Чистота эксперимента

Тысяча имен. Чистота эксперимента
Мое имя – Виктор фон Блэймрок, судовой медик восьмого ранга на судне «Экспедишн» сетрафийского торгового флота. Этой записью открывается исследовательский дневник, в котором, в том числе постфактум, раскрываются подробности изысканий, произведенных в период с 11 ихтиониса по 23 фиратонакреша сего года. Место проведения – моя лаборатория на поименованном судне. Задача – установление пределов живучести и сопротивляемости человеческого организма в критических условиях. Цель – открыть медикаментозный или иной медицинский способ борьбы с влиянием заразы, в цивилизованном мире известной как хаос. Результат может быть обозначен как неортодоксальный. Смысловая нагрузка послания состоит в необходимости четко зафиксировать совершенные мною открытия и постараться сохранить для прочих осведомленных в областях врачевания телесных и духовных ран лиц дорогу, которую некоторые могли бы определить, как запретную, иные же, более просвещенные – как сулящую широкое поле для чистых и перспективных экспериментов.
Стартовой точкой событий я беру дату 11 ихтиониса, когда наше судно, классифицированное портовым ведомством как тяжелый парусно-механизированный транспортный клипер пятого разряда, вышло потрепанным, но непобежденным из жестоких объятий шторма только для того, чтобы оказаться в полосе смертельного штиля.
Приблизительные координаты бедствия мне в полной мере не известны, где-то на широте и долготе 11:15:3456:05:17:885 по системе исчисления, установленной Адмиралтейством, южнее Экваториального Архипелага на четыре дня полного хода и в двух неделях пути от порта приписки Солтбридж. На линии движения в сторону республиканских колоний на острове Грахатамак.
Предшествующий шторм сопровождался невыразимым буйством стихии и не может быть описан иначе, как языком поэтическим, каковую вольность я себе и позволю. Могучие валы вздымались до небес, где царила непроглядная тьма, озаряемая лишь белыми вспышками самого чистого электричества в виде молний. Вода была холодна и безжалостна, многие достойные матросы в дни бури, даже специалисты 12 и 11 рангов, оказались за бортом без надежды на спасение. Ветер завывал как дикий зверь, брошенный хозяином на смерть, и зверь этот очень скоро лишил нас большей части штормовых парусов.
Все время разгула первобытной мощи природы невозможно было понять, где кончается опрокинутая навзничь бездна глубин, и начинается расцвеченная фиолетовыми сполохами бесконечность небес. Я трижды был благодарен четкой судовой инструкции, которая предписывала все хрупкие, сыпучие, подвижные и мелкие детали содержать только в надежно принайтованных к палубам и переборкам шкафах и рундуках, разделенных на тематические сегменты. И четырежды порадовался я деликатной дотошности, с которой заставлял лаборантов неукоснительно соблюдать требования морского-медицинского ведомства.
В довершение разгрома была сильно повреждена силовая машина, из-за попадания воды взорвался основной котел, а вспомогательных хватало лишь на то, чтобы удерживать судно против волны при вспомоществовании парусов.
Когда суровая демонстрация могущества планеты закончилась, матросы и обслуживающий персонал были вне себя от счастья. Последняя смена повалилась спать прямо на мокрой палубе, невзирая на необходимость уборки, допустимая для малых рангов неосмотрительность. Капитан и офицеры также проявили приличествующее сдержанное удовольствие от факта выполненного долга и обретенной вновь надежды на выживание. Руководитель судна был, казалось, не слишком расстроен и повреждением паровой машины, ведь мачты и основное парусное снаряжение, надежный канатный и тросовый такелаж от ветра и волн не пострадали. Очень скоро нам всем предстояло убедиться, что радоваться сохранению примитивных устройств при потере сложной механики – идея сомнительная.
Подсчет потерь обнадежил, но также оставил некоторую толику досады, матросов погибло немного, но унесло отважного и честного старшего матроса девятого ранга Симмонса. Не удержались на борту и некоторые представители конвойной службы, впрочем, потеря солдат четырнадцатого ранга скорее удручает тем, что они унесли с собой под воду отличные нарезные винтовки кесснеровского завода.
Вот, наконец, я и дошел до первого звоночка наступающей трагедии – в ночь, что предвосхищала конец нашим метаниям по валам, океан забрал судового капеллана десятого ранга, отца Бога-Машины Клеменса. А судьба не пощадила и двух новиатов-послушников клирика, один погиб при взрыве котла, а второй получил тяжелую черепно-мозговую травму при падении с койки. Если быть более точным – упал он неопасно, но сверху несчастного накрыл том Механоличия, по традиции окованный пластинками священной брони с выступающими декоративными шестереночными углами. Не стоит читать в кровати.
На том невзгодам нашим не пришел конец – очень скоро стало ясно, что корабль попал в самую гущу теплого и злокозненного течения Шизар. Течения, что в равной степени наполнено миазмами искажения и гигантскими злокозненными формами жизни, да к тому же влечет свои воды в сторону Хмааларского Султаната. Сторона эта не только не подходила нам в силу наличия там бесноватых реисов-язычников, неспособных разобрать значения страшного для любого цивилизованного пирата сетрафийского флага, но еще и была в совершенно противоположном от конечной точки экспедиции направлении.
Подобного вмешательства во внутренние дела и распорядок четко определенной маршрутно-логистической карты Морского торгового ведомства капитан стерпеть уже не смог. Был отдан приказ о срочном ремонте машин. Из старых палок и металлолома… э-э-э… вернее, из наличных высококачественных отечественных запасных деталей, к прискорбию, не обнаруженных в должном количестве (чему виной, конечно, шторм и пересортица, а ни в коем случае не двухчасовое отсутствие корабельного склад-интенданта перед отплытием), удалось кое-как восстановить ходовые мощности. К сожалению, ремонт, который стоил немало сил и жизни одного механика одиннадцатого ранга, не сумевшего вовремя оценить масштаб поломки, дал лишь половинный эффект. Теперь мы могли оставаться в рамках предписанного уставом маршрутного коридора, но двинуться никуда возможности не имели, без парусов течение очень быстро снесло бы корабль в неизвестные, опасные, но главное – несертифицированные воды.
Оставалось надеяться на ветер. По результатам вечернего совещания в кают-компании и эта надежда была погребена, как водится, двумя ее злейшими врагами – фактами и логикой. Погодный колдун десятого ранга Эверетт фон Мэйбр объявил, что результаты синоптического прорицания оставляют уповать на ошибку. Ихтионс – самый дождливый и ветреный месяц года, но на ближайшую неделю осадков и хоть сколько-то пристойного ветра не предвидится.
Сведения обескураживали, но тревоги не вызывали – предписанное количество припасов, воды, угля и медикаментов было учтено и для таких случаев. Слава рационалистической математической модели довольствия на дальних линиях сообщения… И нашему интенданту за то, что остановил свои аппетиты на запчастях.
Экстренно проведенная инвентаризация показала – даже если безветрие продержится месяц, страшная смерть от голода и жажды нам не грозит. Было принято решение на треть сократить паек и ждать ветра. Выдачу воды было решено не сокращать вовсе – на балансе судна имелось два механических и четыре колдовских опреснителя высокой надежности. 
Теперь, пожалуй, стоит немного рассказать о команде. На момент 11 ихтиониса экипаж парусно-механизированного транспортного клипера «Экспедишн» составляли:
• матросы 15, 14, 12, 11 и 10 рангов – 141 человек, включая запасную смену. По большей части опытные, но недалекие выходцы из городских низов с простым коллежским образованием;
• механики 12-9 рангов, отважные и безмятежные в своей отваге выпускники курсов при верфях и профессиональных училищ;
• канониры 11-8 рангов, по большей части нелюдимые и незаметные, вопреки своей значимости, обусловленной способностью нести гибель с огромных расстояний при помощи качественного вооружения с лучших республиканских заводов.
Конвойная служба:
• солдаты 14 и 13 рангов – 90 человек;
• сержанты 12 ранга – 8 человек;
• лейтенант Манкер – 11 ранг, неквалифицированный специалист, разжалованный из пехоты за несвободомыслие;
• капитан Дюбран – 10 ранг, на удивление неквалифицированный специалист, в отношении которого система военного отбора совершила критическую ошибку, подозреваю, впрочем, что тут мог быть и какой-то научный расчет.
С прискорбием должен отметить, что солдатами конвойной службы нам заменили более надежный и ожидаемый экипаж морской пехоты. В придачу к солдатам прилагался и груз осужденных на работы в колониях преступников, от которых им вменялось нас охранять.
Корабельные офицеры:
• мои интерны-лаборанты 11 и 12 рангов, Элеонора Канниг и Элефас Браун, талантливые молодые люди, они почти всегда помнили, что необходимо мыть руки после работы с опасными инфекциями;
• ваш покорный слуга, старший судовой врач Виктор фон Блэймрок – выпускник Коллегиального Университета Практического Колдовства (с отличием) и медицинских курсов при морском торговом ведомстве (с золотым стетоскопом);
• склад-интендант Руперт, лицо, способное скрыть нечто габаритами с заводскую трубу, будто вымазанное маслом снаружи и внутри, человек, даже ранг которого было невозможно выяснить. Никто не знает, насколько добросовестно на самом деле он исполнял свои обязанности;
• навигаторы 9 и 8 рангов Киннет Барри, Уольф Ланстрок, Иоланда Мирдэн. Первые двое – сухие и чопорные выпускники академии навигации, не способные даже постричь усы без матроса-стюарта, а Иоланда весьма мила, но ее портит образование на ускоренных курсах шкиперов, скверное в карьерном плане;
• первый помощник 8 ранга Уиллард Вальдау, человек с огромными бакенбардами и не меньшим самомнением. Я бы обозначил его как знатока моря и на этом закончил;
• старший канонир 9 ранга Диц Эверетт, яркий и взрывной юноша с компанейским характером, который не делает ему чести;
• погодный колдун 10 ранга, Эверетт фон Мэйбр – удивительно мало разбирающийся в предмете специализации специалист;
• капитан «Экспедишн», Оттомар фон Валенвилл, 7 ранг, флотоводец, может и заправский, но человек, привычный чтить дух и букву устава. Когда ему был вручен указ о размещении медицинской лаборатории на месте капитанского склада, этот достойный джентльмен всего-то обозвал меня «тварью без сердца, чести и яиц», но ни в коем случае не стал препятствовать депортации своей мебели и бочонков двухсолодового.
Помимо экипажа и груза промышленных товаров для доставки в колонии на корабле имелось:
• 10 кур;
• 5 коз;
• 2 коровы;
• 200 осужденных на каторжные работы заключенных;
• 1112 крыс, если меня не подвело заклинание сбора статистики;
• 1 ленивый капитанский корабельный кот, внятно донести до него данные статистики так и не вышло.
Итак – офицеры по распорядку разбрелись – кто на пост, кто на отдых (то есть, не покинули кают-компанию, а пересели за стол преферанса), а меня ждала бессонная ночь.
На совещании закономерно и не без оснований был обойден один вопрос. У нас хватит припасов, чтобы переждать штиль. У нас хватит снарядов, чтобы отбиться от пиратов, и глубинных бомб против агрессивных чудовищ. Есть средства борьбы с любым врагом, кроме одного – хаос, неименуемый и неминуемый враг моряка, чем и как защититься от него?
В обычных условиях даже без капеллана хватило бы наложенного при строительстве и обновляемого в каждом крупном порту зачарования от гибели. Но в теплом, мерзком и дышащем скверной течении Шизар… Течении, что берет, как гласят легенды (хоть и противоречащие мнению национального географического общества), начало в самой Пучине. Тут даже с капелланом и его новиатами может прийтись туго. А без него?
Практичный человек не задает вопросы, на которые не может ответить. Практичное общество либо решает проблемы, либо игнорирует оные, надеясь на силу своего игнорирования. Так поступили и офицеры корабля.
К счастью, некий выпускник университета колдовства со степенью по вокализации и так удачно сложилось, что еще и медицинским дипломом по эпидемиологии, обладал ответом на вопрос. Вернее, лишь частью ответа, гипотезой. Как водится, для превращения гипотезы в научное знание требуется провести успешный и максимально чистый эксперимент.
Отведенные мне и помощникам площади включали две каюты, лазарет с койками и карантинной зоной, смотровую, операционную и лабораторию. Все, за исключением последнего, помещения располагались в нижней части кормовой надстройки судна, пришлось настоять на обязательном доступе свежего воздуха, так же необходимого для скорейшего выздоровления больных, как чистая вода и качественные медикаменты.
Лаборатория, как уже упоминалась, была переделана из бывшего склада и находилась в верхней части трюма, не так уж плохо, особенно с учетом отсутствия на «Экспедишн» орудийной палубы. В первый день штиля приступить к исследованиям довелось довольно поздно. Сначала понадобилось провести осмотр пациентов – в лазарете набралось немало матросов и конвойных солдат с ушибами, переломами, сотрясениями и прочими последствиями шторма. Кроме того, пришлось посетить чрево клипера, где за общей решеткой в камере с низким потолком, в вони и постоянной влажности томились ублюдки общества, которым милосердие также предписывало оказать помощь.
Итак, в девятом часу, вооруженный керосиновой лампой и мыслями о торжестве знания, я спустился по узкому трапу из лакированного дуба и оказался в своей святая святых. Карантинная зона была переполнена несчастными с лихорадкой и осложнениями после переутомления, так что мне приходилось также терпеть наличие в лаборатории помещенного на раскладушку бессознательного послушника. Единственный выживший из поборников Бога-Машины, Грюмбольдт, худощавый крепкий юноша с одухотворенным лицом и расколотым черепом, представлялся вполне сносным, тихим и не суетным соседом, к тому же так за ним было проще приглядывать, осмотр давал надежду на выздоровление.
Воспользовавшись незначительным волнением, я разложил стол, подобно койке прикрепленный к переборке цепями, последовательно открывая ящики по установленной для собственного удобства системе, развернул лабораторное оборудование – колбы, склянки, горелку, несколько электрических банок, кое-какое точное гартарудское снаряжение, перегонный куб и прочий не всегда нужный, но полезный под рукой скарб. Ящик со справочниками также передвинул из дальнего угла поближе, никогда не знаешь, когда придется позволить личной эрудиции уступить место слепому и верному печатному слову.
Наконец, в довершение трудов, я аккуратно высвободил из нескольких контейнеров с мягкой набивкой из бархата и ваты, протер, проверил и свинтил микроскоп. Настоящее чудо сетрафийской инженерной мысли – бронзовый корпус, ручки настройки из слоновой кости, вращающиеся трубки с линзами чистейшего горного хрусталя, печать знаменитой мануфактуры «Ксанкресс» и несколько рангов колдовских значений, обеспечивающих дополнительную точность, а также прочность прибора.
Прикрепив устройство к столу четверкой стальных двухдюймовых шурупов, я перешел к самой интригующей части вечера. Из тайного ящика, лично запечатанного зачарованиями вплоть до шестого ранга (учителя коллегии всегда отмечали, что мои успехи превосходят стандартизированный табель эталонов), был извлечен контейнер примерно дюйм на полтора, с изображением круга-шестеренки и молитвенным контуром Бога-Машины.
В контейнере из черного чугуна содержался полип, он представлял собой усеченный сфероид, на одном конце которого был хорошо заросший шрам после отделения от основной колонии, а с противоположной стороны – округлое, неровно вытянутое ротовое отверстие, обрамленное щупальцами неравной длины, размера и формы. Из нутра образца исходило черно-фиолетовое бледное сияние, мерцающее и неоднородное, чуть меняющее оттенок в зависимости от угла зрения и разворота объекта. Кожух полипа состоял из эластичного вещества, обычно именуемого перидермой, но с налетом более плотного, белесого в зелень хитина. Еще он немного вибрировал и, казалось, звучал будто шепотом на самой границе сознания. Последнее, впрочем, можно списать и на тяжелый день, стресс и усталость.
Я облачился в двубортный халат из плотной прорезиненной ткани и такие же длинные перчатки с металлическими кольцами у горловины, затем взял футовой длины щипцы, аккуратно подцепил объект и перенес его на рабочий стол, поместив в мерную мензурку с высокими краями. Как оказалось, полип сочился бесцветной жижей из ротового отверстия и места шрама после отделения, при несколько тусклом освещении большей части лаборатории мне не удалось заметить, не упали ли выделения на пол в ходе перемещения от контейнера, расположенного в шкафу в нескольких шагах от стола.
Разговаривая о природе хаоса, большинство представителей разумных рас нашего мира начинают вести себя на удивление неразумно, само явление стараются вообще не упоминать вслух, используют громкие эпитеты «скверна», «гибель», «искажение», снижают голос до таинственного шепота, косятся за спину. Когда так делали отсталые, религиозно акцентированные ригельвандцы или шваркарассцы, даже низкоранговые провинциальные фермеры Сетрафии, это не вызывало у меня особенного беспокойства. Но схожим образом вели себя люди ученые – профессора колдовских наук, способные сложной вербальной конструкцией заставить создание этой самой гибели взорваться на тысячу кусков, знакомые с мириадами страшных болезней медики, даже иерархи Академии Наук. Общаясь с одним из инженеров Академии, я как-то обмолвился, что хаос, исходя из известного о нем, производит ощущение заразного заболевания или злокачественной опухоли. Он так же распространяется через воздух, воду, носителей, поражает отдельные органы, изменяет под свои нужды плоть, доводит жертву до исступления или смерти. Но если мы получили представление о том, как бороться с чумой, оспой, малярией, ангиной, наконец, что мешает подойти к вопросу самой страшной угрозы всему живому схожим образом? Нужно ли говорить, что диалог у нас не вышел? А вместо надежного назначения в перспективный колониальный госпиталь с отличной лабораторией меня направили на «Экспедишн».
Под микроскопом клеточная структура образца производила впечатление не меньшее, чем его внешний вид без приближения. На одном несчастном отрезе теснились микроорганизмы со стрекательными клетками, амебы, инфузории, клетки растительного типа и частицы, характерные для высших существ, вроде клеток эпидермиса, при этом постоянно менялся окрас, структура, выделялись новые сегменты, которые пожирали предшествующие образцы, мутировали и гибли сами без всяких очевидных причин. Настоящее буйство жизни без всяких научных оснований, даже при отсутствии достаточной питательной среды.
Как-то раз, в порту, перед выходом в плавание, мне довелось беседовать с представителем старшей расы. Гартаруд-эмиссар с патрульного крейсера «Пи-3,1…» как раз закончил передавать сведения разведки в водах ближайших торговых маршрутов, передав отчет в офис адмиралтейства, он заглянул выпить мятного чая в паб «Жестяной Часовой», заведение шестого ранга в порту. Там мне довелось разговориться с мэтром Кроссельфаргом, как оказалось, еще член-корреспондентом нашей академии наук, знатоком опасной гигантской фауны морей. Вопрос был довольно схожим – большую часть познаний о медицине, включая борьбу с холерой, детской смертностью, желтой лихорадкой, тифом и прочими бедами, для устранения которых нецивилизованный мир призывает Судей Чумы, сетрафийцы получили от старших братьев. Так почему гартаруды сами так беспомощны против хаоса, что им даже приходиться принимать на борт своих непобедимых дредноутов капелланов-людей, а в городах располагать миссии Бога-Машины? Все на свете находит научное объяснение, так неужели никогда не пытались мудрые носители абсолютного математического сознания рассмотреть идею хаоса как эпидемии? И неужели не было попыток выработать вакцину или создать подходящий тип лекарства? Попытаться прививать население и навсегда забыть об ужасе открытых морей? Четырехрукий не стал отвечать на мои вопросы, помрачнел, пробормотал что-то про крематории и «%$#й Текарод», отсел за столик к военно-морским офицерам, даже не допив свой чай. В тот вечер мне пришлось выдержать три дуэли, одна из них даже увенчалась победой – кто бы мог подумать, что у лейтенанта брига-охотника на пиратов окажется всего-то десятый ранг. Считаю – не доставай ранжирный блокнот, если не уверен в победе.
К концу исследования, что затянулось за полночь, мои познания в области природы «неведомого» сильно пополнились. Начала вырисовываться закономерность. Пока велись изыскания, в мензурке прибыло с два пальца жижи из полипа, она уже начинала темнеть, меняя цвет на какой-то буро-иссиня-зеленый, очень необычный. Я перенес образец в мензурке прямо к контейнеру, переложил его, надежно запер и спрятал. Затем стекляшка, а также скальпель, щипцы и прочие примененные в исследовании инструменты были помещены в универсальный очиститель. Последний – это прибор в виде обширной чаши, где постоянно поддерживается кипение воды, циркулирующей по оплетающей его системе стеклянных трубок. Обогрев осуществляется при помощи артефактных серебряных стержней, а само устройство зачаровано и защищено силой молитвы среднего ранга. Очиститель мы используем для экстренной дезинфекции и как раз в случаях столкновения с силами искажения. Эффективно, но не очень удобно. Бросив в чашу с кипятком также перчатки, я убедился, что коматозный клирик стабилен, погасил большую лампу над столом и с фонарем двинулся, мерно покачиваясь вместе с кораблем, в сторону каюты. На подъеме случилось столкнуться с лаборанткой Элеонорой Канниг, худощавая светловолосая девушка очень удивилась, встретив начальника. В руках она несла большой, явно доставляющий неудобство сверток.
– Доброго вечера, мисс Канниг, куда направляетесь?
–  Доброго, сэр, – ее лирическое сопрано звучало, как полагается, сдавленно, будто ей было совершено нарушение. – Да вот, направляюсь воспользоваться очистителем, если позволите.
С этими словами девушка перехватила сверток удобнее, из-за чего ее и так почти карикатурно большой бюст натянул форменный двубортный светло-серый редингот, придавая ситуации некоторую двусмысленность. Еще бы щиколотки показала, впрочем, в сапогах это непросто.
– С какой целью? – я старался держать строгий тон, того требовало корпоративное правило обязательного набора издевательств над интернами. И так было ясно, что Элли выполняет приказ, из-под мешковины свертка торчала бумага с печатью капитана.
– Провести дезинфекцию опреснителей, приказ капитана, сэр, – наконец справилась с ситуацией лаборантка.
– Хорошо, позволяю. Идите.
Она споро направилась вниз.
– Да, мисс Канниг, – девушка застыла на последней ступеньке, втянув голову в плечи, покачиваясь на каблуках и еле удерживая сверток. – После использования слейте воду, замените на новую, а инструменты протрите чистым полотном, и опреснители заодно. В свертке и колдовские модели тоже? Их купайте с особой осторожностью, нельзя повредить контур. Свободны.
Глядя, как интерн унеслась по лестнице, я сделал отметку в мысленном табеле издевательств следующим непременно поддеть Брауна. Муштра требует баланса.
Та ночь была на удивление хороша – единственная без сновидений на много дней вперед.
