Царь-гора
Родился Юрка болезненным. Три месяца после появления на свет у него болел живот, он кричал, изматывая по ночам мать и отца. Его показали медицинскому профессору, который назначил лечение. Детские хвори потянулись вереницей. Самое первое осознанное и сохранённое в памяти вспоминание Юрки была болезнь. Впрочем, он не давал себе отчёт, что болеет, ибо другого состояния не знал и не помнил. Это была его жизнь, о другой он и не подозревал.
Уж какой день Юрка температурит в своей деревянной кроватке. Она ему кажется громадной, потому что сам невелик. В комнатке он один. Мать занята в соседней комнате. Юрка слышит, как за стеной стучит швейная машинка, и закрывает глаза, чтобы не видеть их, но знает, что стоит только матери выйти из комнаты, как появляются они. Выползают невесть откуда, маленькие уродцы, и, цепляясь ужасными лапами за деревянные балясины кроватки, кривляясь, ухмыляясь, показывая языки и скалясь крысиными зубами, пялятся Юрке в лицо и чего-то выжидают. Юрка проводит глазами вокруг себя. Они со всех сторон. Некоторые самые наглые даже проникают за оградку кроватки, и Юрка ясно различает их маленькие красные глазки с чёрными точками посередине. Юрка не знает, что им от него нужно, но ему страшно. Ему вновь хочется закрыть глаза, чтобы не видеть эту мерзость, но Юрка знает, что, как бы ни было страшно, надо открыть глаза. Они боятся его взгляда, наиболее дерзких он останавливает глазами, и они нехотя, как бы огрызаясь, убираются за ограду кроватки. Но иногда они перестают бояться его взгляда, и у Юрки остаётся последнее средство – рёв, чтобы пришла мать. Уродцы сразу притихают, но не убегают, ждут – придёт или нет. Их ужасные морды с выжиданием торчат из всех углов. Тогда Юрка добавляет громкость. Не успевает открыться дверь в комнату, как они мгновенно исчезают, чтобы появиться вновь, когда мать, успокоив сына, тихонько уйдёт заниматься домашними делами.
Наступила весна. Юрка немного очухался, но полностью не оклемался. Гораздо реже, но всё-таки его ещё посещают уродцы. Он слабый, ест плохо. Иногда приходит доктор, приставляет трубку к груди, мнёт Юркин живот и, тяжело вздохнув, неодобрительно покачивает головой. Мать с тревогой смотрит на доктора, пытаясь угадать его мысли. Он же долго пишет что-то на бумажке, искоса поглядывая на Юрку. Затем собирает свой саквояж и уходит. В коридоре он что-то бубнит матери и скрипит выходной дверью. А Юрка продолжает хандрить. Не было в нём жизненной энергии и интереса к окружающей жизни. Да и что это за жизнь с уродцами!
Но вот, наконец, и долгожданный май. Долгая южноуральская зима всё-таки сдалась. Снег повсеместно сошёл, просохли дорожки и тропинки. Нежная травка покрыла землю, с каждым днём становясь всё гуще и сочнее. Деревья и кустарники выпустили игрушечные липкие листочки. И вот как-то в тёплый солнечный майский день мать, отложив домашние дела, вышла с сынком на прогулку. Разве усидишь дома в такой денёк! Юрку усадили в деревянную самодельную коляску на маленьких деревянных колёсиках – чудо местных рукоделов. Юркина мама, вся в семейных хлопотах, давно уже не была на реке. А сегодня словно какая-то неведомая сила потянула её туда. Потихоньку они вышли на высокий берег широкой после весеннего половодья реки. Мама взяла сына на руки.
При виде открывшейся панорамы сердечко Юркино захолонуло от восторга. Настолько неожиданно прекрасной была картина, представшая его взору. Внизу окаймлённая жёлтыми песчаными берегами широченным голубым, искрящимся в солнечных лучах полотнищем простиралась река. Первый раз в жизни он увидел такое обширное водное пространство.
– Это, сынок, река Белая, – сказала мама.
– Река! – с придыхом от восхищения вторил матери Юрка. Даже если бы на этой живой картине красовалась бы только одна река, Юрке уже хватило бы впечатлений по горло. Но река была только частью великолепного мира, предстоящего перед жадным Юркиным взором . За рекой золото песчаного берега превращалось в нежный изумруд прибрежной майской поросли, плавно переходящий в густую зелень леса. Лес взбирался вверх по горе, возвышающейся над этим великолепием. Но укрыть гору целиком не осмелился, и макушка горы белесыми проплешинами упиралась в лазоревый полог неба. Царь-гора! ( Шах-тау –прим. автора)
Юрка смотрел на вершину горы, и вдруг ему показалось, что кто-то большой и сильный там, в вышине, смотрит на него, и от этого взгляда в душонке Юркиной рождается радость, которая живительным бальзамом разливается по его телу, рукам и ногам. – Юрка вдруг понял, что в этом прекрасном мире нет места маленьким уродцам, ибо пуще всего боятся они того, кто стоит на вершине горы и смотрит в измученное уродцами Юркино сердечко, и слышит Юрка его голос: «Не бойся теперь никого, а жить стоит ради вот этой красоты»
– Дядя, – произнёс Юрка, протягивая ручонку к горе.
