Однажды услышал бич Горюха, он же бывший профессор Игорь Святославович, несущиеся вдоль морянской набережной возмущённые дамские крики и удивился. Дело в том, что для населения нашего городка такое поведение не характерно, а тем более, в общественных местах. У нас всё больше живут люди спокойные и основательные. И в прежние времена местные жители отличались неспешностью и отменными мастеровыми качествами. А сто лет назад, после революции, когда народ побежал от войны и голода, разумнее всех поступили те люди, которые перебрались не в Париж, Крым или Константинополь, а в тихий и сытый Морянск, расположенный в дальнем южном углу Российской Империи. И много питерцев мирно доживали свой век в нашем городе. Дворяне, доктора, инженеры, - учёные и воспитанные люди. Ну, не были в нашем городе в моде истошные крики. Добавим – без особых причин. Вот эти-то причины и двинулся выяснять наш знакомый.
Посреди набережной в окружении любопытных тётушек митинговала высокая дебелая старуха, подпиравшая необъятные бока крепкими руками, в которой Горюха узнал свою знакомую косянку бабу Гомаху. Вкратце суть её заявления состояла в том, что бедную хворую бабушку в «полуклинике» не принял клятый окулист! Старушка возжелала проверить свои очи, а ота клята «дивка» взяла, да и уволилась!
- Ты дывысь, прохвэссор, - обратилась она к не успевшему вовремя улизнуть Горюхе, - сбигла, пойихала з миста. Найшла дэсь тэплэ кубэльце, де багато плотють!
- Она не уволилась, тётушка Гомаха. Это её уволили. Она ведь не виновата, что ставку сократили, - попытался он урезонить разбушевавшуюся не на шутку старуху. Сделал он это из гуманных соображений: не дай бог, станет бабушке плохо, а её и лечить некому…
Ой, как же разбушевалась пуще прежнего старушка! Да зачем бы её уволили, да кто бы это сделал!
- Успокойся, Гомася, - примирительно сказала одна из тётушек, - у меня невестка в поликлинике работает, так она слышала, как бухгалтер и экономист уговаривали главврача сократить ставку окулиста и невропатолога. Доказывали с пеной у рта и столбиками цифр на листе бумаги, что невыгодно держать таких специалистов.
- Как же так, - не выдержал Горюха, - ведь окулист разработала очень перспективную методику, с помощью которой можно по состоянию глазного дна диагносцировать, а потом и предотвращать развитие инсульта, а невропатолог изобрёл особый способ стимулирования нервных клеток у постинсультных больных, после применения которого пострадавшая конечность начинала работать не хуже, чем до болезни.
- Так невестка слышала, что главбух и главный экономист доказывали главврачу, что эти доктора принимают со своими методиками по два человека за день, а им надо, чтобы было двадцать.
- И что теперь? – спросили любопытные старушки.
- Теперь ставки окулиста и невропатолога получают главбух и главный экономист.
- Ля тебе, не може буты! – снова завопила баба Гомаха.
- Может, - печально подтвердил Горюха. Не в первый и не в последний раз произошло такое. Не первый и не последний врач пал жертвой современной медицинской бюрократии. Ну, не выгодно бюрократам от медицины держать на работе хороших врачей, которые качественно лечат своих пациентов.
- А что же им выгодно, если не это? – удивлению старушек не было предела. Честно говоря, горюхино заявление стало для них откровением.
- Выгодно держать тех, кто даёт прибыль: бухгалтеров, экономистов, менеджеров. Тех, кто накрывает богатые «поляны» и носит «хабаря». Врачей, которые вынужденно назначают ненужные, но дорогие обследования на принадлежащих главврачу аппаратах или дорогие и, дай бог, просто бесполезные лекарства, которые продаются в ему же принадлежащих аптеках. Простые специалисты, достойно пользующие больных за недостойную зарплату, в эту схему никак не вписываются. Мне знакомые доктора часто жалуются. Много чего можно поведать о том, что происходит, да и о причине происходящего.
- Так ты поведай нам! Расскажи, Горюсик! – попросили любопытные старушки.
И он рассказал.
«Люди в белых халатах.
