содроганиях воздуха, были разоблачены и вновь заперты в свои бутылки. Когда я потерял способность не только внимать им, но даже думать о них, чистейшее восприятие стало мне наградой. То, что называлось когда-то звуками и формами, запахами, прикосновениями, вдруг обрело новые, неизвестные мне качества, и в иных ритмах запульсировали уже незнакомые просторы. Вот они — земли далекого запада, путь к которым преграждали тысячи чудовищ и океан предрассудков! Моя Санта-Мария, сотканная из дыма, преодолела все земные расстояния, и теперь я, Колумб нового времени, торжественно ступал на брега только что открытой реальности, а она, сверкая тысячами значений, приветствовала меня. Какие то были сокровища! Такие не снились и царю Соломону, а увидев их, он просил бы у меня подаяния. Сам Мидас, обращающий в золото всё, чего коснулась его рука, не сделал бы мир таким драгоценным, каким его видел я. Меня окружали мраморные стены Тадж-Махала, а за хрустальными стеклами его окон лазуритовое небо осыпало землю бриллиантами, и по жилам моим — я это знал — текли рубины. Сокрытая прежде красота вещей обнажилась в свете рукотворных солнц; тогда я понял — ничего более не имеет цены, потому что всё стало бесценным.
Сны Плутоса. Квинтэссенция совершенства. Однажды проникнув туда не избежать расплаты. Самые несчастные, заблудившись, будут вечность скитаться по золотым пескам сомнамбулической пустыни, встречая тех, кто был и тех, кто еще будет, пока обсидиановая ночь не заберет их в свои объятия; они никогда не вернутся назад. Другие проснутся, но тревожный ветер воспоминаний будет преследовать их год за годом; им не забыть таинства тех оргий роскоши и богатства, свидетелями которых они стали, и в каждом отблеске отныне увидят они отражение покинутого рая. Вскоре краски поблекнут, утихнет музыка и начнется осень, которой не будет конца. Но в тот миг, когда земля уйдет у них из под ног и настанет время прощаться, перед глазами вдруг снова замерцают цветные огни давно забытого счастья.
Моя осень уже здесь, рядом. Я все еще слышу, как шлепают по лужам прохожие, как отчаянно ветер проживает мнимые секунды. Вспышка, гром!.. И дождем льется с небес благая вода. Она смывает всю эту вековую печаль, и я снова улыбаюсь сам себе, потому что знаю: после смерти мы станем драгоценностями, и женщины будут украшать нами свои шеи и запястья. Ограненная вечность в золотой оправе, совершенное отсутствие. Нам будет сниться всё на свете, а мы - никому.