Очередь спала.
Самое удивительное в платной клинике. Именно спала в ожидании. А от обычной то и разделение небольшое – всего пятьсот рублей.
Пятьсот рублей. Вроде немного, но они словно глухой стеной оградили бабушек, дедушек и других, помоложе, от шума и суеты кажущейся бесплатной медицины.
Пятьсот рублей, позволяющих подремать, подумать с закрытыми глазами – отстраниться от всего мирского и сосредоточится на своем внутреннем. Сконцентрироваться на своей, никому неведомой болячке.
За пятьсот рублей можно.
В длинном холодном кафеле коридора с подпирающими чистые стены синими пластмассовыми гладкими и округлыми стульями, человек десять. Сидели между входной дверью. Под графиком приема врачей всех мастей и квалификации. Зажатые между большим мусорным ведром набитым синими пожмакаными, испачканными, чистыми, дырявыми и целыми бахилами - полиэтиленовыми чехлами для ног, служащими сохранением принесенных на обуви разных ненужных больнице элементов улицы. И сдерживаемыми с другой, аппаратом по продаже этих самых бахил. Остальные, в ожидании приема, раскинулись по всему периметру, заняв позиции у входа в кабинеты с долгожданными и ожидаемыми врачами. Они уже пробились и потому зорко следили, чтобы какой залетный не проскочил мимо очереди, мимо назначенного времени. Спокойно и тихо. Бдя. По привычке.
А сидящие у входа, в очереди, спали.
Ну как спали?! Молча. И с закрытыми глазами. Уткнувшись затылками в стены. Тепло и тихо. Если бы не регистратура напротив, то было бы еще лучше. Зудят, говорят, стучат. И не скажешь ничего – королевны.
А так... Тихо…
Дверь открылась как всегда – неожиданно. И сопровождаемый холодным воздухом улицы, стуком закрывшейся двери, всплеском на мгновение открывшихся глаз, влетел молодой и здоровый, но взрослый и умудренный. Прочитал об указующих со всех сторон напоминаниях облачится в бахилы, о благодарности по облачению в них ног. Пробежал глазами по дремлющим и остановился взглядом в аппарат по продаже этих самых бахил. Освободил руки, в боковые карманы расстёгнутой куртки, от банки с черными оливками и двух жестянок рижских шпрот. Подошел к аппарату. Десяти рублей не нашлось. Или пожалелось. Вернулся ко входу и из мусорного ведра достал две дутых полоски бахил. Перед дремлющими посетителями облачил в них ноги и устремился вдаль коридора. Мимо кабинетов врачей и охраняющих их двери, бдящих время и больных.
Скорость была выбрана максимально допустимой для этого спокойствия. Достаточно быстрой, чтобы не обращать внимания на потерянный бахил правой ноги. Ни времени, ни желания. Где-то впереди была одна известная ему цель, а потерянный кусок синего целлофана лишь на доли секунды притормозил его бег. На очень маленькие доли. Брошенный взгляд на одиноко остающийся глубоко сзади, среди холода напольной серой плитки, бахил, синим кораблём, уткнувшимся в подводную скалу среди необъятного безмолвия океана. Почти незаметный взмах ладони:
- А! И пусть!
А окрик тетки в белом халате, отличной от врачей лишь наличием не стетоскопа на шее, а тряпкой и ведром в руках, лишь подстегнул и ускорил движение. И эти странные слова:
- Мужчина! Мужчина! Бахил! – они не подействовали. Не смогла преградить путь-дорогу шлагбаумом железнодорожным – не свисти, не трезвонь, не мигай. Смирись.
А впереди, почти наперерез – сердобольная, в белом халате, с бирочкой на поражающей размерами грудью, остальными серьезными и уверенными частями, папками с бумагами уткнувшимся младенцем в халат:
- Папа! Дедушка! Родитель! Там Вас зовут! Слышите?!
Да ты сначала определись, кого из этих трех ты решила остановить, а потом стреляй! Вперед и только вперед! Оставляя за собой уверенные, но затухающие следы от правого ботинка. Ну он же правый!
Звуки регулировщиков и стопарей все тише. Это же не бесплатная больница, где можно гаркнуть так, чтобы рамы оконные выгнулись, все двери в кабинеты заклинило и штукатуркой осыпался потолок. Культур-мультур. Вакуум и безмолвие дремлющих.
А у двери заслон. А по следу никто не рыщет, не выслеживает. Можно перевести дыхание, тихонечко плечом отодвинуть почти дождавшихся своей очереди, произнести пароль всех времен и народов, действующий на очередь как удав на кролика:
- Я на секунду!
Главное по-честному. Не утверждать, что только спросить или подпись поставить - на секундочку! И точка! А! Еще лицо должно быть. Сосредоточенное и серьезное. Иначе кем бы ни был – не пустят. Стоит написать на лице хоть эхо сомнения – всё! В лучшем случае зайдешь на плечах, входящих по талону и времени. С неизвестным результатом. Как на войне.
Робкий, еле слышный, но различимый за паровозным дыханием, стук в дверь:
- Можно!?
И без ответа, без остановки, в щелочку двери, в кабинет. Шасть!
Кабинет, как кабинет. Белый и стерильный. Какие-то приборы, инструменты, и все белое. От потолка до пола. Даже непонятно, а почему елочка, маленькая, приютившаяся в уголке, на тумбочке, зеленая. Именно зеленая, а не белая? И игрушки. Ладно что блестят белым, а красные и желтые шары-шарики? Пугает и манит праздником.
Из смежного кабинета появляется стакан темно-золотого чая в старом советском подстаканнике тянущей за собой человека в белом халате и умных очках, чтобы показать ему наглеца, нарушившего этот ледяной и белый покой.
Сжатые губы. Пронзительный и оценивающий взгляд, сдерживаемый очками. Доктор.
- А! Пришли!
Из цепких лап елочки выдирается черный пакет.
- Вот. Варенье. Грушевое. Если оно вернет Вам мгновения детства, я буду счастлива.
- Огромное спасибо! Разрешите елочку задобрить!?
Одобрительный кивок головы и содержимое карманов посетителя скромно поглощается изумрудной, но одинокой красавицей.
Почти дрожа, прижатым к груди пакетом и перестуком находящихся в нем банок, с кусочками кубиков груш в янтарном густом сиропе, закрывается дверь в кабинет.
В замершем коридоре вспыхнуло уже почти совсем забытое советское: шипение газировки с грушевым сиропом за три копейки из автомата, остроконечные горы мороженого в вазочке, с вершинами, залитыми тем же самым, исчезнувшим сегодня, сиропом из груш в далеком детстве.
Не торопясь к выходу. По затертой тряпкой цепочки следа ноги. Мимо молчащей девушки со шваброй, мимо тихо суетящейся регистратуры, дремлющего автомата по продаже бахил, спящих и ждущих. К мусорному ведру.
Остановился. Нагнулся, чтобы снять бахил. И словно только увидев. Изумившись. Почти про себя. Тихо и театрально:
- О! А где второй?!
И дрема, словно внезапно включенный прожектор, взорвавший темноту ночи, словно по команде. Згинула.
Мирно спящая и безучастная очередь оторвалась затылками, повернулась к нему озаренными изнутри и обрамленными ореолами снаружи, лицами.
В один голос, без репетиций:
- А Вы его потеряли!