***
Начало нового дня было многообещающим – мне удалось без особого труда подняться по будильнику, хотя в годы учебы звон противной, если мне позволено так отзываться о технических устройствах, механической коробки в семь утра порой был способен довести меня до исступления. На завтрак подавали яйца, бекон и свежее молоко, а также выпечку вполне приличного качества. Беседа, помимо насущных корабельных вопросов, штиля и последствий шторма, зашла в область математики. Языками сцепились навигаторы Барри и Ланстрок, вопрос, как мне кажется, касался экзотических методов вычислений, интегралов, функций и принципов группировки сумм значений аргумента по близости друг к другу или по значениям соответствия функции. В конечном итоге спорщики загнали себя в дихотомичекий тупик, пока третий навигатор, мисс Мирден, не отметила, что наши специалисты ведут беседу о разных концепциях, сообразно применяемых для разных обстоятельств и объектов вычисления. Капитан скептически промолчал, а первый помощник сумрачно буркнул что-то о недостатке представлений о практическом применении, которые должны решаться своевременными нарядами по мытью палубы на ранних этапах обучения.
Позже мне довелось наблюдать существенно менее системный спор между теми же Ланстроком и Барри в курилке, где оба фигуранта весьма пространно обсуждали возможность подискутировать о математических принципах с Иоландой наедине. Проблема, кажется, заключалась в том, что каждый спорщик настаивал на невозможности другого заинтересовать своими познаниями поименованную фигуру женского пола.
День прошел в заботах о пострадавших, больных и выздоравливающих, с последними было особенно непросто. Тяжелые травмы заставляют человека быть тихим и скромным, а вот выздоравливающий, которому все еще предписан покой, стремится превратиться в маленькую принцессу из самых скверных сказок, принцессу при том скучающую.
Стояла поистине курортная погода – солнце, прохладный недвижимый воздух, мерный плеск волн. Великолепные условия для визита на пляж, к сожалению, совершенно отвратительные по мнению моряков, все еще остающихся очень далеко от порта приписки.
Вечером, около шести часов, после обязательного чая, я вынужден был вновь посетить затхлое, тусклое и совершенно непривлекательное трюмное нутро клипера. Немногословный, но от того не менее неприятный лейтенант Манкер, человек настолько ограниченный, что в сравнении с ним деревянный ящик кажется настоящим кладезем проницательных идей, настоял на осмотре одного из заключенных.
В изоляторе, который представлял собой секцию два на два метра с отдельной койкой, стулом и тумбочкой, мне представили пациента. Весьма интересный облик означенного – спутанные черные космы, костистое лицо, блуждающий нездоровый взгляд блестящих черных глаз, тревожная мимика, граничащая с тиком, – дополнялся оригинальным именем Абадай Тандерсмит.
Мистер Тандерсмит отличался бурным нравом, по завершении шторма он сделался совершенно невыносим, тревожил сокамерников дикими речами и периодически стремился навредить себе и окружающим. В довершение всего, Абадай был осужден по очень скользкой статье – за принадлежность к печально известному культу Технодьявола. Культ этот противоречил всему, что было дорого и свято добропорядочным жителям Сетрафии, отрицал технологии и воспевал порок. Последнее обстоятельство делало Тандерсмита в некотором роде авторитетом среди заключенных, потому отсутствие внимания к его здоровью могло спровоцировать недовольство или даже открытый бунт трюмной нечисти, что, конечно, не входило в планы конвоиров, да и моим занятиям могло помешать. Проще было осмотреть одного негодяя, чем потом возиться с ранами не моющихся, похоже, из-за каких-то гигиенических заблуждений солдат конвойной службы.
Заключенный возлежал на койке, прикованный рационально короткой цепью из закаленной стали.
– Приветствую, мистер Тандерсмит, на что жалуетесь? – поздоровался я, войдя, параллельно надевая перчатки из прорезиненной ткани с нанесенными цифрами 12 и антисептическим зачарованием.
– Слышишь, костоправ? – в ответ поинтересовался он хриплым, надтреснутым альтом.
– Что именно?
– В том-то и дело, что ничего. Раньше сюда доносился плеск волн, оттуда, сверху, волн, что налетают на борт корабля и напоминают таким, как я, о незавидной судьбе в случае течи. Судьбе, что неразрывно связана с цепями, решетками и пустой надеждой на милосердие трусливых вооруженных негодяев. Так ты слышишь плеск? – голос заключенного дрожал и пульсировал, был наполнен ощущением ужаса и нарочитым пафосом.
– Нет, – честно заметил я, – не слышу. Будьте любезны вашу руку.
Вопреки возбужденному голосу и периодическим спазмам, пробегавшим по телу, пульс Абадая оставался на редкость спокойным.
– В том-то и дело! – продолжил он, не обращая внимания на мои пальцы, объявшие его сухощавую, жилистую руку под рукавом серой робы. – Что там? Штиль? Или уже покоимся мы на дне морском, а ты лишь дух, тень живого человека, обреченная, но еще не извещенная о роке?
– Сомневаюсь. Просто спокойный день, волнение невелико и плеск сюда не долетает. Шторм кончился. Будьте любезны, скажите: «А-а-а».
После осмотра языка, белый налет и сухость которого выдавали начало лихорадки и первые признаки цинги, Тандерсмит вперил в меня свой пристальный, тяжелый и липкий взгляд.
– Тишина. Спокойствие. Могильные, может быть? Ты ведь тоже чувствуешь, костоправ? Ты чувствуешь, как давит вода на корпус? Как малы мы, ничтожно малы, в сравнении с океаном. Он трогает нас своей тяжелой лапой и шепчет, нет… Поет! Он поет нам о том, что близится. Ты чувствуешь? Оно уже рядом.
– Что рядом? Выпейте, – я протянул страдальцу стакан с разведенным лекарством на основе морфия.
Он жадно припал к стакану, стуча зубами по стелу, выпил, давясь и харкая.
– Рядом? Безумие. Безумие, костоправ, оно идет… – он на секунду помедлил. – Нет! Оно уже здесь! Здесь, костоправ! Я чувствую его отголоски в них.
Сухой палец ткнул в конвоиров за решеткой.
– Но в тебе, – продолжал он, повышая голос до дребезжащего крика, пока я поднимался и выходил, – в тебе оно пульсирует, словно дьявольское крещендо!
«Ты чувствуешь, чувствуешь, костоправ? Безумие! Безу-у-умие!» – разносился по трюму истерический голос осужденного, проклятого отщепенца общества, пока я уходил наверх, к небу и звездам. Уходил, внутренне содрогаясь. Необходимо было срочно продолжить эксперименты. Как лакмусовая бумажка, этот больной реагировал на изменения атмосферы корабля, изменения, которые без должной защиты могли превратить всех нас в подобных воющих сумасшедших. 
К моменту, когда я спустился в уютный полумрак лаборатории, там уже было все готово. Интерны, демонстрируя полезную расторопность, избавили меня от досадной необходимости вести тяжелую и нудную борьбу с созданиями, имя которым чистое упорство – поваром и интендантом.
Не имею понятия, какими трудами они смогли этого добиться, но к моменту моего прихода на рабочем столе и под ним расположились кастрюля с крепким бульоном, несколько упаковок желатина, три контейнера с кислотами, обычно необходимыми для работы с механизмами корабля. И, наконец, главная ценность – два десятка яиц, несомненно, в тяжелом бою отбитых у кока. За одно это свершение Элеонора и Элефас заслуживают упоминания в этом дневнике, который, несомненно, станет одним из важных для истории науки документов. И упоминания восторженного. Я даже решил воздержаться от штатных издевательств на ближайшую пару дней.
Если исходить из базового положения гипотезы, определяющего хаос в качестве заразного заболевания, мне необходимо было постараться выявить его основные элементы – этиологию, то есть, причину и качественные условия возникновения инфекции, патогенез, под которым подразумевается специфика и основные механизмы протекания и развития болезни, а также семиотику, также известную как симптоматику или наглядные проявления, позволяющие выявлять и отслеживать этапы протекания эпидемического процесса.
При этом наиважнейшей задачей мне виделось выявление возбудителя гибельных проявлений, я предполагал, что должны быть некие источники искажения, влияющие на зараженные организмы, способствующие мутациям и неестественным изменениям – микроорганизмы, бактерии, вирусы, паразиты или иные, возможно, пока неизвестные науке структурные элементы, фактом своего существования или взаимодействия с окружающим миром способствующие или обуславливающие заражение, именуемое хаосом или гибелью.
Первым делом изъяв полип из защищенного контейнера, на этот раз непосредственно на столе, чтобы нигде не наследить, я подверг продолжающий мерно сиять сгусток плоти тщательной вивисекции и разбору под микроскопом. Результаты оказались одновременно интригующими и обескураживающими.
Так, помимо закономерно необходимых стрекательных клеток на щупальцах вокруг ротового отверстия, позволяющих существу кормиться, полип имел в этой области присоски небольшого размера, хитиновые крюки и наборы светочувствительных клеток. Некоторые элементы были характерны для существенно более сложных организмов, а другие вообще не представляли функционального интереса.
Источник сияния установить оказалось проблематично – после разреза стало ясно, что светится почти вся внутренняя часть зооида, но ни один из образцов под микроскопом свечения не выдавал.
Внутреннее устройство создания, подверженного эпидемиологическому процессу, также заставляло задуматься, расстроиться, даже впасть в уныние от столь вопиющей, противной природе неорганизованности. Мезоглея полипа отличалась неоднородностью, местами она, как и положено, была представлена слабовыраженной базальной пластинкой, в других же участках переходила в состояние студенистое, характерное для медуз, а кое-где подозрительно напоминала соединительную ткань более сложно организованных существ.
Кишечник существа совершенно нехарактерным образом извивался, закручивался, а главное – оканчивался много раньше соединения с выводными отверстиями. В то же время, нервная система выходила далеко за пределы нервного плексуса, некоторые узлы были более характерны для членистоногих или насекомых, при ближайшем рассмотрении выяснилось, что они поддерживали функционирование участков, связанных с совершенно неестественно развитыми чувствительными областями, а также с чем-то, предположительно снабженным рудиментарными мембранами, способными, похоже, менять тональность проходящих через них воды или воздуха. Последний элемент, с очень большой долей скепсиса с моей стороны, мог все же объяснить непрекращающийся исходящий от полипа шепот на грани слышимости.
Наконец – скелет, тут перемешались все совершенно лишние элементы, от перидермы различной степени плотности до хитиновых и даже роговых элементов, а также уплотненных сегментов, где, похоже, располагались клетки, вырабатывающие упомянутую ранее жижу неясного назначения.
В конечном счете я сделал все же открытие, которое принесло одновременное, почти эйфорическое ощущение радости вкупе с наваливающимся, почти осязаемым чувством неловкости. Такое создание вообще неспособно существовать. Вернее, не так – отдельные клетки полипа вполне жизнеспособны, но в комплексе они просто неспособны составить более сложный организм. То есть, отметая иные положения как недостаточно обоснованные, можно было сказать, что жизнь в этом комке плоти поддерживалась силами и энергией совершенно иными, чем у стандартных образцов, встречающихся в природе. Вывод в то же время не выглядел революционным – полип просуществовал весьма долгое время в экранированном контейнере без доступа к питательным элементам, но все же не издох.
Разъятое на составные части создание я подверг серии несложных опытов для установления пределов живучести. Тут сложно было выявить нечто запредельное, в основном результаты соответствовали обычной органике.
При воздействии пламени частицы полипа сгорели до образования неоднородного, почти отсутствующего пепла.
После кипячения большая часть элементов погибла, но некоторые клетки сумели скрыться в защитных оболочках, полностью оборвав связь с остальными частями организма. Я было решил, что эти клетки и являются частью интересующего меня возбудителя, но они принадлежали к совершенно разным категориям и не систематизировались по прочим признакам.
Перетирание до однородной массы также показало удивительную живучесть некоторых участков объекта, но не за пределами разумного.
В кислоте материал растворялся или получал ожоги, не демонстрируя далее признаки жизни.
Интересные результаты были получены при воздействии электричества – при кратковременной обработке вернулось и усилилось черно-фиолетовое сияние, но после трех минут соприкосновения с током объект изжарился.
Наиболее любопытные следствия давало соприкосновение с освященными стержнями, а также при обработке очищающим заговором пятого ранга, которым я владел. Обработанная плоть полипа шипела и истаивала на глазах, почти не сохраняя материи. На короткий момент я даже испугался, предположив, что воздействие приводит к переходу данной плоти в газообразное состояние с выделением спор, но эксперимент в закрытой среде выявил совершенно ненаучное, то есть, мистическое исчезновение материи фактически без следа.
В конечном итоге я вынужден был констатировать, что попытка выявить отдельный элемент, в котором можно определить возбудитель, успехом не увенчалась. Оставшиеся части органики я разделил на равные доли, отделив от натекшей жижицы и просушив. Полученные сегменты и выделения были помещены в различные типы питательной среды.
В стеклянные, предварительно продезинфицированные контейнеры я поместил подготовленный прогретый бульон, очищенный белок, некоторое количество коровьей крови и воды, синтетический раствор с витаминами. Суммарно получилось шесть контейнеров.
Слабощелочная среда жидкого и плотного (с добавлением желатина) раствора, в которой возможно развитие патогенных бактерий. Два крупных стеклянных сосуда.
Слабокислая среда, жидкая и полужидкая (с добавлением белка) в двух небольших стеклянных сосудах.
Плотная щелочная среда в небольшом контейнере и среда нейтральная, на основе бульона. Последняя выступала, скорее, как элемент на удачу, поскольку речь идет о кастрюле, где осталось немного бульона, который жалко было отдавать заключенным.
Говорить о чистоте эксперимента в данном случае сложно – я так и не выявил возбудителя, и, соответственно, было не совсем ясно, что может вырасти в средах и как это контролировать. Но при отсутствии иных результатов попробовать стоило. Обеспечив для каждого контейнера условия функционирования, близкие к тем, которые используются для выращивания бактерий в обычных обстоятельствах, я оставил свой урожай вызревать за ширмой, на которую повесил табличку: «Запретная зона для интернов, не заглядывать под страхом взыскания шестого ранга с занесением розгой по заднице».
Все использованные колбы, перчатки, чаши и прочие инструменты я тщательно продезинфицировал в очистителе, к этому моменту как раз прибыла Элеонора. Не могу не отметить, что девушке очень шли штатные нашивки с цифрами 12 (антисептическое заклинание) и 11 (обезболивающий символ) на рукавах, и роговые очки с крупными линзами, на которых также были выгравированы ранговые знаки.
– Доброго утра, доктор, – поздоровалась интерн, в руках у нее снова был сверток, но меньших размеров.
– Утра? – удивленно приподнял я бровь, давая возможность заработавшейся юнице поправиться.
– Да, уже шесть, рекомендую вам поспать хоть пару часов до завтрака, день обещает быть непростым. Капитан настаивает на проведении диспансеризации команды для выявления последствий шторма.
– Шесть, – задумчиво и раздраженно проговорил я. – Возмутительно, мировой механизм определенно задолжал мне пару лишних часов. А что у вас в свертке?
– Колдовской опреснитель. Из тюремного блока. Заключенные жалуются на странный привкус воды, – в ее голосе прозвучало неуместное по отношению к отбросам человечества сочувствие.
– Ясно, хорошо, – кивнул я. – Прополощите. Затем слейте и замените воду. Доброй ночи… утра.
Получив согласный кивок, я направился в сторону своей каюты, от навалившейся усталости у меня чуть не случилась галлюцинация – показалось, что мисс Канниг вопреки запрету заглянула за ширму, а затем вместо выполнения предписанных обязанностей подсела к постели все еще не приходящего в себя послушника.
Поспать удалось плохо, не только мало, но еще и отвратительно.
За неполные два часа сна я трижды просыпался от липкого и навязчивого ощущения ужаса, воспоминания об увиденных грезах оставались обрывочными, но неизменно… неприятными. Мне снился давешний знакомый, Абадай Тандерсмит, лицо его напоминало гипсовую посмертную личину, лишенную эмоций, цвета и жизни. На этом жутковатом лице двигались только сухие алые губы, которые то шептали, то вопили: «Безумие».
Еще там было море, тяжелое, безмолвное, полное загадок и инфернального шепота море, оно давило на корпус корабля, проникало через переборки, плескалось в трюме, клубилось в небесах зеленоватой взвесью и пело песни. И в песнях этих было чистое знание, сказки о глубине, предостережение для слабых и намек о вседозволенном могуществе для тех, кто способен найти в себе силу и пережить трансформацию.
Черные, бесконечно глубокие, мрачные и неподатливые глубины скрывали тайну, и каждый раз я тянулся к этой тайне, стремился познать ее секрет, касался его на кратчайшее мгновение и пробуждался со сдавленным хрипом. Пробуждался, ибо к тайне той был не готов. Как не было готово к ней все цивилизованное человечество.
Последующие три дня представляли собой утомительный и малопродуктивный период, когда я лишь пару раз имел краткую возможность посетить свою лабораторию, и то скорее из-за манящего ощущения тишины и покоя, в которых можно было немного перевести дух и посидеть без движения тела и мысли. В сосудах с питательными средами ничего не происходило, а на палубе и в медицинской части корабля творился форменный бардак, который лишь по ряду суеверных формальных признаков не было возможности охарактеризовать как хаос.
Из любопытных событий, которым я был свидетелем в промежутках между дежурствами по диспансеризации, припоминается весьма любопытная беседа между навигатором Иоландой Мирдэн и нашим беззаботным канониром Дицем Эвереттом. Сущность беседы касалась вопросов баллистики, Иоланда, к слову – привлекательная брюнетка в отменно идущем ей темно-синем двубортном морском мундире с цифрами 8 на эполетах и счислительными зачарованиями десятого и девятого рангов на рукавах, говорила о траектории, влиянии подвижности воздушной среды, силе тяготения, деривации, искривлении горизонта и гиперболических траекториях. Говорила, к слову, с большим знанием дела. В то же время Диц, со свойственным этому статному блондину в черной шинели наплевательским отношением к математической составляющей своего ремесла отмечал, что много важнее в стрельбе, цитируя: «Верный глаз, благосклонность фортуны, хороший глоток грога перед первым залпом, и чтобы того оборванного негодяя на противоположной стороне какой угодно траектории разнесло в щепки».
Содрогаясь от одной мысли о спуске в трюмные бездны, дышащие антисанитарией и неприкрытым сумасшествием, я позволил проводить диспансеризацию заключенных интернам, обозначив этот процесс как «ценный и незаменимый опыт в работе над податливым, но, что более важно, легко расходуемым материалом». Сам же я осуществлял почти постоянный прием пациентов в кабинете медицинского блока. По большей части матросов мучало утомление, канониров – подагра, инженеров – ожоги, а офицеров – скука.
Не обошлось и без эксцессов, столь же досадных, сколь неизбежных. Один из сержантов конвойной службы, некто Гриссем, демонстрировал начальные симптомы оспы, да к тому же тело его, давно не знавшее мочалки, было покрыто коростой неясного анамнеза. Я был склонен изолировать больного и обеспечить должное лечение, для чего обладал и препаратами, и подходящими иммуномодулирующими заговорами собственного изобретения. Но капитан, которому протокол обязывал сообщить о потенциально заразном больном, решил вопрос более радикально.
Не могу сказать, что именно говорило в нашем бессменном лидере – страх перед эпидемией или же страх перед гибельными явлениями иного порядка, волновавшими нас всех, а потому приводившими к поспешным и не всегда обоснованным решениям, но в отношении сержанта он несомненно погорячился.
Гриссему было решено предоставить небольшой запас провизии, воду, один из опреснителей и малую шлюпку, оставив несчастного на волю волн. За своего подчиненного вступился старший офицер конвойной службы. Капитан Дюбран – рослый малый, который не без гордости носил свою темно-серую шинель с металлическими погонами и цепными аксельбантами, обрушился на нашего славного главаря с гневной отповедью.
– Я протестую, капитан, – от ярости голос офицера хрипел, а пораженный угревой сыпью переломанный нос нервно подергивался. – Согласно параграфу шестнадцать, статье третьей, пункту пятому транспортного устава, при наличии старшего по званию решать судьбу приданных солдат без его ведома – это грубое нарушение.
– Позвольте, капитан, – отвечал фон Валеннвил, придавая своему пышному лицу с двумя подбородками нарочитую солидную сердитость, что особенно занятно сочеталось с высоким воротником мундира. – Указанный пункт не распространяется на чрезвычайные ситуации, в которых, как говорит двенадцатая глава упомянутого вами устава, все судьбоносные решения остаются на воле и совести командующего судна.
– Но, – осекся Дюбран и густо покраснел от кончика тяжелого раздвоенного подбородка до кромки волос на узком лбу, – положение не было официально объявлено.
– Так я его объявляю, – капитан позволил себе вольность взмахнуть пудовым кулаком в белой перчатке с якорями. – Первый помощник, объявите по судну!
– Вы… вы за это ответите, – позволил себе в ответ откровенную наглость конвойный офицер.
– Перед трибуналом равных, а не перед десятым рангом! – перешел на открытые оскорбления сэр Оттомар.
Дюбрану ничего не оставалось, как козырнуть от своей металлической каски с высоким гребнем и, развернувшись на скрипящих, до блеска начищенных сапогах, отступить в сторону явно проявляющей недовольство происходящим группы подчиненных. Подчиненных, все еще вооруженных винтовками.
За этой довольно неприглядной сценой действительно последовал указ о введении чрезвычайного положения, а несчастный Гриссем уже через два часа скрылся за горизонтом, уносимый в своей утлой скорлупке жестоким течением. Оставалось лишь надеяться, что его минуют теплые, злонравные ветры Шизар.
Среди прочих пациентов оказалось пара сифилитиков, одна охранница с гонореей да инженер с чесоткой. Последнего удалось дезинфицировать при помощи антиклещевого заклинания, а первым трем я прописал по возможности болезненное, эффективное, но крайне унизительное лечение. Больше никого бросать за борт не пришлось, и на корабле осталось еще одиннадцать лодок на случай серьезных неприятностей.
Признаков наличия гибели, которых так боялся капитан, среди команды обнаружено не было.
Вечером третьего дня я провел осмотр интернов, у которых кроме переутомления также никаких неприятных недугов не обнаружилось. После осмотра мы сидели и болтали в лаборатории, распивая традиционный напиток всех цивилизованных медиков – спирт, в верной пропорции разведенный с тоником, сдобренный парой оливок и лимонной долькой на стенке мерного стаканчика.
– Итак, господа, как впечатления? Есть, чем поделиться? – поинтересовался я у подопечных немного отвлеченно, параллельно приходилось прислушиваться к сосудам за ширмой, там явно что-то происходило.
