Книга. Парижская авантюра

СОДЕРЖАНИЕ:
cмотри : https://www.ok.ru/video/956936555256

1.
Маленькая парижская авантюра
2.
Baraka
3.
"ДОРОГА в МОНАСТЫРЬ.Париж-осень"     1.
4.
Агент КЭТ
5.
"НАЁ..."
6.
"МИРЧУДЕС"
7/8 Мои стоянки.три коротких текста
"СТРАНСТВИЕ.черновик"
8.
"Однажды, в мой день рождения в Париже..."
------------------------------------------




МАЛЕНЬКАЯ ПАРИЖСКАЯ АВАНТЮРА

 
      
   Впервые я вырвался за границу в тридцать два года, ещё при советской власти. Поехал по частному приглашению журналистки из Парижа, встретив её у актрисы Машиларисы Бородиной - пришёл брать интервью для журнала "Сине Фантом" братьев Алейниковых, основателей параллельного кино в СССР.

Бородина с мужем-художником снимала квартиру на "Октябрьской", в доме против памятника Ленину.
В больших апартаментах с сюрреалистическими полотнами ревнивого хозяина, очень к месту оказалась француженка-журналистка Вирджин.
Пользуясь школьными знаниями языка и природной коммуникабельностью, плавно переходящей в наглость, я тут же наобещал собрать материал для её книги о советской мафии - ни больше, ни меньше.
Для этого надо ехать в Узбекистан и Прибалтику - в бухарских краях я когда-то жил, но вот что делать с остальными бандитами?
 
   Надо сказать, что к этому времени я уже третий год безуспешно поступал в институт кинематографии на режиссёрский и сценарный факультеты одновременно, работая на "Мосфильме" ассистентом режиссёра.
Наконец, летом 89-го меня взял на свой курс Эдуард Володарский и я уже никак не мог заниматься книгой парижанки, но время от времени мечтал о Париже, глядя на маленькую акварельку: улочка Монмартра. В детстве обменял на значки у французика из рабочего предместья Парижа, Бобиньи.

В пионерском лагере "Ветерок", что недалеко от прекрасного города Протвино, мы целый месяц прекрасно жили с детьми французских коммунистов, первым делом научив друг друга ругаться матом.

Но мне никак не удавалось научить Жиля приготовить нам лягушек.
Наловить - наловили, но к утру они погибли в раковине туалета.
Было здОрово: в меня влюбилась конопатенькая Марин Консини, написала письмо по-французски и наши девчонки потом говорили, что она даже плакала по ночам.
   
Когда вдруг в подмосковный "посёлок городского типа" со смешным названием Селятино, где я к тому времени жил с семьёй, пришёл пакет с фирменными красными печатями, я уж и забывать стал про эту журналистку, ведь полгода прошло.
Оформлял документы на выезд по частному приглашению, зная, что не смогу у неё остановиться, впрочем, мы так и договаривались.
Думал перед отъездом звонить Паскалю, молодому режиссёру - познакомились во ВГИКе, проведя вместе два дня. Но не позвонил...
 
   На Белорусском вокзале меня провожали кинооператоры, чьи студенческие фильмы я решил прихватить с собой и показать в центре Помпиду, заручившись обещанием женщины, приезжавшей с Годаром в киноинститут.
Она перевела ему моё безумное предложение захватить ВГИК и подарить ему.
Пожевав окурок толстой сигары, он промямлил: "Не-е-е... это очень большой".

Полный мамин чемодан тяжеленных банок, круглых и металлических, похожих на те, что с селёдкой, поместились под моей нижней полкой железнодорожного вагона.
 
   Макс, кинооператор, протёр окно купе газетой, смоченной в луже, вместо полагающегося в таких случаях шампанского. Так короткометражки поехали контрабандой через железный занавес.
В последнюю минуту к поезду прибежала Маша - к моему грузу прибавился полиэтиленовый пакет с её одночастёвкой "Назови меня Гантенбайн", где, я помню, её герой пробивает зеркало стволом ружья.
   
Поезд тронулся. Я стоял у окна, вспоминая четыре года, прожитые в Подмосковье.  Последнее время, всё труднее было бороться со слякотным и грязным пространством, ежедневно преодолеваемым на электричке от Селятино, это рядом с Алабино - до Москвы.
Каждый день - час туда и час обратно. Особенно обратно.
Как-то, изрядно выпив с друзьями, я проснулся в Калуге и через три часа возвращался уже на первом поезде. А зимой и вовсе круто: проспав свою остановку, оказался на ночном пустынном полустанке среди заснеженного леса.
Выходил по заметенному просёлку на Киевское шоссе, где тогда, в конце восьмидесятых, просто боялись брать ночных попутчиков. Спасибо парню, развозившему почту, он подбросил меня до дома.
И это после кинофестиваля, проведённого Роланом Быковым в его центре детского кино на Чистых прудах и салюта над водой с веранды ресторана "Джалтаранг".

   В электричках всегда много пьяных, нищих и просто идиотов.
Как-то раз пришлось разнимать драку. Деда собирались двинуть по голове пластиковым пакетом с пивными бутылками, но я успел перехватить руку пьяного парня уже над головой дедушки. Ручки пакета оторвались, пиво оказалось у меня, и пока выводил деда, сигналил машинисту, чтобы не закрывал дверей, красной книгой Ницше, оказавшейся в руке - читал перед этим.
   Однажды всем вагоном откачивали парня. Какой-то ублюдок шибанул его в тамбуре лицом о стекло, аж треснуло, а сам выскочил на первой же остановке. От машинистов по рации вызвали "скорую" на Киевский вокзал.
   
Помнил я и восьмое ноября 1988 года, когда с другом Виталием, майором КГБ, прибывшем в отпуск из солнечного Узбекистана, пошли мы за вторым коньяком в ресторан "Дубрава", что на пятидесятом километре Киевского шоссе. Местный торгаш выдавал бутылки через решётку окна, кабак не работал. При этом он материл стоявшую впереди девушку, поминая её маму. Я взял его за шиворот через прутья, пытаясь двинуть мордой о решётку. Тут же выскочили его охранники и, завернув мне папино старое пальто на голову, пинали до потери сознания. А Виталий исчез. На следующее утро правда позвонил, извинившись, что, мол побоялся поехать на службу с синяками. А у меня до сих пор шишка на лбу. Я назвал этот день - днём рождения быдлократии в России. Мне хотелось убраться отсюда.
 
   Мама готовила меня к поездке: помогла найти денег на обмен валюты, попросив их у сестры, моей тёти Тамары из Челябинска. Их мне обменяли на 600 франков, за которыми я стоял полдня в очереди. Поезд тронулся и через некоторое время ко мне из своего вагона пришли художник Володя с подругой и Ростунцев. Все мы познакомились в очереди за билетами. Стояли девять часов и было время поговорить. Серёга Ростунцев, легендарный человек, десять лет прожил на Западе, умудрившись жениться на иностранке и уехать за границу в семидесятые годы. Народ в Москве передавал друг другу новости: Ростунцев живёт в Европе, Ростунцев прислал открытку из Америки, валит лес в Канаде, его депортируют из собственной страны с американскими бумагами, когда он приезжал навестить мать. Посадили на поезд в Финляндию, а там не принимают. Пожив несколько дней в отеле на берегу финского озера, он приехал обратно, успев подружиться с полькой из Германии - к ней теперь и направлялся, вновь мечтая просочиться в Америку. А Володя с Таней отъезжали всерьёз: изучали немецкий и собирались просить политического убежища. Мы сходили в ресторан и постарались спустить советские рубли, а потом добрались и до фляги на поясе Ростунцева.
 
   На таможне в Бресте состав умолк, радио попросило пассажиров не покидать своих мест. Я волновался - тонкая нервная организация, а тут ещё фальшивая сопроводительная бумага на фильмы. Меня ведь никто официально не делегировал, пришлось просить добрую институтскую секретаршу, молодую маму в вечно короткой юбке, познакомив её с Паскалем, написать в письме, что Кузнецов Александр Валерьевич, студент ВГИКа, везёт студенческие работы для показа в центре современного искусства имени Жоржа Помпиду в Париже. Подпись соответствующую проректора по международным связям, она подделала, приложив лист к стеклу.
Тем временем, по вагону разнесли таможенные декларации - типографские листочки с множеством пунктов, и в одном из них, самом последнем, мелким шрифтом: "киноматериалы". Но в письме было про фильмы: "8 банок и видеокассеты", а про "киноматериалы" не было. И я почему-то не вписал ничего.
   Конечно, таможня - это совдеповская контора в действии и коммунистическая система могла зацепить своим механическим зазубренным краем, но я воспринимал происходящее со мной отстранённо, будто на киноэкране и особо не боялся.
 
   Пришёл пузатый, замороченный чиновник в форменной тужурке, через плечо командирский планшет с документами. Собрал декларации в нашем купе и ушёл. Но через некоторое время вернулся и суёт мне листок: "Перепишите. И чем быстрее, тем лучше". Оказывается, я поставил везде прочерки, мол, нет у меня ничего, а надо было слово "нет" писать. Написал и вдруг он, глянув в листок, говорит: "Давайте посмотрим, какие вы везёте подарки?" Я покорно поднял нижнюю полку и дёрнул за ручку тяжеленный, набитый железными круглыми банками, старый мамин чемодан. Ручка оказалась в моей руке, а чемодан на месте. После такого начала, форменный дядька ждал, хотя бы банок с икрой, но его хищно взыгравшему взору предстали лишь ряды банок с киноплёнкой.
   Он прочёл письмо, а я объяснил, что не внёс в декларацию, потому что не знал, что надо вносить и он принялся пересчитывать банки: "Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, д е в я т ь!!" - воскликнул он, обрадованно ткнув в лишний пакет с мультиком Ивана Максимова и одночастёвкой Маши Соловьёвой без банок, просто мотки плёнки.
 
- А это что!?
- Режиссёр в последнюю минуту прибежал к поезду. Мультфильм свой принёс. Он за него приз получил три дня назад на фестивале Ролана Быкова...
- Пошли. Берите это.
 
   Вслед за таможенником, с пакетом в руках я вышел на пустынную платформу. Из окон длинного состава настороженно смотрели пассажиры - зрители, вашу мать. А мне вспомнился Ваня на фестивале в центре Ролана. Получив на сцене конверт с объявленным призом в тысячу рублей, он вернулся к нам в конец зала и принялся пересчитывать красные червонцы. Потом встал и громко сказал: "А тут не хватает!" Всю ночь мы пили сухое вино и плясали на козырьке индийского ресторана "Джалтаранг", нависшего над прудом. Над Чистопрудным бульваром сверкал фейерверк, оплаченный центром детского и юношеского кино.
 
   Вспомнилась открытка, что висит на стене моей комнаты - окно в Париж. Улочка Монмартра и вдали белый купол Сакре-Кёр, а в правом нижнем углу - маленькая фигурка художника за мольбертом. Окно в Европу, так сказать. И вот ведь - только выбрался на подоконник, только ещё ножки свесил на ту сторону и раз! повязали.
   Мы вошли в серое кирпичное здание. Турникеты на входе, солдаты с автоматами, всё какое-то грязно-зелёное и покрыто масляной краской. Приметы тюремного быта. А я его не люблю с тех пор, как пришлось провести ночь в одиночной камере.

В Азии, где прошли годы юности, задержали однажды бойцы комсомольского оперативного отряда. Во дворце культуры, на дискотеке за курение в неположенном месте. Отбивался, возмущался, но всё же оказался в будке грузовика и совсем забыл о пакете кукнара, толчёных головок мака во внутреннем кармане своей австрийской тройки из чистой шерсти. Я тогда был крутой парень и ходил в ней даже на службу в механосборочный цех, где некоторое время прикидывался мастером экспериментального участка по восемь часов в сутки, обучаясь в местном политехе по вечерам. А забыл потому, что не был наркоманом, а взял так, попробовать.
В подвале городского здания милиции меня обыскали по всем правилам и нашли пакет. Менты плотоядно заулыбались добрыми узбекскими лицами: "А-а-а, кукнарист-мэ. Польностем опормлять будим". Я был пьян, материл их как мог, грозясь генеральному прокурору сообщить, обзывался сучьим выменем. Стучал ногами в обитую железом дверь общей камеры, разбудив пару алкашей, спокойно спавших на деревянных топчанах и получил одиночную, глухую. Её-то и запомнил. Особенно звёзды в небе сквозь полуподвальную решетку.
   
"Таможня" сидел за деревянным барьером и, не поднимая головы, выслушал мой быстрый текст за кинематограф, продолжая что-то выискивать в бумагах на столе, а потом неопределённо махнул рукой: мол, иди...
   Всё-таки везёт мне иногда. Над железнодорожным составом было синее небо. Какого ещё вам надо чуда?

Когда переезжали границу, Ростунцев потащил нас всех к раскрытому окну, чтобы мы увидели тот забор, за которым сидели всю жизнь. Река Буг и вспаханная полоска земли вдоль колючей проволоки. Мы кричали, высунувшись в окно: "Фак ю! Вот вам! Мы вырвались!" И мы пошли в ресторан тратить оставшиеся рубли. У Серёги на поясе была железная, одетая в брезент фляга с вином за которым он предложил мне провести пару дней в Германии в квартире его подруги, а Володя объяснил, что с моим билетом можно ехать по этой дороге в сторону Парижа месяц, останавливаясь где угодно. И я радостно согласился...
   В Берлине поезд пришёл в восточную часть города и тем, кто ехал дальше, пришлось переезжать на вокзал "ZOO". Володю и Таню встречал друг Алексей, студент местного университета, живший в Западном Берлине второй год. Окончив институт в Москве, он выучил язык и поступил, вернее, просто записался в местный. Я с трудом волок чемодан, набитый молодым советским кинематографом. Мы вышли на площадь между гостиницей и высоким панельным домом, точно таким, как в московских микрорайонах. С машины торговали баночным пивом и стояла очередь. Вокруг грузовика бродили цыгане, за кустами кто-то бренчал на гитаре. Ребята уехали на стареньком Лёшином "Фольксвагене-гольф", о покупке которого за 300 марок он сообщил прямо у поезда, а мы с Ростунцевым остались ждать второго рейса, чтобы для начала отвезти фильмы на вокзал "ZOO" в камеру хранения. Ведь предполагалось, что именно с него я отправлюсь дальше, в столицу мира - Париж. Подъехал Алексей на своей колымаге с ржавыми крыльями. Через пару поворотов я убедился, что за рулём он третий раз и даже не различает знаков. Про них я ему по пути и рассказывал. Дёргались мы на каждой передаче, но вот - стена, разрушенная лишь в прошлом году. Наш автомобиль въехал на Запад и через несколько метров я оказался в мире кино: свет витрин, открытые авто в цветных бликах рекламы, по улице прогуливаются красиво одетые люди. Проехав квартал, увидели на тротуаре турок, пинающих сбитого с ног человека. "Это здесь частая проблема" - перевёл с немецкого на русский, привыкший здесь говорить на местном, Лёша Мушников. На вокзале пришлось спросить у него монет для камеры хранения. Он слегка напрягся, но что делать? У меня были лишь франки, обмененные ещё в Москве. А тут Ростунцеву надо звонить его польке, но нет телефонкарты. И Лёша вновь выручает, но телефон не отвечает и мы остаёмся на улице.
   Ну, ничего, - думаем, - погуляем, обменяем деньги, выпьем пива, она и появится. Алексей уехал, а мы вышли в город. После въезда на территорию настоящего Запада моё состояние стало другим: то ли психологическое привыкание, когда не знаешь ни слова, нет денег и негде ночевать, то ли вообще попал в другую цивилизацию и пытаешься соединить киношные впечатления с реальностью. Сидя за кружкой пива в кафе у перекрёстка, где за огромным стеклом, среди огней неумолкающей ночи идут люди мимо столиков, выставленных на тротуар, где у светофора легко останавливаются открытые машины, я как-то притих. Тут ещё Сергей вдруг попросил потише говорить по-русски при подавальщице, а то, мол, у вокзалов часто работают русские - я совсем потерялся. Ростунцев прикупил маленькую бутылочку водки на четыре глотка и мы, прикладываясь, двинули, куда глаза глядят. Свернув в сторону центра, шли мимо маленького кафе, где у стойки последние посетители смотрели футбольный матч по телевизору, подвешенному под потолок. Присели у входа за пластиковый столик и закурили табака "Drum" с запахом вишен, свернув маленькие папироски из тонкой, шелестящей бумаги. Уже глубокой ночью мы забрели в "Europa-centr": огромное здание, уходящее под землю - мраморные лестницы и освещённые витрины.
Ростунцев затих у разложенных на чёрном бархате ножей и пистолетов. Кругом ни души и только мы, ночные бродяги. Но тут откуда-то из глубин здания донеслись звуки рок-н-ролла. В конце подземной улицы, за фонтаном нас встретил шум из распахнутых дверей. Гремела музыка, толпа плясала у сцены, где голосила рыжая певица в чёрной кожаной куртке. Музыканты без паузы принялись за следующую песню, а мы протиснулись к стойке и взяли по стакану пива. Танцевали везде. Негр в чёрных джинсах вилял своей задницей перед лицом сидящей девушки - вспыхнул свет и они утонули в цветных сполохах. Остаток ночи мы провели на скамейке сквера среди бездомных, а утром побрели на вокзал.
Ныли мозоли на ногах, мои старые кроссовки разваливались, никому мы не дозвонились, в Париже меня никто не ждал, а в камере хранения неподъёмный чемодан без ручки и что будет завтра - неизвестно. Ещё и 2 марки надо бросать ежедневно. На углу уже работал киоск, обвешанный цветными журналами, и мы подошли поглазеть. Пожилой немец раскладывал газеты, не обращая на нас внимания, и как-то неожиданно у меня в руках оказался глянцевый "Penthaus" с обнажённой девицей на обложке. Наверное, сказался антибуржуазный настрой... Так с ним и ушёл. Уже в Москве, приятель по имени Гуру, предложил мне обмен: "Подари журнал, папа любит полистать после обеда. А я тебе Библию подарю". Вот так поменялся на мою первую Книгу, ведь никогда у меня не было Евангелия, а тем более Библии…
 
   Возле вокзала я получил марки у менялы, сходу заговорившего с нами по-русски. На Париж я оставил триста франков, не предполагая, что этого может хватить лишь на три дня скудной жизни, и мы пошли покупать мне сандалии и сумку для фильмов. Зашли в большущий супермаркет "TGV". Здесь было всё, но ненужное мне здесь и сейчас. В Москве таких магазинов не было никогда, я растерялся. У нас тогда вермишель по талонам давали, а на полках гастронома лежала лишь солёная капуста. Ростунцев в потёртых кожаных башмаках, прошитых вручную толстой ниткой, да я с пластмассовой сумкой на плече - надпись "Triumfe" грязными буквами - видимо сразу привлекли внимание приказчиков. Разглядывая открытки, я сунул одну в сумку и тут же увидел цепкие глаза высокого арийца в белой рубашке с короткими рукавами - к его уху склонилась девица в форме продавца. Она шептала явно обо мне. "Пошли!" - потянул я Ростунцева к эскалатору. Да! Я ведь сначала купил одну, пробив чек. А вторую-то, зачем взял? Чёрт его знает.
 
   Ступив на эскалатор вниз, я оглянулся - двое быстро спускались следом. Я кинул открытку в урну, тот вынул её, вохра немецкая! Нас остановили и повели по коридорам. В небольшой комнате двое молодых сотрудников службы безопасности, в тех же белых рубашках с короткими рукавами, принялись нас допрашивать, проверили документы. Ростунцев что-то говорил по-английски. Помня, что у него просроченные американские бумаги, я всё твердил: "Это я, не он." И Сергея отпустили, а я совсем обалдело лепетал на школьном французском. Один, усмехаясь, задрал ноги на печатную машинку и предложил приятелю поговорить со мной на французском языке. Мол, давай, поупражняйся, учил же в гимназии. Достали из моей драной сумки журнал и открытку: голая женская жопа верхом на велосипеде. Молодой стукал одним пальцем в машинку, второй уже куда-то звонил.
 
   Вдруг входят двое полицейских с пистолетами на поясе. Перекинувшись парой немецких фраз с юношами в белых рубашках, они предлагают мне пройти. С перепугу я продолжаю лепетать по-французски. Через служебный вход мы вышли на улицу, где у полицейской машины меня ждал Ростунцев. Он выяснил у полицаев, что я, оказывается "забыл" оплатить проклятую открытку, вернее, собирался это сделать внизу, на выходе. Стоила она меньше одной марки, а по местным законам нельзя за такие деньги арестовать, посадить, да ещё кормить израильскими бананами на завтрак.

   Потом, уже с Володей и его подругой, зашли в продуктовый купить что-нибудь поесть. Ростунцев взял тележку и со знанием дела поехал выбирать закуску. Я растерялся - не понятно ничего. Что в этих пакетиках, банках и коробках, цветастыми рядами и колоннами, выставленных по полкам? Одних только сыров сортов тридцать в ряд. Мне стало тошно и я вышел на улицу.
 
   Вечером Ростунцев, наконец, дозвонился к своей полячке и мы поехали к ней. Семиэтажный дом с галереями, тихий двор, ворота с домофоном. Небольшая двухкомнатная квартира. Мы расслабились и сели на балконе за стол. Молодая женщина выставила польскую водку, закуску. В комнате по полу ползал маленький ребёнок. Тёплая летняя ночь, внизу шумят деревья - и вдруг приходит негр к ней в гости. Опять пригодился мой французский. Сидим, разговариваем. Ростунцев улыбается - много негров повидал на своём веку. Водка крепкая, я уставший - вдруг говорю Серёге на родном языке: "Давай его выкинем на хер с балкона?" В общем, негр, извините африканец, всё понял и ушёл. Выяснилось, что подруга преподаёт ему язык… - немецкий.
 
   Да! Купил же я себе сандалии из толстой свиной кожи, крепкие, серенькие, лет пять потом носил. И рубашку - сафари, мятую такую. В Москве такие штуки только у фарцовщиков можно было достать, да и то с трудом. В "Берёзке" же только за валюту. А сумка! С двойным дном, на колёсах, с огромным количеством крепких, цветных, крупных и пластиковых молний.
 