Люди в белых халатах»…
Знакомая до зубной боли песня – гимн нормальных отечественных медиков - до одури раздражала главврача санатория «Таврида» Хапайчук Олесю Любомировну. Пани Олэся только что закончила цедить сквозь зубы поздравительную речуху с днём медработника и брезгливо разглядывала собравшихся за фуршетным столом подчинённых. Ну и столик у них! Бутербродики, дольки апельсинчиков, сырок – колбаска, самые дешёвые. Скинулись, сколько смогли. Что с них возьмёшь – голота. Привыкли со студенческих времён заедать отличные оценки картошкой с майонезом и надеяться на то, что качественные знания приведут их к обеспеченной жизни. Таки соби лузэры.
Олэся терпеливо ждала, когда врачебное быдло закончит свою кормёжку и наступит истинный банкет ко дню медработника – с милыми её сердцу бухгалтерами, экономистами и креативными менеджерами из отдела маркетинга. А также с тремя видами икры, красной рыбкой, балыком, ванночкой шампанского, озерком дорогой водочки и океанчиком любимого со времён ранней Лэсиной юности самогончика. Конечно же, по имеющимся доходам Лэся свободно могла позволить себе и то, и другое, и ещё много чего, но врождённая бережливость, в народе почему-то именуемая жлобством, постоянно брала верх. Но в данный момент – совсем иное дело. Слава богу, пирушки высокопоставленной прислуги, в отличие от сиротских врачебных посиделок, всегда оплачивает санаторий.
Вдруг тихое журчание беседы сотрудников прервал чей-то короткий смешок. Мадам Хапайчук по давней привычке навострила уши, при этом серьги её сверкнули бриллиантовыми лучами. Интересно, какая зараза принесла эту песню?!
«Порхала пташка в поднебесье, клевала желтое зерно.
Она именовалась Лэсей, - нам это, впрочем, всё равно"...
Судя по спетому, пташка со звучной кличкой Леся являлась далеко не лучшим представителем местной фауны, поскольку была "страшна и неумна". Но, в конце концов, и на неё "свой нашелся птицелов", который с целью наживы - ничего личного, только бизнес, - обклеил "хохлату и пыхату" птичку яркими синтетическими перьями всех цветов радуги и дюже выгодно сбыл её в фешенебельный ресторан под видом павлина. Что примечательно - тамошние порядки крепко пришлись по вкусу нашей спесивой курочке, и она с явным удовольствием существовала в ресторане, клевала черную икру - правда, недолго. Через неполные два недели по настоятельной просьбе одного особо крутого гостя красу заведения торжественно подали на стол на блюде царского фарфора фабрики Кузнецова. В жареном виде, с сигарой в клюве и пучком кудрявой петрушки в тухесе. Естественно, украшенную всё теми же радужными перьями. После крутого застолья знакомый таксидермист сработал из нашей специфической героини вполне миленькое чучелко. С тех самых пор оно комфортно обитает в охотничьем зале ресторана между кабаньей головой и медведем с подносом. Надо ли говорить, что в продолжение всей вышеописанной истории пташка Леся так и не заметила никаких изменений своего бытия.
Пани Олеся обратила внимание на группу из трёх врачей и брезгливо скривила накачанные силиконом губёнки. И при этом стала ещё больше похожей на зеркального карпа из сказки «Буратино». Если быть более точным, в начале фуршета из нелюбимой начальницей троицы у стола наблюдалась только Анна Батыйская – среднего роста русоволосая женщина с длинной косой. Сзади к ней подкрались два весёлых доктора и без усилий дёрнули за косичку.
- Укушу противных мальчишек, - с деланной суровостью произнесла Анна и, не выдержав, рассмеялась, - привет Костику и Михе!
- Приветствуем Анку-пулемётчицу, - ответил солидный седовласый «Миха», - никак не могли удержаться при виде Вашего хвостика, сударыня!
- Как там наш Чапай? Работает Василий Иванович?
- Депрессирует, - коротко ответила Анна, - что это наша мадам Хапайло в печали?
- Ждёт, когда мы свалим, чтобы привычно укушаться со своими подхалимами.
- А и то верно. Для кого существует день медработника – не для врачишек же. Не слыхали, премию опять не дадут?
- Что у Вас, Аня, за мечты такие странные? Нам деньги не положены. Ведь мы пришли работать по призванию. Достаточно гордиться тем, что ты человек в белом халате.
- В белом халате, но в чёрном теле.