– Изматывающе, фрустрирующе, почти депрессивно, – довольно весело откликнулся Элефас, этот невзрачный юноша чуть ниже среднего роста, не то чтобы худощавый, но плотный, ярко контрастировал с пышной и цветущей Элеонорой, но при этом отличался яркими, живыми, почти интеллектуальными янтарными глазами и вечной загадочной улыбкой, которая порой немало раздражала.
– Одна пациентка пыталась меня укусить, – вклинилась в разговор мисс Канниг.
– И как вы это предотвратили?
– От души приложила ее шпателем.
Элефас прыснул, я слабо улыбнулся, но потом по возможности строго посмотрел на обоих, в первую очередь, чтобы отвлечь внимание – за ширмой что-то явственно зазвенело.
– Ожидал от вас большего профессионализма, Элеонора, – наставительно проговорил я, повышая голос для значительности или самого звука. – Как бы вы поступили, мистер Браун?
– Я? – задумался второй интерн. – Полагаю – приложил бы ее не ложкой, а кулаком, один Единый-Машина знает, что у нее там осело на премолярах, я видел, чем их кормят.
От меня не ускользнуло, что упоминание божественного заставило Элеонору бросить взволнованный взгляд на послушника, который все еще лежал без движения на койке в лаборатории.
– Ну что ж, теперь хвалю за сдержанность, мисс Канниг, дурь познается в сравнении.
Тем временем за ширмой снова раздался явственный звон стекла о стекло, и мне пришлось отвести внимание молодых людей более явно.
– Что вы там стараетесь разглядеть, юная леди?
– Я, – девушка смутилась, но взгляд не отвела, – просто задумалась, мистер Блэймрок, что мы будем делать, если бедный Грюмбольдт так и не придет в себя? И что, если… гибель…
– Пффф, – протянул Элефас, – ты слишком много волнуешься о мелочах. Статистика показывает, что проявления хаоса…
В сапфировых глазах лаборантки зажегся ужас. «Не именуй…», – пробормотала она.
– Хорошо, – поправился интерн, – проявления искажения существенно более редки, чем принято воображать. Потонуть сейчас, нарвавшись на неотмеченный риф, или столкнуться с иммунным к монстрозащите обитателем океанских глубин и то более вероятно. Если бы все было так печально, как ты воображаешь, корабли старшего народа возвращались бы из плаваний сплошь заросшие ракушками, светящиеся и обезлюдевшие.
– Мне кажется, – мисс Канниг пришла в себя, но не стремилась сдаваться. Кажется, из вредности она довольно чувствительно ткнула собеседника кулаком в плечо, – оправданные или нет, опасения лучше, чем твоя беззаботность.
– Мне кажется, друзья мои, – очень громко вступил в разговор я, – что пришло вам время отправляться спать, а вашему старому преподавателю еще нужно поработать.
В этот момент раздался звон разбитой посуды, и из-за ширмы разлилась довольно остро пахнущая лужа.
– Я сейчас все уберу, – подхватилась Элеонора.
Элефас, более собранный, молча направился к швабре в углу.
– Нет необходимости, – поднялся я с места. – Мисс Канниг, мистер Браун, доброго вам вечера.
Повинуясь вбитой поколениями обломанных линеек дисциплине, молодые люди покорно направились к выходу, на пороге Элефас набрался смелости и поинтересовался:
– Новый эксперимент, доктор? Возможно, пригодилась бы помощь одного-двух интернов?
– Если бы помощь была нужна, – сварливо ответил я, натягивая перчатки, – вы бы узнали об этом еще вчера, мистер Браун, а сегодня уже устали бы в три раза больше. Впрочем, раз вы так горите жаждой деятельности, назначаю вас с мисс Канниг дежурными по медчасти, займитесь пациентами завтра, а меня до следующего вечера пусть никто не беспокоит.
Не скажу, что подопечные остались так уж недовольны назначением – все же ребята честно заработали свои ранги в академических баталиях и оба не чужды были амбиций, вернее, один – амбиций, а вторая – исполнительности и прилежания. Уходя, оба закономерно пытались разглядеть, что же там разбилось, но я сдвинул ширму плотнее, а на лице изобразил нарастающий гнев, почти так же натурально, как днем это вышло у Дюбрана.
Результат осмотра содержимого стеклянных контейнеров оказался довольно занимательным – на протяжении пары предшествующих дней останки полипа в банках почти не демонстрировали реакции, а сегодня дали рост более чем бурный.
В жидкой слабощелочной среде из частицы полипа развился сложный организм, напоминающий коралл или ветвь дерева, окончания которого были увенчаны зеленовато светящимися наростами. Жидкость потемнела – под микроскопом стало видно, что она кишит разнообразными по форме, но одинаково агрессивными, пожирающими друг друга или срастающимися патогенными бактериями.
В плотном растворе проявилось существо с рудиментарным мягким панцирем, напоминающим крабий, усеянное продолговатыми отростками-лапами разной длинны, подергивающимися в каком-то неестественно диком, спорадическом ритме.
Жидкая слабокислая среда оказалась наполнена созданиями, напоминающими червей или моллюсков, сплетенных единой сетью нервных окончаний. Наиболее неприятным результатом оказалось многократное повышение кислотности, по сути твари без вреда плавали в бурой царской водке.
Полужидкая кислая среда вызывала особенное отвращение – банка полнилась чем-то, напоминающим глаза, пораженные конъюнктивитом, притом глаза, реагирующие на свет и другие раздражители, глаза, которые с интересом наблюдали за тем, как я разбирал содержимое прочих контейнеров.
Проблемы возникли с сосудом, где была создана щелочная среда, пригодная, например, для развития холерных вибрионов. Этот сосуд явно продемонстрировал, что мой подход к безопасности проводимых исследований был недостаточно системным, внутри и снаружи колба покрылась органическим, пульсирующим, дышащим и студенисто сокращающимся налетом, где просматривались глаза, щупальца, увенчанные крючьями, ротовые отверстия-присоски с мелкими и острыми зубами, мышечные волокна и эпидермис буро-зеленоватого, тошнотворного цвета с вкраплением темных пятен, под которыми скрывались нарывы густой жижи, которую я не решился исследовать. Собственно, эта дрянь и свалилась с ящика-постамента, разлившись по полу и основанию, сразу же начав прорастать новым слоем налета с полипами и пульсирующими наростами.
Вкупе можно было сделать вывод, что создание питательной среды любого типа провоцирует развитие и рост хаоса в совершенно случайных или же пока невозможных к систематизации формах. Выявить возбудитель не представлялось возможным, но теперь я мог переходить к более сложным экспериментальным формам, предположив, что, если он и существует, возбудитель слишком мал для выявления посредством выращивания и осмотра.
Единственный объект, который внушал надежду на новые открытия – нейтральная среда, то есть кастрюля из-под бульона, где сформировался полип почти такого же типа, что и изначальный образец. Этот, впрочем, демонстрировал характерную для всех объектов неподатливость к систематизации, его ротовое отверстие было обрамлено рудиментарными глазообразными наростами, а по периметру тела создание сумело отрастить нечто, напоминающее плавники или крылья, также оно втрое увеличилось в размерах в сравнении с оригиналом, но выглядело все еще более перспективным, чем остальные части. К тому же, полип продолжал вырабатывать свою белесую жижицу, которая начинала представлять собственный интерес.
Образец из нейтральной среды я оставил, остальные же, пользуясь ночной порой, вместе с губкой, которой пользовался для удаления налета из разбившейся колбы, выбросил за борт. Провожая взглядом испорченный инвентарь, скрывшийся в кильватерной струе, я услышал знакомый, немного насмешливый (за что неоднократно получал дополнительные наряды) голос за спиной.
– Работа не идет? Решили полюбоваться морем, доктор? – поинтересовался интерн Браун, в голосе его чувствовалось какое-то напряжение.
– Элефас, – устало откликнулся я, не хотелось перекрикивать шум моря и кормового винта, – работа завтра не пойдет у вас, если немедленно не отправитесь спать.
– Справедливое замечание, – согласился лаборант, а затем бросил на меня долгий пронзительный взгляд своих янтарных глаз. – Но и вы не забывайте, что к некоторым вопросам стоит подходить трезво.
Той ночью мне снилось нечто зловещее – плоть из огромного чана свободным потоком выплескивалась наружу, у той плоти были лица моих интернов, их, а еще мисс Мирдэн, Дица, капитанов Валенвилла и Дюбрана, других… Плоть вопила, стонала, заливалась в эйфорическом припадке и поглощала все сущее. По этой плоти, уже занимающей мир до самого горизонта, мерно взмахивая веслом, на своей утлой лодчонке шел по течению Гриссем, иногда он бросал на меня проницательные, сочувственные взгляды, а под конец превратился в гартаруда, встреченного очень давно в портовом заведении шестого ранга. На прощание он помахал мне парой рук и скрылся за горизонтом, на котором горели созвездия, составленные из математических формул, созвездия, которые захлестывала живая, подвижная плоть.
17 ихтиониса
Дабы разбавить неприятный эффект пробуждения после кошмара, я решил целиком окунуться в кипучую деятельность. Благо, установленное намедни чрезвычайное положение предоставляло к тому широкие возможности. Сразу после завтрака, на котором из интересного была только навязчивая попытка со стороны навигаторов Барри и Ланстрока привлечь внимание мисс Мирдэн своими куцыми познаниями в высшей математике, я обратился к капитану с предложением.
Суть предложения была простая – ввиду повышения опасности эпидемии, я настоял на снижении числа незаконно пребывающих на борту пассажиров. Неблагодарное и совсем небезопасное занятие по отлову я предложил возложить на благонадежных арестантов под строгим надзором конвоиров. Крыс предполагалось совать в мешки и вываливать за борт. Идея небольшого геноцида пришлась капитану по душе и в скором времени были отданы соответствующие распоряжения.
Далее я решил обратиться напрямую к начальнику конвоиров, с которым состоялся малосодержательный разговор. Дюран только что провел построение на шканцах, в ходе которого разъяснил задачу своей не сильно-то смышленой братии. Капитан был мрачен, на его и без того угрюмом лице, пораженном широким набором кожных заболеваний, поселилась печаль, очевидно, связанная с недавним административным щелчком по носу.
– Мистер Дюбран, – обратился я к офицеру, с грустью поглядывая на ровную гладь темной воды за бортом. – У меня есть небольшая просьба, связанная с отловом крыс.
– Чего вам еще? – густой, прокуренный голос был сумрачным, под стать выражению лица и совершенно лишенным любезности.
– Мне необходимо получить несколько особей для своей рабочей деятельности, – я старался оставаться вежливым и тактичным, такая стратегия в равной степени казалось рациональной при общении и с быдлом, и с человеком хорошо вооруженным. А тут работало правило «два из двух».
– Не имею такого распоряжения, – отмахнулся верховный конвоир и направился заниматься своими делами.
Вопиющее нахальство, тем более, проявленное по отношению к моей персоне, несомненно вызывало раздражение, но на тот момент было много более насущных дел, так что проучить капитана я решил на следующем осмотре. Хорошая профилактическая клизма представлялась вполне подходящим инструментом. Проблему образцов из числа поголовья крыс удалось решить традиционным методом обращения через голову – сержант дежурной смены с радостью предоставил мне к вечеру две дюжины откормленных тварей по шиллингу за штуку. В тот момент я был рад повышенной ставке судового врача и наличию некоторых накоплений, прихваченных в дорогу, в противном случае такие экспериментальные издержки могли бы меня весьма оперативно разорить.
После того, как вопрос с образцами был улажен, я обратился к инженерам, которые также выполняли обязанности судовых медиков, предварительно выкупив (опять расходы!) несколько поврежденных или неформатных клеток у интенданта, я попросил их укрепить, проделать дополнительные отверстия для кормления и снабдить внутренними перегородками.
Ожидая результатов мероприятий, я заглянул в медблок, где можно сказать, царила идиллия – Элефас вел прием, а Элеонора ухаживала за лежачими больными, каковых оставалось немного. Меня несколько смутило, что молодые люди сконфуженно замолкали и как-то по-особенному переглядывались, когда я оказывался рядом, но это обстоятельство можно было легко отнести к вопросу извечного заговора интернов против преподавателя.
Вечером, около шести часов, после того, как шесть или семь больших пищащих мешков были вытряхнуты за борт и отправлены на чистку (интендант строго-настрого запретил выбрасывать казенные мешки вместе с содержимым), а дюжине заключенных и паре конвоиров была оказана первая помощь против порезов и укусов, наконец можно было приступить к новым изысканиям.
В моем распоряжении имелось шесть клеток, снабженных решетками для прочности и стеклянными стенками для обеспечения стерильности, двадцать четыре образца относительно здоровых, голодных и зловредных трюмных крыс в расцветке от черной до темно-серой, а также довольно толстый полип с рудиментарными крыльями, способный достаточно активно выделять белесую слизь за пределами экранированного контейнера.
Крыс я разделил на четыре группы, оставив две клетки про запас, для каждой категории я составил на основе уже имевшихся сведений о природе распространения хаоса, в том числе данных по питательным средам, математическую модель, в которой было учтено интенсивное развитие поражения и вероятности выработки частичного или полного иммунитета.
Первая группа из шести особей получила инъекцию вываренной жижи, которую выделял полип. Что примерно можно было предположить, как вариант вакцины с ослабленным эпидемическим фактором. Без должной скромности могу отметить, что немало преуспел в работе с лабораторными животными еще на медицинских курсах, потому сумел обойтись без укусов и царапин, несмотря на то, что вакцина вводилась посредством стеклянного шприца с достаточно толстой иглой в чувствительную паховую область зверьков.
Вторая группа, в которую вошло пять особей (одну из крыс товарки загрызли при высадке в клетку), получила инъекцию на основе перемолотой высушенной плоти перидермы полипа, с добавлением частиц ротовых щупалец и псевдокрыльев. При этом я использовал остуженную жидкость из очистителя в качестве среды для растворения инактивированного материала.
С третьей группой, где оказалось всего четыре особи (у одной оказался поврежден позвоночник, видимо, при поимке, а вторая была покрыта подозрительными наростами предположительно заразного типа), пришлось повозиться больше всего. Каждого зверька я усыпил посредством специализированного заговора девятого ранга, работающего только на мелких животных, а затем подверг вариоляции. По сути, я просто соскоблил с полипа несколько наиболее интригующих кусков, перетер и вложил в разрезы на спинах возле позвоночника, сделанные на коже крыс. Предварительно созданий пришлось побрить. Вам доводилось когда-нибудь брить крысу? Не советую помещать этот пункт в список опытов из серии «в жизни нужно попробовать все».
Четвертая группа стала контрольной – она получала воду, разбавленную в очистителе, качественный корм и даже небольшое количество игрушек для улучшения настроения (не являясь зоологом, не могу сказать, повлиял ли на что-либо последний факт, но крысы казались вполне довольными). 
Три экспериментальные группы я разместил за ширмой, напомнив себе, что теперь придется затрачивать время на кормежку и уборку фекалий, а контрольную оставил под рабочим столом, на солидном удалении от остальных.
Целью поставленных опытов было выявление степени заразности искаженного материала, полученного от полипа, вычисление этапов развития заболевания, выявление и систематизация симптомов, а также проверка возможностей выработки иммунитета на введение предположительно ослабленного материала. То есть, я хотел понять, как распространяется болезнь, в чем она выражается и как протекает.
Когда подготовительные мероприятия завершились, я обратил внимание на состояние послушника, все еще лежавшего в лабораторном помещении. Юноша несколько раз простонал и немного изменил положение, но в себя не пришел. Я произвел на него укрепляющий заговор, сменил баллон с питательным раствором, убедился, что ничто не препятствует дыханию, а пульс ровный, проверил чистоту утки и, оставшись спокойным за судьбу последнего оплота божественной воли на корабле, направился спать.
Сон был странным, но не пугающим, картинки я не запомнил, сильнее всего в памяти отложился звук – мириады крысиных глоток издавали резонирующий на одной чистоте писк, идущий будто из глубины мешка. Самое удивительное, что каждый писк по отдельности оставался только писком, но вместе они звучали как осмысленный, пытающийся что-то до меня донести голос. Фраза или часть фразы все время повторялась, будто это был призыв к действию или чье-то имя.
19 ихтиониса
Последний из дней, который можно было назвать спокойным. За завтраком в кают-компании обсуждалось ненадлежащее поведение начальника конвоиров (после ссоры с капитаном Дюбран перестал посещать общие трапезы), традиционно – погода, отставание от графика, а также напряженность, которую в последние несколько дней ощутил даже такой занятой человек, как я. Неожиданно для всех с предложением по улучшению настроения выступил обычно отстраненный первый помощник Вальдау.
Прихлебывая кофе из кружки совершенно необъятных размеров, этот ражий усач заметил:
– Когда я служил на фрегате республиканских ВМС, у нас была традиция полного штиля – на третий или пятый день устраивать небольшой праздник для команды. Немного повысить выдачу спиртного, накрыть стол на палубе, устроить пару состязаний, подключить музыкантов – и вот уже экипаж забывает о гнетущей тишине в парусах. Обычно такого хватало, чтобы дотянуть без эксцессов до первого бриза.
– Кстати, мистер Вальдау, – вступил в разговор девятиранговый навигатор Ланстрок, это был прямой как струна, рослый молодой человек около двадцати пяти лет, темно-рыжий и довольно наглый, – а как вышло, что из военно-морских сил вы перебрались на нашу посудину?
– Не вашу, а нашу, Уольфи, – строго и раскатисто отпарировал едкий вопрос первый помощник, а затем несколько помрачнел. – Рейо-нейгрийские родственники подгадили.
Республика Рейо-Нейгра была больным местом для многих жителей Сетрафии, особенно моряков, в состав этого пестрого образования входило немало бывших колоний, в том числе и владения нашей страны в прошлом. Агенты этой экваториальной страны-выскочки постоянно вели агитационную работу среди населения стран гольвадийской метрополии, не проходило и месяца без сообщений в газетах 14-12 рангов о том, что очередной ученый, флотский офицер или военный эксперт дезертировал и переметнулся на сторону молодой и наглой державы. Родственникам и друзьям подобных лиц часто приходилось расплачиваться за такую неосмотрительность.
– Ну что ж, решено, – поднялся из-за стола капитан, прерывая неловкую паузу, – устроим праздник, побалуем команду. Займитесь, господа, подготовкой, кто не на дежурстве. Мистер Ланстрок, возьмите на себя согласование материальной части с интендантом.
Извечный соперник Уольфа, второй навигатор Барри злорадно ухмыльнулся, осознавая, как непросто будет товарищу.
– А вы, Киннет, ему помогите, – не упустил гримасы капитан.
– Но, – запротестовал юноша, – мы с мисс Мирдэн собирались проверить показания приборов.
– Ничего, я как-нибудь справлюсь, – не без затаенного самодовольства произнесла Иоланда.
В конечном итоге фон Валенвилл для каждого нашел какую-то роль в подготовке празднества, например, мне и нашему погодному колдуну Эверетту было предписано озаботиться атмосферными заговорами, чтобы на палубе вечером было немного теплее обычного, все же ихтионис оставался одним из самых холодных месяцев в году. Привлечение меня к этому делу было совершенное обычным явлением – во-первых, капитан все еще не простил потери своего трюма, во-вторых, фон Мэйбр объективно был слабым специалистом, чей опыт в практическом символизме еще можно было признать, но вот потуги в вокализации оставляли грустить о лучшем.
В течение дня шла подготовка к торжеству, которое планировалось провести поздним вечером при свете звезд. Повара готовили угощение, матросы и солдаты извлекали из сундуков и приводили в приемлемый вид парадные мундиры, уборка палубы по случаю праздника включала не только традиционное скобление до блеска и надраивание до призматического состояния всего и вся, но также подновление краски, лакировку, замену истрепавшихся снастей. Уже сам факт подготовки к празднику не давал людям скучать, а в сердца офицеров вселял гордость за трудолюбие и дисциплинированность экипажа, верного положениям устава и сетрафийскому образу жизни.
Помимо подготовки зачарований, которые мы с Эвереттом скрупулёзно, по учебнику, соблюдая практические и эстетические требования символического колдовства, наносили на фальшборт, основания мачт, шкафы и решетки, я взялся также оказать помощь Иоланде Мирдэн и Элеоноре. Девушки решили организовать тематическую олимпиаду, в которую входили вопросы по естествознанию, истории, математике, физике и прикладной мистике. Вместе с леди-навигатором мы сумели убедить мою лаборантку исключить из программы олимпиады поощрительные вопросы детского уровня, рассчитанные на юнг, матросов и офицеров конвойной службы. Нет ничего более жалкого, чем соревнование, рассчитанное на то, что победителем себя почувствует каждый.
Несколько раз я оставлял дам дискутировать над уместностью включения в список вопросов интегральных функций, теоретических новаторских ответвлений эволюционной теории, а также дискуссионных вопросов по новейшей истории, относящихся к сфере интенсификации разведения коз в Шваркарасе, а сам спускался в лабораторию. Крысы вели себя прилично, во всяком случае, приличнее заключенных, которые их ловили, признаков заболевания пока не демонстрировали, но держались настороже. В один из визитов произошла встреча с Элефасом.
– Доброго дня, мэтр. Решили заняться животноводством? – голос юноши, как всегда, оставался несколько насмешливым.
– Да чтоб тебя, через параллелепипед, – я как раз закончил убирать в клетке контрольной группы, когда одна из черных зверюг, довольно крупная, шмыгнула в открытую дверцу, воспользовавшись замешательством тюремщика.
Паралитический заговор уже готов был настигнуть беглянку, когда интерн, демонстрируя отменную ловкость и координацию движений, кувыркнулся, буквально смел животное в охапку и, смеясь, поднялся, держа пищащий и извивающийся комочек у основания хвоста.
– Браво, браво, мистер Браун, весьма похвальный уровень физической подготовки, – прокомментировал я, помогая посадить беглую бестию обратно в узилище.
– Пункт шестой третьего раздела требований для поступающих на испытательный срок в Чрезвычайную Комиссию – должный уровень физической подготовки, – как ни в чем не бывало прокомментировал интерн.
– Решили служить в госбезопасности? – с удивлением вскинул бровь я.
– Это семейное, – ответил юноша, при этом можно было отменить, что он весьма внимательно окинул помещение лаборатории и клетку с крысами взглядом, будто видел впервые или что-то искал.
– Вот как? – иногда, чтобы кого-то разговорить, самому стоит произносить как можно меньше слов.
– Эээ, да, – он по-простому почесал в затылке, напуская развязный вид. – Отец считает, что хороший сыщик должен разбираться в медицине, чтобы не путать раны от ножа и, скажем, зонтика, а проглоченную пуговицу не принимать за действие яда.
– И отец ваш?..
– Это секретно.
– Что ж, тогда не будем больше об этом. Предлагаю подниматься наверх, вам еще стоит переодеться в парадное, да и у меня дела найдутся.
Не имея аргументов или смелости спросить что-то еще, Элефас кивнул и направился в сторону трапа.