   Переночевав у польки, мы пошли искать Лёшу. Университет направил его подрабатывать чернорабочим на стройку. Забрели мы в неплохой, тихий район. Кругом старые дома, один весь разрисован и большущее чучело, тряпичная кукла ростом до первого этажа вывешена из окон второго - ноги до тротуара висят. Вероятно, сквот - дом, захваченный разными хиппи и панками. Зашли в местное кафе. Бармен, лысеющий дядька с обликом старого хиппи, предложил нам чаю. Подарили ему советский рубль для его коллекции денег, прибитых к стене. Уютно: окошки на улицу, играет хороший тихий рок-н-рол - отдохновение.
   В винной лавке на углу Ростунцев долго рылся в деревянных ящиках, перебирая пыльные бутылки. Я ему подсовывал тяжёлые винные пузыри с литыми гербами и настоящими пробковыми пробками, но он выбирал обстоятельно и не спеша, призвав весь свой международный опыт.
Вышли мы с бутылкой "UZO" - тростниковая водка, смертельный напиток. Особенно в жаркий день, на берегу замусоренного канала, среди кустов у тротуара. Мимо нас прошла с коляской припанкованная пожилая герлица/девица в чёрных колготках и оранжевых волосах. Ростунцев рассказывал о работе в Америке, на пластмассовой фабрике с пуэрториканцами. Курну, говорит, подкручу пресс на большую скорость и штампую. Курну - ещё подключу, быстро так штампую. Потом выгнали.
   Вечером повёз нас Лёша на вечеринку к своим друзьям. Маленький домик, вроде дачи, но вокруг приличные особняки. Студенты принялись выпивать понемногу, но потом аккуратно и методично перепились в хлам. А мы с Ростунцевым и самым крепким немцем сидели у костра, поближе к шашлыкам, поигрывая на гитаре, а потом плясали в единственной комнате под "Dire strits". Ночью хозяйка влезла на антресоли со своим бойфрендом, а я остался один. Ростунцев спал, а я осваивал проигрыватель, царапая шикарные виниловые диски.
   Под утро я замёрз. За распахнутым окном - роса на белом пластике стола, туман и пара недопитых бутылок. В мокрой траве лежит белый стул. Я взял половину шампанского, поднял стул, смахнул воду ладонью, выпил холодного шампанского. Так тихо вокруг, будто не Берлин вовсе - дача.
   Когда собрались ехать, Ростунцев извиняющимся тоном сказал, что полька хочет, чтобы он остался у неё сегодня один. Мне стало не по себе, чуть не прослезился - один на один с немецкой Германией... Одно лишь слово на их языке запомнилось ещё с Навои, где преподаватель немецкого, добрый узбекский дядька заказал мне нарисовать новогоднюю газету. Сделал мне её за пятёрку заводской художник, в результате чего я и получил свой зачёт, запомнив единственное слово: "фройндшафт".
   Идём мы вечером с Лёшей Мушниковым к дому, где он снимал проходную комнатку у русской бабушки Лурье, эмигрировавшей из России в 16 летнем возрасте.
  - Лёш, давай я у тебя в машине посплю?
   - Утром немцы пойдут, увидят, могут сразу полицию вызвать. Не надо, перебьёмся на мой кушетке.
   Вот так вот: просыпаешься утром, а в городе немцы!!
 
Бабушка Лурье, божий одуванчик, толкала перед собой по коридору тележку, чтобы не упасть. Говорила, что знавала Цветаеву. Я подарил ей номер журнала "Видение", отпечатанный мной в московском киноинституте, на только появившемся тогда, компьютере с принтером. Последний номер был у меня с собой, для Парижа. Остальные были розданы деканам факультетов, авторам и друзьям. Журнал был издан мной весной девяностого года, первый и единственный номер тиражом в двадцать экземпляров, на выпрошенной у секретарш бумаге и переплетённый дядей Васей по три рубля за штуку (старыми ;) в институтском подвале. Номер открывало эссе Аркадия Славоросова «Ситуация ТАВ», человека по прозвищу Гуру, идеолога московского хиппизма и автора романа "Рок-н-ролл", опубликованного в журнале "Твёрдый знак". Был там и сценарий братьев Алейниковых "Аквариумные рыбы этого мира". Игорь Алейников, издатель и редактор журнала "Сине-Фантом" возглавлял, придуманное им движение параллельного кино в СССР.

Как я узнал недавно, а теперь, готовя книгу к изданию, пишу, - Марина Лурье знавала не только Цветаеву, а и Андрея Белого в Берлине – сохранились письма её! Архив дамы по фамилии Лурье, выжившей в фашистском Берлине, теперь, по её смерти изучается славистами, а мой журнал, ни одного номера которого у меня не сохранилось, теперь, надеюсь, в надежных руках, ведь там киносценарий Аркадия Славоросова «ЛЮБОВЬ-7», а текст его, к сожалению, утрачен.

   Своих жильцов бабулька держала строго. В дальней комнате с балконом жил студент из Пакистана. Он смотрел свой телевизор и не высовывался. Мне долго пришлось ждать пока бабушка отойдёт ко сну, чтобы постирать свои носки. Но ко мне она отнеслась почему-то благосклонно. Когда я вышел на кухню, она добралась туда со своей тележкой и попросила помочь - достать ей чашку из верхнего ящика. Понизив голос, сказала:
  - Давайте я их выгоню. А вы будете жить у меня.
- Да мне в Париж надо... я везу в центр Помпиду фильмы… показать.

   Спали мы с Лёшей на его узкой кушетке. Он слушал радио по-немецки и тоскливо говорил: "Почему нельзя так жить в Москве? Такие же квартиры, такая же мебель..."

   Назавтра он предложил ехать к друзьям в Восточную Германию, где они собирались праздновать объединение немецкой марки. Сначала мы долго петляли на его машине среди серых, обшарпанных домов восточной зоны Берлина, но потом выбрались на высокое бетонное шоссе. Этот автобан ещё Гитлер строил, обрадовано сказал Алексей, - стоять будет лет триста!
Проехали маленький посёлок, где я, глянув влево, тут же втянул голову в плечи, опускаясь на сиденье: зелёные, крашенные масляной краской железные ворота с красными звёздами!! - по улице идёт советский военный патруль с повязками на рукаве... "Лёша! Куда ты меня завёз!?" Прям «Кино про эмигранта» ; ---

У КОСТРА. НАТУРА. НОЧЬ
 
Они (16 человек) сидят на брёвнах вокруг большого костра: много немецких комсомольцев и комсомолок, почуявших свободу и много пива в пузатых бутылках тёмного стекла. Горячие от пламени девушки, рядом палатки и вдалеке деревенский дом у дороги. Чистый влажный воздух.
 
   Через пламя блестят глаза разогретой девушки. Вокруг разговоры на непонятном ему языке.
 
   Она улыбается Сашекузнецову.

   Сашакузнецов обходит костёр,---
---за спинами сидящих на брёвнах вокруг костра, пробирается к девушке.

Берёт за руку.

Вдвоём, приобняв друг друга за талии, они уходят в темень вокруг, туда  где бескрайнее поле пшеницы светлеет под звёздами.

   Целуясь, они падают среди колосьев.
ОНА (шепчет)  "О! Супермен..."

Музыка, титры, КОНЕЦ
 
   
 ---Утром я проснулся с мокрыми ногами, видимо ночью прошёл сильнейший ливень, выбравшись из палатки, спустился к полю и обнаружил за ним небольшое озеро, почувствовав неодолимое желание окунуться.
И постирать носки.
 
   Мы готовили наш автомобиль, собираясь отправиться в Амстердам. Лёша ведь прожил в Германии два года, но нигде кроме Берлина не был и мы решили прокатиться, тем более он обещал посадить меня в мой поезд где-нибудь в Кёльне…

В Берлине заехали за Ростунцевым и к студенту-швейцарцу, где остановились Володя с Таней. Они усадили нас на кухне и по московской традиции сразу завели разговор про эмиграцию. Нервно переставляя чашки, Таня, московская интеллигентка в первом поколении, работавшая инженером в каком-то умирающем институте, слегка растерялась, когда Володя жёстко решил идти сдаваться - просить политическое убежище. "Какое я-то имею к этому отношение? Я что, диссидентка? Что я сделала такого? У меня отец в Москве..."
В конце концов, она потихоньку сдавалась, продолжая во всём сомневаться. А пока они решили поехать в деревню и подработать на сборе урожая. С тем мы и расстались, наверное, навсегда, а мои джинсы ещё долго поддерживал брезентовый, по тогдашней моде - ремень, подаренный Таней.
 
   Заглохли мы, не успев выехать из Берлина. Сзади встала огромная фура, из её кабины выбрался шофёр с толстым животом и мы вместе толкнули наш "Фольксваген-гольф" в переулок, хорошо дорога под горку была. Мне пришлось вспомнить навыки водителя-профессионала третьего класса и подрегулировать подачу бензина в карбюратор. Ещё днём мы сменили масло и заклеили широкой клейкой лентой проржавевшие крылья нашего "народного вагона". А то Лёша утверждал, что на автобане может отлететь ржавчина и попасть на встречный транспорт. Насчёт полиции он зря переживал: на всём пути до Кёльна мы не встретили ни одного регулировщика.
 
   Под музыку из приёмника мы выбрались на автобан и разогнали колымагу до 160. "Смотрите!" - Лёша что-то увидел в зеркале заднего вида. К нам неумолимо приближались крутые дядьки на мощных мотоциклах. Длинные волосы из-под шлемов и бороды по ветру. Они пронеслись мимо, откинувшись в своих креслах. С какой же скоростью они едут, если наш мотор ревёт, как "Мессершмидт"? "Километров 250" - уважительно предположил Алексей.
 
   Проехали границу Западного Берлина и ГДР: покинутые кирпичные строения в поле, заборы и тишина - ни души. То же самое на границе ГДР и ФРГ: пустые домики контрольно-пропускных пунктов с темными окнами…

В небольшом городке остановились на заправке и Лёша нашёл там брошенную резину, просто новую: "Механик сказал, что можем забрать себе!" Пришлось вспомнить навыки слесаря, и пока мы в поте лица работали, Ростунцев исчез.
Появился же с пузырём вина в руке: "Идите, гляньте какая негритянка приехала! В форме американской армии!" Мы побросали молотки и пошли глянуть: "Да.... Действительно, клёвая". В короткой форменной юбке, она мелькнула шоколадными ногами, усаживаясь за руль военного джипа и умчалась, лихо крутанув колёсами.
 
   Ростунцев на заднем сиденье постепенно набрался, да и я не отставал. Лёша ворчал: "Не понимаете вы моих трудностей. Я два года говорю на немецком. Да и думаю тоже". Всю дорогу мешал нам слушать музыку, всё норовил поймать новости. А я вспомнил, как ночью у вокзала "ZOO" мы пили пиво за стоячим столиком и к нам подошёл парень из Австрии. Работает водителем на грузовике и приезжает в Берлин, где у него девушка. Жаловался на одиночество. Ростунцев мне потом перевёл.
 
   Решили мы остановиться поесть. Ещё в городке закупили всяческих баночек, в основном фасоль. Выбрались к реке - Рейн. Я разулся и побежал к воде - люблю поплавать ещё с детства, когда всерьёз тренировался в бассейне и даже на соревнованиях выступал, получая грамоты - выскочил на прибрежную гальку, вошёл в воду и тут же обратно.
Точно, как в газетах про отравленный Запад: ноги в мазуте, а по воде плывут синие круги. Ладно, расстелились, сели, жуём. Нам с Сергеем хорошо, мы вино допиваем, а Лёша загрустил: "Что же, нельзя вот так в Москве жить?" - завёл он свою песню.
И тут в кадр вплывает большущий теплоход с белой трубой, а по борту огромными буквами: "Софья Перовская". И Лёша тихо так говорит: "А ведь там территория Советского Союза..." А что? Прыгай – доплывёшь, говорю.
 
   Переночевали в машине, а наутро въехали в город Бремен. Что-то название знакомое…
Да ведь это "Бременские музыканты"! Даже памятный знак есть - вырезанные из металлического листа фигурки животных у дороги.
 
   Ночью въехали в Гамбург. Издали, увидев старинные башни, всё стремились к ним, а упёрлись в ворота порта. Вооружённая охрана с овчаркой.
"Леха, скажи им, что нам туда не надо!" Но они всё же настойчиво просят выйти из машины, командуют выложить всё из бардачка на переднее сиденье: бутылки, сигареты, синий пакет табака "Drum".
Фриц обнюхал каждую пачку, двигая своим немецким носом, аккуратно складывал каждую на прежнее место. Залезли и в багажник:
"Что в сумке?" - переводит Алексей.
Фильмы это, - говорю, - везу на кинофестиваль в Париже.
Сунул он руку туда, пошарил, убедился. Пропустили.

   Выруливаем на высоченный мост. Под нами краны, конторы, портовая гавань и корабли стоят. Я включил радио и покатили мы под "Роллинг стоунз": внизу виден город, огни - фильм-дорога. Роуд мувик ;
 
   Выезжаем из порта - опять ворота и вновь профессиональный обыск. Выходим из машины, ждём.

   Теперь уже по городу едем: центр, ярко освещённые улицы, шикарные витрины и редкие прохожие.
Остановились перекусить. Лопаю я фасоль из консервной банки, а за окном пижон чуть ли не во фраке, ведёт стройную девицу, слегка подталкивая ладонью под попку. Возбудившись, я попросил Лёху дать мне порулить по ночному Гамбургу, а то когда ещё сюда вернусь?
Решили выбираться из этого города ****ей и полицейских - на простор полей, где можно спокойно заночевать. Рулю себе по ночному немецкому городу и уже на выезде, вдруг вижу сзади всполохи полицейского фонаря.
Едут прямо за мной. Я тут же прибавил газу и был уже под мостом, когда они врубили сирену и все машины вокруг замерли как по команде. Кто спереди, кто сбоку. Дисциплина - железная. Немецкая. Они ещё нам покажут, кто был прав... А куда ты денешься?! – из-под моста.

Подходят двое полицаев, требуют документы, ведут в "Мерседес" и дают дышать в трубку. Я вновь демонстрирую знание французского. Это с перепугу.
Один понимает меня, видать, тоже в школе учил, немчура. Смотрю, настроение у них мирное, и дышу честно и громко. Всё о'кей, отпустили, переписав все Лёхины бумаги. Капрал что-то ворчал и Лёха нам потом перевёл: "Это всё Горбачёв со своей перестройкой виноват. Напустил сюда всякого сброда". Алексей убивался, что теперь его вызовут в Берлине на проверку и отберут колымагу - на таких старых, ржавых корытах здесь никто не ездит.

   Он теперь рулил только сам и вскоре мы мчались по автобану, поглядывая, куда бы свернуть, ведь бензин был почти на нуле. Заправку мы проскочили, развернуться негде, следующей не видно, вот-вот заглохнем.
И тут Лёша увидел поворот вниз, к маленькому городку. Мы поехали вниз на нейтральной скорости, но через сотню метров мотор окончательно заглох, наступила блаженная тишина…
Лишь шорох наших шин по асфальту.
 
Мы выкатились к площади и остановились возле автомобиля с поднятым капотом, где копались двое – по виду, путешественники местного значения, наверное, отец и сын. Выяснилось, что среди немцев тоже есть клёвые ребята. Они завелись от нашего аккумулятора, отлили нам бензинчику своего, чтобы мы могли ехать за ними до заправки!
 
   Так добрались мы до самого Кёльна. Прогулялись вокруг собора, узнали, что мой поезд через два часа, из автомата я позвонил в Париж и понял, что у Паскаля автоответчик диктует мне другой номер. Поздно сообразил - пришлось вновь одалживать у Алексея телефонкарту. Лёша влетел конечно с нами на деньги, но зато как прокатился,Ё (!!) ;
 
   Мне повезло и ошарашенный Паскаль, со второго звонка взяв трубку, спросил - откуда я еду, пообещав встретить на "Gar du Nord", Северном вокзале.
Конечно, для него это было как снег на голову. Ведь в Москве мы были знакомы лишь два раза: первый - разговорились в коридоре ВГИКа и второй - я познакомил его с секретаршей из института. Красавица, лихая женщина с ребёнком, блондинка, за минуту подделавшая подпись проректора по международным связям - майора КГБ, не меньше - на сопроводительном письме в таможню. Она, просто приложив бумагу к стеклу, встала на носки своих сапог под мини-юбкой плотной джинсЫ – и все дела.
 
   Ребята проводили меня до платформы.
"С одной стороны я тебе завидую - кино, Париж... А с другой - нет" - сказал Лёха и дал мне на чёрный день пять долларов.
С тем и уехали, а я присел на скамейку. Впереди величественный средневековый собор, а за спиной река, мост, плывут корабли…
 
   Подошёл мой трансъевропейский экспресс. Проводница склонилась к моей поклаже, намереваясь помочь поднять сумку, а я уже как бы в Париже: "Non, non, merci". Мягкие кресла с высокими спинками, стеклянные двери купе.
Спутницей оказалась девушка лет восемнадцати, американка. Я на своём французском, она на нём же, только ещё хуже, но вместе мы весело пытались разобраться и ничего, поняли, дополняя друг друга, языком мимики и жестов.
В Брюсселе молодая мама подсадила к нам девочку лет тринадцати к родственникам в Париж. С её помощью мы выяснили всё окончательно: американка путешествует по Европе и, если удаётся, кое-где выступает с классическим пением.
 
   Ближе к Франции открылась дверь купе, вошёл человек в форме. Я суетливо протянул свой красный паспорт, но он досадливо отмахнулся - билет.
Так я добрался до столицы мира, оказавшейся моим первым большим городом, где я продержался довольно долго для первого  раза.
 
Париж. 
   Паскаль встретил, узнал, мы спустились в метро, где я неожиданно увидел большое количество арабов и негров. "У вас как в Нью-Йорке". Паскаль улыбнулся в ответ и тут же объяснил свою ситуацию: с квартиры он съехал, живёт у товарища, вещи все в машине. Ничего, говорю, у меня есть телефоны знакомой студентки ВГИКа - племянницы Марины Влади!
И всё про фильмы ему: смотри, какая сумка тяжёлая. А я её на самом деле, еле отрывал от пола. Но хорошо, что у него оказались ключи от квартиры брата. Где был сам Даниель, брат его, я и спрашивать не стал, так обрадовался. Знания языка пока хватало: вспоминая самые необходимые слова, освоился и быстро переставлял их местами, невзирая на правила, не стесняясь и не боясь. А произношение моё ещё в школе хвалили, да и практика кое-какая была.
Ведь в пионерском возрасте, когда мы жили в Протвино, городе физиков под Москвой, я целый месяц провёл в пионерском лагере с детьми французских коммунистов из пригорода Парижа, Бобиньи. В одной палате на десять человек жили.
Помню, первым делом мы выучили их ругательства, а они наши. Самым шустрым из них - Жиль. Его родители работали у нас на синхрофазотроне, обслуживая пузырьковую камеру "Мirabelle", где возникают пузырьки, оставляя след после прохождения элементарных частиц и по нему уже вычисляют характеристики мельчайших пылинок окрестного космоса.
Так вот он, после отбоя вставал ногами на кровать и, подпрыгивая на металлической сетке вместе с толстым матрасом, вдохновенно врал нам всякие истории про то, что брат у него - мафиози! Мол, когда он вырастет, они будут орудовать вместе! Пока не поднимался общий гвалт и на шум входил наш пионервожатый или их воспитатель Пако, которого французики крыли по-русски, пока тот сам не научился. А какая там была конопатенькая и рыженькая Марин Консини! Влюбилась в меня и плакала по ночам с нашими девчонками в палате.
 
   В Париж я прихватил разговорник с выражениями, вроде: "Как пройти на rue Vielle du Temple?" - особых проблем не было, не то, что в третьем рейхе ;
 
   Сумку с "фильмофондом" мы завезли к товарищу и на стареньком "Pegeaut" отправились куда-то в район бульвара Barbes, недалеко от Монмартра.
Поднялись по узкой лестнице на четвёртый этаж - в коридоре несколько дверей, последняя - налево, наша. Крохотная кухонка и тут же вход в туалет со стоячим душем за занавеской, комнатёнка, где уместился складной диван, металлические стеллажи, напоминающие конструктор с книгами и пластинками, магнитофон, да кресло между  ними.
За окном узкая улица, внизу цветные крыши машин. Среди пластинок я обнаружил диск Булата.
   
   Засыпая, Сашакузнецов думал, что обратный билет в сумке и в любой момент можно сесть в поезд, что можно и здесь в киношколу поступить, раз этот преподаватель во ВГИКа, не понимает его опусов про хиппи и тупо твердит: "Непонятно, украл твой герой фотоаппарат или нет... да и в Париже ты никогда не был, а пишешь. Когда будет похоже на сценарий, тогда и приходи". А сам левую руку-то никогда не разгибает, держит полусогнутой, будто в гипсе. «Ты чо говорю так ходишь всю дорогу?»
- Родовая травма, - отвечает.
Ну ясно… теперь… - подробности в докромане, в Трудовой книжке,Ё!
Утром первого парижского дня в Первом городе я погрыз орешков из красивого пакетика на столе, отрезал чуть хлебушка, полив кетчупом - старался понемногу, чтобы не заметно.
В дверь позвонили. Открываю - две девушки стоят. Симпатичная чернокожая и юная светловолосая. Что-то говорят, говорят, а в руках книга. Раскрывают, показывают и, наконец, до меня доходит, что это Библия - меня агитируют. Я, говорю, здесь не живу, это квартира моего друга, а им всё равно, лишь бы проповедовать. Русский я, говорю. Тут же открывает нужную страницу и, пожалуйста - есть и по-русски. Хорошо. Спасибо. Я уже верю.
 
   Позвонил Паскаль, попросив отнести фотографии проб актрисе, живущей неподалёку. Она не подошла на роль в его короткометражку, а самому неудобно отказать. Ну ещё, говорит, она постарше меня… сходи, а?
Я согласился с радостью. На чёрно-белых фотографиях улыбалась молодящаяся дама. В переулках вокруг Монмартра я разыскал rue de la Goutte d'Or.
В уютном дворике с чахлым деревцем у распахнутого окна стояли две девушки, болтая с актрисой. Мы познакомились: чёрненькая - это Фабьенн, парижанка, работает ассистентом звукооператора на телевидении, а вторая - полька, студентка-кинооператор из Варшавы.
Женевьева выставила на подоконник три бокала и наполнила их красным вином. Продемонстрировала ткацкий станок в глубине комнаты - этим она зарабатывает на жизнь. Потом принесла толстую тетрадь, куда записала мой адрес в Советском Союзе. "Скоро приеду к вам на велосипеде" - говорит. И вручила мне самодельную визитку на осьмушке бумаги:
 
  Genevieve BACHELLIER
48 rue de la Goute d'Or
Licere d'ART 42596813
PARIS 18

   Девчонки пригласили прогуляться на Монмартр.
   Мы поднялись по лестнице между домами до самой вершины холма. Там зашли в кафе возле огромной белой базилики Сакре-Кёр. Фабьен спросила у пожилого хозяина vin rougе, а я попытался всучить свои пятьдесят франков, но парижанка не позволила.
 
   Понравилась она мне. Будто где-то на Петровке зашли в кафе и не важно, у кого деньги.
Потом посидели на ступеньках у собора, глядя на крыши. Фабьен предложила сходить в кино, но я заторопился к Паскалю.
Недалеко от метро мы встретили её знакомого лет сорока, он был с женой, они грузили большие чёрно-белые фотографии в микроавтобус. Я сказал, что второй день в Париже. "Ты неплохо говоришь для второго дня" - грустно улыбнулся фотограф.
В метро я взял у Фабьен номер телефона и она подмигнула мне!
 