– Где дядя? – испуганно оглянулась по сторонам мать.
– Там дядя! Большой и смешной.
Юрка до пяти лет путал слова красивый и смешной.
– Нет там никакого дяди. . .
– Есть, есть, он там и смотрит на меня.
– Не бойся, это тебе показалось.
– А я и не боюсь, он хороший и совсем не страшный.
* * *
– Куда это вы запропастились, друзья? – на верхней ступеньке высокого крыльца расположилась пожилая женщина в тёмном, по-староверски заколотом под подбородком платке, Юркина бабушка, Матрёна.
– Я уж беспокоиться начала, – с облегчением добавила гостья.
– У Белой гостили. Шиханом любовались. Уж забыла, когда на реке была…
– С детьми так, про себя не вспомнишь…
– Ну что, внучек, как тебе наш Шихан? Понравился? – засюсюкала над Юркой бабушка, пока дочка отпирала дверь.
– Там дядя ручкой махал мне…
Матрёна повернулась к дочери: – Какой там ещё дядя?
– Никакого дяди и тёти там не было. Это выдумки его. Да, Юрик? Я сама вначале испугалась, начала озираться по сторонам – место то пустынное. Пойдём, мама, супчиком попотчую, небось, с утра крошки во рту не было..
– Погоди-ка, Маша, погоди, и где он его узрел, дядьку этого?
– Тянул ручку на Шихан.
– Но не мог же он просто так выдумать, ни с того ни с сего, – заволновалась Матрёна.
– Мама, ну посуди сама – как можно разглядеть человека с такой дали-то, да ещё на высокой горе. Выдумки, а может, что показалось. Ведь ребёнок же… Заходи, мама, заходи и коляску захвати.
Матрёна подняла коляску на крыльцо, но заходить не стала.
– Спешу я, доча, уж прости ради бога. И так засиделась на приступках, вас ожидаючи. Побегу. Следующий раз. До свидания.
Со словами «касатик мой сладенький» с чувством чмокнула Юркину белую макушку, подхватила сумку с крыльца и заспешила со двора.
Юркина мама с недоумением смотрела вслед, пока та, почувствовав взгляд дочери, не повернулась и не помахала рукой.
На следующий день ближе к полудню Матрёна заявилась вновь. На сей раз она не торопилась. Поцеловав внука, лежащего в кроватке, она прошла на кухню и принялась помогать дочке стряпать щи к обеду.
– Ты знаешь, Маруся, я надысь к старцу Сергию забрела ненароком. О тебе батюшка спрашивал, а внучка, золотца моего, даже по имени припомнил.
– Что это, мамка, тебя сподвигло к попам ходить. Не ходила, не ходила и на тебе…
– Да какой он поп, постыдись, Мария, ведь ты же не еретичка какая. Я хоть не хожу на молебны к отцу Сергию, но помню, кто я. Вот и внука нарекли в нашу веру. И ты не забывай!
* * *
Старец Сергий, невысокий сухой старик с окладистой бородой, крупным прямым носом и большими ушами, проглядывающими сквозь староверский горшок седых волос. Он негласный старшина – наставник общины старообрядцев-беспоповцев, книжник и хранитель церковного имущества общины. Ему далеко за семьдесят, живёт он одиноко на отшибе в старой почерневшей бревенчатой избе, служившей одновременно и молельней общины. После революции община фактически распалась, вернее, физически она существовала, но уже никто, за исключением нескольких стариков и старух, не приходил на молебны. Одни побаивались новых властей, другие просто отошли от веры, которой почти триста лет их предки были верны, несмотря на жестокие гонения. Говорили, что у Сергия был сын, который в гражданскую ушёл с красными в Сибирь на Колчака и пропал бесследно. Сергия никто не избирал старшиной общины. Отец его да – был настоящим избранным старшиной, но после смерти, которая пришлась как раз на окончание гражданской, занять этот почётный пост желающих не нашлось. Потому Сергий стал старшиной по наследству, хотя никакого желания у него на этот счёт не было. Но ведь старинные книги «чистой» дониконовской печати, с которыми вырос и которые он очень любил, не выбросишь на помойку.