Вечером, около десяти часов, когда тепло пятичасового чая уже не могло затенять пустоту в желудке, при помощи штатного сигнала рынды был дан старт торжеству. На шканцах расположился стол с закусками, как предписывают положения морского торгового устава – отдельно для офицеров и отдельно для прочего экипажа, плюс стол для солдат. На баке разместили развлекательную зону, где можно было без дисциплинарного взыскания сыграть в карты, почитать кое-что из капитанской библиотеки, принять участие в шаффлборде.
На юте проходила олимпиада – все желающие могли принимать участие, правильно отвечая на вопросы, которые по очереди, с выражением, зачитывали Элеонора и Иоланда. Там особенную активность проявляли наши горе-навигаторы Барри и Ланстрок, неправильные ответы мчались со скоростью хорошего паровоза и немало потешали интеллектуальную часть собравшихся, в первую очередь, механиков и офицеров.
Большая часть канониров, солдат и сержантов конвойной службы собралась возле левого борта, оттуда доносились регулярные взрывы хохота и характерные резкие хлопки. Это Диц Эверетт, главный бомбардир судна, предлагал всем желающим посоревноваться в стрельбе, причем речь шла не о общепринятом методе, когда конкурсанты честно предъявляли друг-другу табели стрелковой подготовки, значения в которых были получены в ходе честного и контролируемого экзамена. О нет, старший канонир предлагал всем желающим стрелять по тарелкам, которые он откуда-то добыл в огромном количестве, причем огонь из револьвера нужно было вести, параллельно выпивая грог из стакана, расположенного на тыльной стороне ладони. В соревновании активно участвовали Дюбран и его тень Манкер, но последний лишь пытался отговорить старшего офицера от «неуставных отношений». Первый же безбожно мазал и уже в третий раз уронил стакан.
Я с капитаном, первым помощником, погодным колдуном и склад-интендантом расположился за столом у правого борта. Вопреки всем приготовлениям, было немного прохладно, но с этой бедой хорошо помогал справляться крепкий бергамотовый чай в пропорции с бренди один к одному.
Царила поистине волшебная атмосфера – ровная, словно мраморная столешница прозекторской, гладь океана радовала глаз оттенками лазури и томного сапфира, на мачтах и вантах покачивались разноцветные фонарики, установленные по всем требованиям пожарной безопасности, небеса пестрели взором далеких звезд, чье отражение в водной равнине сливалось в идеальную сферу где-то у горизонта. Разум был чист и умиротворен. Даже содержание беседы, довольно тревожное в целом, не могло поколебать общего благостного настроения.
– Как у нас дела, мистер Руперт?
Вопрос задал капитан – это был крупный, солидный во всех отношениях мужчина, два подбородка которого чинно возлежали на твердыне мундирного воротника-стойки с позументом, где в геометрические орнаменты были вписаны цифры 7. Подбородки прекрасно сочетались своими розовыми тонами с высоким, более чем семи пядей, лысеющим лбом флотоводца, обрамленным мягким темным курчавым волосом. Остальная часть лица оставалась менее выразительной, за исключением немного рассеянного, но мудрого взора бежевых глаз.
– Относительно. Мы не бедствуем, но и отказаться от экономии будет не лучшей идеей. Угля пока достаточно, провиант в сохранности, снижение поголовья крыс пошло на пользу. Некоторые жалуются на качество воды из опреснителей, как я слышал, но в остальном все тихо.
Склад-интендант Руперт всегда любил неопределенность, что прекрасно укладывалось в его маслянистый образ. Масляные темные глаза, жирный нос, засаленный бушлат, натянутый поверх вязаного свитера, крупные сальные губы, напомаженные темные волосы, расчесанные на прямой пробор и металлическая бляха с номером десять на груди, что характерно – заляпанная машинным маслом. При этом, если с интенданта смыть все это… хм… наносное, он мог бы оказаться вполне приятным мужчиной лет тридцати, с костистым правильным лицом, волевым подбородком и скульптурным профилем. В общем – удивительное сочетание.
– А как с ветром?
Капитан переключился на погодного колдуна.  Фон Мэйбр производил странное впечатление – скованная фигура, будто он вечно стремился казаться меньше, чем был, а и был-то невелик, невыразительное лицо то ли рано состарившегося мальчишки, то ли молодящегося старика, длинные, затянутые в давно нечёсаную косу волосы какого-то мышиного оттенка, вялые руки с короткими пальцами. А поверх всего этого, будто краска на ржавчину, мундирный сюртук традиционного цвета морской волны, с позументом и шитьем на тему шестеренок и механизмов, украшенный целой плеядой символов от четырнадцатого до десятого рангов, а также множество сопутствующего колдовского скарба – амулеты, прогностические зачарованные карты, декокты в металлических цилиндрах, нео-фетиши и множество других костылей, выдающих непрофессионализм. Вместе все это вызывало постоянный вопрос: «Ты хочешь скрыться или выделиться?»
– Ситуация неоднозначная, – начал Эверетт, немного подумав, – синоптическая выкладка на ближайшее время говорит о сохранении штиля или малом волнении, но сегодняшние вычисления дают странные результаты. Я думаю…
– Веет! Веет! 
Это, рассмеявшись, вскочил первый помощник Вальдау – все в этом мужчине на склоне лет говорило о здоровье и силе. Его темно-синий мундир при каждом движении натягивался ровно настолько, насколько было нужно для демонстрации факта наличия у хозяина отличной мускулатуры, не способной дружить в полной мере даже с вещью, сшитой точно по плечу. От блестящих носков сапог до серебряных пуговиц с якорями на жилете, все в этом человеке было призвано иллюстрировать одно слово – «мужественность». Словом, сложно было подозревать, что Уиллард приукрашивает, говоря о прошлой военно-морской карьере.
Действительно, совершенно неожиданно небо потемнело, а море пошло рябью, сменив кристально ясное отражение звезд неподатливыми пенными бурунами. Следующий порыв ветра оказался в разы сильнее предшествующего, судно накренилось под грузом волны, а ветер, столь желанный секунду назад, вдруг начал вызывать сомнения в своей благонадежности.
– Аврал, господа, – взревел капитан, демонстрируя отлично поставленный голос. – Все по местам, детей, врачей, солдат и механиков в трюм!
Погода портилась с потрясающей скоростью, отбывая в сторону своей каюты, я обратил внимание, что небо уже затягивает зловещими, сизыми, как пороховой дым, тучами. Волнение усиливалось, мачты над головой ходили по широкой окружности, где-то в недрах клипера надсадно запыхтел мотор, выдавая всю возможную мощность. Испуганные резкой переменой атмосферы люди бросились в укрытие, и только матросы, честно демонстрируя, что ранговые значки они получили не за бултыхание на мелководье, уже взвились по вантам, уже расправляли паруса и крепили концы, готовясь к схватке со стихией.
20 ихтиониса
В течение получаса штиль сменился шквалом, я поспешил в лабораторию – убрать все хрупкое и, по возможности, закрепить клетки с истошно визжащими крысами, настил ходил под ногами ходуном, ощущение батута усиливалось резкими бликами света от бешено качающихся фонарей. Я уже заканчивал уборку лаборатории, когда в помещение, едва не упав на трапе, вопреки всей подготовке, влетел Элефас.
– Скорее, доктор, там! На палубе! Тревога!
Особенно не размышляя о том, что могло произойти – что-то взорвалось, кого-то придавило реем, матроса располосовало канатом… я бросился следом за интерном. В проходе мы столкнулись с погодником.
– Фон Мэйбр, а вы куда? – перекрикивая шум шторма, поинтересовался я.
Колдун не ответил, лишь кивнув на сопровождающего его лейтенанта Манкера. На тупом лице служаки не отражалось эмоций, но в глазах застыла настороженность, которую, будь это другой человек, можно было классифицировать как дикий ужас.
Похоже, дело было не в травме.
Распахнутая дверь кормовой надстройки явила нам образ соленого ада, где ветер рвал снасти, дым из двух корабельных труб казался светлее сумрачного оттенка небес, а волны и палубу едва ли можно было назвать вещами, независимыми друг от друга. Сквозь рокот штормовых раскатов разносились резкие, трескучие хлопки винтовочных залпов и более выраженные взрывы гранат.
Конвойные солдаты, с глазами полными ужаса и бледными лицами, демонстрируя приличествующую выучку, палили по чему-то, принесенному из-за борта. Бойцы капитана Дюбрана расположились на противоположных концах судна, полуюте и полубаке, за ограждениями и импровизированными укрытиями из палубного снаряжения. Центральная часть клипера, у грота и труб, где совсем недавно радостно болтались декоративные фонарики, представляла кромешный, копошащийся ад, пополнявшийся с каждым ударом нового океанского вала.
Там, в пелене дождя и водяного тумана, можно было разглядеть зыбкие, неестественные фигуры, расползающиеся по настилу судна. Жуткие создания с осклизлыми телами тяжело переваливались через борт и расползались по кораблю, стремясь, похоже, проникнуть через задраенные люки. Тварей нельзя было классифицировать ошибочно – все в них, от желеобразных тел, наполненных гниющими телами рыб и морских гадов, а также живыми медузами и кальмарами, до органической брони из вездесущих полипов и колоний мидий, очень четко говорило о природе незваных гостей. Тошнотворный облик визитеров дополнялся пропорциями, лишенными симметрии, полуаморфные тела имели всегда неравное количество конечностей разной длины, а также сияющие черно-зеленым, болотным пламенем глаза, вразнобой растущие по телу.
Выстрелы причиняли существам мало вреда, чуть лучше справлялись гранаты, но наибольшую пользу приносили отнюдь не солдаты. На передовой, игнорируя огонь по своим, отважно сражались матросы и канониры, вооруженные банниками, нагелями, саблями, даже швабрами и свайными молотами. С отчаянным остервенением эти смелые люди бились за родную палубу, небольшой клочок деревянно-стальной тверди, который сейчас был им роднее дома и важнее семьи.
В первых рядах, отрубая огромные куски зловещих гига-амеб, бился, отчаянно ругаясь, первый помощник Вальдау, вооруженный палашом и револьвером. В носовой же части очаг обороны, организованный преимущественно канонирами и сопутствующими им механиками, возглавлял сосредоточенный, но насмешливый даже в такой непростой ситуации Диц Эверетт. Пока ремесленники машинного цеха обрушивали на слизистых тварей пламя керосиновых горелок, орудийная обслуга разворачивала пару пушек, куда спешно закладывали шрапнельные заряды – оружие последнего шанса.
Быстро сориентировавшись в ситуации, я крикнул фон Мэйбру:
– Поддержите Вальдау, я подберусь ближе.
Не уверен, что остолбеневший от вида творившейся вакханалии погодник меня вообще услышал. Несколько тварей только что перевалились через ограждение и всосали в себя, разорвав напополам, жутко вопящего бойца-конвоира.
Плавно проведя по нашитым на груди цифрам 12, 7 и 15, я дополнил заклятие вокальным элементом «разрушение» и указал пальцем в перчатке на ближайшую амебу. Изогнувшись, а затем нелепо сжавшись, существо разлетелось фонтаном зловонных брызг, которые, по счастью, быстро вытеснил через шпигаты поток небесной воды.
Времени на размышления не было, оставив фон Мэйбра и отупевшего сверх всякой меры Манкера (конечно – таких ситуаций не было в уставе) за спиной, я сбежал по трапу, на ходу выхватывая из кармана заговоренную шестеренку. Метнув зазубренный снаряд в толпу подводных уродцев, я произнес формулу «жить, чтобы защищать», и в следующей момент слизистые образования начали разлетаться в стороны под ударами часового конструкта, небольшого механического духа-стража, составленного из шестеренок, цепей, часовых стрелок, грузиков и чистой энергии логики.
Помощник Вальдау сражался у левого борта, я же взял на себя правый, походя коснувшись нашитых на рукав мундира цифр 8 и 5 (последняя мне по рангу не полагалась, но ситуация требовала решительных мер), я окружил себя аурой отторжения гибельных сил, распространив ее также на ближайших матросов.
Врываться на передовую не входило в мои планы, но стихия распорядилась иначе. Очередная волна сбила меня с ног и больно приложила о близлежащую шлюпку, когда же вернулась возможность дышать и действовать, я обнаружил, что несколько матросов, составлявших мой авангард, оказались затянуты в аморфные тела вновь прибывших созданий хаоса. Несчастные моряки беззвучно вопили, пока погруженные в слизь их тела медленно и неотвратимо теряли кожу и мышцы.
Раздосадованный столь неприятным поворотом, я вытянул из поясного планшета небольшое заводное яйцо, составленное из нескольких полусфер, и бросил его в желеобразное тело ближайшей твари. Прошептав формулу «взрыв», я бросился за борт лодки, под брезент. Как раз вовремя – яйцо увеличилось в размерах и разлетелось на тысячу зазубренных кусочков, попутно разорвав наступавшее чудовище и несколько его самых неудачливых сородичей.
Выбравшись наружу, я провел короткий анализ ситуации – канониры на носу все еще отбивались, Диц навел пушки, но стрелять не торопился, пока можно было обойтись без серьезного вреда кораблю. Вальдау и его добровольцы, в число которых влился вооруженный тесаком Элефас, теснили жутких визитеров к первой трубе, сбрасывая вновь прибывающих тварей за борт.
У Мэйбра все было не так хорошо – колдун с лицом, являвшим маску первородного страха, истерично выкрикивал заклятия, но никак не мог попасть в ритм. Я уже собирался идти на помощь, когда с собой, наконец, совладал конвойный лейтенант. Манкер бросился наперерез твари, что уже тянула руки-щупальца к лицу погодника, и начал наносить тому отчаянные удары не штатным палашом, а увесистой доской, сорванной с ограждения. Внезапно проявивший оригинальность мышления конвоир не обращал внимания на слизь, что пятнала его шинель, и упорное сопротивление твари, уже успевшей овить его несколькими мелкими отростками. Результат поединка мог оказаться совсем не в пользу лейтенанта, но фон Мэйбр все же успел договорить слова формулы «разрыв», невыразимо долгой в его устах, после чего водянистое тело чудовища развалилось, с ног до головы залив слизью и гниющими останками Манкера.
По тому, как лейтенант принялся, отчаянно воя, валяться по полу, можно было оценить явно агрессивную среду внутренностей гига-амебы, несколько солдат поспешило на помощь командиру, сбивая с того перчатками и шинелями остатки слизи, отлетавшие вместе с кожей и волосами страдальца.
На моем фланге дело шло лучше – прочный часовой конструкт оказался тварям, несмотря на кислотную кожу, не по зубам, а несколько брошенных заклинаний и вовсе помогли очистить участок от зловредного присутствия.
Где-то вдалеке, у носового трапа слышались отрывистые и бестолковые команды Дюбрана, на мостике было видно невозмутимого капитана, лично вставшего к штурвалу, что позволяло бешено болтающемуся кораблю все еще оставаться наперерез волне. Над головой совершали сумасшедшие вращения мачты, по которым сновали, по мере сил поддерживая состояние парусов, марсовые матросы. Бой продолжался, но кризис, казалось, миновал.
В этот момент я услышал полный ненависти, почти неприличный крик Вальдау, силач где-то потерял свой палаш и сейчас теснил оставшихся противников за борт обломками свороченного стихией рея. Перехватив оружие правой рукой, так что мундир затрещал и лопнул по швам, правой первый помощник указывал на трубу.
По гладкой поверхности дымового сопла, оставляя след бледно-зеленой, как рвота туберкулезника, слизи, наверх карабкались двое океанских пришельцев. Тревогу Уилларда можно было понять – через жерло трубы твари могли добраться до машин. До машин! Единственного нашего спасения при плачевном положении парусов. Всем, включая меня, были хорошо знакомы истории о погибших сетрафийских и гартарудских кораблях, где механизмы, пораженные хаосом, заросшие ракушками и полипами, слабо фосфоресцируя, продолжают нескладно работать, отбивая ритм при полном отсутствии топлива и операторов.
Такой судьбы я «Экспедишн» не желал. Крикнув фон Мэйбру: «Возьми того, что ниже!», я быстро пробежал по цифрам на мундире, составляя заклятие гигантского скальпеля, которое должно было точно и аккуратно, без вредя для трубы, срезать пришельца, не оставляя тому шансов на причинение вреда.
Вокальное воздействие попало точно в цель, но я недооценил живучесть твари, разделившись надвое амеба не упала, но продолжила ползти в двойном экземпляре. Решив, что лучше кривая труба, чем зараженная, я ударил снова, взрывом. От одного чудовища удалось избавиться. Тем временем, цель погодного колдуна уже почти доползла до верха, а молодой человек, все время отвлекаясь на вопли раненного лейтенанта Манкера, никак не мог закончить заклятие.
Видя то же, что и я, все еще опасно соседствующий с гига-амебами Вальдау поудобнее перехватил кусок рея, что-то пробормотал, коснулся рукой значка 8 на эполете, видимо, активировал предписанное зачарование. У каждого сетрафийца есть набор предписанных колдовских символов, позволяющих применять ранговые воздействия на службе и в быту, свои я использую для усиления вокальных воздействий, сплетая с ними основной узор заклятия, а не-колдуны просто получают определенные эффекты. Так вот – эффект, заложенный в эполет первого помощника, определенно производил впечатление. Брошенный меткой рукой, весящий несколько десятков килограмм рей взметнулся на высоту трубы и просто смел уже вползающее в чрево машины злокозненное создание, оставив лишь дымку слизи.
В тот же момент на отвлеченного Уилларда навалилось несколько ближайших тварей и до того, как успели прийти на помощь союзники, утянули героического первого помощника с собой за борт.
Горевать было некогда, оставалась последняя масса ожившей биовзвеси на трубе, она тоже была очень близка к цели, погодник все еще что-то бормотал, а я просто не успевал. Создание уже достигло сопла и тяжело начало спускаться внутрь, как вдруг, луч белого, словно правильно подготовленный конторский бланк, света ударил в посланника хаоса и фактически дезинтегрировал оного.
Удар был произведен с кормы, где в дверях, ведущих от лазарета, тяжело оседал, опираясь на заботливое плечо Элеоноры, очень вовремя пришедший в себя послушник. В сердцах я, кажется, позволил себе толику религиозности.
– Да восславится Единый-Машина, три кубика адреналина мне в бедро!
Этим героическим аккордом битва завершилась. Корабль потерял три десятка матросов, дюжину конвоиров, шесть механиков и десять канониров. Был тяжело ранен лейтенант Манкер, но кому до него дело. Фон Мэйбр не пострадал, к сожалению. Самой тяжелой потерей оказался Уиллард Вальдау – смелый военный моряк и первый помощник «Экспедишн», к которому, пожалуй, ранее я относился несколько предвзято.
Послушник Грюмбольдт после перенесенного стресса снова впал в беспамятство, можно сказать – он выполнил божью волю и заслужил еще немного покоя. А мне с интернами предстояло теперь разбираться с последствиями разразившейся бури и нападения.
После шторма вновь установился штиль, море повело себя как истерик, исчерпавший заряд энергии. Фон Мэйбр утверждал, что штиль продержится еще неделю, но верить в компетентность погодного колдуна представлялось идеей более сомнительной после всего произошедшего, чем давать деньги в рост интенданту.
На утро, под пронзительно голубым небом, посреди абсолютного ничто гладкого, как стальной лист, океана состоялась церемония прощания. Траурный момент омрачался еще более тяжелыми решениями – несколько солдат и один механик, внесенные в потери, были все еще живы по завершении нападения, но тела их подверглись тяжелому поражению силы, именуемой гибельной. Капитан лично принял решение о необходимости соблюдения чистоты и лично же исполнил приговор при посредстве именного револьвера с серебряной чеканкой «Лучшему сотруднику дальних экваториальных линий 826 года».
Тела павших в борьбе за «Экспедишн» поместили в мешки, к ногам привязали списанные снаряды, на грудь каждому поместили шестеренку в знак почитания Бога-Машины и личный ранговый блокнот в честь почитания законов Республики. Фон Валенвилл сказал несколько слов, в которых мало нашлось утешения, и мертвых отдали на волю волн, спуская людей, зашитых в собственные брезентовые саваны, по доске.
Отдельно опустили пустой гроб, наспех сколоченный усталыми плотниками. Скорбный символ, куда был положен обломанный палаш и копия личного дела помощника Вальдау. Тут капитан позволил себе расчувствоваться:
– Он был мне другом, – скорбно и торжественно прогремел голос судоводителя. – А вам всем – достойным начальником. Голосом разума и опыта. Решение, рациональное и взвешенное, заставило его совершить совершенное. И пусть каждый помнит – это путь истинного сетрафийца, руководствоваться разумом и логикой даже там, где глухой голос эмоций вопит об ошибке. Запомним его героем и патриотом!
По завершении церемонии корабль закипел словно раствор на спиртовой горелке – ремонтировали и заменяли такелаж, приводили в порядок разболтанные машины, отмывали от дряни и крови палубу, подсчитывали запасы снаряжения и патронов. Лазарет не остался в стороне, раненных оказалось немало. Худшие опасения внушал тяжелораненый Манкер, уходу за которым очень мешал лезший с несвоевременными советами Дюбран.
– Смотрите у меня, доктор, – цедили тонкие губы из-под щетки усов, – если лейтенант не выкарабкается, вам лучше хорошо спрятаться.
– Выкарабкается, – устало ответил я, не без труда убирая цепкую руку начальника конвоиров с лацкана своего мундира. Очень тяжело было в который раз общаться с этим человеком, еще тяжелее – не думать при этом о парализующем дыхательную систему заклятии.
Манкер был плох – он лишился большей части кожи лица и рук, с головы почти слез скальп, а оставшиеся волосы торчали щетинистыми островками посреди бурого и белого черепа. Помимо укрепляющих целительных воздействий, под руководством интернов матросы-волонтеры регулярно обмывали лейтенанта теплой водой из универсального очистителя. Так же поступали с несколькими другими раненными, имевшими контакт с подводными созданиями. Риск заражения при отсутствии священника или хотя бы послушника, который снова занял койку в моей лаборатории, был совсем не иллюзорен.   
Улучив момент, когда Элефаса и Элеоноры было достаточно для ухода за ранеными и текущих осмотров, а это произошло ближе к обеду, которым пришлось пожертвовать, я спустился в свой маленький исследовательский центр.
Первым делом я убедился, что новиат не станет помехой в работе – состояние юноши изменилось, он вышел из комы, но большую часть времени находился в забытьи, его лихорадило, но в целом молодой организм показывал уважительную жизнеспособность.
Итак, в моем распоряжении было несколько часов и четыре клетки с крысами.