   Вечером позвонил брат Паскаля, хозяин квартиры. Безработный актёр, он писал пьесу. «Мне нужно работать».
Я оставил ключ и оказался на улице.
Покружив вокруг станции метро, спросил двух парней, где находиться Монмартр. Один заулыбался и махнул рукой - да вот же он!
Передо мной была длинная лестница-улица наверх к собору Святого Сердца. Поднимаясь к очередной площадке с дверьми, возле одной я увидел мотоцикл. Ночь, но наверху по улочкам гулял народ.
Заглянув в двери кафе, откуда неслись бодрые крики, я увидел пляшущую под аккордеон толпу: здесь были туристы со всего мира. Цены такие, что я даже кружки пива не взял.
Ближе к часу ночи, когда закрывалось метро, народ, видимо, разбредался по своим отелям.
На террасе кафе официанты уже поднимали стулья на столы.
Из дверей кафе вышел господин в строгом костюме, под руку с плотной дамой. На уютной площади, вымощенной булыжником, их поджидал автомобиль с шофёром. Завёлся двигатель и я услышал русскую речь:
 
   - Неправда! Когда я уезжала из Питера, была хорошая погода.

   - А в Москве шёл дождь, - сказал он.

    Похлопав дверками надёжной машины, они покатились вниз, мигая задними фонарями. Я решил, что это чиновник посольства привозил жену на экскурсию.

Присев на ступени склона холма у большого белого собора, я смотрел на огни ночного города внизу. Чуть выше меня, на первых ступенях компания молодых ребят орала песни "Beatles" под гитару.
Мимо скатилась пустая бутылка и всё же раскололась о ступеньку ниже.
Недалеко от меня долго стояла недопитая бутылка вина, я сделал глоток, но быстро  привыкнув, допил и остальное.
Время от времени к поющим ребятам (парижане?) подъезжали друзья на мотоциклах. Местные…
 
   Часам к трём забрезжил рассвет, появилась уборочная машина с бригадой крепких разноцветных ребят в синих комбинезонах. Они напористо приступили к уборке и я, тяжело поднявшись, пошёл вниз по пустым улицам.
На каком-то бульваре навстречу шли пьяные негры, по правой стороне светились витрины. Негры, африканские черные люди вежливо расступились, обойдя меня с двух сторон.
Через два шага кто-то взял меня под локоть: "S'il vous plait? Monsier?" - заходите, мол, пожалуйста.
В витрине я обнаружил девушек в одном белье. Пригляделся - манекены.
И тут я почему-то выпалил: "Я русский, у меня нет денег".
Ну, денег нет, ещё ладно, но русский? – неясно почему, но настойчивость его испарилась.

   Позже я увидел себя, дремлющим на скамье против солидного магазина, глазами чернокожего юноши, спешащего на работу: он смотрел понимающими глазами.

В восьмом часу я наткнулся на открытые двери кафе. Неужели работает? Я вошёл, неуверенно спросив кофе у гарсона, спокойно готовившего заведение к работе. Молча он подал чашку, поставив рядом с металлической вазой, полной круассанов. Я неторопливо, сознательно не спеша и тщательно прожёвывая, съел хрустящий тёплый слоёный рогалик. Бармен взял с меня только за кофе. Я не настаивал.

   Подойдя к собору Notre Dame de Paris, я задрал голову в поисках химер. Толкнул массивную дверь, она открылась - тут же на вентиляционной решётке сидела хиппующая девица.

Под величественными сводами очень тихо, множество стульев рядами - вот где я высплюсь! Пройдя мимо стеклянных исповедальных кабинок - на столе красный телефон - я забрался между рядами и только подумал о священнике, поднимающем трубку, звонящего во время исповеди телефона, как тут же очнулся, как мне показалось - через пару минут, но уже отдохнувшим… чудеса…

Выйдя на солнечный свет, я спросил время у туристов японской национальности - я спал два часа! Спасибо парижской Божьей матери.

На мосту через Сену, четвёрка парней в белых костюмах, а капелла распевала битловскую "Michelle". Я спустился к воде и занял скамейку, ставшую моей на несколько дней…
 
   Выйдя к площади Сан-Мишель, я сел на планшет с цветными литографиями, что прихватил с собой по просьбе художницы, свернул папиросу из табака "Drum" - свежий запах мокрых вишен.
Иллюстрации к русским сказкам надо бы здесь продать, но пока я грыз орешки за 3f - маленький такой пакетик с арахисом - подробно усваивая каждую мало-мальскую калорию. Это дома я мог себе позволить роскошь вегетарианства: банка баклажановой икры и картошка с овощами делали меня неуязвимым, независимым от внешнего мира. Там я мог устроиться на работу сторожем и как-то жить.
   
Я умывался у фонтана с фигурой св. Мишеля и тут же сидели панки, страшные люди, говорившие по-английски: бритые головы с цветным хохолком ирокеза. Один хромой, на деревянной ноге, по виду предводитель. Рядом крутятся две большие немецкие овчарки.
Англичане лежали на рюкзаках и лениво переговаривались, попивая вино из большой бутылки. К середине дня перебрались они в тень соседнего дома культуры за фонтаном - Maison de la culture. Как я зашёл туда через много лет и в результате получил кинозал для показа моего фильма Мираж, читай в завершающем рассказе этой книжки.
 
   У вершины площади, основанием треугольника выходящей к набережной, остановился микроавтобус. Из него повылазили растафари с косичками и гитарами. Через несколько минут над улицей звучал сочный рэггей. Народ перебрался ближе, устраиваясь на вымощенной тёплыми каменными плитами, площади. Останавливались прохожие. Старый хиппи с дочкой на плечах, приплясывал, лихо переставляя свои цветные кеды под музыку. Недалеко от меня, девушка продолжала рисовать цветными мелками на камнях, свою Монну Лизу. Несколько монет лежало рядом в пластиковой тарелочке. Шум падающей воды фонтана, шелест осторожных шин, июньское солнце – хорошо!
 
   Но весёлая уличная жизнь продолжалась недолго. Подъехала полиция и, показывая на окна домов, предложила музыкантам убираться, мол, громко – мешаете людям. Расты молча собрали инструменты и уехали, а полицейские подошли к лежбищу панков, но те принялись спорить и возмущаться. Я разобрал вежливые, но твёрдые слова полицейской женщины в элегантной форменной фуражке: "Или вы идёте на набережную или в участок".
   Хромой вождь орал по-английски, брызгая слюной. Бритоголовые скучковались вокруг предводителя, размахивая руками, а вокруг молча стояли любопытные. Хромой что-то кричал про шестьдесят восьмой, обращаясь к французам: "Мы, англичане, боремся! Вы молчите! Французы, мать-вашу-фак!" ;
 
   Ночью я проходил по набережной мимо их стоянки под мостом. Они мирно спали в своих пуховых спальниках, а собаки и пустые бутылки лежали рядом.
   Весь день я таскался по магазинам афиш и открыток, показывая литографии, но бесполезно. Почему-то я решил, что они мне должны за каждый рисунок с волками и зайчиками по 150f. Говорят, в Париже четыре тысячи галерей - я их все найду! В одной почему-то позвали негра из подсобки, выяснилось, что его брат когда-то учился в Белгороде.
Говорит, приходи завтра, я с ним посоветуюсь. Предложили съездить на улицу Vielle du Temple - там сплошные галереи.

И точно: узкая улочка, а по обе стороны в небольших залах висят картины.
Навстречу поднялась милая девушка. Поговорили. Висит у неё импрессионистский пейзаж за 5000 франков: красный парус в тумане моря голубого - да ведь это тысяча долларов! В Москве ребята за сотню продают свои работы и радуются.
Следующая галерея: никого нет, тишина, лестница наверх. Громко так, на воздух, говорю вопросительно: "Bonjoure?"
Сверху выглянула седая голова солидного месьё, а спустилась стройная дама лет тридцати пяти в прямой лёгкой юбке до колен.
Мило так поулыбались и я разложил товар прямо на полу, перед её сухими загорелыми ногами.
Она повернулась в своём кожаном кресле и слегка склонившись, поглядывала на кроликов и зайчиков из неведомой восточной глуши. А я честно ползал по полу, но вот поднял голову что-то сказать и голые коленки на мгновение раздвинулись, я увидел белую шёлковую полоску в глубине…
Никак не среагировал, так это было неожиданно.
Галерейщица тут же потеряла всякий интерес к иллюстрациям русских народных сказок.
Вышел я утомлённый, с открыткой галереи в руке.
А ведь она меня трахнула...

   На углу молодой парень мыл витрину кафе. Я глянул сквозь стекло и в глубине проявились самовары над стойкой.
Хозяин, солидный дядька с бабочкой оказался актёром из СССР.
- Привет, - говорит, - Савве Кулишу во ВГИКе передайте, он мне тут звонил на днях, - как бы отрабатывая солидняк, добавил он. - А картинок у нас, милок, видишь сколько?..
 
   Пообедав у метро яблоком за один франк, я спустился вниз, вспомнив про женщину-кинокритика из центра Помпиду, что пожала мне руку в нашем киноинституте на встрече с продюсером Анатолем Доманом, находившим в своё время деньги на фильмы Брессона, Алена Рене, Годара, Вима Вендерса и других, сташих классиками реализатОров, как говорят на родине кино.
 
Внизу я получил билет, план метро и направился к турникету с вертушкой посередине. Рядом пыхтела стальная автоматическая дверь, раздвигаясь перед очередным выходящим. Арабский мальчишка прошмыгнул навстречу и ещё успел поблагодарить, абсолютно не задев пассажира!
Я поднёс билет, жёлтый картонный прямоугольник к щели автомата и он заскочил туда мгновенно, будто кто вырвал его из моих пальцев. Слегка остервенелый от своих проблем за последние дни на Западе, я решил больше не платить за этот вид транспорта. Злобно выругавшись уже по-французски: "Merde!" - я подумал, что парень, втянувший мой билет, сидит там внутри и наверняка эмигрант, с трудом нашел работу, поэтому дремать ему в своём ящике никак нельзя. Ну, бля, совсем обалдели...
Я опасливо двинулся вперёд, проворачивая блестящую вертушку коленом. Билет вдруг выскочил с другой стороны! ;
Теперь нужно было разобраться со всеми этими табличками и указателями. Хорошо ещё схему дали. Мне нужно на станцию "Les Halle". Нашёл нужную мне лиловую линию и направление: Direction Porte de Clignancourt. Оказалось совсем недалеко - это я пожалел свои четыре франка, можно было пешком дойти.
Тут выскакивает прямо из-под меня мальчонка, за ним дядька и дальше его жена, лет по шестьдесят им. Ловит он паренька и ну его обшаривать. "Нету!" - разочарованно разводит руками.
А ведь там, в его кошельке: и кредитные карточки, и деньги, и ключ от отеля - вот это трагедия!
Очень просто - воришка в метро. Но нет у него ничего, и придётся отпустить. Паренёк, обмерев, тут же и смылся.

   Откуда-то послышалась музыка. В переходе стоял ансамбль латинов в цветных шерстяных пончо. Барабаны, гитары, маракасы - всё шло в ход, чтобы вынудить кого-то притопывать, а кого-то и монеты кидать.
Черноглазая девка, обносила зевак кассетами. Никто не покупал. На полу, в раскрытом навстречу желающим, скрипичном футляре, поблёскивали крупные пятифранковики.

   Я вышел из вагона не сразу сообразив, что нужно самому дёрнуть ручку на дверях, она и откроется. Никто здесь не объявлял: Осторожно, вот сейчас они откроются. Со схемой в руках я блукал по кафельным коридорам, заставленным лотками продавцов разных мелких штуковин. Выходцы из южных стран предлагали по-французски: часы, зажигалки, цепочки, сумки, серьги, плейеры.
 
   Эскалатор вывез меня к огромному стеклянному зданию Les Halle, с многочисленными магазинами под землей.
Вокруг гуляет летняя толпа.
Возле столиков кафе маленький смешной человек, что-то выкладывает на тротуаре.
Он отошёл - пятисотфранковая бумага с портретом поэта осталась лежать, но тут я заметил леску из его рукава.
Мимо идут люди.
Клоун постучал по плечу беззаботную девушку - смотрите! Показал ей деньги. И тут все заулыбались. Ой! - девушка растерянно схватилась за сумку и кинулась поднимать банкноту. Оп-ля! мгновенно сработала резинка и деньги улетучились, а клоун лишь смущённо улыбался. Девушка рассмеялась и пошла дальше под добрыми взглядами зевак за столиками кафе.

Артист обдурил ещё двоих в пиджаках, а потом прошёл между столиками, собирая свои заработанные деньги. Я спросил кофе. По улицам гуляли жизнерадостные люди, болтая на всех языках мира, кроме русского. Бармен видя мои затруднения, попытался помочь: инглиш, альмань, испаньоль? А я всё нет, да нет. "Ну, тогда не знаю", - пожал он плечами. Я погрузился в свои мечты и планы. Надо узнать адрес парижской киношколы. Надо дозвониться до фирмы "Космос", торгующей советскими фильмами, чей телефон дал мне в институте арабский студент Али.

 Поднявшись, я побрёл искать центр Помпиду. Выйдя на площадь, увидел знаменитый "Бобур", здание центра современного искусства, похожее на учебное пособие из профтехучилища сантехников, благодаря выведенным наружу коммуникациям, окрашенным в разные цвета.
Вокруг гудела толпа. Художники, фокусники, музыканты показывали здесь свои незатейливые чудеса, жонглируя шарами и выдувая пламя изо рта. Потом они ложились на тёплые камни рядом со зрителями. Откуда-то доносился запах травки. Плакаты извещали о выставке Энди Уорхолла. Недалеко дежурил полицейский фургон.
 
В отделе кино мне вежливо напомнили, что сейчас каникулы: "Приходите в сентябре". А мне до сих пор это просто не приходило в голову…

Вокруг меня был движущийся праздник первого моего города, где мне приходится выживать, буквально голодая без крыши над головой. А вокруг пьют красное вино и покуривают, лёжа на траве.

На чугунной тумбе сидит длинноволосый гасконец с седой бородой и кривым носом, держа возле живописной морды золочёную раму – вот он я! Япошки весело щёлкали фотоаппаратами, а он безмятежно щурился морщинами на яркое солнце и просто ждал денег.
   Купив банку пива, я сел на скамейку и скрутил папиросу. Пиво здесь действовало как-то по-другому. Ещё не хотелось добавлять, прибивали проблемы.
У табачной лавки стоял гасконец, подсчитывая мелочь. Вот и заработал! Просто своим видом одним. Молодец! - аж стало в небе как-то проясняться.
   
Покружив в районе Les Halle, вновь позвонил я Паскалю: автоответчик, механический голос - отчуждённость хозяина.
Зашёл в магазинчик афиш на рю Рамбуто. Продавец, парень моего возраста, оказался югославом, бывшим актёром и певцом. Отнёсся ко мне как к земляку по социалистическому лагерю, даже утверждал, что говорит по-русски, при этом не вспомнив ни одного слова. Глянул иллюстрации к сказкам и предложил оставить, может продадуться. Пять лет уже здесь живёт, а начинать пришлось, протирая стёкла машин у светофора. Конечно, до первого полицейского, потом убегали. На курсах французского, познакомился с девушкой из Туниса, с двумя детьми от лётчика международных авиалиний, теперь живут в пригороде, снимают квартиру.
 
   Выйдя к Сене, я увидел знакомые места, площадь Sainte-Michelle. Решив купить длинную белую и хрустящую булку, я встал за женщиной у окошка, выходящего прямо на улицу. Слышу, она говорит продавцу: "demi-bagette, s'il vous plais" и берёт половину багета. Так же сделал и я, получив вкусный ароматный хлеб всего за полтора франка. Так можно ещё пару дней продержаться. А что потом? В крайнем случае, у меня всегда есть обратный билет, в сумке лежит. Как можно прекрасно выспаться в вагоне, на мягкой полке… Но нужно держаться, чёрт возьми!
 
   На углу rue de la Harpe, это я уже потом по карте посмотрел, я остановился в толпе зевак, разглядывающих пару мимов в чёрном трико. Мне показалось, что очень уж они усложняют свой номер - не для улицы.
Глядь, а на чемодане написано белыми буквами: Sanct-Peterburge.
Они закончили и мы разговорились. Всей студией ребята выехали в Швецию и не заработали там ничего, но одна их артистка снялась обнажённой для журнала, а напечатали её голой в порногазетке.
С большим трудом их шеф, грозя судом, получил десять тысяч швейцарских франков. Тут же купили подержанный микроавтобус марки "Мерседес". В нём раньше возили инвалидов, что удобно, так как сиденья все вынимаются и можно устроить костюмерную, гримёрную, да и просто жить. Погрузились и прибыли в Париж. Режиссёр тут же отъехал с подругой на Атлантику, а им вот приходится зарабатывать на хлеб и молоко. Живут в кемпинге под Парижем, там есть душ, стиральная машина за десять франков, а спят в палатках. Вчера вот набрали на рынке пакет персиков - после окончания торговли там оставляют вполне сносные фрукты. От них я впервые услышал о существовании контролёров в метро! Юноша, оштрафованный на 200 франков, теперь добирается до города на велосипеде.
 
   На следующий день я вновь встретил их возле Бобура, посмотрел автобус. Действительно "Мерседес" и очень вместительный, просто мечта. Шофёр, мордатый русский парень, что-то долго рассказывал про двигатель - настоящий водила.

   А в телефоне Паскаля, по-прежнему, после мелодичных пибикалок снова заговорил автоответчик. Вечером, уже стемнело, сижу на своей скамейке у воды, а через тёмную реку, светится рёбрами и двумя высокими башнями, словно согнутые колени, лежащей на спине женщины, собор Notre-Dame. Где-то выше, за несколько кварталов торчит белый фаллический Сакре-Кёр, сакральное сердце. Святое сердце Первого города.

   Пил я воду из пластиковой бутылочки - днём покупал минеральную, а потом просто набирал из фонтанчика возле шекспировской книжной лавки, что напротив букинистических развалов на набережной Сены. У входа там стоит удобное кресло, можно отдохнуть на воздухе, листая старую книгу.

А на соседней скамейке, на ночной набережной кто-то наигрывал на гитаре, подключенной к усилителю и лёгкий звук плыл над водой, наезжая четырьмя тактами рок-н-ролла на собор Богоматери - рок против всего.
Я сидел, сняв сандалии, слушал, потом они загалдели пьяными голосами и меня потянуло познакомиться. Перебрался ближе, присев на бордюр. Два парня, а между ними девушка. Один пьяно лопочет на непонятном наречии и барабанит по скамейке. Француз с гитарой что-то спросил меня, я подошёл ближе.
Они решили проверить на алкоголь мою бутылку с водой из фонтана. Совсем уже никакой пьяный барабанщик, что-то гундел и лапал девушку.
Потом они ушли, а Жан-Пьер, поиграв немного, принялся гнать по-французски малопонятный текст. Узнав, что я из России, принялся вдруг рассказывать про белогвардейского дедушку. В школе они проходили, что ли?
Поинтересовался, есть ли у меня на кофе. Выгребая последнюю мелочь, я взял колонку и мы поднялись на улицу.
У метро "Одеон" работала забегаловка "24". Забившись в угол возле вытяжной решётки, он достал курительную бумагу и шарик гашиша. "Будешь?" Конечно, буду. Крутой парень, не смотри, что ростом мал и лыс почти!
Когда мы проходили мимо террасы кафе, где ночь напролёт сидели красивые люди, он остервенело ругался: "Почему я должен работать каждый день? А они - сидеть в кафе? Деньги не они заработали. Это их папа заработал!" Вот она, классовая ненависть.
Мне хватило пары затяжек. Больше я просто не стал. Уставший, я бы совсем потерялся. Сработал инстинкт самосохранения.
   
   Такой травы я не курил даже в Бухарской области, где однажды, когда я брёл по ночному городу, возвращаясь с дискотеки, встретил компанию блатных и попросил у них закурить, на что они, поняв по-своему, спрашивают: "Курнуть хочешь?" Хочу, говорю.
Пошли мы на галерею девятиэтажки, поднялись на седьмой этаж, чтобы вокруг никого - так они меня укурили, что спускался я, помню, по чёрной пожарной железной и гулкой лестнице.
А ведь я ещё по молодой здоровой жадности, набрал полные лёгкие до отказа и задерживал, пока хватало дыхания. Пожарная лестница, сваренная из металлического листа, вилась вдоль всех этажей.
Узкие ступеньки, грохочущие под моими ботинками, заставленные колясками, велосипедами и мешками с картошкой.
Сшибая всё на своём пути, я благополучно выскочил на площадь перед центральным универсальным магазином со стрижеными кустами и фонтанами.
Не разбирая дороги, пересекаю её строго по диагонали - кратчайший путь домой.
Останавливает меня удар в лоб и…
…раскрытое перед лицом удостоверение КГБ!

Потом я познакомился с ними ближе - два авантюриста с фальшивыми бумагами, спекулировали лесом и разбавленными горюче-смазочными материалом, есле не бензином.
   
   Усталость и тупое равнодушие овладели мной. Главной задачей стало ожидание утра и открытия метро.
Музыканту надо домой.
Непонятно только, мне-то оно зачем?
Я спросил у арабского буфетчика стакан воды. Слышал, что в Париже дают его бесплатно в любом кафе каждому страждущему.
Он пренебрежительно поправил моё произношение (похоже услышал «молоко»), но всё же поставил на прилавок стакан тёплой воды из-под крана.
У стойки вдоль стены, вернее у доски прибитой к стене, срубался, засыпая и упав головой на руки, молодой латиноамериканец.
Сборщик посуды грубо толкнул его: "Не спи!"

Около пяти утра мы стояли у входа в метро, а на ступенях, возле запертой решётки сидели молодые ребята. Они лениво переговаривались, но вдруг один принялся орать что-то и ударил парня в лицо так, что тот даже и встать не успел - и молча ушёл.

В вагоне я покачивался, то и дело хватаясь за ручку. "Salute, - сказал Жан-Пьер - мне пора домой". И вышел.
 
   Присев к окну, я тут же уснул и очнулся, лишь когда меня вежливо тронул за плечо какой-то месьё. Это была последняя остановка.
Я покивал головой, но встать не смог.
Сквозь сон я понял, что еду в темноту подземного тоннеля.
Ладно, думаю, в депо выйду.
Потом почему-то повезли обратно…
 
Увидев, как поезд выполз на ту же остановку, но к другой платформе, я всё понял за их движение ; и вновь вырубился. (А то опасался, что в депо повяжут).

   В центре я вышел и нашарил в кармане карточку югослава:

Galerie d'affiche et d'image
85, rue Rambuteau
75001 Paris
 
   
   Была надежда впарить ему эти слащавые сказочные картинки, никому здесь не интересные даже на волне "перестройки-гласности-ускорения".
Эта тема всплыла однажды утром, когда я зашёл в кафе. Рядом стоял очень редкий в центре Парижа персонаж: рабочий с похмелья. Он залпом выпил высокий стакан пива и, закурив крепкий ароматный "Gitaines" без фильтра, спросил: "Что в СССР, трудно? Экономические проблемы?" Я нашёлся, вернее мой запас слов позволил построить неуклюжий ответ: "Перестройка не для нас. Это для Горбачёва и для Маргарет Тэтчер". Этим я проявил пролетарскую солидарность всех стран.