- Ну что, Анюта, поедет Василий на курсы?
- На какие шиши? – пожала плечами Анна, - да и не хочет он уже работать.
- Как так не хочет? При его-то квалификации?
- Но ведь он по сроку потерял категорию. И сертификат надо получить.
- Ага, получить. Скажи лучше – купить. С особой нервотрёпкой. Помнишь, Анюта, как ты сознание теряла на экзаменах, когда профессор устроил нам всем повторный опрос, но только устно и без подготовки? Не поверил, что мы можем так хорошо знать тему.
- Так мне уже не двадцать лет.
- Но и не девяносто!
- Боюсь, при наших пенсиях нам до девяноста и придётся работать, - усмехнулся невысокий черноглазый Константин, которому до пенсии оставалось немногим больше остальных собеседников.
- Не придётся, - с деланной суровостью ответила Анна.
- Это почему же?
- Да не доживём мы с вами до девяноста лет с нашей экстремальной профессией, - расхохоталась Анна.
Олэся не слышала разговор, но обидный смех привычно связала со своей великолепной особой.
- Смейтесь, смейтесь, быдляки кацапские, - подумала она, имея в виду польку Анну, еврея Михаила и албанца Константина, - вы у меня ещё посмеётесь. С каким удовольствием главврач удавила бы эту непокорную троицу их собственными фонендоскопами, но кто же тогда будет тянуть по семь ставок, получая в лучшем случае полторы? Чёрт с ними, сами подохнут от голодухи и отчаяния...
Главврач расположенного на Южном берегу Крыма санатория «Таврида» Хапайчук Олэся Любомыривна расслабленно внимала популярной песенке про свою тёзку селёдку Таню, и в памяти её начали всплывать полузабытые картинки из далёкой юности у ридному сэли Колганивци…
Ах, с каким удовольствием дивка Лэська полёживала в тот день на высушенной навозной куче, подстелив холстину под бренные телеса, согреваемая солнечными лучами и ещё не зная, что делает это в последний раз в своей юности! Вчера она закончила среднюю школу, с какими оценками – не скажем, но всё и так понятно, а сегодня мамка уже послала её с раннего утра вычищать долго накапливаемый помёт из курятника. Лэська жадно вдыхала такой приятный для неё запах, но к очистке приступать не спешила – шо тем курЯм зробыться, и так не подохнут, абы яйця нэслы. И не догадывалась наша девица Татиана, что именно в эти минуты решается её счастливая судьба…
- Лэсю! Лэсенько! Лэсько! Дэ ж ота гадюка повзае? Лэсько!!!
- Та туточки я, мамо! Чого вам трэба? – недовольным голосом сообщила выбравшаяся из бурьяна всклокоченная откормленная деваха в заляпанном каким-то неведомым субстратом фартуке.
- Ось вона, красуленька наша! – Леське очень не понравился тон, которым мамка рекламировала её неизвестно откуда появившемуся в их дворе важному «городському» дядьке в наглаженном дорогом костюме, воняющему каким-то противным одеколоном. Для Леськи на тот момент любой изысканный аромат был противен. То ли дело привычное благоухание навозной кучи или полный шедевр из амбре после поедания сала с часныком. Кстати, никто не докажет, что обонятельные предпочтения Олэси Любомыривни изменились с возрастом, но терпела она самоотверженно, поскольку положение обязывало.
Итак, на момент исторической встречи Лэська не проявила должного рвения, но длилось это недолго. Мамка продолжила свою речь тем льстивым тоном, который всегда заставлял настораживаться хорошо знающих её людей, поскольку обычно обещал большие неприятности.
- Лэсэнько, чи нэ прызнала? Та цэ ж дядечко Сэливан!
Лэська без энтузиазма буркнула какое-то приветствие и разверзла уста в непривычной для себя вежливой улыбке. Она слышала краем уха о троюродном родиче Сэливане Сэлюке. Когда-то его тато воевал вместе с леськиным дедом в недружественных нашей стране войсках. Два бравых хлопьяка прятались днём в одном схороне, а по ночам выходили на охоту на честных людей. А когда кляти москаляки неожиданно для них одержали перемогу над гытлером - вызволытелем, вместе попались «клятым нэкэвэдыстам».