Обитатели клетки номер один, получившие импровизированную вакцину, демонстрировали изменения в наименьшей степени, но несомненно уже подверглись влиянию хаоса. Когти на лапах крыс стали прочнее и увеличились в размерах, мускулатура деформировалась и укрепилась, хвосты обзавелись налетом, по структуре напоминающим водоросли бледно-зеленого цвета. Отдельного внимания заслуживали глаза – зрительные органы исказились в наибольшей степени, теперь они напоминали глаза рыб или кальмаров, но тесты показали, что реагировали на свет и раздражители крысы достаточно активно, а реакция даже улучшилась в сравнении с контрольными образцами. Произошли также некоторые иерархические изменения – сгладилась разница между омега и альфа самцами, изменилась структура взаимоотношений между самцами в возрасте и молодыми активными особями, ведущими «разведку», также некоторое «уравнение в правах» произошло и с самками. Крысы этой группы сообща кормились, не разбиваясь на кормовые «делянки», сообща исследовали новые объекты, коллективизм усилился, а вот индивидуальная идентификация, похоже, существенно спала.
Образцы из клетки номер два, которым были введены инъекции с инактивированным материалом полипа, демонстрировали совершенно иную природу изменений как в поведенческом, так и в биологическом отношении. Тут изменения происходили достаточно частным образом – одна из крыс обросла наростами все того же полипообразного вида, в ротовых отверстиях которых образовались глаза, которыми существо, похоже, могло видеть, но не слишком согласованно. Другая зверюга обзавелась хитиновым панцирем, из которого произрастали недоразвитые, но дееспособные клешни. У третьей деформировалась морда, где отрасли щупальца и увеличилось количество глаз. Иерархия была полностью нивелирована – при подаче пищи наиболее сильные, благодаря своим изменениям, особи устроили грызню и потасовку, а другие старались воспользоваться происходящим, чтобы урвать кусок себе, не обращая внимания на остальных. При этом смертельных ран не наносилось, но каждая особь, схватив какое-то количество выделенной солонины, метнулась в свой угол. Последнее для крыс характерно, для самцов, но тут схожим образом поступили и самки, не ища поддержки наиболее сильных особей.
Изменения жильцов третьей клетки, подвергнутых вариоляции, происходили от места закладки заразного материала – от разрезов произрастали, распространяясь на ребра и позвоночник, гроздья полипов, колонии ракушек и водорослей, коралловые отложения и хитиновая короста. Вели себя крысы на удивление организованно – получив пищу, они, будто по команде, подошли, вцепились в кусок солонины каждая со своей стороны, синхронно поужинали и вместе отошли в дальний угол клетки, похоже, подальше от меня.
Контрольная группа признаков изменений не демонстрировала.
Далее я провел эксперимент, отселив по очереди по одной крысе из каждой группы в одну из запасных клеток. Тварь из первой партии некоторое время вела себя потерянно, подбегала к стеклу, выходящему на ее старую клетку, и громким писком призывала сородичей, затем освоилась, хотя и тревожно оглядывалась на утерянный коллектив. Образец номер два, поросший бахромой щупалец со стрекательными клетками, как у анемона, достаточно комфортно расположился на новом месте и признаков волнения не демонстрировал, при перемещении он активнее всех пытался причинить мне вред. Третья крыса, отделенная от товарищей, быстро утратила остатки организованности и тяжело повалилась на бок посреди клетки, не реагируя на раздражители и пищу.
Образец из контрольной группы (его я высаживал во вторую из двух запасных клеток, чтобы избежать случайного заражения) вел себя, как и полагается – изучил новый участок, выбрал самое удобное место поблизости от поилки, куда затем стаскивал предложенную еду.
Затем я провел серию экспериментов, о которых расскажу ретроспективно, поскольку некоторые результаты были получены в течение ближайших дней. Крысы всех групп были подвергнуты воздействию огня, кислоты, электричества и воды из очистителя. Первые реагировали почти так же, как обычные грызуны, демонстрируя разве что повышенные выносливость и болевой порог. Вторые старались воспользоваться своими новыми преимуществами, чтобы снизить объем повреждений. Третьи сразу сникали и переносили повреждения в полуобморочном состоянии, они же сильнее всего повреждались водой, первый испытанный образец умер и его пришлось утилизировать, а второй едва выжил.
При этом первая группа затем с большой агрессией и осторожностью реагировала на изъятие из клетки. Организмы второго набора очень быстро восстановились, заменив поврежденные участки искаженным материалом, например, обожженная лапа тестовой крысы превратилась в щупальце, обильно выделяющее слизь. Создания из третьей группы наиболее оригинально отреагировали на раздражители, похоже, на примере двух испытанных остальные образцы совместно выработали биологические механизмы защиты, их искаженная плоть поддавалась впоследствии воздействию огня или электричества даже хуже, чем у зверей из второй группы.
По завершении эксперимента я убрал клетки, проверил состояние больного, дал тому лекарство от лихорадки, подкрепленное заговором и направился спать. Сон того дня я помню смутно, он не касался насущных событий, а относился, скорее, к воспоминаниям давних лет. Мне снилась Альма-Матер – Университет Колдовства, он взметывал в туманные небеса свои базальтовые торосы, покрытые соляными наростами и раковинами моллюсков, а по балюстрадам чинно скользили на присосках влажных ножных мембран убеленными седыми водорослями профессора. Не совсем так, как я его помнил, но на удивление изящным предстал мне университет.
21 ихтиониса
Утром меня разбудила Элеонора, растрепанные светлые волосы девушки и не сходящийся на груди мундир говорили о том, что она проспала. А я проспал еще больше и еле успел прибыть на завтрак хоть в сколько-то парадном виде, позволив себе не отглаживать воротничок рубашки. За утренней трапезой был поднят вопрос о назначении нового помощника капитана, по рангу это должна была оказаться мисс Мирдэн, но ее половая принадлежность, а хуже того, образовательное учреждение, выпустившее навигатора, вызывали у капитана сомнения. В ходе жаркой полемики упоминался устав, ранговый статут и чья-то мать, раздосадованная Иоланда в конечном итоге удалилась, позволив себе хлопнуть дверью, а между Ланстроком и Барри было решено устроить экзамен. В интеллектуальное соревнование должны были войти классические испытания по прокладке курса, а также необходимое в данном случае психологическое тестирование, организацию которого было поручено обеспечить мне.
Вопреки желанию скорее продолжить эксперименты, пришлось готовить вопросы, а затем навестить лазарет, где интерны не могли обойтись без моей помощи, за что были наказаны, вернее, поощрительно принуждены к изучению эпидемиологического справочника с обязательной контрольной на вечер. Если уж тестировать – то всех.
Кожаные диваны с бронзовыми заклепками, расположенные в кают-компании, несли на себе клеймо десятого ранга компании «Файнест Вудс» и дарили ровно необходимое количество комфорта для плодотворного отдыха и работы. На столе от того же производителя были разложены карты, журналы, справочники и навигационные инструменты. Только что закончился экзамен, лидировал с небольшим отрывом Ланстрок. Сам факт этого лидерства оставался забавностью в себе – направляясь в место встречи, я проходил мимо каюты мисс Мирдэн, где вездесущая в своем милосердии Элеонора утешала Иоланду, последняя сквозь слезы как раз заявляла, что Уольф не способен без погрешности проложить даже курс прибрежной шаланды лунной ночью. Результаты экзамена, в целом, подтверждали эту точку зрения.
Оставалось получить результаты тестов. Я занял глубокое кресло, которое имел привычку занимать по обыкновению в часы отдыха, а молодых людей расположил на двух противоположных диванах, задавая вопросы по очереди каждому и наблюдая за обоюдной реакцией. Не то чтобы это было частью теста, скорее способом развлечь себя за отсутствием на борту нормального цирка с приличными клоунами.
Уольф Ланстрок – высокий, крепкий, нарочито небрежный в ношении своего мундира с эполетами, где были изображены якоря, венки и девятки. Наружности приятной, но простоватой – рыжий, курносый, в веснушках и с несколько несимметричным лицом. Он нагло улыбался, бросая взгляды на оппонента и был, похоже, вполне уверен в себе после успеха на экзамене.
Киннет Барри – не по уставу длинноволосый блондин, застегнутый на все пуговицы, с лицом, способным украсить обложку двадцатипенсового романа, то есть одновременно героическим, с этой характерной тяжелой челюстью, и придурковатым, с пронзительным, ничего не выражающим взглядом светло-голубых глаз. Образ «хорошего парня» давался Киннету достаточно органично, если под «хорошим» понимать мало размышляющего и делающего невпопад.
– Итак, мистер Ланстрок, первый вопрос… – начал я.
– Весь внимание, док! – и был сразу перебит.
– Что говорит инструкция о карантине оспе на корабле?
– Три недели не спускаться на берег, в порты не заходить, с другими судами не контактировать, пораженную скотину забить, обеспечить карантин, – четко, как по шпаргалке, отрапортовал Уольф, не совсем верно, впрочем.
– Хорошо. Представим ситуацию – вы ведете судно, вспыхнула эпидемия, припасы на исходе, поблизости имеется иностранный недоразвитый порт. Ваши действия?
– Ну-у-у, – протянул Ланстрок неподражаемо пустым тоном. – Брошу ночью якорь на внешнем рейде и отправлю небольшую команду с доверенным офицером, только полностью здоровых, раздобыть припасы на черном рынке, потом выйду в море и буду соблюдать карантин.
– Поздравляю, мистер Ланстрок, вы только что устроили гипотетическую эпидемию. Судьи Чумы вас бы не погладили по голове. Период инкубации оспы достигает трех недель, а карантин длится еще три недели после последнего больного. Мистер Барри, – Киннет подобрался и посмотрел на меня очень внимательно. – Тот же вопрос.
– Я прикажу сократить выдачу провизии, буду собирать дождевую воду и постараюсь организовать вылов рыбы для дополнения рациона. Буду строго соблюдать карантин, держаться открытого моря вне судоходных маршрутов, – проникновенным, почти артистическим голосом произнес, выдерживая паузы, второй претендент на начальственную должность.
– Поздравляю, мистер Барри, вы и вся команда мертвы, выжило процентов десять и те – чудом. При вспышке оспы очень важны медикаменты, а также витамины, параллельно наступающая цинга совсем не облегчит дела.
Киннет смутился и потупил глаза. Ланстрок же, наоборот, встрепенулся и насмешливо поинтересовался.
– Выходит – и так, и так кранты, а какой же правильный ответ, док?
– Суть не в правильности ответа, мистер Ланстрок, суть в определении вашей реакции на кризисные ситуации, находчивости и наличии командных качеств.
Правильный ответ был, конечно, а для молодых людей эта подробность была лишней. Последующие вопросы, которые включали не только отдельные гипотетические сценки, но и другие методы сбора информации на основе курса психиатрии и общей психологии, который я, признаться, несколько подзабыл, убили остатки логики в кают-компании и около часа жизни настоящей науки, отобранных у моих исследований.
Наконец мы дошли до главного пункта, на котором особенно настаивал капитан.
– Мистер Ланстрок, последний вопрос.
– Да-да? – обрадованно подхватился явно заскучавший «студент».
– Доколе вы будете меня перебивать? Можете не отвечать, вопрос другой. Итак – на корабле был выявлен субъект, зараженный хаосом, для усложнения ситуации, пусть это будет кто-то критически важный, например, старший инженер при неисправном двигателе. Вылечить его в силу стесненных обстоятельств не представляется возможным. Что будете делать?
– Да за борт его! – раздраженно бросил Уольф.
– Это ваш ответ?
Под моим суровым взглядом буффон смутился.
– Э-э-э, нет, давайте поместим его в карантин и заставим писать инструкции для персонала, иногда будем направлять ремонтировать самые проблемные узлы. А по прибытии в порт сдадим на проверку и обработку.
– Ближе к истине, – кивнул я, размышляя, что ответ оказался явно неполным и плохо продуманным. – Мистер Барри?
– Постараться обеспечить больному максимально возможные уход и терапию, хаос – это безусловно скверно, но кораблем из-за одного пораженного рисковать нельзя, сохранить возможность работать, проводить затем обеззараживание, отслеживать состояние, если зараженный сделается совсем плох, изолировать. Но не просто в карантин, а в экранированный карцер, – речь офицера была страстной и весьма экзальтированной, будто он действительно переживал за гипотетические корабль и инженера.
– Что ж, – произнес я задумчиво, – вариант опасный, но не лишенный логики.
– А еще можно постараться обеспечить лечение инженера, проследить за тем, чтобы он проинструктировал и наставил преемников, при отсутствии основных средств – прибегнуть к медицинским, а также к поддержке со стороны команды и офицерского состава, иногда, я слышала, это помогает. А еще, естественно, необходимо выяснить, как именно заразился пострадавший, и попытаться выявить других пораженных, устроить расследование и убедиться, что источник опасности на корабле один.
В диалог неожиданно вмешалась Иоланда, она прибыла в кают-компанию в парадном мундире с серебряными аксельбантами, штатной фуражке с металлической тульей, а свои шикарные волосы оттенка густой нефти обрезала под каре (не без помощи Элеоноры, думаю).
– Я бы тоже хотела принять участие в тестировании, доктор фон Блэймрок, – в голосе навигатора звучала решимость и уверенность в своих силах.
– Но позволь, Иоланда, – попытался встрять Барри, но быстро поник под сердитым взором темных глаз девушки.
– Эй, Ио, – с усмешкой вступил в диалог Ланстрок, – не стоит так переживать. Никуда от тебя повышение не убежит, еще будешь помощником, но не сейчас.
– Вопиющая глупость, – ответ, который собиралась дать леди-навигатор, потонул в густом голосе прибывшего капитана. – Это я про ваши, господа, ответы, и ваше, мисс Мирдэн, несоблюдение субординации. Правильный ответ был дан Уольфом с первой попытки – механика за борт, он на корабле не единственный или это не сетрафийский корабль. Гибели нельзя давать воли ни при каких условиях. Вот мы потрафили, расслабились, праздник устроили, а надо было бдеть. С морем не шутят, господа.
В монологе возникла небольшая пауза.
– Но позвольте, сэр, – я не обратил внимание, что прочие офицеры приняли вертикальное положение и, стараясь не переходить на грубости, оспорил аргументацию, оставаясь в кресле, – потеря хорошего механика – всегда удар по кораблю. А мисс Мирдэн высказывает обоснованные некоторыми исследованиями положения.
– Ерунда, все заменимы, и вы, – он обратил свой взор на Ланстрока, – Уольф, отныне замените первого помощника. А вы, – это уже было ко мне. – Извольте встать, когда с вами разговаривает капитан. Всем разойтись.
Покидая каюту, я бросил сочувственный взгляд на Иоланду, в глазах девушки уже не было слез, они горели огнем затаенной обиды и оскорбленного самолюбия.
История дурного настроения капитана получила неожиданное развитие вечером. К этому моменту я уже успел проверить состояние крыс и покормить животных, после чего несколько часов находился в медицинском блоке. Даже будучи опытным медиком с годами опыта за спиной и практикой в столичном морге, я с трудом мог свыкнуться с атмосферой судового лазарета. Общая скученность, вынужденный недостаток места, узкие переходы и минимальные расстояния между койками больных создавали совершенно особенную, жутковатую среду. Тут всегда был тяжелый, почти осязаемый воздух, пропитанный запахом бинтов, йода и немытых тел, перемежаемый терпкими примесями ароматов лекарственных трав, жировых мазей, крови и спирта. Даже хорошая вентиляция не смогла бы разогнать угар керосиновых лам и пара от постоянного кипячения бинтов, воды для дезинфекции и припарок, тем более, с этой задачей не справлялся скромный поток воздуха из узких иллюминаторов. Образ дополнялся стонами тяжелобольных, тихим шепотом выздоравливающих, навеянными обстановкой анекдотами волонтеров, неизменно черными и короткими командами медперсонала. Эта мантра будет преследовать меня до конца дней – «сядьте», «покажите язык», «дышите, не дышите», «на что жалуетесь».
Я как раз закончил осмотр последнего пациента и направлялся к выходу, когда обнаружил неожиданный аншлаг у изолятора, где содержался лейтенант Манкер.
– Я не вижу тут оснований для дискуссии, – это суровый и усталый голос капитана фон Валенвилла.
– Я вижу, гильзу мне в сапог, – это распаленный и нарочито грубый тон Дюбрана.
– Этот человек создает опасность для команды и корабля. Необходимы решительные меры.
– Этот человек, – акцентированно произнес начальник конвоиров, – пожертвовал здоровьем, чуть не отдал жизнь за Ваше корыто.
– Ах так! – холодно процедил командир «Экспедишн». – У вас есть время до завтрашнего утра, уладьте его дела, попрощайтесь должным образом, найдите замену, а затем выбросьте лейтенанта за борт. Это приказ, исполнять!
– Есть.
В тусклом сумраке внутренних помещений лазарета было почти видно, как посыпались искры, а скрип зубов конвойного главаря был слышен даже сквозь обычный гомон медицинской части. Не отдав честь, Дюбран развернулся на каблуках и удалился, громко бухая в настил окованными сапогами.
– Капитан, – обратился я к начальнику.
– Ну что еще, – закатил глаза наш бессменный лидер.
– Помните мой последний вопрос на тестировании навигаторов?
– Я еще не впал в маразм, – последовал раздраженный ответ.
– Тогда представьте, – сухо и загадочно проговорил я, – как бы вы поступили, если на месте предполагаемого механика оказался бы инженер из числа представителей старшей расы?
– Предполагаемый? – не скрывая неприязни уточнил Оттомар.
– Конечно.
Я кивнул и направился в сторону лаборатории, оставив погруженного в мрачные думы начальника наедине со своей совестью.
В тишине и покое своего научного убежища я смог поразмышлять над действительно важными вопросами и продолжить эксперименты, содержание которых упоминал выше.
Продолжая разбор крыс под аккомпанемент неровного дыхания страдающего новиата, я позволил себе несколько отстраненных мыслей.
Сетрафия, в сущности, пребывала в состоянии страшной изоляции. У республики, за исключением уважаемого, но безличного патронажа со стороны Гартарудокия, в сущности не было ни союзников, ни партнеров. Контакты с прочими державами и представителями остального мира строго регламентировались и для большинства граждан оставались почти закрытыми. Да и с кем налаживать отношения – мы использовали силу пара, сохраняя лишь необходимые пережитки старинных технологий, а Шваркарас или Ригельвандо, считающиеся передовыми державами Гольвадии, все еще ходили под парусами исключительно по воле ветра (в том числе, и поэтому вынужденная зависимость от стихии на «Экспедишн», с моей точки зрения, дурно влияла на корабельные нравы). Мы строили заводы, а весь «цивилизованный» мир едва освоил мануфактуры. Мы жили по законам научной революции и строгой материалистической логики, а могущественная Алмарская Империя пребывала в состоянии религиозной истерии, погруженная в борьбу между мало способным контролировать свои владения императором и суеверным архиепископом, массово подписывающим указы об аутодафе. Мы бороздили моря и создавали карты с точными координатами, добывали уголь из недр земли, вырабатывали самую чистую сталь, внедряли массовую печать газет и журналов, а султан крупнейшего в мире государства, ограниченный тиран-фундаменталист Хмаалара, даже не знал, сколько сотен миллионов подданных живет под его рукой и где кончаются границы его пустынной страны. Мы развивали медицину в надежде найти лекарства от болезней, ранее косивших целые регионы, а во всем мире полагали, что карантины Судей Чумы, когда целые зараженные города охватывали кольцом войск и безжалостно вырезали – это лучшее решение.
Именно царящая вокруг дикость, невежество, ограниченность умов в первую очередь и толкали меня на несомненно небезопасное исследование вопросов распространения так называемого искажения хаосом, ведь помощи ждать было просто неоткуда. Встреть нас корабль из Шваркараса или летучая яхта из «просвещенной магократии» Гилемо-Антария – и только наши «страшные» орудия с коническими снарядами вместо нефункциональных круглых ядер могли бы защитить «Экспедишн» от кучки озверевших варваров, к которым в головы закралось подозрение, что клипер подвержен «порче».
Той ночью мне снились тяжелые, невыразимо мрачные сны, в которых не было ничего сверхъестественного, а только простое, человеческое, а потому невыразимо жестокое – про туземцев, намеренно зараженных чумой, про холерные могильники, куда сбрасывали еще живых больных, про лечение кровопусканием и бессистемными молитвами. К счастью, сны эти прервались до срока. Вернее – к сожалению, ибо дальнейшие события я считаю отправной точкой безумия, которое охватило корабль в последующие дни и стало причиной фактической гибели «Экспедишн». 
22 ихтиониса
Меня разбудил взволнованный Элефас и, даже не дав накинуть мундир, потянул куда-то на мостик. Предшествующие события случились без моего участия, но заслуживают упоминания в силу своей высокой важности.
Около пяти часов утра раздутая, пошатывающаяся фигура поднялась на мостик, где заканчивал свою вахту фон Валенвилл. Визитером оказался никто иной, как лейтенант Манкер, вернее, то, что от него осталось.
– Эй, капитан, Вы хотели меня видеть? – прохрипел конвоир.
– Лейтенант, вам стало лучше, – уже заподозривший что-то начальник судна попятился за рулевого матроса.
– Нет, – Манкер продолжал неумолимо приближаться, тело его раздулось и пульсировало, источая слабый черно-зеленый, неестественный свет. – Это вы хотели меня видеть. За бортом.
– Вас неверно информировали, Джек, – говоря успокаивающим тоном, Оттомар потянулся за револьвером, но застежка никак не поддавалась.
– Ничего. Это ничего, – хрипело и булькало горло раненого. – Сейчас мы вместе там окажемся.
Путь существу, еще недавно бывшему лейтенантом конвойной службы Манкером, преградил тот самый матрос-рулевой, давая капитану шанс отшатнутся. С диким ревом зараженное создание бросилось вперед, последовал чавкающий звук взрыва, плоть матроса истаяла в волне темной энергии и кислоты, ошметки разлетелись по всему мостику, корабль резко вильнул, сорвало и сбросило за борт один из реев на гроте, сильно покалечило еще одного матроса.
Меня вызвали потому, что и капитану досталось немало «последней воли» приговоренного конвоира. Получив ожоги средней тяжести кислотой и обширное поражение диким всплеском энергии искажения, фон Валенвилл только усилием воли остался в сознании и приказал перенести себя в каюту. С ходу, еще на носилках, отдал приказ об аресте Дюбрана, которому предстояло дать ответ на вопросы, почему потенциального опасного больного выпустили из карантина и как он добрался через патрули до мостика, не будучи задержан ни на выходе, ни у трапа. Затем капитан назначил временным исполняющим обязанности Ланстрока и вызвал меня.
Возвращаясь к теме запахов – мало что может по тошнотворности и невыносимости сравниться с запахом тяжело обожженной человеческой плоти, даже утопленники, синюшные раздутые, полные воды и газов, воняют меньше. Хуже пахнет только тело, обожженное мистической химией, тело, в котором уже начинаются процессы искажения, и здоровая плоть замещается чем-то по цвету и консистенции напоминающим гнилую рыбу.