А как-то испытал на себе поддержку братьев славян, познакомившись с поляком в кафе, куда зашёл опять же с рисунками. Он мыл там посуду в ожидании места научного сотрудника по ботанике в академии наук Франции. Я потом зашёл к нему в гости, постучал со стороны переулка в окно мойщицкой. Выглянув, он дал мне телефон друга режиссёра. Всё быстро - боится хозяина, маленького марокканского еврея.
 
   В кармане было пусто и я достал заначку в пять долларов. Ту самую бумажку, что дал мне Лёша СМушников на платформе вокзала в Кёльне! Обменяли не сразу, лишь во втором обменнике, видимо очень маленькая денюжка. Но двадцать пять франков пришлись очень кстати. Я был теперь с сигаретами и бананом в руке.
 
   На родной плас Сан-Мишель играли дети у фонтана, а я с наслаждением опустил ноги в водичку и тут же увидел своего приятеля, уличного музыканта. Он сидел на своей колонке и играл. "Привет, Жан-Пьер!" - кинулся я к нему, как к родному, но он буркнул: "Жё травай" - Я работаю. И мне пришлось тихо убраться восвояси.

   Теперь уже я двинулся куда глаза глядят, больше некуда…

 Вокруг на узких улочках торговали огромными бутербродами: разрезанными пополам батонами белого хлеба с ветчиной, сыром и помидорами. Арабы срезали жирное мясо с вертелов, шипящих салом. Открытые двери кафе и ресторанов приглашали в прохладные, уютные залы.
 Вот кафе "Dacha", вечером здесь будут петь цыгане. Интерьер в русском стиле, но ни одна из подавальщиц не говорит по-русски.
Я свернул в узенькую улочку - раскинув руки, чуть не достаёшь пальцами до стен.
Дверь стеклянная, рядом большое окно в деревянной раме, разделённое на множество квадратов, скромная вывеска: "Marfouchka".
Читал, читал... ба! да это же просто - МАР-ФУШ-КА!!


Заглянул внутрь: скромненько так, на три, четыре столика и стойка у дверей. Закрыто. Работают с шести вечера. Ну, думаю, дождусь.

Побродил вокруг, выпил пива в соседнем кафе с одиноким музыкантом у стойки, вернулся к шести и точно - работают два русских мужика.
Дядька, лет под шестьдесят, жарит блины на обычной сковородке, а чернявый небритый парень средних лет, относит к столику, занятому парочкой французов, по пути ворчит, матерясь по-русски.
Налил мне рюмку, выпили и оказалось, что Володина жена работает в той самой фирме, торгующей советскими фильмами, в которую я безрезультатно названиваю ежедневно.

Теперь скажите мне, что чудес не бывает, а?!
   
   Её звали Моник и на следующий день она говорила со мной на хорошем русском и обещала организовать просмотр фильмов директором фирмы «Kosmos» месьё Дальмотом.
Надо было срочно забирать сумку у Паскаля, но его по-прежнему не было.
Проведя ночь на ногах, я только под утро вздремнул на своей скамье, но было холодно. Вспомнил о русском храме на rue Daru. Мелочь на метро нашлась, но я проскочил по примеру местных мальчишек через автоматическую дверь выхода. Служительница в окошке кассы и бровью не повела, не её это проблемы. Но, зная о "контре" внутри подземки, я не расслаблялся и был всё время начеку.

Решительно войдя в ограду церкви, я сел у забора и разложил свои картинки, совершенно не соображая, что делаю, пока ко мне не подошёл мужчина в сером костюме: "У нас так не принято", - сказал он.
Затем поинтересовался кто я и откуда, представился: "Журналист Тюльпинов из газеты "Русская мысль".
Предложил оставить планшет с рисунками в белом флигеле, где было чисто и хорошо, а молчаливая женщина поставила чай.
Скоро он спросил, не хочу ли я остаться во Франции и я, не думая, ответил "нет".
Затем он сказал, что никто не привозил сюда фильмов. Картины - да, но не фильмы. Дал телефон Центра русской культуры в Медоне: звонить отцу Алексею.
Он ушёл, а я поднялся в храм. Забыв перекреститься, я всё же внутренне взмолился, но вышел, службы не достояв.
Возле церкви, в тени деревьев, уютный деревянный стол со скамьями, где сидел кудрявый, плотный парень в сапогах и синих штанах с красными лампасами. Я присел рядом, мы разговорились. Он уже десять лет во Франции, на жизнь зарабатывает копанием ям на дачах и собирает материал для книжки о белом казачестве. Женат был на княжне из русских и, говорит, "побивал" её иногда. Будучи сильно с похмелья, пригласил меня попить пива и в небольшом супермаркете неподалёку, походя, громко материл французов по-русски, ведя себя высокомерно по отношению к "местным". Решительно оторвав пластиковый пакет у кассы, набил его небольшими пивными бутылками и мы вернулись к столу в ограде церкви. Выходили со службы. Милая русская девушка улыбнулась мне. А с парижским казаком мы больше не виделись.

   Под утро, еле заснув от холода на своей скамье на набережной Сены, через некоторое время я вскочил, облитый сверху водой. Послышался мальчишеский смех и топот ног. Вот так… - с клошаром можно поступать невежливо.
А днём я видел этих гаврошей, поливающих из пластиковых бутылок, тихо проплывающие под мостом, речные трамвайчики с туристами, что обедали за столиками на палубе, наслаждаясь видами Парижа. Кораблик медленно входил в тень моста, а сверху их поливала водичка - дамы, вскакивая, отряхивали свои наряды. Вдогонку кораблю полетела пустая тара.

Прогуливаясь вдоль набережной под мостами, я увидел пришвартованную у стенки баржу, переделанную под жильё. На палубе белый стол и разбросанные в домашнем беспорядке, пластиковые стулья, да детские игрушки.
 Днем я забрел на мост Pont Neuf, где на сильном ветру два, три художника пытались продать свои работы. С одним мы разговорились: он сильно ругал галерейщиков, обзываясь грабителями и акулами. "Merde!" - кричал он против ветра. Дерьмом, значит, называл.
 
   Как-то в метро я вдруг услышал русскую речь и от неожиданности подскочил к парню с девушкой с дурацким вопросом: "Вы - русские?".
"Ну и что?" - парень был настороже. Позже я понял почему. За две минуты я рассказал им всю свою жизнь и потом как-то позвонил этому Саше. Он пробавлялся распространением эмигрантской литературы, в основном антисоветской и по старой привычке боялся КГБ - спросил меня, как мне удалось выехать во Францию.

В ночь на 14-ое июля, в день взятия Бастилии мы гуляли с ним по Парижу и даже послушали "халявный" концерт Жан Мишель Жара на набережной возле Эйфелевой башни. Немного выпили. Он всё время был какой-то скованный, озабоченный. Когда-то женился на француженке, потом развелся. Обычная история. Я сказал: Хочу делать фильмы на свои деньги. Немало… - ответил он, - Тарковский во время приехал, ему помогли…

Ближе к вечеру я кружил вокруг "Марфушки". Зашёл в магазин к негру, но он полчаса что-то нудел про брата, а потом выложил-таки сотню за картинку с зайчиками.

Я купил себе ручку и записную книжку. Съел незнакомый волосатый и зелёный плод. Не то киви, не то авокадо, но косточку помню хорошо - эдакий маленький бильярдный шар из дерева, он потом долго болтался в моем кармане.

Набрел на русский книжный магазин, недалеко от набережной, на rue de la Montagne-Ste-Genevieve. Поболтал с русским продавцом. Говорит, что мол, люди едут сюда, устав в России от нищеты и безработицы, а здесь свои проблемы: налоги поднимают, война в Югославии...
А магазин прекрасный - большая витрина, отделанная деревом и белые буквы:

     "Les Editeaurs Reunis"

Выдал он мне каталог книг на русском, издаваемых "Имка-Пресс". Уютная у него работа: ходи себе среди полок, перекладывай книжки, болтай с покупателями.
Не то, что огромный магазин книги на rue de Buci - "Librerie du Globe". Его здесь называют просто - "Жлоб".

Какой-то он советский и двухэтажный.

Был я и в русской библиотеке, затерявшейся в маленьком дворике, где можно полистать "Русскую Мысль" или купить книгу, болтая на русском языке о новостях с пожилым интеллигентным человеком, никогда не бывавшим в России…
 
   Я ждал шести, но дверь "Марфушки" была заперта, а на стекле появилось объявление:

"Продается мопед"

Рисуночек того мопеда отпечатанный на ксероксе.
Ну, думаю, это точно тот дядька, что постарше, продаёт свой.
Тёртый такой мужик. Говорит как-то: "Я сюда не по своей воле приехал. Не за бизнесом. Я год на вокзале жил".
Решив переждать в соседнем баре, я взял у стойки пива. Недалеко стоял тот парень, одинокий музыкант, видный уже с улицы через стеклянную витрину. Неуверенно поигрывает на контрабасе.
Кафе занимало угол дома и теперь изнутри прямо передо мной за стеклами - улица раздваивалась, огибая моё временное пристанище, где сидел местный народ.
Облокотившись задом на игровой автомат, мне улыбнулся парень в каскетке. Я ответил тем же и отхлебнув холодного терпкого светлого пива из высокого стеклянного стакана, с удовольствием свернул папироску "Drum".
Автомат вдруг своевольно запиликал пошленькую мелодию и парень, не оборачиваясь, лягнул его ногой: "Та гёль, мерд!" - мол, заткнись, дерьмо.
Мы переглянулись, улыбнувшись уже как сообщники.
За стеклом прошли мои соотечественники.

Володя, похоже, уже успел где-то принять. Пошли, говорит, с нами. Я даже не стал спрашивать, куда?

В супермаркете неподалёку, они принялись затариваться: овощи, сметана, соус - полную корзину и пару пакетов. Я помогал тащить.
 
   Пока жарились блины, мы с Володей выпили по рюмке водки, тут к нему пришёл друг по России, живущий теперь в Нью-Йорке музыкант.
Разговорились, он похвалил парижских негров: "Да с вашими здесь целоваться можно. В Америке они бывают агрессивными". Он там играет в оркестре ресторана "Русский самовар". Назавтра, говорит, взял тур по Парижу. Жена наказала обязательно посмотреть достопримечательности, сказал он с эмигрантсткой обстоятельностью, а я подумал, что вот и наш стал иностранным туристом.
Встреча с директором фирмы "Космос" откладывалась и я вновь позвонил Паскалю.

И, наконец, застал! Он разволновался: "Где ты был!? Звонила твоя жена". На улице, говорю. (А надо прямо сказать, что Сашакузнецов лишь потом, через пару лет понял, что Париж был первым городом, большим городом, -  столицей, где он жил целый месяц безвыездно).
   
   На радостях я зашёл в кафе на Сен-Мишель. Сел так, чтобы видна была улица, площадь и поток машин. Летняя ночь и красное сухое.

   Позвонил Фабьенн. Она работала, но предложила как-нибудь поужинать. А я тут же спросил: "А куда мы пойдём после ужина?" Это мои французские слова сложились сами в неловкую фразу. Она в ответ рассмеялась и я опять остался один. Ещё один vin rouge, лёгкое, как две эти девчонки за соседним столиком, красное вино.

Я спросил гарсона, не знает ли он поблизости дешёвого отеля?
 
   - Сейчас я позову одного итальянца. Он жил где-то в таком месте.
 
   Пришёл стройный чернявый паренёк и объяснил, что надо ехать до метро "Place d'Italy". Ночь будет стоить 60f. У меня оставалось 100 и я поехал.
Мне нужен был душ и ночь в постели. Я готов был после этого шляться по городу ещё три дня, но сейчас хотел спать.
 
   Ночной портье спросил, что мне угодно?

- Одноместный?
- Да.
- С душем?
- Да.
- Сто двадцать франков.

Ё! а у меня только сто… И вновь я на улице. Засыпая на ходу, решил, что одно пиво меня встряхнёт.

У входа в кафе, рядом с мотоциклами стояла компания ребят и девушек в кожаных куртках.

За стойкой работал плотный парень, быстро наливая пиво в высокие стаканы. Его напарница, игривая девица в платье-халате, переругивалась с ним шутливо, продолжая работать и парень явно не находил в своей потной голове достойных ответов на её шутки.

   
   Сашакузнецов потребовал пива. "Светлое или чёрное?" Чёрного он никогда и не видел. "Гинесс" или что-то ещё, неясное. Ну, про "Гинесс" то он слыхал. Отхлебнув, пришёл в полный кайф. Тут же ударило в голову: "Вот это пиво, я понимаю. Прямо жидкий хлеб!"

   
   Я унёсся в своих мыслях бог знает куда. В животе стало сытно и спокойно во всем оставшемся теле. Время около двух, а в пивняке море народу. Мотоциклисты завелись и уехали. Я был словно внутри своего фильма…
   
   
ПАРИЖ. КАФЕ. НОЧЬ
Сашакузнецов взглядом кивнул девушке в сторону напарника, мол, во какой у тебя соратник!

А она, приняв зрителя, улыбнулась:

- Он меня любит. Так утомил своей любовью, просто не знаю.

Разливальщик пива невесело глянул на Сашукузнецова. Музыка
 
 
   Простая француженка, парижанка - простая баба, так сказать. Я спросил сигареты "Camel". Чёрное пиво кончалось в моём бокале, на дне осталась лишь жирная пена и я вышел.

Присев на скамейку, задремал и попытался прилечь, но услышал голоса. Вскочил, пошёл вдоль чугунной ограды: за ней был садик, уютные скамейки, дорожки посыпаны чистым песочком. Вот бы здесь поспать...
Но ворота заперты.

Да... последняя ночь становилась тяжёлой. И как-то зябко и даже просто холодно в этом вашем Париже.

Через некоторое время я оказался у своего моста на набережной, попытался прилечь на скамейку, но холодно и я решил спасаться ходьбой. Пройдя пару мостов, увидел баржу - плавучий дом. Легко перепрыгнув на борт, я замер, вслушиваясь. Если меня здесь захомутают, то... что?
Вышлют?

Тот русский, что сотрудничает здесь с нашими эмигрантами, предупреждал не оставаться в ночлежке. Сразу данные твоего паспорта сообщат в наше посольство и вышлют из страны.
 
Я перепрыгнул обратно на каменную стенку набережной. Недалеко стоит открытый джип, руль обмотан тросом с замком. Я перегнулся посмотреть на приборной доске часы, нет, не работают.
 
А где же клошары? Днём один всё время предлагал рекламные листочки у моста.

Какие же я привезу подарки домой? У нас там нет таких предметов, продуктов многовековой культуры. Я ведь заработаю какие то деньги… Если не получится с фильмами, пойду на стройку или поеду в провинцию собирать виноград, но я не вернусь пустой, ни с чем…

Государственная машина и там хотела меня сожрать, лоботомировать, сделать мне операцию на мозге, засунуть в армию, убить в песках Афгана, заставить унижаться, выполнять её команды. Подробно описал я это в своих азиатских рассказах…

Нет! Я против! Я работал в Азии на золотоизвлекательной фабрике, на строительстве сернокислотного завода в городе Уч-кудуке, с рецидивистами ставил башенный кран, но ушёл от вас, закосил через онколога и ушёл. В 27 лет система разжала свою пасть, я получил военный билет и вернулся в Москву. И вот теперь я в столице мира. И что? Теперь сдаться? Ну, уж нет. Фак вам в глаз, ребята.
 
   На следующий день я ехал в машине Паскаля.
   
- Смотри, что это написано? Мalahoff... Это по-русски, что ли? Малаховка?

- Здесь жили русские после революции.
   
Мы ехали в дом его старшего брата.
Двухэтажный особняк за высоким кирпичным забором.
Дом был пуст и Паскаль сказал, что я могу принять ванну.
Я лежал в горячей воде и смотрел в небо - в крыше устроено окно - там плывёт облако. А если кто-нибудь заглянет?
Мы потом были здесь в гостях на вечеринке 14 июля в день взятия Бастилии. Жена брата, тихая спокойная и улыбчивая женщина из Полинезии (я ей позвонил через 14 лет!), уверенно хозяйничала, выставив стол в садик, где в кирпичную стену вмазано зеркало, а в траве цветут розы.
В компании был интересный парень в ситцевых, разлюляевых штанах, что-то промышляющий, по его праздничным рассказам, аж в Мексике. На мой вопрос шепнул мне заговорщицки: "Marche noir", чёрный рынок.
Распознав во мне близкого по духу, предложил телефон своего друга журналиста. Милая девица пошутила над ним: "Связи заводишь?".
Было много вина и сыра. Я болтал с американкой, сидевшей рядом. Она попросила меня: "Дайте мне cette truke", - указав на что-то в конце стола. Что за трюк? Оказывается, это как у нас "вон ту штуковину".
Разговорились и она рассказала, что пришлось заключить фиктивный брак, чтобы жить в Париже.
   
- Тебе нравится Париж?

- Я люблю Париж, но я не люблю парижан, - сказала она.

Даниель, средний брат, в чьей квартирке на Монмартре я так хорошо спал в первую ночь, был теперь с женой, бойкой испанкой. Она работала в детском саду.
Старший сделал мне комплимент, сказав обо мне в третьем лице кому-то: "Он говорит по-французски лучше, чем мы по-русски".
Когда-то он работал в посольстве Франции в Москве.
   Попили, поели, кто-то даже попытался танцевать в гостиной, но никто не поддержал, вскоре все принялись разъезжаться.
Какая-то неизвестная мне парочка повезла тех, у кого не было машин, на своём недавно купленном микроавтобусе. Крепкий юноша южного вида, в майке с короткими рукавами, молча рулил, а его подруга всю дорогу щебетала.
К потолку притянут шелковым шнуром, поролоновый матрас(ц). Мне это понравилось. У парня был свой дом на колёсах.
   Сначала вышла американка. Я был сильно уставший и дремал. Только назавтра подумал: "Может быть, она живёт одна".   
   Проснувшись второй раз, я услышал, что мне выходить.

Старый дом в очень демократическом районе. Здесь была ремонтируемая нами, новая квартира Даниэля, где мне позволили пожить. В первый день мы сообща вывозили мусор, Даниэль долбил по перегородке кувалдой, а Паскаль предложил мне убрать в тёмной комнате с умывальником. Общий туалет был на лестнице и клошары оставили здесь кучи дерьма. Меня использовали, как бесплатную рабочую силу, но тогда мне было не до этого - я смогу наконец ночевать не на улице. Здесь же я спал на снятой с петель двери, положив её на четыре кирпича. И принимал это как помощь. Я мог постирать рубашку в холодной воде из-под крана, сходить на площадку подъезда в общий туалет с одним очком и чугунными подошвами для ног. На следующий же день я умудрился забить его бумагой, тётка снизу скандалила совсем как у нас, но её слова проходили мимо ушей, так как были непонятны.
Напротив моей двери белил комнату парень лет тридцати пяти, мы с ним по-соседски здоровались, обмениваясь традиционным " ;a va?". Утром я выходил на улицу, спускаясь по узкой каменной лестнице во двор, запертый воротами с кодовым замком. Цифры у меня записаны в книжке и я спокойно заявился к Джеко на улицу Рамбуто, в магазинчик афиш и открыток, где оставил литографии. Он ударился в воспоминания. Первое время в Париже мыл окна машин у светофора, убегал от полиции. В Югославии он учился на актёра и пел свои песни, даже записал кассету. Закончил здесь курсы языка, где познакомился с женщиной из Туниса с двумя детьми, старше его. Теперь они снимают квартиру в предместье, купили подержанный "Форд". Все деньги уходят на жизнь. Собираются вот побольше квартиру снять в своём же подъезде. Добираться надо на электричке или машине, вот и уходят деньги на бензин, паркинг и ремонт. Пока не было хозяина, показывал плакаты: "Когда будешь уезжать, я подарю тебе парочку". О хозяине сказал: "Juif, - он понизил голос, - все имагазины им принадлежат, евреям. И в правительстве тоже одни евреи".
 
   Днём я направился в Лувр. Ещё в Москве я выправил себе международный студенческий билет, стоило мне это три рубля. Такая пластиковая карточка с фотографией. На ней нужно было указать возраст, я честно так и написал. А они меня не пустили в Лувр, не продали льготного билета и я пошёл аж за 14 франков!
Нашёл там Монну Лизу за стеклом. И написано, чтобы не щёлкали фотовспышками. Прошёлся по громадным галереям с полотнами в три ряда. Через час перед глазами поплыли цветные пятна.
 
   На следующий день Джеко предложил мне делать ремонт их новой квартиры и жить у них. В результате я две недели пил пиво по вечерам, принимал ванну и курил только "Мальборо".
Спал я в комнате старшего сына на полу, он рядом на подростковой тахте. Новая квартира оказалась пролётом ниже в том же подъезде. Три комнаты я побелил, покрасил и отскоблил. Застелил полы синтетическим ковровым покрытием. Их сын приводил друзей со двора, разноцветных мальчуганов.
Мы лихо работали под музыку из приёмника. Пока я скоблил стёкла, он плясал и пел в стиле рэп, как настоящий негр: "Сними про меня клип! Давай поедем в Россию!" Его кореша из местной арабско-африканской шпаны предлагали мне назвать автомагнитофон и они принесут за небольшие деньги любой фирмы, просто вынут из чьей-то машины.
Их отцы по вечерам собирались у телефонной будки и громко разговаривали на своих языках с родными.
 
   Жена Джеко выдавала мне пиво и сигареты, а её подруга, сочная негритянка с длинными ногами, возила на своей машине краску. Она была в такой короткой юбке, что перед моими глазами всегда вертелась её крепкая задница.
Вечером я поднимался в старую квартиру, лез в ванну, приезжал Джеко и мы ужинали. Я тогда не ел мяса, чем сильно потряс полную тунисскую женщину. Джеко выпивал одну бутылочку, ещё пару ставил передо мной и мы сидели у телевизора на большом кожаном диване, подаренном ему дядей на свадьбу.
 
   Как-то раз возвращались мы из Парижа на его красном "Форде-Фиеста". Заехали на улицу Сен-Дени, запруженную автомобилями. Вдоль тротуара по углам стояли девушки, очень разные. Одна такая толстая и пузатая, а другая в коротком красном платье, обтянувшем стройные бёдра, столь коротком, что из-под подола чернеет треугольник трусиков. Джеко глазел, причмокивал: "О! Кель пютан!" - и тут же врезался в зад впереди идущего "Рено-25".
Вышли, глянули и разъехались - всё нормально. Вырвались за город, на шоссе, а он всё прибавляет и прибавляет ходу. Вдруг говорит: "А давай покричим?"
И мы заорли во всю глотку:

- А-а-а-а!