Глупенький леськин дид так и сгинул, а сэливанив таточко выкрутился, - благо, тогда прошла неожиданная амнистия, и, отсидев свой срок, быстренько сбежал на одну из всесоюзных строек, где уже благополучно прописалось семейство его «боевого друга». Леськина семейка так и осталась жить на земле, потыхэсеньку поцюпая колгоспни буряки и приторговывая стыренными из колгоспного же сада яблуками.
А оборотистый дядько Сэливан приобрёл необходимые связи, по совету знающих эту жизнь друзей вступил в партию, благо, проверяющие тоже оказались «нэ вид тих грошей», и быстренько пошёл в рост. Хорошо, что именно тогда, - в эпоху активного кукурузоводства подобные фэйсы изрядно ценились. Тупенькую Лэську меньше всего интересовало его продвижение по карьерной лестнице, но мамка держала свой хищный нос по ветру.
- Лэсенько, та чого ж ты стоишь як засватана? Вы не дывыться, Сэливанэ Стэфановичу, вона ще мала. Розгубылась дытына, що побачила такого ясновельможного пана. Кланяйся, Лэсенько! Шануй дядечку!
Что ж, шанувать – так шанувать. Лэська без слов бухнулась на колени, аж солома посыпалась с крыши, и смачно облобызала воняющую дорогим мылом волосатую лапу Сэливана Сэлюка с большим золотым перстнем на коротком толстом пальце…
- Что ж, - подумал пан Сэливан, - дура, конечно, но наша дура. Нам такая подходит…
А угадавшая шестым чувством мысли пана Сэливана мамка молвила почтительным тоном: «Та ничого, шо дурна – вона ще навчиться»… И пошла девица Леська в гору. Вначале её без слов приняли в мединститут. Экзаменаторы рыдали от бессилия, но кто же посмеет отказать «самому». Её не интересовали страдания соседской девчонки – умницы Оксанки, которая так и не смогла поступить «учиться на доктора», несмотря на свою честно заработанную серебряную медаль. Таким образом Леська и открыла свой счёт уничтоженных врачей. Впору было делать первую зарубку на прикладе снайперской винтовки…
Институт, в который впихнули Лэсеньку, числился среди лучших на Украине. Качество обучения и студенческий контингент там действительно были на высоте. Одногруппники старались не потешаться над дурноватой дивчиной – что с неё возьмёшь. Экзамены она по мажорскому обычаю сдавала с другими группами, дабы не позориться, но студенты с удовольствием делились друг с другом Леськиными перлами. Например, на экзамене по топографической анатомии и оперативной хирургии не сумевшей ответить ни на один вопрос студентке предложили в качестве спасательного круга назвать разложенные на подносе хирургические инструменты.
- Это – чтобы рёбра перекусывать. Это – чтобы пальцы резать. Это – чтобы череп долбить, - с видимыми умственными усилиями отвечала Леся.
- Да что мы, в конце концов, гестапо, что ли?! – в конце концов вспылил заведующий кафедрой.
А при распределении Леся, успевшая заслужить почётное звание «Облегчённый вариант Т-34», рухнула на колени перед вконец обалдевшим зам. декана, доползла к нему через весь кабинет и, обхватив его ноги мощным захватом, произнесла свой коронный перл: «Записывайте меня в хирурги или найдите мне мужа!» Надо сказать, желающих идти в хирургию тогда было много, а мест в интернатуре мало, поэтому даже Лэсе оказалось трудно пробиться в толпе более высокопоставленных мажоров. Но деканат предпочёл остаться в живых и выбил ещё одно место - специально для Лэсэньки. Правда, ей в лучшем случае давали делать разрез, после чего хирургическая бригада смыкалась вокруг стола, оттесняя Лэську подальше от операционного поля.
Короче говоря, не прижилась Олеся в хирургии, несмотря на все свои связи. Но она ни капли не расстроилась и на этот раз. Не для подвигов на ниве здравоохранения готовилась наша героиня. Нет, не для того внедрялся в медицинские круги столь ценный кадр. Мужа она себе всё-таки тогда нашла, соответственно собственным вкусам, и не в медицине. Здоровенный бугай периодически поколачивал свою милаху, чем вызывал у неё чувство уважения и где-то даже обожания. «Оце лэгинь, - восхищалась мадам, - файный и при грошах!» Необходимость удерживаться руками и зубами за хирургию отпала сама собой, а тут и распределение подоспело.