Оттомар фон Валенвилл был человеком выдающихся достоинств – во всем, начиная с соблюдения устава и судовождения, заканчивая ведением торговых сделок и управлением командой, он не демонстрировал таланта, но проявлял упорство и железную волю. Капитан регулярно получал награды и поощрения от руководства, ему, помимо дорогостоящего клипера с весьма современной технологической начинкой, морское торговое ведомство доверяло также решение самых щекотливых вопросов. Оттомар мог без всякого колебания направиться в берлогу туземного шамана где-то на Экваторе, жуткое чумное гнездо, пропахшее хуже любого лазарета, только за тем, чтобы провести под засаленную трубку мира многочасовые переговоры о закупке коки и местных опиатов, хорошо подходящих для высококачественных лекарств. Также он ничтоже сумняшеся проводил часы и дни на шваркарасских колониальных приемах, славящихся разнузданными извращениями и забавами с анималистическими рабами, и такое доводилось переживать Оттомару ради договора о концессии на каменноугольную шахту, которую «высококультурные» варвары просто не умели эксплуатировать и оборудовать. Фон Валенвилл, как и я, происходил из древнего, еще дорангового аристократического рода, он получил великолепное воспитание в лучших учреждениях, телом и разумом впитав дух и номер сетрафийского образа жизни.
На протяжении всего дня, что я провел, врачуя раны капитана, он не терял сознания и продолжал отдавать приказы, наставлять Уольфа, принимать отчеты по происшествию, готовить вопросы для допроса Дюбрана и сохранять присутствие духа, несмотря на страшную боль от свежих ожогов.
Иногда болезнь брала свое, и капитан заходился в бреду, бормоча: «Нет, никоим образом невозможно, я капитан Оттомар фон Валенвилл, номенклатурный номер один точка семь, точка двенадцать, точка три, сгинь, грязная порча, сгинь именем Бога-Машины и уставным указанием параграф два пункт восемь. Сгинь, я не поддамся!»
К вечеру наступило облегчение, жар усилился, проявилась лихорадка, но – о чудо! – всякие признаки хаотического поражения прошли. Убедившись, что пациент находится вне опасности, я позволил себе покинуть его и направиться в лабораторию. Уходя, я решил, что мне допустимо небольшое поощрение за тяжелый труд – из каюты больного был позаимствован ленивый и малоподвижный обычно капитанский кот. Довольно крупное создание производило, под стать хозяину, весьма солидное впечатление – представитель какой-то совершенно дикой дворово-лесной смеси, он имел ярко выраженный тигриный оттенок шкуры из сочетания оранжевой шерсти и черных полосок, обгрызенное ухо, длиннющие усы, исполинские размеры и когти чуть ли не в четыре дюйма на мягких лапах.
Кот потребовался мне для проверки одной гипотезы, которую предварительно необходимо было обкатать на крысах. В свое оправдание могу сказать, что создание получило солидный кус парной козлятины (одну из коз пришлось забить, ее клетка располагалась слишком близко к месту взрыва) и не слишком протестовало по поводу вежливого, по мере сил, перемещения.
В лаборатории меня ждал сюрприз, сложно сказать – приятный ли, но несомненно большой. Элеонора, в прорезиненных перчатках и переднике, как раз заканчивала убираться у крыс контрольной группы.
– Доброго вечера, доктор, – как ни в чем не бывало девушка поднялась на звук шагов и улыбнулась.
– Доброго, – пробормотал я, несколько смущенный.
– Как там капитан? – она пыталась сохранять непринужденность, но выходило натянуто.
– Лучше, э-э-э, благодарю вас за уборку, мисс Канниг, а вы? – вполне понятно, какой вопрос меня мучал.
– У остальных я тоже убралась, - кивнула интерн. – И покормила. Вас сегодня не было весь день, а они все живые существа.
На этой реплике мой желудок оказался где-то в паховой области, фигурально выражаясь, но воспринималось будто буквально.
– И, и как они? Как вам?
– Не слишком приятное зрелище, я бы рекомендовала заменить ширму на что-то более надежное. Вдруг заглянет матрос-стюарт или кто-то другой… посторонний.
– Так вы?..
Она посмотрела на меня очень внимательно, поправила очки, которые, как мне показалось, блеснули в свете керосинки довольно зловеще.
- Я верю вам, доктор, и не сомневаюсь, что все, что вы делаете, идет на пользу науке и Экспедишн.
- Хорошо, благодарю, сейчас я бы хотел остаться один. Ну, - посмотрел я в сторону беззвучного новиата, - Более один.
Не говоря ни слова, лаборант сняла передник и перчатки, прополоскала их в очистителе, повесила на гвоздь и вышла. Во всех ее движениях чувствовалась скованность, страх или осуждение, я не мог понять.
Потратив около пятнадцати минут на то, чтобы нормализовать сердцебиение и выдохнуть, я пересадил кота, которого все это время держал на руках и машинально гладил под довольное мурчание, в клетку номер шесть, ранее не имевшую контакта с пораженным материалом, я приступил к работе.
Необходимо было продолжить основные эксперименты и сделать пару новых наблюдений. Одну из крыс контрольной группы я пересадил в клетку группы номер один, где еще наблюдалось подобие порядка, в свою очередь одну из наименее измененных особей оттуда я посадил к контрольным образцам. Изменения, в первую очередь социального характера, происходившие во второй и третьей группах внушали мне существенные опасения – у номеров два продолжались динамические изменения, в том числе после воздействия агрессивных факторов, они становились все более отстраненными и агрессивными. Крысы третьей группы, похоже, окончательно утратили индивидуальность – они сбились в плотную стаю, постоянно прижимаясь друг к другу и даже есть ходили только вместе, шаг в шаг, укус в укус, у некоторых кораллы и полипы-новообразования начали срастаться, они будто тянулись друг к другу в поисках поддержки и общности.
Закончив с крысами, я извлек полип, который в своем контейнере не демонстрировал признаков роста или регенерации (все же вера и колдовство оставались самым надежным средством блокирования искажающих влияний), собрал с него некоторое количество слизи, выварил и перелил в шприц. Затем я сделал небольшую, вдвое меньше, чем крысам, инъекцию коту. Животное ответило мне оскорбленным мявом и развернулось задом в несколько тесноватой клетке, демонстративно отказавшись от предложенного поощрительного угощения.
Проведя несколько опытов, я прекратил занятия и направился наверх. Нужно было найти фон Мэйбра. Перед уходом я вооружился мелом, обвел угол ширмы и набросал числовые сочетания 2-1, 1-4, 2-4, 9-1, сопроводив их заговором шестого уровня, что вкупе позволило создать очень хорошее воздействие по отводу глаз. Кому известно, вроде Элеоноры, тот увидит, а вот случайный посетитель или очнувшийся новиат даже не посмотрит в тот угол.
Искомый погодник обнаружился в кают-компании, несмотря на поздний час, он штудировал трактат «Нумера эмпатика», посвященный символическому колдовству, выглядел при этом подавленным.
– Доброго вечера, Эверетт, – поздоровался я, присаживаясь в любимое кресло, что удачно стояло неподалеку.
– Терпимого скорее, фон Блэймрок, – сухо ответил колдун.
– Я вижу, решили посвятить время учебе, весьма похвально, – видя настроение собеседника, пришлось начать издалека.
– Не всем практические воздействия даются легко, – в низком теноре звучала сварливость.
– Что ж, практика ежедневная и ежечасная – основа успеха и искра, разжигающая талант, – мягко, но наставительно проговорил я.
– Тяжело верить в свои силы, имея поблизости столь сильного конкурента.
– Ну что вы, – я позволил себе легкую улыбку, – я скорее ваш коллега, чем конкурент, и интересует меня больше медицина, многое стало забываться. На самом деле – я даже пришел просить о профессиональной поддержке.
– Неужели? – острая бровь минутой назад чопорного меланхолика взлетела вверх, порция лести оказалась в самый раз.
– Да. Я провожу небольшое… исследование и мне просто необходим один из ваших заговоров на здоровье животных.
– «Силаскот»? Зачем вам такой примитив, я думаю, немного покумекав, вы сможете изобрести что-то много выше мистического иммуномодулятора для крупной рогатой живности, – радость сменилась подозрениями.
– Хотелось бы оперировать надежными практиками, для чистоты эксперимента требуются чистые методы, – я постарался звучать как можно более невинным и заинтересованным.
– Ну что ж, извольте, один из фетишей у меня с собой.
Фетишем оказалась довольно небрежно покрытая набором символических последовательностей металлическая декоративная корова ширпотребного производства, из тех вульгарных вещиц, которыми приличные дамы среднего ранга украшают свои приличные подоконники в приличных домах. Я даже выдержал получасовую сбивчивую лекцию о принципах использования и сфере применения объекта, стараясь изображать искреннюю заинтересованность (будто я не справлюсь с поделкой 12-го ранга!). Расстались мы с Мэйбром, кажется, добрейшими друзьями.
По возвращении в каюту я обнаружил полнейший бардак. Списать произошедшее на неквалифицированную уборку было совершенно невозможно – предметы обихода лежали не на своих местах, некоторые сменили дислокацию на три-пять дюймов, некоторые учебники и справочники в чемодане поменялись местами, если не сами, то по крайней мере закладки в них. Кроме того, пропала пара журналов, где были интересовавшие меня заметки по эпидемиям хаоса и некрочумы в колониях и на острове Флатбсом в метрополии. Разгром довершала полная мешанина в шкафу для белья, сорочки были сложены совершенно несимметрично, а носки вместо аккуратно разложенных пар валялись затянутыми друг в друга комками. В общем – произошло вторжение.
Не в силах после тяжелого дня и томного вечера в компании погодника бороться с развалом, сотворенным чье-то злой волей, я повалился в кровать, но на утро предпринял пару колдовских шагов для предотвращения повторного вторжения.
Сон, что пришел мне той ночью, во всех деталях я не помню, но он оставил по пробуждении смутное и радостное ощущение, в то же время несколько ностальгическое, подобное стремительно ускользающей эйфории. В том сне я оказался посреди на удивление наполненного ничто, вечно вращающегося, движущегося и неизменного, как поток жизненной силы, стремящийся во всех направлениях одновременно и в то же время устремленный в себя. Пространство, наполненное звуком, вибрацией, целой плеядой ни на что не похожих запахов и цветов, пульсирующее в аритмической последовательности.
Пространство, где не могут жить боги, но живут знания, частичка этого знания, самого важного и в то же время почти недоступного, была у меня в руках. Я держал ее, я постигал ее естеством, я чувствовал, как поток беспримерной мощи, воплощенной не в фактах, а в чем-то большем, вливается в мой на удивление слабый, неподготовленный разум. На утро, перед самым мигом пробуждения, когда бледно-розовый свет далекого светила вознесся над неподвижной морской гладью, я еще ощущал отблеск того знания. Затухающее воспоминание ушло, как только я раскрыл глаза, но оно было со мной, было у меня, не хватало лишь какого-то небольшого шага, чтобы уже никогда не забывать об обретенном.
23-25 ихтиониса
Ближайшие три дня, помимо событий в лаборатории, не происходило ничего важного. Фон Валенвилл отлеживался, Ланстрок по мере сил старался поддерживать на судне порядок, интерны были тяжело заняты в лазарете, где все еще оставалось немало пациентов, а потому не могли отвлекать меня по пустякам. На море держался уверенный штиль, хотя вдалеке, почти за гранью горизонта, виднелась солидная облачность, составленная фантастическими фигурами унылых свинцовых туч, характерных для этого времени года.
Допрос и кустарные следственные мероприятия в отношении капитана Дюбрана вины последнего не выявили. Были наказаны постовые из числа дежуривших той злополучной ночью, сам начальник конвоиров получил строгий выговор, отмеченный в его личном деле и судовом журнале. Но непосредственное участие руководителя конвойной службы «Экспедишн» установлено не было – действительно, поздним вечером Дюбран беседовал с Манкером, но лейтенант находился в полуобморочном состоянии и скорее это был монолог, чем преступный сговор. Опять же – у капитана имелось разрешение. После беседы был назначен новый лейтенант, принявший на себя обязанности и направленный на дежурство в трюм к живому преступному грузу, а Дюбран ушел спать и спал в момент нападения. Если и были какие-то улики против главного конвоира, то косвенные, а потому недостаточные для смещения с должности представителя ведомства, напрямую флотскому командованию не подчиненного.
Похоже, Элеонора действительно мне верила, поскольку никаких неприятных визитеров ко мне не приходило и щекотливых вопросов никто не задавал, что позволяло с головой окунуться в работу. Конечно, в часы, свободные от напряженной, но монотонной работы в лазарете.
Размещенная ранее в клетке номер один крыса из контрольной группы, вопреки опасениям, не стала объектом агрессии со стороны измененных образцов, но и в коллектив не влилась. В конечном итоге зверек продемонстрировал типичное для своего вида поведение, аккуратно исследовал клетку, нашел небольшой незанятый уголок и забился туда, стараясь не контактировать с другими обитателями узилища. Меж тем, крысы из первой группы демонстрировали продолжающееся изменение поведенческих алгоритмов, они утратили привычные биоритмы, стали бессистемно спать или наоборот подолгу бодрствовать, то же происходило с питанием – получив очередную порцию еды, искаженные крысы не бросались к кормушке сразу, а подходили, когда хотели, при этом некоторые питались без особого аппетита, а некоторые с энтузиазмом даже большим, чем в нормальном состоянии. Кроме того, несколько изменились и другие аспекты социального взаимодействия, например, животные начали спариваться явно ради удовольствия, при этом не обращая особенного внимания на половую принадлежность, возраст и статус партнера, если мне будет позволено использовать такой термин – они даже устраивали оргии, явно смущая незараженного собрата. Помимо бесконтрольных совокуплений, в целом не таких удивительных, крысы периодически сражались, но делали это опять же, ради удовольствия. Все вышеозначенное встречается и у обычных особей в животном мире, но, как я отметил, в данном случае наблюдалась большая бессистемность, животные начали напоминать каких-то восторженных сибаритов, будто постоянно пребывающих в одурманенном состоянии.
Особь из первой клетки, в свою очередь пересаженная в клетку контрольной группы, сначала вынуждена была терпеть откровенную агрессию и при этом, похоже, не очень представляла, как взаимодействовать с сородичами. Впоследствии этот образец дал более любопытные плоды для размышлений. Но об этом позже. Пока несчастное животное жило изгоем, и только его улучшенные искажением физические характеристики помогали пасюку не умереть от голода и жажды.
Возвращаясь к металлической корове, то есть, зачарованию двенадцатого ранга, одолженному у фон Мэйбра – этот колдовской предмет был мне необходим для очередного шага в исследовании. Изначально фетиш использовался как средство укрепления иммунитета и поддержания настроения у крупного рогатого скота в плавании. Не секрет, что крупные животные – коровы, лошади, верблюды и слоны, очень скверно переносят тесноту, качку, ограничение подвижности, словом, все неудобства, которыми отличается путешествие по морю. Часто это приводит к гибели скота до срока, при этом «входным билетом» для разнообразных заболеваний, вкупе с пониженными санитарными условиями, служит стресс (да, у животных он тоже бывает), который провоцирует девиации ментального и вполне физического характера. Такие вот фетиши – один из эффективных способов поддержания жизненных функций организма животных, заклятие, в него вложенное, одновременно укрепляет организм и поднимает настроение, придает бодрости скотине, чтобы та смогла притерпеться с морскими неудобствами, пока не придет время пустить создание под нож. Стресс, помимо прочего, плохо влияет на вкус мяса, а всем известно, как щепетильны моряки в вопросах кулинарии.
В общем, исходя из тезиса о влиянии сильной воли и хорошего здоровья на сопротивляемость к хаосу, я решил немного подстегнуть состояние подопытных дополнительным допингом, подобно тому, как солнечный свет находят полезным при лечении и профилактике туберкулеза. Немного усовершенствовав изначальный рисунок заклятия, я применил его на контрольной крысе, помещенной в клетку номер один и образце, подсаженном к обычным крысам из той самой клетки. Кроме того, укрепляющее воздействие, а также миску свежих сливок в качестве извинения за доставленные неудобства, получил кот.
26 ихтиониса
Ситуация на корабле продолжала оставаться удручающе стабильной. То есть, мы не испытывали особенных лишений, но и выбраться из полосы штиля возможности не имели. Дюбран вернулся к своим обязанностям, но стал полностью игнорировать капитана и Ланстрока помимо рабочих обязанностей, остальных офицеров он просто сторонился. Мисс Мирдэн и Барри стали много свободного времени проводить вместе, явно составляя оппозицию новому помощнику капитана, который от этого делался деятельней и неучтивей. Элефас куда-то пропадал сразу по завершении смены в лазарете, даже не оставаясь на вечерний разбор полетов, который я старался проводить хоть раз в несколько дней. Зато мы больше стали общаться с Элеонорой, которая все отчетливее демонстрировала таланты неплохого медика и увлеченного исследователя. Девушка теперь периодически помогала мне с крысами, не задавая лишних вопросов, а я аккуратно подводил ее к тому, чтобы принять более деятельное участие в экспериментах. Капитан шел на поправку медленно – сказывался возраст, но верно, в чем была заслуга характера. Штиль и события последнего времени оказывали не слишком положительное влияние на команду – среди матросов, канониров, а особенно конвойных солдат участились ссоры, склоки, пару раз доходило до ранговых дуэлей. В целом – ничего необычного и ничего страшного.
Меж тем, близился сумрачный фиратонакреш, месяц погибших кораблей, славный своими штормами, грозами, бурями и страшными ветрами. Даже ураган сейчас казался притягательнее штиля, всем безумно хотелось разогнать желеобразное море до привычного состояния свежего бриза, предвещающего славную дорогу.
К слову о безумии – с фиратонакрешем приближался и самый мистический праздник года, день поминовения усопших, первое число. Корабль, вопреки невзгодам, готовили к празднику – матросам раздали свечи под неодобрительный ропот интенданта, кубрик и кают-компанию затянули черным крепом, на видных местах разместили сопутствующие торжеству черепа, кости, изображения механического жнеца и цитаты из соответствующего раздела Механоличия, посвященные смерти, духам и перерождению.
По мере сил приняв участие в подготовке торжества, вечером накануне праздника я спустился в лабораторию. Тут меня ждал триумф и ужас.
Изменения, которые проходили мои подопечные зверьки, похоже, достигли какого-то поворотного момента.
В клетке номер один крысы существенно увеличились в размерах, обзавелись достаточно прочной шкурой, чем-то отдаленно напоминающей покровы морских созданий, вырастили по паре дополнительных глаз чуть выше места расположения обычных, также они получили ядовитые иглы на концах хвостов. У каждой особи набор изменений несколько различался, но в целом соответствовал вышеозначенному.
В один из моментов вечера искаженные создания первой группы, не сговариваясь, набросились на собрата из контрольной группы, все еще не демонстрирующего изменений. Они терзали его зубами, кололи хвостами и рвали мощными когтями, погиб крысюк много раньше завершения кровавой бани. Наконец, крысы-братоубийцы остановились и начали удивленно обнюхивать тело сородича своими позеленевшими носами, выглядело, будто они чего-то ждали. Не дождались, быстро утратили интерес и возвратились к своим обыденным занятиям. После убийства пара крыс начала бороться друг с другом, тут я заметил, что полученные обоими оппонентами в схватке раны достаточно быстро зарастают, возможно, звери ожидали подобной реакции и от поверженного.
Во второй клетке тем временем творилось нечто, что можно обозвать хаосом в наиболее широком употреблении этого слова. Твари неимоверно мутировали, обзавелись дополнительными конечностями, щупальцами, ядовитыми иглами как у морских ежей, несимметричными наборами дополнительных глаз, ушей, ртов и зевов с мелкими зубами как у пиявок. Они полностью утратили поведенческие императивы и пали в объятья первобытного безумия, сражались друг с другом, спаривались, пытались пробить стену, пожирали собственные наросты, бились в припадках с выделением обильной фиолетовой пены изо рта. В конце концов, крысы второй группы устроили побоище, из которого вышел победителем самый крупный и наиболее удачно мутировавший образец, последнего своего противника он повалил и начал с оным совокупляться, издавая протяжный писк и не обращая внимания на сопротивление. Параллельно он пожирал свою жертву и процесс спаривания и питания продолжал еще длительное время после того, как оппонент умер. Выживший образец пришлось усыпить, гуманно этого сделать не вышло, несколько кубиков воздуха, введенных через шприц в артерию эффекта не возымели, так что я использовал молоток и скальпель, а потом долго отмывал перчатки.
Создания в третьей клетке срослись в какую-то отвратительную абоминацию из голов, хвостов, лап, щупалец, колоний ракушек и вездесущих полипов, даже относительного общего объема крыс это нечестивое чудовище втрое увеличилось в размерах и теперь пыталось пробить клетку, на счастье, весьма прочную.
Взятый для экспериментов кот демонстрировал небольшой объем физических изменений – на плечах и у задних ног, под шерстью он обзавелся перламутровым покровом на манер чешуи или панциря, во рту развил вторую пару выдвижных ядовитых игловидных зубов, немного подрос и стал на порядок громче мурчать. Изменений в поведении при этом не наблюдалось. Последнее я принял за положительный знак.
Настоящей находкой стала крыса, помещенная к контрольной группе. Видимо воздействие укрепляющего заговора, изменение среды на более здоровую и качественное питание способствовали положительному регрессу изменений.
Препарируя извлеченное из клетки животное, я не удержался от возгласа «Эврика», подобно древнему Герою Героики Архилосу, в момент открытия гидростатического закона. Моя находка, возможно, была не менее важной – в теле препарированной крысы из первой группы не было заметно признаков развития хаотического поражения. Все еще сохранялась измененная структура мускулатуры, несколько увеличенные когти лап, конструкция зубов и повышенная прочность шкуры, но под микроскопом было видно, что хаотическое деление и образование никак не согласованных между собой клеток прекратилось.
Первые тезисы научного подхода по исцелению искажения медицинскими средствами уже были готовы родиться, когда за спиной я услышал слабый, но мужественный голос:
– Что здесь происходит?
Вопрос был адресован мне, а исходил от изможденного, не побежденного болезнью послушника Грюмбольдта.
– А, мистер Грюмбольдт, рад видеть, что вам стало лучше! – выдержать восторженные интонации было не сложно, но относились они совершенно к другому вопросу, а потому звучали несколько натянуто.
– Лучше, да, мне стало лучше, – произнес новиат, поднимаясь и все еще буравя меня взглядом. – Но почему я ощущаю в этом месте столь отвратительное зловоние, доктор?