Перед нами за лихим поворотом валялась на боку новенькая машина, а молодой парень толкал её в крышу, пытаясь вернуть в исходную позицию. Рядом стояла девушка. Подъезжая к городку, он показал мне стоящий на обочине микроавтобус: "Смотри, вон там! Это проститутка. 300 франков". Дверцы микро настежь, в салоне виден ситцевый диванчик. Девица за рулём.
 
   Назавтра мне назначили приехать с фильмами в фирму "Кosmos". Войдя в бюро, я сходу заявил: "Bonjour, mesieur. Je m'appelle Sach;".
Навстречу поднялся из-за стола седовласый господин:
 
   - O! Il est intelligente, - заявил он Моник, жене Володи из "Марфушки", которая неплохо говорила по-русски, благодаря своему мужу, выехавшему из Тбилиси с её помощью, ну… потом и язык стал общим ;
 
   Быстренько на монтажном столе просмотрели фильмы и выбрали "Маркун" Жени Силантьева, в главной роли с Иваном Охлобыстиным. Похвалили одночастёвку Маши Соловьёвой, остальные смотрели не до конца. Назавтра мне был обещан аванс, сразу же после заключения контракта.
   Я вышел на улицу, но теперь даже на витрины я смотрел по-другому. Да и просто гулять было теперь спокойно. В небе стало вновь проясняться, я поехал в уже родные места, к мосту возле Нотр Дам.
Купил "Русскую мысль", полистал журналы возле киоска. В "Кайе дю синема" писали о новом фильме Лео Карракса "Les amateaur de pont Neuf". Фотографии декораций на берегу Луары, где они выстроили копию острова Ситэ с фасадами всех домов и мост, как в Париже.
На своей скамейке я скрутил папироску "Drum" и развернул эмигрантскую газету. Интересные объявления. Вот помер лейб-гвардии полковник белой армии. Кто-то меняет билет до Москвы на другое число. Требуется сторож в православный храм Ниццы, квартира и жалованье. Предлагают перегнать машину в Россию. Вот, думаю, куплю ка я себе "Форд-Фиесту" у Джеко, да поеду домой через всю Европу. Нет, лучше микроавтобус, в нём можно жить. А вот продаётся пятилетнего пробега "Альфа-Ромео" и всего за пять тысяч.
 
   Рядом, на край скамейки присела женщина. Я продолжал читать статью Бориса Юхананова, что-то про московские псевдоавангардные дела. Час битый читал и вдруг она заговорила по-русски:

   - А вы "Русскую мысль" читаете?

   - Да…
 
   - А вы, вероятно, здесь живёте?
 
   Пришлось разочаровать учительницу из Москвы, приехавшую на курсы языка.
 
   - Ну вот... А я то напридумывала. Думаю, вот сидит потомок эмигрантов, читает русскую газету...
 
   А!! Говорил же, что я азербайджанский князь! Похож, значит.
 
   На радостях позвонил Фабьенн. Её мама хорошо говорила со мной, но самой её дома не было. Ещё у меня был телефон Юны. Она училась одно время на режиссёрском факультете. Хорошая, добрая, даже взаймы давала. Не совсем француженка, её мама - сестра Марины Влади. Когда Юну выгоняли из ВГИКа за прогулы, декану звонила тётя и он похмельно так шутил: "Что я, Высоцкий что ли?"
Я вновь попал на маму. Ольга Полякова говорила по-русски, но извинилась: "Мне трудно сейчас говорить, несколько дней на фестивале говорила на трёх языках, отвыкла". Договорились, что она наши фильмы представит на фестиваль молодых режиссёров. Правда здесь он проводится на 16 мм плёнке, но они найдут 35-и миллиметровую проекцию для наших фильмов.
 
   Ощущение праздника несло меня через Париж! Я был свободным и удачливым парнем тридцати двух лет. Завтра, apres-midi, после полудня я приду где-нибудь к часу писать контракт и получать свои денежки.
 
   На следующий день я был недалеко от бюро намного раньше. Прогуливался, выходя на площади расходящихся улочек. Где же они сходятся? В Москве я знал лишь одно такое место, на пересечении Страстного бульвара и Петровки - шесть углов. Здесь же каждый перекрёсток таил в себе множество путей.
 
   На углу сидел клошар в джинсах, а рядом на тротуаре картонка с надписью фломастером: "2,3 франка для еды и питья / Pour boire et manger". Рядом большая бутылка красного вина.

   Он тогда совсем не врубался, ослеплённый обещанным авансом. А ведь это был гениальный парижский клошар, может быть последний. Он ведь не для себя просил. Мол, пусть эти ребята наверху, что вставили ему желудок, теперь и позаботятся о его наполнении. Если бы врубался, то сел бы рядом. Покиряли бы винца, поговорили за жизнь, открылся бы мир улиц Сашекузнецову, автору проносящихся мимо нас картинок.
Клёвый парень, подумал я и прошел мимо. А директора, месьё Дальмота, в конторе не было. Моник посмеялась, ведь "Apres midi" - это всего лишь вторая половина дня! Так что жди, будет часам к трём.
   Контракт был всего лишь листочком бумаги с несколькими пунктами условий. Я сразу увидел цифру аванса в три тысячи франков, а оставшиеся шесть, наличными выплатить он не может, не позволяют финансовые законы Франции. Только на счёт в банке. У вас есть счёт? Откуда? Сейчас, говорит, я позвоню моему другу в "Совэкспортфильм", может быть он знает, как можно открыть счёт. И звонит советскому представителю и тот, конечно же отвечает, что нет, с нашим туристическим паспортом нельзя открывать счета в банках Франции. Что же делать... И тут директор спрашивает, есть ли у меня знакомые иностранцы? Можно выписать чек на имя любого, но не гражданина Франции. Я вспоминаю Катрин Монтанду из Бельгии, что сейчас снимает фильм в Москве и живёт в общаге ВГИКа. Пишите на неё!
   И вот, из парижского уличного автомата я дозвонился до общежития ВГИКа, до вахтёрши на первом этаже! Но она не смогла позвать мне Катрин с двенадцатого этажа. А в Брюсселе её муж ответил, что будет она не раньше сентября. Жить всё это время в Париже, значило истратить все деньги. Надо уезжать.
 
   С Фабьенн мы всё же встретились у станции пригородной электрички, куда меня подвёз Джеко по пути на работу. Шёл дождь. Всё представилось мне фильмом про Францию семидесятых, когда мы её могли видеть лишь в кино - цветной широкоформатный фильм про Париж.
   
   Кафе, где местные жители попрятались от дождя. За столом в углу два парня играют в кости. По стеклу струится вода.
 
   
Сашакузнецов пьёт уже второй кофе.

Разбрызгивая лужи, подъезжает чёрный "Фиат-Уно".
Из него выходит темноволосая девушка в длинном белом плаще.
Раскрыв огромный белый зонт, она идёт через заливаемую дождём площадь.
 
   Фабьенн входит в кафе и видит его, Сашукузнецова. Он машет рукой.
 
   - Что тебе взять?

   - Мне "кир", пожалуйста.
 
   - Кир? - он улыбается. - Это у нас когда пьют, говорят, что киряют. Киряют, - говорит он и щёлкает пальцем по горлу.
 
 Подхожу к стойке и прошу два "кира". Улыбаясь мне в ответ, молодой парень ставит два бокала на длинных ножках с розовым шампанским. Ликёр с шампанским, вот и весь "кир".
 
   Я достал свой контракт, мне так хотелось похвалиться. "Тебе повезло. У меня есть друзья, которые не могут продать свои короткометражки". Мне хотелось сесть в её "Фиат" и мчаться по мокрой дороге. Но она ехала к тётке. Так мы с ней больше и не встретились.
 
   Ремонт закончился и жена Джеко (не могу вспомнить её имя... да! Её звали Съем. Именно так - Siem) попросила меня аккуратнее пользоваться телефоном. Потрясая счётом, она никак не хотела понять, что у нас не берут денег за разговоры по городу. Успокоившись, она принялась мерить сапоги, что я купил матери: по-бабьи впялила туда свои короткие ноги, притопнув по-хозяйски. И всё удивлялась, как это у нас можно прожить на 120 рублей. Джеко, раздражаясь, пытался втолковать ей про социализм, где учёба, медицина и пансионат у моря бесплатные, а еда стоит копейки. Ему очень хотелось бросить всё и вновь петь свои цыганские песни на берегу солнечной Адриатики.

   Теперь они собрались ехать в отпуск на берег Атлантики, пожить недельку в отеле. Джеко хотел оставить мне ключ, мы ведь с ним сдружились и даже придумали совместный бизнес. Я поеду сниму рекламный фильм в Крыму и мы покажем его дяде, владельцу турагенства, чтобы тот посылал туда туристов, а нам выдал бы много денег.
 
   Паскаль собирался ехать в другой город, к спонсору за деньгами на короткометражку про любовь парня к автомобилю. Его герой имел старенький авто и иногда подвозил толстую проститутку. Купил новый и поставил крыша к крыше на старый, прихватил любимую шлюху, да так и поехал к хэппи-энду.

   А что делать мне? Да ни фига не делать. Сижу на любимой набережной, курю табачок с запахом вишен. Солнце приятно печёт лицо. Смотрю кино про Париж: прогуливаясь по узким улочкам, увидел афишу в Латинском квартале: Советский фильм "Облако-рай". Спросил у кассирши маленького кинотеатрика, не будет ли встречи с режиссёром? А то, мол, я работал с этим режиссёром на "Мосфильме". Русские мне потом объяснили почему она такая вежливая. В зале будет три человека, а ты мог стать четвёртым. Так что сижу на набережной Сены, смотрю кино про Париж, курю.
 
   
НАБЕРЕЖНАЯ СЕНЫ – НАТУРА - ДЕНЬ
К Сашекузнецову подходит молодая женщина с корзинкой на руке. Что-то спрашивает - против солнца не видно лица. Наконец, доходит смысл её слов: "Я дам вам монетку, а вы мне сигарету".
 
   - О, что вы, пожалуйста! - он протягивает ей сигарету без фильтра, это крепкий "Gitanes" с черным силуэтом цыганки на голубой коробке.
 
   Молодая женщина в лёгком платье неуверенно идёт к кассе речных трамвайчиков.

Подходит лёгкое прогулочное судёнышко, на его борту два, три человека.

Сашакузнецов прыгает на борт, куда сошла по трапу молодая женщина в лёгком платье.
 
   Они плывут по Сене вдоль домов с мансардами. Музыка№2

Она поднимается по крутой лестнице под крышу.

Сашакузнецов следом с букетом цветов.
 
   Она выливает воду из вазы, где стояли его цветы, в медный таз. Бесстыдно моется в комнате, присев в луже солнца на деревянном, некрашеном полу. Титры, КОНЕЦ 1=й серии ;
 
   
   Джеко заканчивал ближе к шести и я ждал его на углу улицы Рамбуто, с банкой пива на скамейке. По улице du Temple шли по своим делам люди, на перекрёстке человек продавал воздушные шары, длинные, как сосиски. Он подкидывал сосиску вверх и шарик взлетал строго вертикально, послушно возвращаясь прямо в руки.

На мою скамейку с краю подсел парень чуть моложе… нет! Он уже там сидел – это я брёл мимо, а парень склеивал две тонкие курительные бумажки в одну, достал траву и ловкими движениями скрутил косяк.
Я присел, выдал текст быстро переставляя знакомые слова, мы переглянулись, разговорились. Он оказался итальянцем, спросил: "Трудности, проблемы у вас в России, да?". Мы по разу затянулись. Мимо прошли двое прихиппованых пацанов с рюкзаками. Мелькнув взглядом по нашим рукам, один паренёк тут же вернулся, присел на корточки и спросил покурить. Итальянец отказал, объяснив это тем, что кругом полиция и надо быть осторожным. Тот врубчиво так пошел своей дорогой. Однажды, говорит итальянец, докуривая, вот так дал покурить и следом появилась полиция. Они тут ходят одетые как мы. Разок затянувшись, я сказал, что жду приятеля и мне пора. Ну пару разков.
 
   В тот день я застал у Джеко его брата, темноволосого паренька небольшого роста, обряженного в цветастую рубаху. Джеко задерживался, он предложил мне пойти выпить. Мы взяли по банке холодного пива и забрели в боковую улочку, где вход в один из магазинов был завешен плотной тканью и рядом стоял шикарный "Харлей Дэвидсон" с двумя кожаными торбами по бокам.

   - Зайдём? - спросил браток и я вдруг понял, что это секс-шоп.
   - Да ну, чего там?
 
   - Посмотрим женщин, которые раздеваются (дословный
перевод).
 
 - Да у меня денег нет.

   - Пошли, я заплачу.

   Мы вошли в небольшой магазин, где на экране телевизора мелькали кадры жёсткого порно, а полки были заполнены всякой всячиной телесно-розового цвета. Юный югославский парижанин завёл меня за какую-то занавеску, усадил на стул и кинул в щель автомата пару монет. Передо мной поднялась шторка и за стеклом я увидел круглый подиум, где женщина в леопардовом трико, подойдя для начала к стеклу и глянув поверх меня, не спеша приступила к своей программе. Оглаживая себя по бёдрам, она плавно перемещалась и стягивала одежду. Поворачиваясь и так и эдак, она вращалась вместе со сценой.
И, наконец, оказавшись напротив, она раздвинула ягодицы - её было не меньше сорока ;
Шторка опустилась и я вышел на солнечную улицу. Чуть позже выскочил возбуждённый мусульманин. Я спросил:
  - А почему ты был дольше меня?
- Тебе я бросил 40 франков, а себе восемьдесят.
   
На следующий день мы встретились с Паскалем у здания телеканала "Canal plus", куда я приволок по наивности сумку с фильмами, но мне сказали адрес той же фирмы "Космос", осуществяляющей перевод и презентацию на фестивалях фильмов из СССР.
Но Паскаль утешил, сказав, что напишет мне рекомендательное письмо в банк и мне откроют там счёт. "Да? Так просто?" - мне не верилось, да и чек уже выписан. Но заведующая отделением банка была женщиной польского происхождения, её родственники жили в Бескудниково. Я внёс пятьсот франков и мне выдали чековую книжку. Чудеса…
 
   Этот новый для меня мир не совсем был моим или я просто устал? Всё как-то оползало, словно со стекла мокрый снег. Почему я не вернулся к директору фирмы и не перевёл деньги в банк? Мне это даже не пришло в голову.

   Джеко отвёз меня на вокзал, но мест на сегодня не было. Оказалось, мой билет на завтра. Я всё же пошёл вдоль длинного состава, нашёл вагон до Москвы. Проводник Вася оказался бывшим киномехаником и проникся бедой коллеги. Приходи, говорит, завтра, в Польше - я тебя посажу на твоё место. (И только дома я понял в чём там было дело – я должен был ехать завтра, а пришел сегодня, на день раньше). А пока, говорит, иди во второй класс.
 
   В вагоне множество поляков с товарами, немецкие туристы аккуратно поедают свои бутерброды, а мест нет. Я так и стоял в проходе всю ночь.
 
   Польша. Тащусь с сумкой по перрону. Вокруг поля и дикие пространства, даже платформы нет. Именем кинематографа меня впустил в вагон Вася-киномеханик.
 
   В купе ехал в Москву французский парень Марк Звигильский, поступать во ВГИК. А в соседнем, две парижанки, Элен и Мелинда. Я молотил по-французски так, что они даже не поверили, что я русский. Показал паспорт.
 
   
   На первой советской станции под окном вагона, на шпалах соседнего пути я увидел бедную женщину с коляской, где сидел чумазый ребёнок. Она просила пустые пластиковые бутылки вдоль состава...

   Вышел на Белорусском вокзале и первым делом мне бросились в глаза лица девушек с румянами на щеках и густо подведёнными глазами.

   Позвонить из автомата - 2 копейки.
 
   В метро - пять.
 
   Я был дома, где меня ждала ностальгия по Парижу...

                Март 1996 год
= = = = = = = = = . . .
   

     2. Baraka

      Баха ад-дин Мухаммад бин Бурхан ад-дин Мухаммад аль-Бухари - вот так вот, запросто, говорят в Бухаре, а коротко – Бахаутдын, мавзолей которого считается среднеазиатской Меккой. До сих пор идут сюда люди из мусульманских стран и даже Индии, просить исполнения желаний и отвращения грехов в святом месте.  По преданию, местной легенде, Мухаммед,  бросая камень в Мекку, закинул небольшой осколок и сюда. Вот его-то и надо обойти... Сбудутся, говорит служитель, желания.

   В средние века здесь была школа суфиев. При вступлении на Путь, у части суфийских орденов существовал обряд инициации и адепт должен был произнести байа, клятву верности. Ему вручалась хирка, суфийское облачение. Основная часть церемонии состояла в том, что ученик вкладывал свою руку в руку шейха. Так происходила передача барак; – благодати.

   
И вот, приезжаю второй раз в Париж, через два года после съёмок фильма «Мираж» (35мм, 30 мин, 1992год – http://www.dailymotion.com/user/dm_5136d8c310506/1#video=xy0kso ) в Уч-кудуке, Навои, Самарканде и в Бухаре. Теперь с подарком, переданным московской мамой своей дочери Кате - просто книгой в жёстком переплёте, правда, довольно толстой, про костюмы. Должны встретить на своей машине...

   Катя, говорит её мама мне на Малой Броной в прекрасной квартире на первом этаже старинного дома, работала в своё время костюмером в театре и вышла замуж за парижанина, фотографа. А я пошёл ещё не один, прихватил с собой Гуру, а он и Лизку, так что мы хорошо посидели и уже потом, много месяцев спустя, когда я рассказал им о своей поездке в предрождественский Париж, Гура, а я его именно так звал, попросту ; вспомнил: «Она мне предлагала оставаться жить у неё, журнал какой-то детский есть, писать туда… зубы говорит тебе вставлю, приодену… вот, ****ь – первый раз видит человека…» Но это уже потом, а сейчас…
 
   Встречают они меня в аэропорту на стареньком Рено.
   Поднимаемся в квартирку её мужа Бертрана, недалеко от метро Plaizans. Тут же достаю мамин подарок с Малой Бронной и банку уральских, от моей тёти Тамары, солёных шампиньонов. Мамину книжку Катя отложила куда-то, а грибочки мы тут же и приговорили под русскую водку. Встал вопрос... - вернее, Катя намекнула о ночёвке.
 
   Принимаюсь названивать знакомым, но… как обычно, то нету, то… в конце концов, предъявил Бертрану свою «чековую книжку», из которой стало ясно, что у меня есть счёт и там лежит нетронутый аванс за короткометражку с лета 90-го года. Он отвёл меня на ночёвку в ближайшее кафе, где на втором этаже, вход с переулка – две, три комнаты с общим душем в коридоре.
   
Наутро, прекрасно выспавшись, спускаюсь вниз и жалуюсь пожилому арабу за стойкой, мол, боку проблем пур муа в Париже: pour moi, в смысле.
- О! не только для тебя… - буркнул он, продолжая варить кофе.
 
   На улице оглядываюсь, запоминая дорогу, вдруг не найду. Над входом в кафе вывеска, синяя. И белые буквы: «BARAKA». Ну, Барака и барака, запомнил вроде, на наш барак, думаю, похоже. Найду на обратном пути.
Нашёл банк, называю цифры, а мне клерк, молоденький такой, школьник по виду, сверившись с компьютером, говорит: «У вас, месьё, 63 франка».
- Как!? Должно быть... - больше…
Справившись с волнением, спрашиваю мадам…, польское, по-моему, какое-то имя.
- Так вон она там -  за дверью, - показывает на запертый кабинет в том же углу, что и два года назад.
- О! Саш;! я же не знала, что вы приедете… -  достаёт из сейфа чековую книжку, заполняет, передаёт мне и я выхожу из стеклянных дверей отделения банка с пачкой денег в кармане, перехожу улицу и вот уже пью свой кофе напротив, спокойно поглядывая на прохожих, прикидываю - как потратить... Подарков куплю, двухкассетник этому бизнесмену в Селятино, ну и себе табачку, да трубку покруче…

   Я благополучно вернулся к себе, вечерком отдал должок Бертрану и вместе с Катей мы поехали в мексиканское кафе на их холодном тарантасе с неработающей печкой. В расписанном масляными красками американским флагом по всей стене над стойкой, с мексиканским подавальщиком, я ел огромного краба и первый раз пил текилу.
   - Ты смотри осторожно, она очень крепкая, - советовала Катя…

Потом поехали в машине Бертрана, замерзая дальше и петляя по Парижу, выбрались к каналу среди деревьев и, наконец, припарковались у кафе с классической музыкой, потом… уже не помню, где же Катя мне призналась, что в книжке, переданной мамой, в корешке был  небольшой такой совсем – бриллиантик - от маминого колечка.

Детектив закончился за три дня до Нового года. Свой аванс я почти весь истратил на подарки, сначала купив дочке зелёного кролика, назвав его почему-то зайчиком бельгийским, видимо по этикетке на синтетической шее - мы до сих пор празднуем его день рождения.

   Маме и жене и... осталось доехать до дома. А в Москве тогда не было ничего, улицы не освещались, и… но не про это сейчас: когда уже был готов мой второй фильм «Мираж», о моём, на самом деле, неосознанном паломничестве в Нурату и Бахаутдын, хотя по сюжету смонтировался поиск дочери от первого брака, тут и вспомнил я название парижского кафе! - где пару раз только переночевал.
   Я разыскал и внимательно просмотрел слайды, сделанные в предновогоднем Париже и, конечно же: вот он я, - в тёплой джинсовой куртке из сэконд хэнда и при этом - в светлых, хлопчатобумажных джинсах ; - у входа в кафе. Это Катя меня щёлкнула нашим старым фотоаппаратом «Зенит».
И надо мной всё та же вывеска, с тем же непонятным словом.
               
  Читая о Бахаутдыне, выяснил, что  барак; - это по-нашему просто благодать — в христианском богословии понимается как нетварная Божественная сила или энергия, в которой Бог являет Себя человеку и которая даруется человеку для его спасения. С помощью этой силы человек преодолевает в себе греховное начало и достигает состояния обожения. Также благодатью называется незаслуженная милость и благоволение Бога по отношению к людям.
Особенно чуешь его, когда называешь цифры, волнуясь, а тебе вдруг говорят, что на вашем счету 63 франка. Но как!? должно же быть несколько тысяч... «Больше должно быть там у вас моих франков,Ё!» - как настоящий франк вопрошаешь ты.
   Но мы же не знали, говорит польская эмигрантка, открывавшая мне счёт по рекомендации Паскаля, приютившего меня тогда у брата в районе Монмартра, всего два с половиной года назад!
А теперь мадам достаёт из сейфа ту самую книжку, вырванный из которой листок, я гордо предъявлял вчера вечером Бертрану, во время распития московской водки под солёные грибки уральской моей тётки в студии недалеко от Плезанс, парижской станции метро...

   
Бертран, тем временем, показывал журналы с цветастой фотографией мамы на обложке и тут Катя сказала гордо: А в шестидесятые годы мама Бертрана была моделью - и погибла в автокатастрофе… Прям Камю, чёрт возьми (!!)
   