Распределили Олэсю начмедом в один из санаториев Южного берега Крыма. Ох, и имели же удовольствие коллеги – медики с таким подарочком! Но деваться им было некуда – тогда особое внимание уделялось нацкадрам, а тут ещё и родичка самого Сэливана Стефановича. Кстати, «сам» до поры до времени ни разу не разочаровался в таком протеже. Леська при всей дебильности в лечебном деле оказалась одной из самых талантливых в когорте взращенных им «нужных людей», или, по ехидному выражению некоторых непокорных докторяк, «нужников». Подчинялась беспрекословно, врачишек гоняла как котят обделанных, санатории грабила виртуозно, особенно после того, как получила должность главврача. Не забывала передавать торбы с гостинцами своему благодетелю и выше. Перестройку приняла как родную. Немало она в то время погубила медиков и заробила грошей. Казалось бы – живи и радуйся.
Но не тут-то было. Пришли большие перемены – желанные для крымчан и нежеланные для Леськи. Её не смутила бескровность исторических изменений. Она с замиранием сердца ждала расплату за содеянное. Но репрессии не последовали. Никто не собирался садить воровку и садистку. Доктора продолжали свой нелёгкий труд, не собираясь мстить обидчице. Новая власть оказалась доброй, а доброту привыкшая жить не разумом, а животными инстинктами Танька не понимала и не уважала. Так же, как и новую родину. Но жить хотелось по-старому, и она приспособилась. Благодетель и родственник Сэливан Сэлюк остался в далёкой и теперь уже ставшей враждебной стране, которую Танька стала всячески клеймить и поносить. Это ж надо, какой гад – одних только грошей сколько извела на дармоеда!
Магнитофон продолжал петь что-то душевное, ненавидимые всё больше проклятые докторишки мирно беседовали у стола, довольные возможностью отдохнуть от своего неблагодарного труда. Три врача, больше всего ненавистные Олесе Любомыривне и больше всех уважаемые пациентами, смеялись, вспомнив какой-то весёленький эпизод из далёкой студенческой жизни.
- Ну, вы у меня ещё повеселитесь! – подумала Лэська, глядя на коллег белыми от ненависти глазами, - ещё попляшете.
- Чего изволите? – склонился перед Лэськой в полупоклоне лупоглазый мэн с гаденькими усиками и смачно сияющей среди прилизанных чёрных волос загорелой лысиной.
- Ух, - выдохнула совсем было выкипающая от злости Леська. В её жизни встречались и приятные моменты. Например, Иван Петрович Вырабинеску, собственной персоной. Начмед и правая рука, точнее, лапа главврача. Верный пёс и железная длань господ от отечественной медицины. Мозгов имеет на 3 грамма больше Олеси, поэтому часто ведёт разговоры о справедливости и повышении зарплат медикам. Правда, неблагодарные докторишки его не любят, называя за глаза «Ваня-воробей» или «Ворабинеску» и помнят до сих пор о его подвигах по подсиживанию лучших специалистов санатория, в частности, мужа Анны Батыйской Василия Ивановича. А ещё злые языки наушничают, что Ванька мечтает занять место главврача…
- Слушаю Вас, - пан Вырабинеску был само внимание и подобострастие.
- Гнать всех к чертям собачьим, хватит праздновать, - Леська подозрительно глянула на Ивашку, - завтра мне принесёшь неграмотно написанные истории этих троих, самых весёлых. Когда разгонишь это быдло, можешь прийти к нам на праздник.
- Слушаюсь, - сглотнув слюну, склонив голову перед главврачом, ответил начмед.
И не знали они, что те трое завтра утром собрались подавать заявления на увольнение из санатория, и так испытывающего жесточайший дефицит медицинских кадров…
Тётушки, забыв о своём любопытстве, пригорюнились, утирая глаза кончиками косыночек. Одна баба Гомаха не успокоилась:
- Та брэшэш ты оцэ, Горюхо. Нэ може такого буты. Мабуть, усэ тильки шо выдумав.
- Я думаю, что все бы хотели, чтобы мой рассказ оказался выдумкой и неправдой, и я больше всех - вздохнув, ответил ей бывший профессор Игорь Святославович, - вот только пациентов почему-то жалко…
05.11.17г. – 25.12.17г. - 14.09.18г.