Мне доводилась слышать о том, что некоторые священники способны ощущать присутствие хаоса, но обычно речь шла о хорошо подготовленных инквизиторах или клириках большой духовной силы, чего никак нельзя было ожидать от служителя начального ранга, да еще с такого простого торгового корабля, как «Экспедишн». Я решил продолжить играть в недопонимание, пока не получится придумать что-то еще.
– Как вы себя чувствуете? Часто пациенты после пробуждения от длительной болезни довольно резко реагируют на раздражители. Не волнуйтесь, тут ничем особенно не пахнет, у вас это пройдет.
– Я не об этом.
Юноша направился к столу, желая посмотреть, что я там делаю с крысой. В этот момент кусок ширмы, за которой скрывались экспериментальные клетки, будто испарился, и в помещении появилась многолапая, многоголовая и крайне агрессивная искаженная крыса размером с доброго питбуля, роняющая на настил пузырящиеся капли кислоты из пасти.
Грюмбольдт среагировал молниеносно, надо отдать ему должное. Послушник отпрянул к противоположной переборке, шепча слова молитвы, пока тварь выбирала, на кого напасть – в числе целей были очнувшийся гость, нервно рычащий кот в клетке и ваш покорный слуга. Раньше, чем множество голов сумело принять единое решение, на абоминацию из плоти, хвостов и хитина обрушился уже знакомый луч светлой энергии, испаряя и разметывая создание «гибельной силы», как выражаются церковники.
Моя реакция не слишком уступала скорости молодого церковника, пока новиат отвлекся, я провел по набору цифр, нашитых над карманом – 1, 5 и 9, – и дополненное короткой вокальной формой заклинание парализации ввело беспокойного пациента в состояние паралича. Я не дал больному повалиться на пол, забрызганный кислотой (врач я или нет?!), подхватил его и уложил на кушетку.
Спустя два заклинания, стирающих память, солидную дозу морфия, ведро воды и пару пришедших в негодность тряпок я позвал Элеонору. На тот момент почти ничего в лаборатории не могло указать на произошедший инцидент.
– Доброго вечера, доктор, – интерн, похоже, явилась с предпраздничной примерки, в волосах у нее были вплетены черные ленты, а очки с ранговым значками были заменены на темные, с проступающими изображениями черепов. Голос звучал весело и мелодично, что говорило о хорошем настроении и ужасно раздражало.
– Доброго, мисс Канниг.
– Могу чем-то помочь?
– Да, – я сухо кивнул на койку с новиатом. – Брат Грюмбольдт чувствует себя лучше, и, как это бывает, сделался несносен, я дал ему успокоительное, но в тщательном присмотре и уединении он больше не нуждается. Будьте добры, организуйте завтра переноску в общий покой.
– Может быть, лучше сегодня? – теперь голос звучал взволнованно, что одновременно и радовало, и почему-то напрягало.
– Нет, – поспешно сказал я, пожалуй, слишком поспешно. – Сегодня мне нельзя мешать.
– Может быть, вам нужна помощь? – девушка окинула более предметным взглядом лабораторию, возможно, что-то и увидела, но сомневаюсь, сумрак и чад керосинки не способствовали. – Ну, с…
– Нет, в этом вопросе мне помощь более не потребуется, эксперимент завершен. Пока вы свободны. Лаборатория ждет вас завтра.
Она немного смутилась, потом надулась, возможно, даже рассердилась.
– Да, доктор, – и подкованные сапожки уже грохочут по трапу.
 Далее я собрал все поврежденные материалы, плотно упаковал их в мешок и столкнулся с еще одной неприятностью – клетка номер один была пуста, там лишь валялись останки недавно умерщвленного контрольного грызуна. В стенках виднелось несколько аккуратных дыр, прогрызенных твердыми зубами и проеденных кислотой. Что ж, с этим нужно будет разобраться.
Я обратил внимание на клетку с котом, животное флегматично вылизывалось, традиционно не демонстрируя интереса к окружающему миру. На ум пришла еще одна идея в дополнение к тезисам, которые были выработаны в ходе экспериментов и скоро будут озвучены. Мне вспомнилась саранча – в обычных условиях она представлена безобидными личинками и зелеными кобылками, что кормятся на просторных угодьях. Но когда этим насекомым недостает пищи из-за засухи или по иным причинам, они меняют окрас, мутируют, раздаются в размерах и обретают улучшенные полетные характеристики. Такая вот природная реакция на стресс.
Мысль заключалась в том, что подверженность хаосу тоже может быть реакцией на стресс и, если нивелировать дополнительные источники раздражения, «кобылке» не понадобится становиться «саранчой», болезнь пройдет в слабой форме и будет изжита. Исходя из необходимости проверить гипотезу, а заодно попробовать решить проблему крыс (мне вспомнилось также, что мутировавшей до главной формы саранчи свойственно охотиться на более слабых сородичей), я осмотрел кота. Животное не слишком изменилось и, если не устраивать дознания, что вряд ли придет кому-то в голову, пока еще достаточно походило на себя прежнего. Возможно, хорошая кормежка и ласка в капитанской каюте помогут ему преодолеть болезнь эффективнее, чем смогла даже экспериментальная крыса. В общем, я выпустил кота на волю – он неохотно выбрался из клетки, огладил лапой усы, вопросительно мяукнул, но, не дождавшись от меня угощения, чинно удалился наверх.
Возвращаясь к основным тезисам, которые мне помог осознать эксперимент на крысах, они следующие.
Распространение хаоса зависит среды, как социальной, так и биологической.
Пораженные организмы лучше начинают адаптироваться к воздействию внешних факторов.
Специфика поражения зависит от объема и состава воздействующего материала – чем нагляднее контакт, тем губительнее результат.
Хаос обладает механизмами, способствующими изменению поведения и реакций пораженного.
Организм, подверженный воздействию хаоса, может справиться с изменениями при посредстве факторов, оказывающих влияние на любой другой вид болезни – воля к жизни, здоровая среда, качественное питание.
Очень важен фактор социального взаимодействия – столкнувшись с преобладающим коллективом незараженных, пребывающих в комфорте крыс, экспериментальный образец, подкрепленный заклинанием-антистрессом, сумел перебороть привитую ему слабую форму заболевания и выздороветь, вопреки утверждениям о необратимости заражения.
К сожалению, я не успел проверить вероятность повторного заражения, но в целом результаты были обнадеживающими.
Препарированное тело экспериментальной крысы, вернее, жидкости из него, я использовал для создания ослабленной, более чистой сыворотки, уже, по моему мнению, пригодной для опытов на людях.
Оставшиеся и поврежденные клетки, биологический материал, а также крыс из контрольной группы (я не испытываю особой любви к грызунам-паразитам, разносящим множество заразных заболеваний, включая чуму) я, дождавшись самого темного часа, около четырех, выбросил за борт. При этом меня не покидало ощущение чужого внимания, не просто вахтовых матросов и безразличных патрульных, чьи взгляды я отвел заклятием. Нет, более предметное, зловредное и назойливое наблюдение, от которого становилось не по себе.
По возвращении с палубы я окончательно привел лабораторию в порядок, спрятал инструменты, перенес записи в шифрованный рабочий дневник, а затем отправился спать. На прикроватной полке я обнаружил пропавшие недавно журналы, заклинание сбора информации не дало эффекта – кто-то хорошо подчистил следы.
Сон того дня оказался зловещим, сумрачным, как и полагается накануне дня поминовения усопших.
Я помню лишь темную, гладкую как обсидиановое зеркало поверхность воды и нарастающий рокот. Не обычный рокот океана там, где он встречается с сушей. Нечто большее, нечто за пределами обычного звука. Нечто, наполненное ощущением безмерного ужаса. Темная вода и фиолетовый закат на горизонте, утопающий в струпьях спиралевидных, стремящихся к бесконечным космическим безднам туч. В отражении, сквозь умирающие светила незримых небес, проступали знакомые образы – печальная Элеонора, насмешливый Элефас, раздутое, переполненное гноем лицо лейтенанта Манкера, строгий взгляд Уилларда Вальдау. Глаза первого помощника, в которых отражались искры ускользающей ночи, были последним, что я запомнил перед пробуждением, они будто пронизали все естество моей смятенной души очень простым и одновременно почти невыносимым вопросом.
С этим вопросом на устах я вырвался из мира грез: «До какого предела?»
1 фиратонакреша
Вопреки штилю, тусклым небесам, серому рассвету и холодному, безразличному морю за бортом, на корабле царило оживление. Та особенная атмосфера ожидания праздника, что одновременно страшит и возбуждает фантазию.
Поминовение усопших – совсем особенный день, когда на грани полуночи некоторым счастливчикам удается пронизать своим призывом истончившуюся переборку между миром живым и невыразимым пространством, где обитают души ушедших, или, скорее, их имматериальные отблески. И вот это ощущение мистического откровения, возможность прикоснуться к неведомому, запретному и манящему очень хорошо задает тон ожиданий первого фиратонакреша.
За завтраком поставили особенный декоративный прибор, запасенный капитаном по случаю. Планировалось, что поминать ушедших мы будем уже на твердой земле, а сервиз, исполненный в форме черепов и фигур общеизвестных чудовищ, станет небольшим сувениром для офицеров портового управления колонии, порта назначения «Экспедишн». Что ж – обстоятельства внесли свои коррективы и теперь мы с не меньшим удовольствием наслаждались утренним чаем из глинных костяков, добавляя в него сахар из керамической мантикоры и сливки из пасти кувшинчика-баньши.
На трапезе смог присутствовать и капитан, он был все еще слаб, не слишком подвижен и перемещался в кресле на матрос-стюард силе, но демонстрировал решимость поддерживать свой экипаж в горе и радости.
Традиционно зашел разговор о том, кто и кого планирует призвать из-за завесы смерти. Основная смысловая нагрузка праздника поминовения усопших состояла в том, чтобы попытаться короткими словами, имеющими ритуальное, а не колдовское, значение, призвать на свет свечи, зажженной незадолго до полнолуния, кого-то с той стороны.
Сам капитан планировал побеседовать со своей первой супругой, унесенной некрочумой около десяти лет назад. Он имел, пожалуй, шансов больше, чем прочие – ведь по традиции свечу нужно было ставить у окна, а в капитанской каюте этот предмет конструкции судна был самый выдающийся.
Диц Эверетт мечтал побеседовать с полковником Тандершлоссом, знаменитым командиром 156-го пехотного полка, так называемых «Отчаянных», которые крепко вбили в голову хмааларских рейдеров страх нападать на республиканские угольные выработки.
Мисс Мирдэн, как всегда, демонстрировала оригинальность – ей хотелось подискутировать о способах решения нескольких особенно неоднозначных теорем с Иветтой Каслвуд, астрономом и физиком прошлого века. В шутку Иоланда заметила, что у нее найдется пара идей, которыми хочется поделиться со столь достойным собеседником.
Остальные оставались в пределах обычного – кто-то планировал встретиться со своими родственниками, кто-то рассчитывал повстречать легендарных или неоднозначных жителей прошлых веков. Находились, само собой и скептики, которым казалось уместно портить праздничное настроение статистическими выборками из области желтой прессы, упоминая, что один из сотни, а то и из тысячи может что-то на самом деле увидеть первого фиратонакреша. Нет, я всегда являюсь строгим и ответственным сторонником статистики, но как собирались вышеуказанные знания, я не хочу знать даже через телеграф.
Весь день прошел по распорядку, у меня – в основном в лазарете, где, в том числе, состоялся любопытный разговор с интернами.
– Мисс Канниг, а кого вы планируете увидеть ночью?
– Я? – протянула лаборантка, в дополнение к черным лентам в волосах, она сменила штатные брюки на пышную темную юбку с кружевами, а мундир украсила аксельбантами из черненого металла, наброшенный поверх всего этого великолепия окровавленный передник придавал образу некоторую изюминку.
– Наверняка какого-нибудь красавчика минувших эпох, – вмешался в разговор Элефас, продолжая при этом вправлять вывих зазевавшемуся вахтовому матросу, говорить Брауну приходилось громко, матрос орал.
– О, нет, – с мягкой улыбкой произнесла девушка, – признаться, мне некого звать, я бы скорее предпочла, чтобы к обитателям той стороны как можно дольше не прибавлялось никого нового с «Экспедишн», и так слишком много потерь в последнее время. А ты?
Поинтересовалась она у коллеги.
– Я бы с удовольствием увидел знаменитого ахайосского Адмирала, но он, к сожалению, еще не умер. Так что довольствуюсь встречей с дедом – тоже крутой перец.
– Выражанцы, мистер Браун.
– Прошу прощения, доктор, видимо, моей благовоспитанностью на время завладел дух упомянутого пирата.
Мы все рассмеялись – было приятно ненадолго отвлечься от будничной строгости, даже под крики истязаемых интернами ради блага науки подчиненных мистера Валенвилла. Моя улыбка, впрочем, быстро сошла на нет, когда пришлось столкнуться взглядом с братом Грюмбольдтом. Изможденный новиат занимал теперь одну из общих коек, он поправился достаточно, чтобы оставаться в сознании большую часть дня. Послушник смотрел на меня очень строго и сосредоточенно, будто пытался поймать ускользающую мысль или воспоминание, к счастью, у него этого не вышло и в эту сторону можно было некоторое время не волноваться.
Наконец, наступил вечер, в кубрике для команды и в кают-компании для офицеров был дан торжественный обед, частью которого по традиции стали черный пудинг и кровяная колбаса. Были сказаны тосты, в основном посвященные скорейшему завершению штиля, и в силу прихода последнего месяца в году, ожидания нового отчетного периода. После трапезы и недолгих посиделок, посвященных курению после оной, все разбрелись по своим каютам, а капитана унесли, разморенного после бренди (который в таких количествах я строго не рекомендовал).
В сущности, день поминовения усопших – очень одинокий праздник. По крайней мере, в Сетрафии. Мне доводилось слышать, как некоторые аристократы Шваркараса устраивают целые пышные сборища, на которых массово призывают в этот день души умерших, танцуют с ними на балах и предаются другим безобразиям вроде поэтических вечеров. Но у нас каждый удаляется в свою комнату (на корабле – в каюту) или находит укромный уголок, чтобы побыть наедине со своими мертвыми визитерами.
Так поступил и я. Собрал небольшой венок сушеных роз, взятых из колдовского набора, возжег черную свечу и полагающиеся по случаю благовония (предпочитаю лаванду), вгляделся во тьму иллюминатора и произнес:
– В наш мир призываю ушедших, усопших, чьи тени остались дождем на ветру, из вас я желаю узреть лишь одну, – короткая пауза, – Марта фон Блэймрок.
За иллюминатором расстилалась ночь, мерно дышал в своем особенном ритме океан, из-за переборок разносился тихий шепот других, решивших использовать редкую возможность. В темной безмятежности где-то отдаленно гудел мотор, скрипели снасти, иногда раздавались над головой трескучие шаги патруля по настилу. На призыв никто не ответил – уже пятый год я пытался связаться с покойной матушкой, поведать ей многое из того, что не успел или не пожелал сказать при жизни ее, попросить за что-то прощения и, возможно, услышать слова ободрения. Не в этот год.
Я повторил формулу снова, немного измененной, придав ей вид одного из заговоров, на этот раз приглашая своего старого профессора вокализации, так безвременно и до срока ушедшего, когда я заканчивал пятый курс. Но ответом был лишь плеск воды за бортом.
Несколько следующих попыток тоже не увенчались успехом. Не вышло вызвать ни Алана Паркера, товарища по детским играм, утонувшего в пожарном пруду, ни Никколауса Вандермеера, ригельвандского естествоиспытателя, опередившего свое время и неожиданно исчезнувшего незадолго до завершения своего главного труда. Несколько других запросов тоже остались неудовлетворенными.
Мерно тикал хронометр, отражая белый свет Лунной Леди своими латунными боками, до полуночи оставалось пять минут, свеча догорела на две трети, а откуда-то уже слышались робкие разговоры тех, кому повезло этой ночью больше моего.
На ум пришел давешний сон и идея для последней попытки, достаточно безумная, чтобы отбить желание пробовать дальше и наконец отправиться спать.
Я повторил формулу и произнес имя: «Уиллард Вальдау».
Тик-так, тик-так, тик-так, мерно отсчитывали ускользающие в историю мгновения часы, сегодня готовилось стать вчера, а призыв оставался безответным.
Все произошло довольно сумбурно – сначала погасла свеча, за ней керосиновая лампа над входом. Остро запахло йодом и солью. С трепетом обернувшись, я увидел посреди комнаты бледный, фосфоресцирующий силуэт, проходя через который свет луны дробился и оставлял разноцветные отблески на стенах, полу и предметах мебели.
Это действительно был Уиллард, его борода и бакенбарды заросли водорослями, могучие плечи опустились под грузом кораллов и донного ила, из кармана мундира выглядывал рак-отшельник, с сапог текла полупрозрачная, исчезающая, чуть коснувшись пола, вода. В глазах мертвого пришельца горели тусклые звезды потустороннего мира, а волосы немного шевелились, будто он по-прежнему оставался под гнетом холодных океанских вод.
– Ты позвал, и я пришел, – басовито со звенящим металлическим оттенком проговорил бывший первый помощник.
– Б-благодарю, – несколько несмело ответствовал я. – Рад тебе.
– Нет времени для церемоний, – отмахнулся дух. – Как же много его мы потратили на расчеты, таблицы, ранги, нормы и эталоны. А знаешь, чего не учла Главная Канцелярия?
– Чего? – пораженный святотатством, как можно короче спросил я.
– После смерти все уравниваются. Будь ты первый ранг или восемнадцатый, всем на это наплевать. Пресмыкаться ли следующий век в грязи или вершить великое – будет зависеть совсем не от циферки, нашитой на плечо.
– Я учту это замечание.
– Глупости, не учтешь, – тон мертвеца стал более деловым. – Но я могу ответить на твой незаданный вопрос, Виктор. Ты, Виктор, дуралей, притом законченный. Или трус.
– Не совсем понимаю тебя.
– Прекрасно понимаешь, но только не меня, а себя самого, – холодный, потусторонний голос визитера становился все более суровым, странно контрастируя с образом из прошлого сна. – Доктор Вермин, Гиль Танзаури из Судей Чумы, Никлас де Пуа. Это большой список и все они не были трусами. Перед лицом неминуемой опасности они делали то, что должно. А ты все затянул. И испортил. И неизвестно, получится ли уже исправить.
Я стоял пораженный, не зная, что ответить, вернее, не находя слов.
– Теперь понял, Виктор? – мертвец постучал себя по лбу, заросшему белым налетом. – Вижу, что понял. У «Экспедишн» еще есть шанс. Не прошляпь корабль, людей, за которых я отдал жизнь.
В следующий момент свет мигнул, снова загорелись керосинки, а свеча осталась в плошке с водой растекшимся, застывшим черным комочком воска. Я будто пробудился ото сна. И речь шла не о призрачном видении. Я осознал, что должен был сделать давным-давно, но не решался в силу очевидной опасности. Что ж, мистер Вальдау, мы не были друзьями, но вы оказали мне дружескую услугу с той стороны.
Не теряя времени, шагом все еще нетвердым от нахлынувших мыслей, планов, эмоций, я направился в лабораторию.
В моем научном убежище было на удивление спокойно, атмосфера мистического дня и отсутствие посторонних придавали моменту некоторую уединенную торжественность. Я быстро развернул оборудование и приступил к работе.
Уиллард вырвал из сонма мыслей, царивших в моей голове ключевое зерно – существует способ, один из самых рискованных, но также и продуктивных, для достижения значительных результатов в исследовании эпидемий любого рода. Многие века он лежал на поверхности, но использовался бессистемно или вообще не рассматривался. Только развитие науки как ключевой и важной идеи общечеловеческого прогресса потребовало от ученого, от медика в первую очередь, проявлять мужество и силу воли там, где слабые умы пасуют. Наука требует жертв и лишь сильные духом способны принести на алтарь ее главное подношение. Себя самое.
Материал, полученный из экспериментальной крысы, я выварил, отфильтровал, разделил на составные части, определил основные оставшиеся в нем элементы, а затем смешал в небольшой пропорции с кровью, оставшейся от животного. Полученную вакцину я разделил на порции и сохранил под заклятием консервации (не слишком, к сожалению, действенным для длительных периодов). Первый образец нового препарата я поместил в шприц, дополнив небольшим количеством отстоянной воды из очистителя. Затем я снял мундир, надел на колбу шприца иглу, закатал рукав…
Момент триумфа запомнился мне в мельчайших подробностях – свет керосиновой лампы дает тень преувеличенных размеров, падающую на деревянную обшивку лабораторного помещения, моя рослая фигура предстает поистине исполинской, волосы растрепаны и дрожат в ритм покачиванию корабля на волнах, мундир сброшен, рукав закатан. Бронзовый шток шприца бросает блики на расставленное в идеальном порядке медицинское оборудование, я медленно ввожу иглу в вену на левой руке, предварительно несколько раз сжав и разжав кулак, затем аккуратно, выверенным движением подаю препарат. Вакцина проникает в тело легко и свободно, на коже остается выпуклая красноватая отметина, из раны вытекает несколько бесцветных капель, несколько секунд я пребываю во власти первобытного страха перед неведомым, который сменяется эйфорией чистого знания.
Дело сделано – я осуществил процедуру самозаражения, теперь можно будет действительно внимательно наблюдать за развитием заболевания, его внутренними и внешними симптомами, инкубацией, протеканием. Теперь ни одна малейшая деталь не ускользнет, и, если все было сделано верно, я сумею спасти «Экспедишн» от надвигающейся бури.
Выждав необходимое время и протерев место укола спиртом, я собрал и дезинфицировал оборудование, убрал все на свои места и направился спать с чувством выполненного долга. Пока никаких эффектов не наблюдалось, но радость от сделанного шага не позволяла заснуть почти до самого утра, а голова была полна предвкушениями грядущего прорыва.
Сон, пришедший под утро, мне не слишком заполнился, в нем был гул океанской волны и запах большой воды. Было и что-то еще, как будто с привкусом электричества и далеким, аритмичным смехом. Но в памяти не отложилось, возможно, ожидая лучшего времени.
2-5 фиратонакреша
Последующие несколько дней, по большей части, запоминающихся событий не принесли. Капитан продолжал оставаться ограниченно дееспособным, его заместитель и невеликого ума мореход продолжал поддерживать на корабле видимость порядка, офицеры ленились, команда тупела от безделья. В попытке немного разбавить скорбную атмосферу штиля, Ланстрок организовал вечерние танцы, на которых отдельным «аттракционом» стали выступления матросов и механиков, провинившихся за день. Замеченные в нарушении дисциплины должны были станцевать что-то необычное, спеть, продекламировать стих или показать фокус. Изначально речь также шла о штрафной чаше для нарушителей порядка и техники безопасности, но эту идею кардинально, в особо крепких выражениях, местами криком, не одобрил склад-интендант. Ситуация с провизией ухудшалась, пришлось ввести существенные ограничения в пайке и снизить выдачу алкоголя, хорошо пока было только с водой и углем.