   И тут я увидел - первый и последний раз - скандал в русско-французской богемной семье. Бертран кричал: «Ты дуррра, Катя!»  - всё ффукал, а она как-то слегка приниженно суетилась.
Так вот, директор местного отделения банка имела родственников в Бескудниково, куда, помню, передавал пару лет назад флакон, оплетённый соломкой, видать, с духами, да ещё 30 долларов.
 
   
  Вот такая Барак; случилась cо мной в Париже, недалеко от метро Плэзанс. Это ещё одна из моих стоянок на Пути, трёхдневная, в декабре 1992-го года, перед самым Рождеством.
Я обменял билет в нашем Аэрофлоте и улетел на два дня раньше.
= = = = = = = = = = . . .


3.
ДОРОГА в МОНАСТЫРЬ.Париж-осень


     - Ты что делаешь?! – женский голос за спиной.

- Ноги мою… - оборачиваюсь, на распахнувшийся в дверях её ванной комнаты, вопрос: «Что ты делаешь в моей ванне?!» - большой парижской квартиры.

Но Гуля сама же пропустила нас через калитку, запирающую двор с паркингом в полуподвале, откуда мы с товарищем подняли к ней на лифте свои скудные шмотки с дороги. А ехали-то мы целых трое суток, меняясь за рулем красного старого корыта – Опель-сарай,Ё!

Второй раз мы заехали к ней после вернисажа Володи Попова-Масягина, мужа моей сокурсницы Юны Масон, племянницы Марины Влади (читай докроман Трудовая книжка). Полный зал первого застекленного на улице Риволи выставочного зала, наполненного картинами Володи про красивых женщин и эротическими смешными скульптурами с фарфоровыми задами, парижанки ЖозефА.

- Ни одной работы не продали, - сказала потом Юна, улыбаясь своей самоотверженности.

Гуля сама взяла такси, мол, тут до меня десять евро всего - мы поехали вверх над Монмартром, через район, где когда-то жила Эдит Пиаф и так удачно остановились на светофоре, что камера Димы Эделя в моих руках остановилась панорамируя на ходу – напротив кафе, полного арабов и  негров, просматривающих футбольный матч на большом плазменном экране. И поехала, панорамируя дальше, независимо от меня и это стало маленьким чудом во время монтажа фильма «Старнствие», так и не смонтированного до конца и получившего подзаголовок «черновик».

В этот раз я спал, в отличие от первого посещения, когда я уехал после её слов Диме, мол, ты же один должен был приехать - воспользовался дружеским приглашением Сергея, сбежавшего в свое время вместе с отцом за границу.

На вернисаже было полно парижских русских, администратор француз, бегал-бегал и принёс, наконец, шампанского. Я, говорит, устал уже за водкой бегать в соседний супермаркет.

Пела красавица в национальном калмыцком костюме ;

А заканчивая историю дороги в монастырь, можно вспомнить её начало:

После моей ночи, проведенной  в машине Дмитрия Генриховича, заночевавшего у фестивальной подруги-коллеги Гули, когда я, уже покуривая в его автомобиле, припаркованном у трехэтажного старого дома, недалеко от метро Журдан, дождался всё же Диму наутро, мы, наконец, покинули Первый город, где мне в который раз негде было ночевать.

Я ему рассказал, как только мы тронулись, пока блукали по улицам мимо Мулен Ружа и злачных заведений вокруг, рассказал, стараясь не отлекать от вождения Диму нашего Эделя, как я чуть не попал ночью в его машине в историю с  полисом: сижу, курю, вдруг в лобовом стекле в зоне моего обзора, выскакивает из подъезда молодой парень с мобилой под ухом и что-то говорит, говорит туда, глядя демонстративно на номер нашей машины, а там, я помню еще после истории с микроавтобусом, подрезавшим нас в Голландии, (вернусь к ней), - написано просто: Russia.

А тогда как раз муссировались в СМИ темы чеченских сепаратистов и другие тому подобные терррористические… - короче, «террористическая угроза», думаю, гонит он полису в свою мобилу.

Выхожу из машины.

Ну, объяснил парню на своем французском, лёгком и быстром языке, что заронили в мое подсознание дети французских коммунистов в пионерском лагере для работников синхрофазотрона, году эдак… давно очень.

Но французик вернулся домой и потом еще долго горело его окно прямо над крышей нашего немецкого опель-сарая.

И вот, выехали мы – уже! - из Парижа. Едем на юг, с тем, чтобы там, на повороте на Лион, расстаться с Димой, вернее, разъехаться: мне автостопом до Монпелье, а товарищу Эделю в Германию на старом красном корыте марки Опель, но… мы предполагаем, а Бог располагает.

Попав в тоннель под Дефансом, долго-долго, как у Тарковского в Японии – ехали-ехали – да туда ли мы приехали?..

Вынужденные шлагбаумом у пропускного пункта платной дороги, заплатить за авторут, помчались совсем в другую от юга сторону и оказались в направлении монастыря, телефон которого товарищу  выдал батюшка, ещё в храме на Белорусской, как интеллигенту-неофиту, похоже. Наставил, видать, нас кто-то на путь истинный…

Решив, что там, в женском монастыре русской зарубежной православной церкви, мы и заночуем, как паломники, принялись искать дорогу. И глубокой уже ночью, нашли.

Но нас не пустили ночью у ворот. Послушали в маленькое окошечко. Я с перепугу начал было по-французски, а Дима меня толкает, мол, надо по-русски.

Сестры сходили к матушке-настоятельнице (потом оказалась прекрасной, гостеприимной женщиной… sorry – матушкой М.) и… порекомендовали приходить утром на службу.

Благословляет матушка М., значит.

Заночевав в холодной машине, мы так и сделали, но Дима наутро захворал.

Сходили поутру в храм, помолились, как умели. Дима-то уже научился, даже, смотрю, на колени опускается…

Заболевая, он попросил матушку, приютить нас в монастыре, лёг в своей комнате, а я после завтрака разговорился с московским певчим Сашей и с Юлием, что отслужил иностранный легион в Африке, ждал теперь документов на карт де сежур, жил пока в домике, что разрешили построить русской писательнице-диссидентке на территории монастыря.

Сопутник мой на второй день спрашивает, не жёлтые ли у него глаза? Да, ты что, говорю, это от моей жёлтой куртки отсвечивает тебе в глаз – успокойся, брат.

Но уже на четвёртый день, товарищ Дима Эдель, оставил мне 20 евро и уехал, поклонившись до земли у открытого багажника своего сарая: Прости, мол, если можешь,- сказал он и отбыл в сторону Германии. Прихватив подарок своей маме от меня: ведро грецких орехов, что я поставил ему в багажник, собранные тут же за домиком с гордой табличкой, снятой, видать, откуда-то:
 
                "VILLA GULIA"

Там жил Юлий, прошедший севастопольское военно-морское училище, после службы во Владивостоке, помыкавшийся в бандитские девяностые, он выбрав службу в иностранном легионе, отслужил, приехал в монастырь и сделал в домике писательницы мощный ремонт, аж полы деревянные перестелил,Ё!

Мы уютно посиживали вечерами с коробкой вин ружа, - большая такая, с краном ;, а однажды даже жарили фазана, сбитого русским парнем на своем микро, когда он спешил чистить канализацию в монастырском четырехэтажном доме, доставшемся монашкам, от французского графа.

В Германии Дима проверился в медпункте и у него обнаружили желтуху.

А мы, тем временем, договорились с Юлием, что он отвезёт меня в Монпелье к моей belle soeur, где я планировал занять денег на обратную дорогу домой, хоть бы на автобус Париж – Москва. Хоть, думаю, сотню евро, что ли взять у Наташки… всё-таки жила у нас 6 лет на надувном матрасе.

Помню, как котенок на неё набрасывался сходу разбежавшись вдоль по коридору, как прыгнет девочке 18и лет на голову, норовя вцепиться в волосы, но она бдительная! Помню её с 14 лет, когда она так уставала на своих репетициях в ансамбле танца дворца культуры города Навои, что падала на тахту мамы, пока мы с её старшей сестрой, женихались в малюсенькой комнатенке за шкафом, - Наташка падала и… крепко засыпала. Теперь она, проиллюстрировав собой, судьбу Золушки, живёт в своем домике на берегу Медитеране.

Тем временем, Юлий предложил мне поработать на ремонте крыши здесь, неподалёку, в семье искусствоведов Ракитиных. У них ещё сын DIMA хороший художник, известный. Помню, спрашивает у Василия Ивановича, можно мне шоколадку? А ему на вид лет сорок, не меньше... попрыгивает так у шкафа на цыпочках - папу просит...

Мы договорились о работе и поехали на юг.
Старенький ситроен, предыдущей той модели, что еще Фантомас ездил, помните? Поднимается так плавно сама и опускается фантастически. Тем более, Юлию нужно было в Оранж к бывшей жене разобраться и к  однополчанам, денег занять, как потом выяснилось… ну ведь это всё - по пути – поехали!!;

А Dima такой: сидим мы у них в доме на кухне с Василием Иванычем и Еленой Николаевной, да Юлием, - втроём. Василий Иваныч не пьёт, а мы выпиваем по рюмке водки и входит Дима. Стоит, молчит, улыбается у шкафа и говорит: Папа, я хочу шоколадку.

- Возьми, Дима,- отвечает папа.
Дима ест шоколад и принимается весело попрыгивать на одном месте, поднимаясь на цыпочки, мол - Voil;!
 
- Эмиграция - это в любом случае - трагедия, - после первой же рюмки серьёзно говорит Елена Николавна... А у них квартира в Париже и дом у монастыря…даи гениально продаются работы сына, на всё хватает, но во время ремонта я заглянул переодеть штаны в маленькую комнатенку на веранде и увидел там мольберт…так вот где есть место художнику в этом доме, полном книг, ведь Василий Иваныч издаёт их сам – альбомы для своих.

- Представляете какие письма у этих сестёр в сундучках?! – как-то сказал он, прогуливаясь по монастырю после воскресного обеда, когда мы направлялись в павильон, где можно попить кофе и посмотреть, продающиеся книжки о монастырских и религиозных делах. Есть записи песнопений.

Добрались мы до Оранжа, куда Юлий выписал в своё время жену с Украины, а она его выгнала потом, как только вернулся он из Африки насовсем.

Сел я в электричку и поехал в Монпелье, где меня встретил художник Жан-Франсуа, по прозвищу Джеф. Он как-то раз от бель-сёр из Монпелье передачку нам привозил в Москву и мы сдружились - встретил и повёл к себе в дом 17-го века, на последний этаж, в большой зал с каменным полом, оборудованный всем необходимым для современной для жизни.  Очень важны деревянные антресоли с лестницей в его проекте, я там спал.

Мои родственники в это время были на гастролях. Вечером познакомились с друзьями Джефа, поехали за город на дискотеку, а на следующий день пришла Валери, местный режиссер-документалист, знакомая приятельницы Джефа из Польши.

Договорились встретиться на улице, куда я вышел, сразу же натолкнувшись на компанию у окна первого этажа, где жил эмигрант из… даже не помню откуда, но не негр, наверное, он из Марокко, коричневый такой и, похоже, электрик на пособии ;. Они выставили на подоконник пластиковую канистру с местным вином и предложили покурить травы:

- Друг Джефа? Московит?! давай – курнИ пока! – сразу понял я их язык поминая бухарский опыт.

Пока значит, то да сё – подходит стройная блондинка, лет на вид, под тридцать - в лёгком таком, совсем тонком платьишке. С другом, лохматым худым юношей с черными волосами до плеч, как она сразу объяснила мне, у них ничего нет (слегка говоря по-русски), а друг её стоит рядом такой грустный, потому, что его только что кто-то назвал голубым, прямо на улице, шепнула она по-дружески, располагая к себе сразу.

- Он не голубой, - пояснила мне обстановку Валери.

Ну, и двинули мы все в кафе, потому, что «это вино грустное», как сказала она, отпив пару раз из канистры электрика.

В кафе, её кучерявый приятель, думая, что я не пойму, сказал ей:

- А он не похож на русского.

- Да…

Потом гуляли и пили вин руж. Ей понравилась фраза из фильма «Мираж»: «Кино – это подглядывание за реальностью, когда она думает, что на неё никто не смотрит».

В следующий раз встретились уже впятером. Валери со своим, пока не печатающимся другом-писателем, приехал к ней из другого города и я со Стефаном, что тоже был у нас в Москве, вместе с Жаном-Франсуа по кличке Джеф.

Нервный писатель, ревнуя, бросал в лицо Валери орешками, а уходя, купил нам всем по бокалу вина.

В третий раз мы увиделись, когда она позвала меня ужинать с её отцом у них дома, но я отказался, оправдывая тем, что мне очень трудно весь вечер будет говорить с незнакомым человеком по-французски.

Она пригласила поехать с ней снимать в Белоруссию документальный фильм об исходе евреев и потом, когда я уже был дома, позвонила из Минска и, говоря: Мы сможем увидеться, приезжай… - звала, на самом деле, поработать на неё оператором, но я сказал, что у меня нет денег на дорогу. Она не ответила.

Через неделю тусовок на берегу Средиземного моря я вернулся вместе с Юлием на его машине в монастырь, где мы приступили к работе в доме Ракитиных. Дом они купили при помощи матушки М., настоятельницы монастыря, куда теперь ходят на службу по воскресеньям. Приводит в храм Елена Николаева и Диму. Он блаженный...

Как-то вечером смотрели у них документальный телефильм, сделанный Еленой Николаевной ещё в России. То ли в Москве, то ли в Питере – телепередача о Татлине.
 
Приехал в гости к Ракитиным скульптор седобородый, не помню имя, но русский. И сразу  отправил нас в магазин. Говорит, что доктор сказал, если не можешь не пить, пей только Бордо.

Посмотрел мой «Мираж» и твёрдо заявил:

- Здесь ты такой фильм не продашь.

Теперь вот хочет купить старый свинарник в Провемонте и переоборудовать под дом-мастерскую. Жене его - парижанке, скульптуры мужа хранить негде. Поехали смотреть объект вместе с бригадиром строителей из Португалии и французской женой скульптора. Похоже, что она зарабатывает и хочет иметь больше места для громоздких художественных произведений мужа. А самой чаще оставаться в Париже хочется – худая такая и поджарая, загорела где-то уже…

Однажды, поехали мы кататься. А надо сказать, автомобиль Юлию достался прекрасный: антИк, предыдущая модель перед той, на которой Фантомас ещё ездил.
Она куплена в монастыре за пару сотен после смерти монахини.
Выбрались подальше от монастыря, встретив возвращающегося из Жизора на своих подмосковных жигулях батюшку Евтимия.

- Видел нас, не видел, не ясно что-то...

- Да он часто вечерами катается в город.

Смотрю, а вечернее небо полосуют вдали зеленым лучом лазера, да так бойко он шастает по чернеющему небосклону, прям взыграло, видать во мне моё диск-жокейское что-то, из азиатской юности...

- Наверное, дискотека… - как-то Юлия тоже повело, явно стратегически, по-военному, и сразу я почуял -  не к добру его повело-то... ой, не к добру…

Стал он, склонившись над баранкой, напряжённо вглядываться в кромешную тьму нормандских просторов, а там лишь луч зелёный, да просторы… - для танков, гворит, союзников! Ну те, говорит, знаешь, что в Нормандии высаживались? как раз для танков просторы полей!! Для манёра удобно.

Но нашёл он всё же эти частные ворота на краю огромного поля.

Попали мы с Юлием на дискотеку в бывшем поместье, огромном, и, похоже, перестроенном уже наследниками.

В большом здании бар, танцпол и бассейн с раздевалкой и – прям рядом с водой - своя барная стойка.

Там мы с Юлием, сходу купившем на входе гранёную бутылку Смирнофф, вскоре уже плавали наперегонки, поднимая тучи брызг.

А я, надо сказать, занимался в детстве плаванием серьёзно, а он и так, сам по себе, бывалый товарищ, да и вырос у моря, а военное училище даёт хорошую физподготовку.

Приняв душ и переодевшись в раздевалке, мы вернулись в бар…

Помню, сильно попозже, Юлия заталкивал, просто упаковывал в машину белокурый охранник, чуть ли не ногой. Да что там! – просто ногой заталкивал на место и все дела. Утрамбовал.

Проснулись рано утром в машине у ворот того свинарника, ещё не переродившегося в мастерскую, но уже без хряков, если не считать нас двоих...

В монастыре целыми днями мы пахали большое поле у пруда на немецком тракторе. Обучила нас сестра Наташа-эконом, показав как двигать рычаги небольшого зелёного механизма. И всегда вокруг нас суетилась старушка, с детства живущая в монастыре. Она перенесла операцию на голову, но давала довольно толковые советы, всю жизнь проработав на монастырь.

На втором этаже основного здания, бывшего господского дома, расположена библиотека, где очень живая, интеллигентного вида старушка, оказалась редактором «Посева» на отдыхе.

- Ну, что? - говорит, вам у нас здесь, как в армии?

Взял у них книжку об истории Леснинского монастыря, основанного в России, потом перебравшегося в Польшу, потом в Париж, а в 1952-ом году, купившем бывшее поместье графа с лесом и землёй.

По воскресеньям сюда съезжаются наши эмигранты со всей Европы. Одновременно с нами, несколько дней прожила женщина-паломник с дочерью, жена физика-ядерщика из Канады.

Как-то раз она попросила Юлия сходить с ней к мэру деревни узнать, нет ли домика на продажу. Мэр предложил довольно большой участок с домом за 50 тысяч евро, женщина кинулась звонить мужу про кредит, но на следующий день появились французы и оформили на него свою сделку, видимо, до этого долго откладывали. Мы поняли так, что они давно раздумывали, а когда русская женщина уже договорилась с мужем, что они возьмут кредит – французская супружеская пара была вызвана мэром, и это быстро решило всё дело в пользу местных. Но ещё остался участок поменьше, купленный когда-то заезжим арабом и мэр, сказал, что если вы его (араба) разыщите – он здесь давно не появлялся – покупайте - совсем недорого.

А дальше жизнь в монастыре потекла размеренно.
Контрастный душ после работы.

Здоровый сон после ужина.

Однажды, принимаю душ, вернее, ещё не совсем раздевшись даже - только заперся в душе, вдруг стук в дверь:

- Батюшка, батюшка! - голос сестры Наташи. А она, надо сказать, нас постоянно опекала и даже одежду свою мы ей сдавали в прачечную, расположенную в большом сарае, бывшей каменной конюшне с мансардами. Да и сапоги мне резиновые именно она выдала, подобрав по размеру. Да и возрастом моего поколения женщина, сестра, значит, Наташа. Помню, по утрам на турнике ещё раскачивалась – я подсмотрел, спустившись покурить к пруду с утра пораньше.

Короче говоря, открываю – она стоит в облачении своём чёрном и такая чего-то разрумяненная. А расположен душ в отдельном домике на четыре номера, где жили на тот момент только я и мой болезный товарищ.

- Ой! – воскликнула наша экономка и убежала смущённая. Больше мы об этом не вспоминали.

Но как-то мы, вернее, Юлий со мной поехал в магазин, она тоже заказала бутылку вина.

В монастыре двое мужчин священников живут постоянно – оба из России. Тот, что помоложе, отец Евтимий, когда-то пел в вокально-инструментальном ансамбле и сюда приехал на Жигулях с подмосковными номерами. Он часто уезжал в город по своим делам, вечером. А отец Николай, тот постарше и с седоватой бородкой, благообразный такой. Они служили в храме. Евтимий пел.

Однажды, я нашел в домике, где жил Юлий, пластмассовую большую косулю. Домик чистенький, из двух комнат, с камином и необходимой сантехникой, но позади, у монастырской стены под огромным старым деревом с гладким стволом, где я собирал падавшие грецкие орехи, валялся всякий хлам – там и подобрал, нашёл эту игрушку и установил на берегу пруда в кустах - как бы оленя ;…

И вот, утром, батюшка Николай вышел после завтрака и сверху увидел пластиковое животное, да как воскликнет, обращаясь ко мне:

- Смотрите, смотрите, там косуля!

Неудобно получилось…

Ходили каждый день в храм по утрам, молились. Темно ещё и так тихо, тихо. Сначала мне было от ладана и свечей как-то душновато и я выходил пораньше, а потом Юлий заставил меня сходить на исповедь и причастие впервые в жизни к женевскому священнику, отцу Александру, приезжавшему исповедовать монахинь.

Елена Николаевна заплатила мне по 50 евро в день за десять дней работы по ремонту крыши их каменного одоэтажного просторного дома, вернее, за помощь в строительстве наёмником сооружения (есть фото) - типа помоста для выгребания листьев по осени застрявших в жёлобе вдоль всей черепичной крыши.

Дима слал СМСы – всему монастырю делать прививки от желтухи! Мы не обращали внимания.

Закончили работу и я поехалдомой - с комфортом, на поезде, правда с двумя пересадками в Берлине и Бресте, где суровая проводница в шинели и биркой на груди, всё запирала пустой вагон, чтобы я не нашёл в других того, кто всё же продаёт пиво по ночам. Строгая такая баба в шинели, а на бейджике фамилия - просто Лукашенко (так:-)) на груди - добрался до Москвы.
 

И обнаружил в спокойной домашней обстановке, привычно проведя перед сном ладонью по правой своей ляжке, где у меня, сколько себя помню, видимо, после взрыва ядерных отходов за полгода до моего рождения в закрытом городе, где Курчатов делал атомную бомбу -  такие маленькие шишки под кожей всегда были там, а одна была побольше, как пуговка выпуклая, выпершая наружу, чуть в стороне от вырезанной в Навои – так она просто исчезла! Разве это не Чудо?
=========

. . .


4.

АГЕНТ КЭТ

Прошло время... Смотрите - теперь я ворую кинофильм, (фактически так, ведь провожу через границу!) И в который раз?

Но тогда, - помнишь? - вырвавшись в Париж впервые, я провез не свои короткометражки через таможню по подложному письму, описав это в «Маленькой парижской авантюре…», на которую и обратил внимание издатель мой, Борис Кригер на сайте Заграница.ру!

Я издал первую книгу,  поместив рассказ "Парижская авантюра" - первым, в своей первой книге "СЛЕД ЛЮБВИ". /См. обложку на фотографии здесь, на сайте Проза.ру - стр. Саша Валера Кузнецов\.

Но теперь - этот КИНОфильм - мой! И автор Саша Кузнецов (режиссер и Автор-Пеорсонаж фильма "Мираж" (35мм  3-мин  1992 г.  студия "КВС Современник").


Катя, мой "агент Кэт", просто моя одноклассница по школе в пос. Протвино, где синхрофазотрон - знаете)

Катя станет продавать его в синематеки!
 
Катя звала к себе домой под Париж, где я не был уже шесть лет... Впервые в 90-ом в "Парижской авантюре" и потом не раз. Ну и я поехал, ведь приглашение сделал Игорь, что забрал мою одноклассницу в Подпарижье, направляясь с нашего синхрофазотрона на работу в Швейцарию (где работает, просил не говорить где)).