С возрастом он читал их всё больше и больше, и с годами прослыл местным мудрецом. Правда, занимался он ещё небольшим огородом, уходящим от дома вниз к кочкарнику. На что жил? Да много ли ему надо? Была у него ещё одна статья дохода. Крестил он детей, да и усопших отпевал на погосте. Люди хоть на молебны не ходили, но считали себя староверами и детей крестили почти все. В таинствах он был дотошным, за что его уважали и соответственно благодарили. Вот и Юрку Матрёна отнесла как-то к Сергию, и стал внук её, сам не ведая того, настоящим уральским кержаком.
– А, Матрёна Ефимовна! Милости просим! Давненько не захаживала, без бога чай сладко живётся…
– Какой там! Всё некогда, батюшко, кручусь, в гору глянуть времени не хватает. Ведь у меня ещё младшенький Василий на руках, считай, да и дочку с внучком не забываю.
– Эх, суета сует! Да не одна ты такая, мало кто приходит, и то лишь крестить да отпевать. Мурашами живут, мурашами помрут грешные вместе с серпом и молотом своим вместо креста животворящего. Бог великодушен, простит чай, молюсь ведь присно за вас грешных. Если не я , то кто? Как твой внук, здоров ли? Рабом божьим Юрием, помнится, нарекли.
– Да хворает, батюшко, хиловат. Врач часто навещает.
– Эт сколько ему сейчас?
– Да два, дай бог, исполнится в августе. Время утекает водицей из дырявого ведра…
– Ничего перерастёт, окрепнет…
– Вот, батюшко, я и пришла о нём слово твоё услышать. Намедни гуляла с ним дочка моя Мария, да вышли на высокий берег Белой, как раз напротив Шихана. Знаешь, где вагонетки по воздуху через реку снуют.
– Как не знать? Место там сильное, смотришь – душа сама у бога жить просится.
– Так вот, Юрик наш на Шихан мамке ручкой показывает, мол, дядя там большой на него смотрит и говорит что-то. Дочка испугалась, место там безлюдное, глядь по сторонам – никого. А он ручку тянет, мол, гляди, гляди, мамка. А мамка ничего-то и не видит. Пришли домой, он мне всё рассказывает, а говорит-то ещё неважно. Я давай дочку расспрашивать, что за дядька. Она отмахнулась, мол, всё показалось ему. А я думаю, что неспроста всё это, надо старца Сергия поспытать… Что скажешь, батюшко, на сие?
Сергий, не проронив ни слова, встал, по-стариковски покряхтывая, снял с дощатой стены нагрудное бронзовое восьмиконечное распятие на толстом шёлковом шнурке, висевшее рядом с лестовкой. Надев крест на шею, направился в передний угол, завешанный почерневшими от времени образами и уставленный по бокам полками, на которых толстыми плитами в кожаных, истёртых до дерева, переплётах покоились старинные книги. Иконы были столь стары, что лики святых не распознать. Но Матрёна с детства знала эти образа. Сверху из квадрата позеленевшего медного оклада солнечными овалами проглядывали лики двухсотлетнего Деисуса. Пониже располагались образа без окладов – Николай Угодник, Пророк Илия и другие, она уж забыла какие. Прав был наставник, давненько она не посещала молельню.
Старец постелил на полу подручник - стёганый коврик, сшитый из разноцветных лоскутов, встал на колени и, упёршись лбом в подручник, начал нашептывать что-то непонятное. Если бы он даже молился громко, всё одно Матрёна мало бы что поняла из его молитвы на старославянском языке.
Закончив молиться, наставник наконец-то ответил Матрёне:
– Что сказать тебе, Матрёна, на сие, может, и показалось твоему внуку что…. Но думаю, что после этого раб божий Юрий или в гору на Царь-гору пойдёт к Отцу нашему, или в гору по жизни долго взбираться будет и высот больших достигнет. Вот такова думка моя. И то, и другое хорошо, раз ему Сам явился. А я уж помолился за чадо твоё, хоть по младости и невинна душа его.
* * *
Не стала Матрёна рассказывать дочке о том, что ей Сергий про внука напророчил – чему быть того не миновать, но надеялась крепко на то, что недаром старец отбивал земные поклоны и шептал непонятные слова пред ликами святых.
С того дня Юрка пошёл на поправку, у него появился аппетит, выходил гулять вначале в палисад, а к середине лета в общий двор, где у него появились друзья. «Юрик, Юрик! – звала его мама с высокого крыльца дома. – Кушать, быстро! Папа пришёл на обед". Юрка сломя голову летел к крыльцу. Как подменили! - счастливая любовалась сыном Мария.
Прошло много, много лет Юрка стал взрослым, но часто вспоминал высокий берег, реку и гору, залитые солнечным светом, и того, кто избавил его от уродцев.