Кэт получила гражданство, а Мужу с большой буквы – не дали, был замечен спящим на лужайке по пути к дому с четырьмя бутылками Бордо, 0,7.

Жена моя Иннакузнецова, уже собирала мне документы на визу… - вот, смотрю: приехали в какой-то центр на Таганке и всё получили. Я только кивал уже, как бы персонажем истории кинематографа с кинокопией на антресолях пока в старом доме, построенном налетчика бабушки пленными немцами))

Итак---

---в круглом окне иллюминатора самолёта я увидел зелёный луч в ночном небе - лазерный свет с Эйфелевой башни!
 
Допив коньяк из моей фляжки, что я начал под ритмичный показ балета стюардесс с оранжевыми жилетами и матрасцами, что они надували алым ртом, оставляя там следы помады, Сашакузнецов приземлился уже окончательным персонажем.

В аэропорту, задержавшись изрядно с архивисткой из самолета, что разыскивала потерянный багаж, наконец, вышел за забор, взял телефон и... -  тут же увидел Катю, сразу же узнав через столько лет, представь, добрый читатель?!

Но её станцию электричка проехала, не остановившись, и я катил потом свой чемодан колёсами по шпалам до самого Орсея, где её муж работает лаборантом... сам-себя-селф-мейд-мэном называет, или как-то там ещё, не знаю, не говорю по-английски, ведь мы с Катей в окрестностях синхрофазотрона учили французский.

Игорь же просил никому не говорить где он работает и хоть иголки под ногти загоняйте, не скажу.

Теперь каждый вечер Игорь возвращаяетя домой с четырьмя (4шт., 0,7) бутылками вин ружа. Бордо, конечно. Красное сухое.
И так целый месяц... - 30 дней я смотрел с ним сериал про уголовников и полиментов Одессы с Машковым в главной роли.

Однажды, спутав, я ответил на вопрос Мужа: "Какую мы вчера серию смотрели" - невпопад и, гляжу, теперь я сижу, глядя на плоский экран с углового дивана, и понимаю - сквозь третью бутылку: видел я это уже… жую, забыв про керамику, эту конскую колбаску вкусную, аж зубы в кармане пиджака привез домой.

А ведь не до смеха, когда грызёшь какую-то конскую колбаску, наевшись сырами, заедаешь такой твердой и уже не помнишь про далёкую Родину, куда потом привозишь мост зубов в кармане вельветового пиджака цвета песчаного бархана)

Vin rouge прекрасен, конечно, но ведь если с утра ходить за красным сухим, не сделаешь ни-че-го, - так мне и сказал ученый лаборант, тёзка моего покойного ныне брата.

Муж Кати, проясняясь с утра, чтобы ехать одну остановку той "электричкой" на свою работу: «Занимайся делами каждый день, ведь у тебя больше может не быть такой возможности", - сказал Игорь-Муж 26 марта, в мой день рождения, подарив вискарь "Аберлор" за 16 евро, понравившийся мне намедни в магазине своим псевдокожанным серым футляром с ремешком на круглом боку.

И я, познав "электричку", плавно превратившуюся в метро, вышел на площадь перед Божьей Матерью, ставшей мне родной со времен "Парижской авантюры", когда я  ночевал напротив у реки под мостом на деревянной тогда скамье у дерева.

И в первый же день встретил на плас Сан-Мишель, родной ещё с девяностого года - девушку, попросившую у меня, пройдя мимо моего столика на веранде кафе, там неподалеку - огоньку, когда на столе-то были как раз разложены диски с обложкой моего фильма "Мираж", где я тридцатичетырёхлетним (!!) - спускаюсь "топлесс" по склону бархана в бандане, грызя при этом на ходу с приветом Никите МихАлкову - яблочко под музыку Джимми Хендрикса. (См. фильм "Мираж")
 
Одри оказалась артисткой, дублирующей немецкий сериал - погуляли, уже вечером проводил до метро, снимая "пробы" на телефон, думая, что вот я выставляю композицию кадра под красное сухое "Бордо-Медок", что она и присоветовала купить, созваниваясь, прямо с набережной Сены, опять с той скамейки напротив Нотр Дам, ставшей каменной, где я первым делом уселся на купленную с ней упаковку пластиковых фужеров на длинной ножке - с продюсером говорит и обо мне рассказывает,Ё!!) ) )

Добрался к ночи, расспрашивая в вагоне женщин, мол, где Орсей?
И дома у Кэт, Муж-Игорь уже прояснил мне, что, мол, ты, Саша, снял не фото... - - Я снял видео... (!+!)) ха-ха хаха...

Получились короткие такие видео с вращением секунды на две-три. Мэмори, скажем так:
=======>> смотри, добрый читатель:
мини-фильмы де Саша Валери
 – “C’est la vie”
http://www.dailymotion.com/user/dm_...
http://www.dailymotion.com/user/dm_...

mini-filmes de Sacha Valery a Paris :
“Je sais pas”
http://www.dailymotion.com/user/dm_...

PARIS-010.ВЕСНА
mini-film de Sacha Valery “Et c’est la vie?!”
http://www.dailymotion.com/video/xx...
= = = = = = = = = = . . .


5. "НАЁ..."

     Познакомились мы в монастыре. Женском... В Нормандии. Пока Митя Эдель лежал с надвигающейся желтухой простуженный. - Глянь, у меня белки не жОлтые? - Это от моей куртки отсевчивает, Настя получила как корреспондент детской олимпиады под руководством - патронажем мэра Москвы.

А расстались последний раз (не последний, надеюсь, даст Бог, кто бы Он ни был) ночью налётчика бабки, так и не дойдя до парка Торфянка через дорогу.
И больше не виделись. Пока.

И вот иду тут вчера с пивом и воблой по тому парку и, присев на классически изогнутую спинкой скамью, жаль только крашеную пошлой зеленой краской, того и гляди запачкаешь свою французскую куртку милитэр,Ё!) - глядь, на втором литре разливного торопится мимо капитан, что всё медалями приторговывал. Позвал его, так он мне и рассказал, что наемник может после пяти лет службы, а он отставной вояка и, видать, интересовался, может взять любую фамилию... Наё...

Так что же? - "Братко" (я долго офигевал по этому поводу) просто придумка что ли?
========== 

. . .


А раз возвращаюсь в Москву поездом с пересадкой с ZOO на Восточный вокзал в Берлине и подсел ко мне в спальном вагоне сосед попутно до Бреста, где мне опять пересаживаться - молодой парень, боксер из Минска. А вот он, кстати на обложке журнала, подаренного мне после второй бутылки того красного сухого, прикупленного мной у немок добрых напротив вокзала.
А у меня тоже есть, вскоре сказал Саша-беларус, доставая из сумки.
И подарил, достав бережно из спортивной сумки, так и оставшейся стоять на полу всю дорогу.
Спать мы, похоже, не собирались изначально.
Первый нормальный мой собеседник после месяца мытарств, чуть на второй и третий не остался, но... - по порядку. Начнём с начала, добрый читатель, не скажу - "перципиент".

Выхожу я, значит в Шарль де Голль с архивисткой из самолета, посотрев ещё в воздухе на лазерный зелёный луч, сверкнувший мне, с верхушки Эйфелевой башни на подлёте в качестве персонажа с кинокопией "Миража" с французскими субтитрами для синематеки, как обещала агент Кэт.
Тащу книжки архивистки для дочки лет пяти. Виктория эта сидела сзади меня, ну, и разговорились, пока боялась, мол, не встретит никто.
Меня-то агент Кэт через много лет сразу узнала, переживая, что не приеду, ведь пока искали потерянный багаж взволнованной архивистки, прошло время и мы с Катей, изучавшей со мной французский язык и в пионерском лагере в окрестностях синхрофазотрона СССР, успели лишь на последнюю электричку, назавтра оказавшуюся метрополитеновым поездом, в чем я и убедился, сев в Орсее, (Муж-Игорь агента просил не говорить, где он работает), вышел я, окончательным Персонажем, уже у Нотр-Дам де Пари.

Здесь когда-то я провёл четверо суток на деревянной скамье на набережной, как раз напротив собора, сразу у воды, как спускаешься по каменной лестнице с моста и  вниз по ступеням...
Ё! - вот она!! - моя скамейка стала каменной... А была-то деревянная. Ничего не поделаешь, через неделю я привел сюда Odrey.

В кафе, где подавали вьетнамцы, присев, я разложил на столике свои причиндалы, в смысле диск с обложкой моего фильма Мираж + Прохожий = "f I L M I R A G E", сигареты и зажигалку.
Попиваю кофе, поглядывая на вьетнамскую старуху в глубине зала у погашенных пока огней бара.
Девушка подошла и спросила прикурить.
И мы разговорились...
= = = = = = = = =

. . .


6. 
МИРЧУДЕС


 "МИРЧУДЕС"   
   Мирчудес начался в монастыре со звонка в строгую зону под Мурманском женщины из подмосковного Пушкино, уже восемь лет живущей в Голландии и совершающей паломничество со своим мопсом Глашей. Она позвонила на мобильный "авторитету" Роланду (не больше, но и не меньше) с тем, чтобы облегчить жизнь моему подмосковному братику, по дурости попавшему в колонию. И находится он там уже пять лет. В разговоре выяснилось, что там сидит её сын и теперь она молится о спасении его души, здесь, в женском монастыре русской зарубежной православной церкви в Нормандии.
   
   Товарищ, что проехал со мной на своём старом опеле-сарае всю Европу, в Париже приболел и мы решили пару дней пожить в монастыре, телефон и адрес которого дал ему в Москве знакомый священник в храме на Белорусской.

  Товарищ слёг. Думали - простуда.
 
  Десять дней он валялся в комфортабельной, одноместной келье, а я пахал землю с Бывалым, скажем пока так, лет тридцати парнем, поселившимся в монастыре после службы во французском иностранном легионе.

  Отремонтировал и поселился в этом же домике, что когда-то построила писательница Юлия Вознесенская, эмигрировав после отсидки в Гулаге. Она дала денег монастырю, ей выстроили небольшую, в две комнатки со всеми удобствами маленькую дачку, возле основного здания монастыря, бывшего поместья французского графа, купленного церковью в 1952 году.

   
  Легионер, повоевав с неграми в Африке, где слоновая кость, теперь  много молился, работая по хозяйству женского монастыря, под руководством сестры Наташи - немки, слегка говорящей по-русски.

  Товарищ мой, чуть оклемавшись, решил ехать домой, ведь у него кончалась виза. Но когда он уезжал, я обратил внимание на его жёлтые белки глаз. Да это, мол, отражается свет от моей куртки, - ответил он.
  "Совсем ты, Дима, съехал на освещении. Преподаёшь постоянно, повторяя одно и то же каждый день, про эту свою светотехнику и вот у тебя уже жёлтые фонари кругом".
  Это, - говорит, - от твоей куртки отражается. Я работал в ярко-желтой ветровке, полученной в награду моей дочерью Настей за работу в пресс-центре детской международной олимпиады в Москве.

  Товарищ уехал и через пару дней прислал мне SMS: "Я в Кёльне, анализы показали гепатит. Всем надо сделать прививки".

  Как!?
  Всем?.. всем монашкам, что ли… ;

  Я продолжал работать в поте лица, молясь каждое утро по часу в монастырском храме и ежедневно принимая контрастный душ по вечерам. Не прививался никак, если только ежевечерним бордо-вином в домик с табличкой "villa Julia".

  Потом, на машине легионера мы отправились на юг Франции. Он в Оранж к семье, да денег занять у сослуживца, а я в Монпелье к редактору журнала, что напечатал титры из моего фильма 1990 года "Ситуация ТАВ" о поэте Аркадии Славоросове. Напечатал он лозунги на французском, те, что идут в фильме как титры между кадрами удолбанных Гуру и Лизки, гонящими свои кайфовые «телеги» в люберецкой квартире.
(см. здесь: Film SITUATION TAV\Фильм - СИТУАЦИЯ ТАВ (13 ‘  1990  ЛЮБЕРЦЫ)
   Пробыв в Монпелье неделю, я вернулся на старенькой машине легионера в монастырь, виза моя была ещё на месяц и Юлий нашёл для нас работу.

   
   Продолжая жить в домике для паломников монастыря, я работал в деревне на ремонте крыши дома, принадлежащего семье искусствоведов, эмигрировавших из России лет двадцать назад. Поработав три недели, я вернулся домой на трёх поездах с пересадками в Берлине и Бресте.
   
   Я не заболел желтухой, не заразился от моего товарища, что полечившись в Кёльне, благополучно доехал до Москвы.

   Я привёз домой "много денег", здоровый и пьяный французским vin rouge. Это ли не Чудо!?
   
   Уже дома жена обнаружила, что на моей груди стало больше волос! – они проросли ближе к шее. Вот вам третье Чудо.
   
   Но самое большое Чудо – это исчезновение шишки на моей правой ляжке. Их там у меня, сколько себя помню, много под кожей,  но одна торчала, словно маленькая пуговка. Наверное, это последствия ядерной катастрофы в Челябинске-40, где я родился через 6 месяцев после взрыва радиоактивных отходов в 1957 году... Так вот, одну из шишек я удалил хирургическим путём, когда косил от армии за три месяца до двадцати семи лет, проживая в Урановом городе, где добывали «уранзолото» и опиум, а другая просто исчезла после обильных молитв, здорового образа жизни с большим количеством красного сухого Бордо и первой в жизни исповеди, а потом и причастия у батюшки Адриана из женевского православного храма, что приезжал исповедовать монахинь. Он пожелал мне пить поменьше и ежедневно молиться. «Это важно» - сказал он
сильно с акцентом.
   
  Вот мои чудеса, что познал я в Мирчудесе французском, в 120 километрах севернее Парижа, в деревне Провемонт, будучи сорока шести лет от роду.


И т о г о: 4 Чуда – звонок авторитету (по-моему, девушка не дозвонилась, но каково совпадение!), произрастание дополнительных волос на груди, исчезновение шишки на ляжке и полная защита от желтушного бациллоносителя.

Москва. 2005г.

7\8


  Мои стоянки. три коротких текста...

   1
"Ля БаракА". Вот так, с ударением на последнем слоге, просто-запросто говорят в Бухаре. Что это значит, я узнал много позже, лишь побывав в Бахаутдыне со съёмочной группой моего фильма Мираж, съезди в Париж и вернувшись прочтя доступную мне на то время литературу.

А так: Баха ад-дин Мухаммад бин Бурхан ад-дин Мухаммад аль-Бухари - его называют лишь в книжках - мастера суфиев Накшбанди.

Мавзолей Мастера считается среднеазиатской Меккой и до сих пор собирает верующих из мусульманских стран. Приходят просить исполнения желаний и отвращения грехов в святом месте, куда Мухаммед, бросая свой камень в Мекку, забросил большой осколок, по словам простых людей. Да и я не удержался, обошёл вокруг без обуви... Сделал у камня с арабскими буквами характерное движение ладонями, будто омывая лицо водой.

Наш водитель первый подсказал мне о существовании святого, как он выразился, места.

Прочёл же я о нём, лишь спустя несколько лет после съёмок, по совпадении воли и случайности, как писал мой покойный соавтор.

"В средние века при вступлении на Путь, у части суфийских орденов существовал обряд инициации и адепт должен был произнести байа, то есть, просто - клятву верности, и лишь тогда ему вручалась хирка, суфийское облачение. Ученик вкладывал свою руку - в руку шейха и, таким образом, происходила передача баракА – благодати", - прочёл я.


                ***
     И вот я приезжаю перед новым годом в Париж с подарком, переданным московской мамой для дочери, что встречает меня с самолёта, на недорогой машине, вместе со своим мужем Бертраном.

И мы едем в его квартирку недалеко от метро Плэзанс. Печка не работает.

Он фотограф, а маленькая студия, ему досталась от матери.

Энциклопедию костюма, подарок с Малой Бронной, да банку грибов из Селятино, что на пятидесятом километре Киевского шоссе, где большой деревянный кабак «Дубрава», кто знает), мы с ними тут же и приговариваем под русскую водку.

Катя намекнула о ночёвке и я принялся названивать знакомым. Бертран из-под книжек достал с первой полки стеллажей "минитэль", этот предшественник компьютера, но… - как обычно, то нет никого, то не получается говорить с механическими голосами автоответчиков и, в конце концов, предъявил я Бертрану свою «чековую книжку», из которой и стало ясно, что у меня есть счёт в Лионском кредите и там лежит нетронутый аванс за короткометражку с лета 90-го года. Целых шесть тыщ! старых денег, то бишь франков.

Уже под вечер, отвёл он меня на ночёвку в ближайшее кафе, где на втором этаже были комнаты с общим душем в коридоре. Я прекрасно выспался, а утром спустился вниз, взял кофе и пожаловался пожилому арабу за стойкой на проблемы в Париже pour moi.

- О! не только для тебя… - ответил он.

А когда я вышел в своих светлых - зимой - штанах, а других тогда просто не было, да в тёплой джинсовой куртке из московского секонд хэнда(см. утраченный слайд)) и оглянулся, дабы запечатлеть место бабушкиным "Зорким" - дорогу надо бы запомнить, вдруг не найду... - смотрю, а над входом в кафе большая синяя вывеска, а по ней белыми буквами: «barakа».

Ну, Барака и барака, запомнил вроде, на наш барак похоже.

Нашёл банк, выпил кофе напротив, купил дочери бельгийского зелёного зайчика (см. фото)  и благополучно вернулся, а вечером мы втроём поехали, теперь уже в cafe speciale - мексиканское кафе расписанное масляной краской с огромным анрисованным американским флагом над стойкой, где я ел широкоплечего краба и - первый раз в жизни! - пил текилу.

Тут Катя и рассказала, что познакомилась с фотографом в Современнике и - сразу - отдалась ему в костюмерной, но теперь, мол, всё.

Ты осторожно, говорит, она очень крепкая, - советовала мне потихоньку Катя про текилу.

Прохладным вечером - это всё за пять дней до нашего нового года, на машине Бертрана, где не работала печка, мы всё же весело прибыли в следующее кафе у канала.

Вошли, присели за круглый столик недалеко от сцены с камерным оркестром. Классическая музыка, а потом… Катя мне призналась, что в книжке, переданной мамой, прямо там, в корешке! - был заложен небольшой бриллиантик.

Детектив закончился за три дня до No;l - Рождества.

Получив свой аванс, я почти весь истратил на подарки, ведь в Москве тогда не было ничего в магазинах, улицы плохо освещались, да так, что проезжая с включённой камерой по проспекту Мира, в материале я видел сплошную темень и жОлтые фонари по одному на сотню метров.

И только потом, через пару лет, наверное, когда уже был готов фильм «Мираж» о поисках дочери, читая о паломничестве в Бахаутдын, вспомнил я название парижского кафе, где пару раз только переночевал. Рифма.

Я смотрю слайды, сделанные тогда, в предновогоднем Париже и, конечно же: вот он я! - на слайдовой плёнке, в светлых штанах, прямо у входа в кафе с комнатами на втором этаже - это Катя меня и щёлкнула моим старым фотоаппаратом "Зоркий". Надо мной вывеска:

                "Barakа"


                ***

Читаю о Бахаутдыне - выясняется, что баракА, вовсе не барак, конечно же, а это по-нашему просто благодать (!) от латинского gratia, пришедшая к нам из того языка через Грецию и в христианском богословии понимается, как нетварная Божественная сила.

Так Бог являет Себя человеку и даруется она для его же спасения. С помощью этой силы человек преодолевает в себе греховное начало и становится Человеком, то бишь, "достигает состояния обожения".

Также благодатью называется незаслуженная милость и благоволение Бога по отношению к людям.

Не заслуженная...

Особенно чуешь её, благодать эту, когда называешь цифры в банке, волнуясь, а тебе вдруг говорят, что на вашем счету 60 франков… "Но как!? Pourqoi? Должно же быть 6000 тысяч франков?" - тихо вопрошаешь ты.

Но мы же не знали, говорит польская эмигрантка, открывавшая летом девяностого счёт по рекомендации Паскаля, приютившего меня тогда, во времена парижской авантюры, у своего брата в районе Монмартра, на rue de la Goutte d’Or Luciere d’Art.

И вот теперь мадам достаёт из сейфа ту самую книжку, оборванный из которой листок, я намедни гордо предъявлял во время распития под солёные грибки, присланные в Подмосковье тётей Тамарой с Урала.

Из-под водки Бертран показывал журналы с цветастой фотографией мамы на обложке, а Катя вдруг говорит мне гордая за мужа, что вот, смотри! в шестидесятые годы! - мама Бертрана была моделью! - и погибла в автокатастрофе...

Прям Камю, чёрт побери, поддакнул я и тут увидел первый и последний раз, скандал во франко-русской богемной семье.

Бертран кричал:

- Ты дуррра, Катя! - всё ффукал, а она как-то виновато суетилась.

"Bo-bo", одним словом - бо-бо, буржуазная богема, как теперь говорят.

Так вот, мадам имела родственников в Бескудниково, помню, два года спустя, передавал от неё флакон, оплетённый соломкой, видать с духами, да ещё 30 долларов, встречаясь с родственницей польской дамы в метро Арбатская, прямо под старым выходом - по ступеням и наверх.


                ***
И вот молодой, в белой рубашечке и бейджиком на груди, французик за стойкой банка Лионский кредит, бодро называя меня месьё, весело отсчитывает положенное. Красивые такие, с портретами поэтов, да писателей на широких банкнотах.

Вот такая баракА случилась в Париже недалеко от метро Плэзанс.

И это - ещё одна из моих стоянок на Пути, трёхдневная, в декабре 1992-го года, перед самым  нашим Новым годом.

Улетел я на три дня раньше, не дождавшись парижского Noelя (как это пишется?)...
______________________________


2

А летом 92-го, помню, было так:

ДЕНЬ-ЛЕТО
Бухарская область, кишлак Бахаутдын.

ВОДИТЕЛЬ старого разбитого микроавтобуса, обернувшись, спрашивает нашу съёмочную группу:

- Бахаутдын были?

Алишер, наш оператор родом из Ташкента и тот не знает.

- Что это?

- Святое место, - говорит пожилой бабай за рулём мятого и пыльного рафика, уже когда мы едем вдоль глинобитной стены, потом выходим на солнцепёк, Алишер даже не берёт с собой кинокамеру – тяжёлая, думаю я. Всё равно нельзя снимать, - думает Хамидходжаев.

На входе нас просят снять обувь.  Во дворе, мощёном каменными плитами, отшлифованными до блеска задолго до нас, у квадратного каменного сооружения прислонена белая плита в тени старой чинары и на ней выбиты буквы на неизвестном мне языке. Похожи на арабские.

Служитель говорит, что если обойти вокруг этого камня, то твоё желание исполнится.

И я иду. И фильм получился:

МИРАЖ/MIRAGE (35mm,50 ‘ sous titres fr.) –
 Part 1 - Part 2 -
Алиша в своих неуместных шортах, просто вынужден идти за камерой, ведь я всегда в кадре, якобы автостопом перемещаюсь по Узбекистану и пока мне самому неизвестно зачем, ведь по сценарной заявке не было никакого персонажа, тем более автора.

Я обхожу вокруг каменного сооружения метров шесть на десять или меньше, появляюсь в кадре из-за угла, вновь останавливаюсь перед плитой с буквами на незнакомом мне языке, до меня доносится пение муллы и птиц в ветвях старой чинары, и тут я, погрузившись в древнюю атмосферу, провожу вдруг ладонями по лицу так, будто совершаю омовение, ведь я это много раз видел здесь, в Азии, в городе моего детства имени поэта Навои.

Я ведь жил здесь когда-то, а теперь возвращаюсь сюда опять и опять… «рок ли меня ведёт или подсознание безобразничает…», как написал во время монтажа, благополучно отснятого, привезенного и проявленного на студии ЦСДФ, киноматериала - написал и предложил своё стихотворение - на эти кадры прямо ложится идеально - поэт Аркадий Славоросов, автор легендарного романа "Рок-н-ролл", мой соавтор. Фильм сложился, благодаря его закадровому тексту, стихотворению "Не время пришивать заплаты мне на прожженные штаны..." и музыке черного укурка и торчка Джимми Хендрикса.



                ***

И вот уже в Москве, на студии мы смотрим материал в монтажной.

Последний этаж старого здания в Лиховом переулке, где работал революционный Дзига Вертов, пока его брат снимал для Жана Виго "Аталанту" во Франции.

Выходим из монтажной на балкон вдоль всего этажа - покурить.

Перед нами вид до холма перед Чистяками: крыши, дворы, а прямо под нами - заброшенный особняк и кучи строительного хлама, похожего на перестройку, вернувшую ЦСДФ женскому монастырю.

Монтируем дальше: приклеиваем скотчем (!) - с помощью тяжёлого металлического пресса, муллу в белом, в окружении учеников, прямо на берегу хауза со священными рыбами, что в Нурате, где теперь живёт Наиль, руководивший дискотекой и поработавший на "Мираже" ассистентом, пребывает в сумасшедшем доме (привет, Наиль)

Как нам тогда повезло, думаю: по воде идёт божественная рябь, сейчас так можно сделать лишь с помощью компьютера, а там прямо в нужный момент ветерок подул с Нуратинского перевала! Того самого, куда уходил Эмир Бухарский, а по обе стороны дороги лежат -  слева басмачи, справа – будённовско-фрунзенские воины. Здесь до сих пор пальцами дразнят местные пацаны стариков – усы проведешь под носом и здешние бабаИ злятся – многих порубили тут русские конники в ту пору).
И пение муллы над водой…

Собрав фильм по пути героя, следуя за моим автором-персонажем, перемещающимся автостопом по пустыне, от самого Уч-кудука до горного урочища Бахмал, что под Ташкентом, принимаюсь лишь теперь - за книги.

Читаю: шестая могила пророка Али. Ё!

Читаю: Бахаутдын, где мы были, в средние века принимал паломников, аж из Индии! - и они шли сюда пешком. Ё!

А Баха-ад-дин Накшбанди – основатель суфистского ордена в Бухаре...

Камень, брошенный пророком Мухаммедом в Мекку, осколком своим упал именно в то самое место, где мы снимали фильм, тоже попав туда по Случаю, "совпадению воли и случайности".

Если бы не мудрый узбек за рулём киношного рафика, никогда бы я не сподобился совершить мини-хадж, совершенно не понимая, но пребывая в Образе.

«Слезой случайной обозначу свой Путь по Лику Твоему»… - читаю за кадром ближе к финалу Гурино, соавтора моего покойного - стихотворение... музыка, титры, КОНЕЦ
= = = = = = = = =

. . .


7.

"СТРАНСТВИЕ.черновик"


Париж. Осень
Удваивая историю дороги в монастырь, можно вспомнить, что после ночи, проведенной по кафешкам, да в машине Мити Эделя, заночевавшего у фестивальной коллеги, когда я, покуривая в его автомобиле, припаркованном у трехэтажного старого дома недалеко от метро Журдан, дождался Диму, и мы, наконец, покинули Первый город, где всегда негде ночевать - выехали из Парижа на юг, с тем, чтобы расстаться с товарищем, предложившим псевдоним Эдель для титров, создаваемого нами вместе по дороге на его старом опель-сарае - фильма: «СТРАНСТВИЕ.черновик»  (сопродюсер, со-оператор и сошоффёр – Дмитрий Кабаков)
Ну, думаем - расстанемся в Лионе: мне автостопом до Монпелье к Наташе Кузнецовой, а товарищу Эделю - в Германию, но попав в тоннель под Дефансом, выехали не туда и, вынужденные шлагбаумом заплатить за авторут, оказались в направлении монастыря, телефон которого товарищу  выдал батюшка ещё в храме на Белорусской, как интеллигенту-неофиту.

Решив, что там, в женском монастыре-то (!!) - мы как раз и заночуем, принялись искать дорогу. И глубокой уже ночью, нашли.

Но нас не впустили.

Сестры сходили к матушке-настоятельнице (потом оказалась, прекрасная, гостеприимная женщина) и… порекомендовали приходить утром на службу.

Благословляет, матушка Макрина, значит.

Заночевав в холодной машине, мы так и сделали, но Дима заболел и, попросил матушку приютить нас в монастыре, где я и познакомился с Юлием, пока Митя болел. Бывалый Юлик отслужил иностранный легион в Африке (собирал что ли кости слонов по берегу? хз...) и ждал теперь документов на карт де сежур, а жил пока в домике, что разрешили построить русской писательнице-диссидентке на территории монастыря русской зарубежной православной церкви.

Договорились, что он отвезёт меня в Монпелье к belle soeur моей Наташке, что до отъезда на учебу данс-модерну, прожила у нас 5, то ли шесть лет.

У неё я планировал занять денег на обратную дорогу домой, хоть бы на автобус сотню евро.

Через четыре дня товарищ Митрий оставил мне 20 евро и укатил, поклонившись до земли: прости, мол, если можешь (привет! не парься)

Отбыл он в сторону Германии, прихватив подарок своей маме от меня: ведро грецких орехов, собранных тут же за домиком с гордой табличкой, снятой, видать, откуда-то по пьянке:

                «VILLA GULIA»

В Германии Дима проверился в медпункте и у него натурально обнаружили желтуху.

Тем временем, Юлий предложил мне поработать на ремонте крыши в семье искусствоведов Ракитиных. У них ещё сын DIMA хороший художник, известный. Продаётся ими вовсю.

Мы договорились о работе и поехали на юг на его стареньком ситроене, ведь Юлию нужно было в Оранж к бывшей жене и однополчанам, а это по пути. Недалеко от Монпелье, где ждёт меня belle seure...

А Dima такой: сидим мы у них в доме на кухне с Еленой Николаевной, да Юлием, - втроём. В.И. не пьёт и даже не присаживается, а мы выпиваем по рюмке водки и...

...входит Дима. Стоит, молчит, улыбается у шкафа и говорит:

-Папа, я хочу шоколадку.

- Возьми, Дима,- отвечает папа.

Дима ест шоколад и принимается весело попрыгивать. Voilа!

- Эмиграция - это в любом случае - трагедия, - после второй уже рюмки серьёзно говорит Елена Николавна...

Добрались мы до Оранжа, куда Юлий выписал в своё время жену с Украины, а она его прогнала потом, как только вернулся он живой с берега Атлантики, где самый большой в мире католический храм с лифтом. И царем одного из племен - дедушка моего друга-художника из Монпелье по прозвищу Джеф,Ё!
 
Сел я в электричку и поехал в Монпелье, где меня встретил художник Жан-Франсуа. Он как-то от Наташки из Монпелье передачку нам привозил в Москву и мы резко сдружились - встретил и повёл к себе в дом 17-го века, на последний этаж, в большой зал с каменным полом, оборудованный всем необходимым для современной жизни. Вот это Джеф(!)

Мои родственники в это время были на гастролях. Вечером познакомились с друзьями Джефа и поехали за город на дискотеку, а на следующий день пришла Валери, местный режиссер-документалист.

Договорились встретиться на улице, куда я вышел, сразу же натолкнувшись на компанию у окна первого этажа напротив, где жил эмигрант из… даже не помню откуда, но не негр, наверное из Марокко, коричневый такой и, похоже, электрик на пособии.

Выставили на подоконник пластиковую канистру с местным вином и сходу предложили покурить травы:

- Друг Джефа? Московит?! давай – курнИ пока! Мы ждали Джефа - он преподавал в соседнем городке и с утра укатил на велосипеде, чтобы сесть с ним в электричку.

Пока значит, то да сё – подходит стройная блондинка, лет на вид, под тридцать - в лёгком таком, совсем тонком платьишке. С другом, как она сразу объяснила мне, у них ничего нет (слегка говоря по-русски), а друг её стоит рядом такой грустный, потому, что его только, видите ли, кто-то назвал голубым, а он не голубой, пояснила мне обстановку Валери.

Ну и двинули мы все в кафе, потому, что «это вино грустное», как сказала она, отпив пару раз из канистры электрика. В кафе, её кучерявый приятель, думая, что я не пойму, сказал обо мне:

- А он не похож на русского.

Потом гуляли и дальше пили вин руж. Говорит - понравилась фраза из фильма «Мираж»: «Кино – это подглядывание за реальностью, когда она думает, что на неё никто не смотрит».

В следующий раз встретились впятером. Валери со своим, не печатающимся другом-писателем, который приехал к ней из другого города и я со Стефаном, что тоже был у нас в Москве, вместе с Жаном-Франсуа по кличке Джеф. Да ещё марокканский кинодокументалист, подаривший мне Брессона на французском, помню, всё гордился знакомством в интернете с Лозницей (привет, Сергей!)

Нервный писатель, ревнуя, бросал в лицо Валери орешками, а уходя, купил нам всем по бокалу вина.

В третий раз, когда мы увиделись, она позвала меня ужинать с её отцом у них дома, но я отказался, оправдываясь тем, что мне очень трудно весь вечер будет говорить с незнакомым человеком по-французски.

Она пригласила поехать с ней снимать в Белоруссию документальный фильм об исходе евреев и потом, когда я уже был дома, позвонила из Минска и, говоря: Мы сможем увидеться, приезжай… - звала, на самом деле, поработать на неё оператором, но я сказал, что у меня нет денег на дорогу. Она не ответила.

Через неделю тусовок на берегу Средиземного моря я вернулся вместе с Юлием на его машине в монастырь, где мы приступили к работе в доме Ракитиных. Дом они купили при помощи матушки Макрины, настоятельницы монастыря, куда теперь ходят на службу по воскресеньям. Приводит в храм Елена Николаева и Диму. Он блаженный, так сказать.

Как-то вечером смотрели у них документальный телефильм, сделанный Еленой Николаевной ещё в России. То ли в Москве, то ли в Питере – о Татлине.

Приехал в гости скульптор седобородый, не помню имя, русский дядька лет шестидесяти. И - сразу -  отправил нас в магазин. Говорит, что доктор сказал, если не можешь не пить, пей только Бордо.

Посмотрел мой «Мираж» и твёрдо заявил:

- Здесь ты такой фильм не продашь.

Хочет купить старый свинарник в Провемонте и переоборудовать под дом-мастерскую. Жене его - парижанке, скульптуры мужа хранить негде. Поехали смотреть объект вместе с бригадиром строителей из Португалии и худой, кривоногой французской женой скульптора. Похоже, что она зарабатывает и хочет иметь больше места для громоздких художественных произведений мужа. А самой, видать, чаще оставаться в Париже хочется – такая поджарая, загорела где-то уже…

Однажды, поехали мы кататься. А надо сказать, автомобиль Юлию достался прекрасный: антИк, предыдущая модель перед той, на которой Фантомас ещё ездил.
Она куплена в монастыре за пару сотен после смерти монахини.

Выбрались подальше от монастыря, встретив возвращающегося из Жизора на своих подмосковных жигулях, батюшку Евтимия.

- Видел нас, не видел, не ясно что-то...

- Да он часто вечерами катается в город.

Смотрю, а вечернее небо полосуют вдали зеленым лучом лазера, да так бойко он шастает по чернеющему небосклону, прям взыграло, видать, во мне моё диск-жокейское что-то, из юности солнечной в городе имени поэта...

Наверное, дискотека, говорю - там… - как-то Юлия тоже повело, явно стратегически, по-военному, и сразу я почуял -  не к добру его повело-то...

Стал он, склонившись над баранкой, напряжённо вглядываться в кромешную тьму нормандских степей, а там лишь луч зелёный, да просторы для танков союзников,Ё!) Ну те, говорит, знаешь, что в Нормандии высаживались? как раз для танков просторы местных полей!!

Но нашёл он всё же эти частные ворота на краю огромного поля.

И попали мы на дискотеку в бывшем поместье, огромном, и, похоже, перестроенном уже наследниками.

В большом здании бар, танцпол и бассейн с раздевалкой и – прям рядом с водой - своя барная стойка.

Там мы с Юлием, сходу купившем на входе гранёную бутылку Смирнофф, вскоре уже плавали наперегонки, поднимая тучи брызг.

А я, надо сказать, занимался в детстве плаванием серьёзно, а он и так, сам по себе, бывалый товарищ, да и жил у моря-океана, говорит

Приняв душ и переодевшись в раздевалке, мы вернулись в бар…

Помню, сильно попозже, Юлия заталкивал, просто упаковывал в машину белокурый охранник, чуть ли не ногой. Да что там! – просто ботинкой заталкивал на место и все дела. Утрамбвал.

Проснулись рано утром в машине у ворот того свинарника, ещё не переродившегося в арт-мастерскую, но уже без хряков, если не считать нас двоих...

В монастыре целыми днями мы пахали большое поле у пруда на немецком тракторе. Обучила нас сестра Наташа-эконом, показав как двигать рычаги небольшого зелёного механизма. "Я и трактор!", - как эротически придыхает Машалариса в фильме Алейникова "Трактора".

И всегда вокруг нас суетилась старушка, с детства живущая в монастыре. Она перенесла операцию на голову, но давала довольно толковые советы, всю жизнь проработав в приютившей её обители.

На втором этаже основного здания, бывшего господского дома французского графа, расположена библиотека, где очень живая, интеллигентного вида старушка, оказалась редактором «Посева» на отдыхе.

- Ну, что? - говорит, вам у нас здесь, как в армии?

Взял у них книжку об истории монастыря, основанного в России, потом перебравшегося в Польшу, потом в Париж, а в 1952-ом году купившем бывшее поместье графа с лесом и землёй.

По воскресеньям сюда съезжаются наши эмигранты со всей Европы. Даже одновременно с нами, несколько дней прожила женщина-паломник с дочерью, жена физика-ядерщика из Канады.

Как-то раз она попросила Юлия сходить с ней к мэру деревни узнать, нет ли домика какого на продажу. Мэр предложил довольно большой участок с домом за 50 тысяч евро, женщина кинулась звонить мужу про кредит, но на следующий день появились французы и оформили на него свою сделку, что, видимо, до этого долго откладывали. Мы поняли так, что они давно раздумывали, а когда русская женщина уже договорилась с мужем, что они возьмут кредит – французская супружеская пара была вызвана мэром и это быстро решило всё дело в пользу местных. Но ещё остался участок поменьше, купленный когда-то заезжим арабом и мэр, сказал, что если вы его (араба) разыщете – он здесь давно не появлялся – покупайте - совсем недорого.

А дальше жизнь в монастыре потекла размеренно.

Контрастный душ после работы.

Здоровый сон после ужина.

Помню, однажды, принимаю душ, вернее, ещё стою не совсем раздевшись даже - только заперся в душе, вдруг стук в дверь:

- Батюшка, батюшка! - голос сестры Наташи. А она, надо сказать, нас постоянно опекала и даже одежду свою мы ей сдавали в прачечную, расположенную в большом сарае, бывшей каменной конюшне с мансардами, в одной из которых я потом жил, работая до конца визы.

Да и сапоги мне резиновые именно она выдала, подобрав по размеру. Да и возрастом моего поколения женщина, сестра, значит, Наташа. Помню, по утрам на турнике ещё раскачивалась – я подсмотрел, спустившись тайно покурить к пруду с утра пораньше.

Короче говоря, открываю – она стоит в облачении своём чёрном и такая чего-то разрумяненная. А расположен душ в отдельном домике на четыре номера, где жили на тот момент только я и мой болезный товарищ.

- Ой! – воскликнула наша экономка и убежала смущённая. Больше мы об этом не вспоминали.

Но как-то мы, вернее, Юлий со мной поехал в магазин и она заказала и себе бутылочку винца.

В монастыре двое мужчин священников живут постоянно – оба из России. Тот, что помоложе, отец Евтимий, когда-то пел в вокально-инструментальном ансамбле и сюда приехал на Жигулях с подмосковными номерами. Он часто уезжал в город по своим делам, вечером. А отец Николай, тот постарше и с седоватой бородкой, благообразный такой. Они служили в храме. Евтимий пел.

Я нашел в домике, среди хлама - пластмассовую большую косулю. Рыжую.

Домик чистенький, из двух комнат, с камином и необходимой сантехникой, но во дворике позади, у монастырской стены под огромным старым деревом с гладким стволом, где я собирал падавшие грецкие орехи, валялся всякий хлам.

Пока Юлий делал в домике ремонт провалившихся полов, нашёл эту игрушку и установил на берегу пруда в кустах... Ну, как бы олень типа. Безрогий.

И вот, как-то раз утром, батюшка Николай вышел после завтрака и сверху увидел  животное, да как воскликнет, обращаясь ко мне:

- Смотрите, смотрите, там косуля!

Неудобно получилось…

Ходили каждый день в храм по утрам, молились. Темно ещё и так тихо, тихо. Сначала мне было от ладана и свечей как-то душновато, а потом Юлий заставил меня сходить на исповедь и причастие - впервые в жизни - к женевскому священнику, отцу Александру, приезжавшему исповедовать монахинь.

Елена Николаевна заплатила мне по 50 евро в день за десять дней работы по ремонту крыши их каменного одноэтажного просторного дома, вернее, за помощь в строительстве наёмником сооружения (есть фото) - типа помоста для выгребания листьев по осени застрявших в жёлобе вдоль всей черепичной крыши – voila!

И я - с комфортом, на поезде, правда с двумя пересадкам в Берлине и Бресте, добрался до Москвы. Преодолев ночное препятствие в лице женщицы-проводника в шинели до пят в совершенно пустом вагоне куда я ввалился на ночной пересадке в Бресте. Пива, говорю! От самого Парижа пили вин руж с боксером, каким-то чемпионом, вот журнал тут где-то с обложкой этого типа лежал. Так она запирает вагон с двух сторон. Спать, говорить, надо. А на груди бейджик и фамилия: Лукашенко (!!) Еле уговорил.
= = = = = = = = = 

ЭПИЛОГ
как возвращение в ДР-010 - avec Ailza на площади у Сеныны ys d yчале бульвара Сан Мишель в ожидании Odray и встреча с Катей Голубевой в кафе слева от центра Помпиду, если как идешь от метро лицом к площади, где в 90-ом изрыгали, помню, огонь циркачи бродячие и запах травы над камнями под ногами раскаленных солнцем лета


"Однажды, в день моего рождения - в Париже..."


        ОДНАЖДЫ, в день моего рождения, зашёл я в Париже на плас Сан Мишель в Дом Культуры - сразу за фонтаном налево.
И как же мне повезло! – за стойкой, рядом с красивой негритянкой, сидела на рецепшене сама Ортега, рядом с энергичной и этим похожей на меня - чернокожей девицей в форменной рубашке… я её уже любил – ведь девушка почти.

А рядом, по виду - латиноамериканка средних лет. Красивая. Она Ортегой и оказалась.

А пока стоял на площади, раздумывая – между столиками кафе и фонтаном – подошёл немолодой француз стрельнуть сигарету – я ему выдал, мы перекинулись парой фраз на местном диалекте, мол, вот, говорит, не успел купить с утра, а я по-свойски отвечаю: На той стороне улицы есть "Tabac".

Представь! – как только он отошёл – настроение изменилось, я почувствовал себя своим и тут же ломанулся – а там два шага - в стеклянные двери maison de la culture de Paris.

Пока я быстро переставлял местами, знакомые с детства слова на языке парижан и жителей заморских колоний, да ещё от волнения так громко и, видать, аж с наездом – негритянка c рецепшена в форменной рубашке, опасливо попросила: Тише-тише! ДусмАн, дусмАн, говорит.

А когда уже поднимались мы с Ортегой на второй этаж, продолжал я гнать прямо в спину, переставлявшей передо мной стройные ноги по крутым ступеням девушке. Я вовсю старался быть понятным не только себе и уже почти договорился о показе своего фильма «МИРАЖ» с кинопленки, да еще с французскими субтитрами, аж в шестом аррондисмане, недалеко от центра Первого города и, как оказалось, рядом с Эколь милитэр, но вот только лишь 8-го апреля…

И наволновался же я, ожидая потом показа... всё думал о проклятых урановых отвалах в кадрах, снятых в Учкудуке… может быть, думаю, это секрет сов?!

И уже в кабинете всё записал, позвонил «агенту Кэт» (да просто однокласснице, что замужем там) - с просьбой перенести мой вылет на один день…
Катерина, говорю, представь - это же бесплатно совсем.

И!
Наконец!!
Дождался, думая, что раз не покупает синематека кинокопию (в следующий раз просто подарю!), так хоть людям покажу из Аркейон-фильм, которых не видел много лет, но…

В Париже, как вы заметили – особенно вчера - так быстро всё меняется…
Пришлось продюсерам напоминать, как они в девяностом покупали фильм - короткий, правда, зато Ваня Охлобыстин в главной первой его роли и оператор Макс Осадчий, что с кинофедей снял потом два или даже три фильма (уже-теперь). Да ещё эта МонИк, жена тбилисского Володи из кафе Marfouchka, что тоже тут было в то время неподалёку от плас Сан Мишель.

А ведь именно он, этот Володя, налив мне рюмку, сказал в напутствие: "Миллионером станешь, не забудь", - и написал телефон своей МонИк, жены-парижанки.

А она теперь и не помнит, кто был её мужем в то время. Или это такое кокетство парижанки? Нашей балерине бывшей это очень понравилось, после первого фужера вина сразу после просмотра.

 – А… - вспоминая, тянет МонИк, Во-ло-дья…

Поменяли билет на 9-е и я пригласил  всех,  кого знал аж с 90-го года, когда прибыл, помнится, с чемоданом курсовых короткометражек  первый раз за границу, с остановкой а три дня в Берлине и поездкой с Мушниковым на его ржавом фольксвагене в бывшую ГДР на день объединения марки. Дальше тем же поездом по тому же билету и сразу - Первый город! (см. мою «Парижскую авантюру» здесь же)

Ортега и сделала эту афишку. Вот, что здесь размещена – с лейблом мэрии Парижа.

Merci  bien, Ortega (+!) et вisous-toi...
bientot!
Sacha)))


© Copyright: Саша Валера Кузнецов
    
kuznecovsasha@mail.ru