Пока один из навигаторов пытался решать навалившиеся проблемы корабля, двое других, то есть, Барри и мисс Мирдэн много времени проводили, решая проблемы математики. Между молодыми людьми определенно сложились весьма теплые отношения, частичным результатом которых, несомненно, было ежевечернее скверное настроение организатора танцев. Ввиду отсутствия необходимости налаживать курс, большая часть обязанностей Иоланды и Киннета сводилась к дежурствам и ежедневным предписанным уставам замерам. С такой задачей даже первокурсник справляется, не замочив усы в пене, так что оба светила корабельного дела оставшуюся часть дня проводили в какой-то запутанной суете, возможной к трактовке под термином «нарождающиеся отношения».
Мои интерны, не в пример другим штатным сотрудникам корабля, оставались очень заняты, в лазарете оставалось немало раненных, да и поток новых заболевших или травмированных страдальцев не утихал. Удивительное дело – моряки, они способны легко балансировать на узком пространстве рея, снимая паруса в шторм, и спуститься с сорокаметровой высоты без царапины, но при этом легком могут получить заражение крови от пореза металлической щеткой в ходе уборки в солнечный день. Элефас старался не встречаться со мной в нерабочее время, проводя оное у себя в «номере» или в кают-компании с другими праздными прожигателями времени. А Элеонора старалась окружить заботой пробужденного и набирающего силы послушника, все еще несколько несобранного.
Мои обязанности, помимо постоянных дежурств, были дополнены неприятной необходимостью чаще бывать в трюме, где все еще ютились ублюдки общества. И, вторая их часть, та, что не была вооружена и находилась за решеткой, демонстрировала в последнее время некоторое беспокойство. У многих заключенных наблюдались признаки лихорадки, общее ухудшение самочувствия, ночные кошмары и побои после оных (вернее, пробуждения с криками в толпе желающих еще немного «придавать на массу» маргиналов), другие расстройства здоровья, превосходящие обычный трюмный набор, вызванный сыростью, антисанитарией и скверным питанием. В основном мои обязанности включали необходимость убедиться в отсутствии эпидемии, но в краткие визиты, все еще отнимающие слишком много важного времени, я старался оказать помощь самым нуждающимся, расходуя медикаменты из личного запаса – конвойное ведомство до смешного мало отпускало на здоровье арестантов, при этом наивно полагая, что они доберутся до колоний целыми, невредимыми и сразу работоспособными каким-то чудом небесным.
Оставшееся время, то есть, наиболее драгоценный период, я посвятил наблюдению за протеканием болезни. Не могу сказать, что за эти дни удалось набросать хотя бы толстую тетрадь наблюдений, никаких замеченных ранее симптомов не наблюдалось – чешуя и «морская» деформация глаз миновали мое тело, за что, безусловно, можно быть признательным своей собранности и осторожности.
Не имея новых практических материалов для исследования, я читал, на удивление много можно усвоить за очень короткий период времени, если оставаться собранным и сосредоточенным. Не могу сказать точно, опорой тому напряжение сил, вызванное ощущением важности моей основной задачи, или же избыток свободного времени, но в течение указанных четырех дней я перечитал все свои справочники, обновил в памяти основные наставления по практическому колдовству и вокализации (то есть, заклинательству), поглотил, не особенно отвлекаясь, все прихваченные в дорогу для развлечения романы, наконец – даже осилил талмуд по семеричной анатомии. Большой труд, посвященный последовательному разбору физического устройства основных великих рас мира, ихтионов, гартарудов, гетербагов, симираллов, нескольких наиболее известных подвидов дракийцев, кешкашиваров (совсем небольшой раздел как приложение в конце, анатомия живых теней остается малоизученной), и, конечно, людей, занял у меня весь день четвертого числа, пришлось даже отменить пару наименее важных приемов и отказаться от визита на дно «Экспедишн». Но к вечеру подошел к концу и он, ощущая острый недостаток информации, грозящий обернуться страшной скукой, я вынужден был даже пойти на поклон к склад-интентанту, заведующему судовой библиотекой. Скользкий во всех отношениях тип сжалился над моей бедой только после угрозы проклятием финансовых неудач (проклятие импотенции его не испугало). К утру пятого числа я завершил чтение «Истории флота» и «Познавательной химии в трудах, сочинениях и наблюдениях» за авторством профессора четвертого ранга Иохима Мандулуса, с историей все было понятно – она просто случилось, а вот к профессору у меня накопилась серия вопросов из области органического раздела его, мягко говоря, не всеобъемлющего труда.
Как я отметил – чтение заняло всю ночь, так же происходило и с предшествующими периодами темного времени суток. Отсутствие сна могло бы меня беспокоить, но тщательно проводимые самостоятельно и с помощью Элеоноры осмотры не давали никаких оснований для опасений, давление оставалось стабильным, когнитивные и двигательные функции шли без нарушений. К тому же, отсутствие сна означало отсутствие кошмаров. Так что беспокойство, в эти, в общем-то, достаточно положительные, почти безмятежные, дни доставляло только неослабевающее ощущение чужого внимания. Впрочем, хорошая книга позволяла отвлечься и от этого.
Что касается кошмаров – в скором времени они явили свой отвратный лик прямо наяву. В ночь с пятого на шестое число я не без любопытства просматривал «Практическое пособие по наиболее эффективным, здоровым, выразительным и занимательным видам плотских утех», одолженное у Дица Эверетта и, видимо, задремал.
Мне снились темные глубины корабля и одновременное дыхание, что исходило из нескольких сотен легких, в унисон исторгающих и закачивающих в себя влажный, пронизанный злокозненными спорами воздух. Затем во тьме будто пробудился ужасающий зверь, зажглись безумным огнем полтысячи глаз, вырвался многоголосый рев сотен глоток и оно, нечто бесформенное, безумное и всепоглощающее, рванулось наверх, к солнцу, ветру, свободе, сминая на пути решетки и любое сопротивление, которое могли оказать рука вооруженная или безоружная. Когда возрастающий, пронизанный первобытной яростью и кровавой агрессией гомон достиг своего пика, я пробудился в кресле, с книгой на коленях.
Но звук не исчез, он продолжил существовать в предметном мире, где-то очень близко, помимо грохота, рокота и рева, какофония пополнилась резкими хлопками ружейных залпов и скрежетом металла. Особенно явно – скрежетом металла о кости, звуком, мне хорошо знакомым.
С трудом поднявшись – внезапно голова сделалась тяжелой, а веки налились расплавленным оловом, я направился, нет, не на шум, на мостик, предпочитаю разобраться, прежде чем действовать, впрочем, этот момент предшествующее повествование уже более или менее затронуло.
Ноги слушались с трудом, а палуба под ногами ходила больше обычного, хотя ходить полагалось как раз ногам. Видимо, сон требовался мне больше, чем казалось ранее. На мостике и верхней палубе было оживленно, тут столпились все – от механиков и канониров до матросов, офицеров и кока.
Явно встревоженный, прерывающимся, но сохраняющим твердость голосом Уольф Ланстрок отдавал приказы. «Первая команда, проверить тесаки, прихватите с собой багры и ведра, не дай бог эти черти начнут швырять гранаты и запалят нашу ласточку. Вторая команда – личное оружие на изготовку, поддержите первую огнем. Третья, вы в резерве, в первую очередь тупое оружие, они – быдло, но все государственная собственность, глушить, а не убивать…»
– О чем идет речь? – протолкался я на мостик и обратился к замеченной в толпе встревоженной Элеоноре.
– Доктор, – ахнула она, – как хорошо, что вы здесь! Мне сразу стало существенно спокойней.
– Я рад, что оказываю на вас умиротворяющее внимание, мисс Канниг, но все же – что происходит?
– Заключенные, сэр, – подобралась интерн.
– Что с ними?
– Они вырвались, это бунт!
Последнее слово произвело в ближайшей толпе неприятное волнение. Жители благонадежной Сетрафии гордились своими порядками, дисциплиной, истовым почитаем духа и буквы закона, упоминание слова на букву «Б» считалось столь же неприличным, как, например, сравнение окружающих с половыми органами или повествование о гипотетической связи с чьими-то родителями.
Тем временем Уольф обратился к группе решительно настроенных матросов, вооруженных револьверами, старомодными пистолями, тесаками, топорами, баграми и всем, что нашлось в корабельном арсенале пополам с противопожарным запасом.
– Готовы, ребята?
Последовало единогласное «Дуа-а-а-а!», видимо, означающее согласие.
– Тогда двинулись! Старшины, ведите группы по распорядку, за мной.
– Стоять!
Суровый, раскатистый голос смог перекрыть гомон толпы и разносящиеся снизу шумы, он принадлежал уже не Ланстроку. Говорил капитан. Фон Валенвилл стоял, опираясь на своего матроса-стюарда, в чадящем свете ламп и тихом сиянии ночного неба над морем он казался вышедшим из своей пещеры старым, умудренным годами богом из элумисской мифологии, могущественным и равно безразличным к судьбам смертных.
– Никто никуда не пойдет, – коротко отчеканил истинный хозяин положения на судне.
– Но, сэр! – попытался протестовать Уольф.
– Молчать. Мистер Ланстрок, держите своих людей наготове. Мистер Эверетт, – обратился он к главному канониру, – обеспечьте своими силами и силами механиков безопасность основных узлов судна. Мистер Барри, возьмите часть людей и встаньте на страже крюйт-камеры. Мисс Мирдэн, возьмите на себя охрану запасов провизии.
– А как же бунт? – продолжал упорствовать заместитель, пока остальные офицеры начали раздавать указания.
– Не произносите таких громких слов, Уольф, – отрезал командир «Экспедишн». – Происходящее в арестантском трюме – не более чем волнение. Небольшая неприятность, виной которой является некомпетентность и заносчивость капитана Дюбрана. Пусть капитан сам и расхлебывает эту кашу. Мы не станем ему помогать. Наша с вами задача – безопасность корабля и команды, сохранность груза, неподотчетного конвойной службе, и поддержание порядка на вверенной территории. Оставайтесь тут с дежурным отрядом, действовать только по моему прямому приказу.
– Есть, сэр. Есть ждать приказа, пока не станет поздно, – в такой форме Ланстрок выразил свое неудовольствие и направился с мостика на полуют к матросам.
– Мистер Блэймрок, – я обнаружил себя почти наедине с капитаном. – Почему вы еще не в лазарете?
Отдав честь, я молча удалился, осознавая, что болезнь или недосып определенно сделали свое дело – скорость рефлексов, а также реагирование на раздражители явно замедлились.
6-7 фиратонакреша
Теперь стоит ретроспективно упомянуть о том, что происходило той ночью на арестантской палубе. Со слов многочисленных свидетелей, заключенные сделались буйными около полуночи, может, ближе к часу ночи. Они устроили галдеж и потребовали начальство. Прибывшего на место получасом позже Дюбрана сидельцы обвинили в морении их голодом и лишении всех человеческих условий содержания.
Самым главным оратором, исторгающим сколь красноречивые, столь и нелепые требования, оказался приснопамятный Абадай Тандерсмит. После коротких переговоров парламентер от маргинального сообщества был успокоен аргументом около девяти грамм весом, попавшим точно в переносицу. Опустив револьвер, Дюбран предложил остальным успокоиться и верить, что скоро паруса «Экспедишн» поймают ветер, и они смогут сменить трюмные решетки на шахтные кандалы.
Затем главный конвоир удалился, приказав выбросить беднягу Абадая за борт. Когда солдаты, расталкивая толпу штыками, вошли в камеру, на них со всех сторон набросились доведенные до отчаяния люди, которые, как оказалось, сумели как-то избавиться от большей части сковывающего их железа, вернее, не избавиться, а превратить в оружие.
Произошел бой, короткий и кровавый, дежурный наряд из пятнадцати человек был смят и буквально разорван в клочья. Оружие конвоиров перекочевало к заключенным, после чего те попытались взять штурмом одну и караулок, расположенных на выходе из их части трюма. Захват удался не полностью – Дюбран успел среагировать и стянул силы, организовав волну ружейного огня, не позволившую беглецам покинуть отведенную им часть палубы.
Откатившись, арестанты сумели разломать или взорвать одну из переборок, ведущую к казармам (кубрику) и складам конвоиров. На этом участке бой дал неоднозначные результаты, в конечном итоге республиканские горе-солдаты были вынуждены отступить на более укрепленные позиции, оставив озверевших маргиналов наедине с солидным запасом захваченного оружия и съестных припасов.
Обе стороны устроили из трюма, затянутого пороховым дымом, серию баррикад. Обе враждующие группы неоднократно предпринимали попытки прорыва, но тщетно. По инициативе мисс Мирдэн участки, где захваченные арестантами помещения вертикально и горизонтально пересекались с другими отсеками корабля по переборкам и настилу, были укреплены стальными листами или дополнительными слоями досок, чтобы избежать подрыва. Так борьба перешла в стадию позиционной. Преступные элементы оставили за собой свои же бывшие камеры, карцер и медицинский изолятор, где оставалось небольшое количество медикаментов, а также склад и большую часть жилых отсеков вояк конвойной службы, где, в том числе, располагались и личные сундуки последних.
Подчиненные Дюбрана сохранили за собой часть арестантской палубы, в том числе каюты офицеров и сержантский отсек, а также чрезвычайный запасник. Была организована серия баррикад, с которых велась регулярная перестрелка между сторонами, в распоряжении которых находилось примерно равное количество невосполнимых патронов, явно полезных для совершенно других целей.
В ходе боев беглые каторжники потеряли убитыми и тяжко раненными, помимо Тандерсмита, еще около шестидесяти человек, то есть их численность сократилась на треть. Конвоиры после подсчета потерь получили двадцать пустых касок в дополнение к понесенным ранее, в шторме и схватке с гига-амебами, лишениям, их личный состав тоже оказался солидно прорежен.
В итоге, утром шестого фиратонакреша разъяренный Дюбран явился на мостик, где встретил сонного фон Валенвилла в кресле. Разразившись тирадой, порицающей полное бездействие судового начальства, руководитель конвоиров получил отповедь о собственной некомпетентности и предложение передать оставшиеся войска напрямую под командование старины Отто или кого-то из офицеров судна. Кипя, как чугунный чайник в пять вечера, не говоря ни слова, солдат удалился обратно в пропитанные пороховым дымом недра «Экспедишн». Уже там, внизу, говорят, Дюбран сказал очень много очень разных по конструкции и этимологии слов, в основном имеющих определенный эмоциональный окрас.
К десяти утра на корабле чрезвычайное положение сменилось военным. Теперь одна из трех смен матросов, ранее отдыхавшая, была задействована для боевого дежурства, так же поступили с канонирами, вооружили даже механиков, стюардов и подчиненных склад-интенданта (последний достал гартарудский пулемет и установил его на рабочем столе после первых свистков с арестантской палубы).
Само собой – запрета на лечение раненных конвоиров мне никто не присылал, а даже если бы таковой и поступил, обязательство, наложенное на меня медицинской службой, по классу превосходило приказ нашего семирангового капитана. Так что последующие двое суток я почти безвылазно провел в лазарете, сшивая разорванные ткани, вправляя вывихи, врачуя многочисленные контузии и затрачивая просто неимоверное количество казенного морфия.
8 фиратонакреша
В процессе напряженной работы, посвященной уходу и лечению страждущих, опаленных яростью взбунтовавшегося отребья, я обратил внимание на некоторые особенности собственного поведения, которые возможно было связать с болезнью. Начиная от операций и заканчивая профилактикой и составлением лекарств, я демонстрировал весьма неплохую осведомленность о необходимых дозах, методах лечения, наличествующих повреждениях и периодических ошибках в предшествующем анализе интернов. Ничего удивительного тут не было – это часть работы, если бы не одно «но». Я не нуждался в проведении диагностики. Очередной больной или раненый, что попадал ко мне на стол, читался подобно открытой книге, перегруженный мозг мой, вопреки огромной нагрузке и недосыпу, сразу находил источник проблемы, определял необходимые объемы вмешательства и способствовал исправлению к лучшему даже ситуаций, что казались безнадежными.
Так, мне довелось определить, что один из сержантов конвойной службы страдает внутренним кровоизлиянием, убивающим его много быстрее открытой раны груди. А другой солдат, с жутковато выглядящим проломленным черепом, на самом деле близок к смертному часу из-за скоротечного инфицирования небольшой раны от шрапнели в нижней части живота. Мне даже удалось определить инфаркт у поступившего со страшными ожогами рук пациента и предотвратить неизбежное как раз вовремя.
Еще один необычный аспект моего состояния – применяемая методология, многие проверенные способы казались мне теперь, со свежими или обновленными знаниями из недавно усвоенного материала, недостаточно эффективными или просто архаичными. Прямо на ходу, на столе, рождались решения, одновременно смелые и опасные, неизменно или почти неизменно приводившие к результатам, эффективность которых еще два дня назад я бы назвал иллюзорной или использовал еще более грубый эпитет. При этом подчас некоторые инструменты, отработанные приемы и применяемые лекарства выглядели для меня как совершенно непривычные и неуместные, но такими же представали и тела больных, будто увиденные впервые или с совершенно необычного ракурса.
Тем временем драма, что разворачивалась на нижней палубе «Экспедишн», получила новый, неожиданный и зловещий виток. Это произошло в ночь на восьмое фиратонакреша.
Один из выживших конвойных солдат описывал картину трагедии следующим образом – сначала из-за баррикады выскочил взъерошенный арестант и тут же, получив пулю в грудь, повалился обратно с жалобным всхлипом. За первым последовал еще один и еще. Но вот что странно – они бросали оружие и бежали к своим бывшим противникам, будто ожидая спасения. Бежали и падали, пораженные выстрелами, пока прибывший к месту дела капитан Дюбран не приказал прекратить огонь. Так было спасено около десятка этих потерянных душ.
Следом за безоружными и напуганными беглецами коридор, сметая баррикады, затопила воющая, шепчущая, хлюпающая и мерзостно скрежещущая волна плоти. Недавние заключенные, теперь безумные искаженные штурмовики с коркой полипов на теле, рыбьими глазами, акульими зубами в деформированных пастях, неумолимо рванули из клоаки трюма вперед, разрывая солдат поросшими хитином тесаками или голыми гигантскими клешнями, вырастающими из спин.
Желеобразные, искаженные, обсиженные колониями мидий и глубоко въевшимися в плоть ракушками, сросшиеся друг с другом в единую массу боли и ярости, уже нечеловеческие твари прорывались вперед, оставляя за собой горы трупов, обглоданные тела своих бывших пленителей и мучителей.
Волна искаженных, больше не способная таиться в своем тесном аду, выплескивалась через все опорные пункты сразу, стремительно сокращая число защитников, она стремилась туда, где еще оставались не тронутые заразой люди.
Получив отчет от вестового, который тут же свалился и начал биться в конвульсиях, бормоча что-то про своего друга, которому выели глаза, капитан фон Валенвилл уже не мог оставаться безучастным наблюдателем.
Вниз, на помощь конвоирам, были направлены все наличные силы. Командир судна вызвал и меня, признаться, смена обстановки после напряженной атмосферы лазарета меня даже порадовала.
Рядом с капитаном стоял, немного пошатываясь, но выдавая решимость праведным пламенем очей, новиат Грюмбольдт, а также много менее уверенный в себе фон Мэйбр.
– Господа, там, внизу, творится форменная кровавая баня, готовая захлестнуть весь корабль. Мы либо потушим этот пожар прямо сейчас, либо сгорим без шанса на спасение, – голос командира был торжественен, но дрожал от напряжения. – Я хочу, чтобы вы трое направились к носовым баррикадам и помогли нашим ребятам отбиваться.
– С ним – непременно, – кивнул послушник на погодника. – Но не с ним.
Вторая часть фразы касалась меня, при этом маленький священник старался не смотреть в мою сторону. Он был облачен в сутану с металлическими накладками и кирасу, украшенную символикой Бога-Машины, но казался совершенно не готовым к бою.
– Это еще почему? – удивленно воздел бровь Оттомар.
– Ибо сказано: «Да не встанешь плечом к плечу с грязным, опозоренным, недостойным, ибо тот, кто стоит заслоном на пути врага, не должен быть в опасении за свою спину». Механоличие, стих 45, строфа 12.
– Ясно, – мрачно проговорил капитан, наблюдая экзальтированные выражение лица послушника и мою совершенно отстраненную мину. – Поговорим об этом позже. Отправляйтесь вдвоем. Фон Блэймрок.
– Да, капитан?
– Направляйся к кормовым баррикадам, там сумел организовать отпор сам Дюбран, но твоя, – он намеренно выделил последнее слово, – помощь им наверняка пригодится.
Я поспешно козырнул и направился в указанном направлении.
Происходящее далее я набросаю лишь короткими штрихами, указав, что в чрезвычайном резерве конвойной службы, не потерянном при начале бунта, имелись портативные огнеметы. Теперь же можно стать немного лаконичнее.
Бой запомнился мне так.
Из тьмы раскуроченного прохода, заваленного дымящимися остовами, выдвигается жуткое раздутое существо, покрытое хитиновой коростой и полипами, у него две головы – мужская, расколотая надвое, откуда подобно пористому языку высовывается обретший подвижность мозг, и женская, укрытая бахромой водорослей, из-под которых исходит темно-зеленое сияние.
Следует вспышка, волна пламени, обугливая переборки, бьет в искаженного и тот падает, корчась, сгорая, издавая нечленораздельные тоскливые вопли.
Проворное существо выныривает из коридора, оно состоит из сросшихся голов, хребтов, рук и ног, напоминая гигантскую сороконожку, как позументом обрамленную разноцветными анемонами. Она уворачивается от струи пламени и посылает в огнеметчика волну ядовитых заостренных наростов, плотоядно облизываясь десятком языков, когда пораженный солдат падает и корчится.
Я поднимаю руку и заканчиваю заготовленное заклинание, тварь разрывает на части, но головы, вразнобой соединенные с руками и ногами, опираясь на дополнительные мягкие отростки из шей и трещин позвонков, продолжают бежать, тут их накрывает новая волна пламени от подоспевшей смены.
В тусклом свете, исходящем от догорающих останков, высвечивается гигантская фигура. Это Малышка Том, осужденный за серийное насилие, педофилию и сопротивление при аресте, стоившее жизни шести констеблям. В Томе добрых девять футов роста, из его ороговевшего тела торчат дергающиеся хитиновые выросты на манер ног омара, лицо бывшего арестанта заросло пленкой толстой, как у кита, кожи, став безликой маской. В трехпалой, чавкающей присосками руке Том тащит труп конвойного солдата, усаженный обломками, осколками металла и проходящими сквозь плоть полуторафутовыми штыками.
Целых две волны огня и заклятие аннигиляции не могут остановить могучее, влажное и очень тяжелое тело Тома. В этот момент следует крик: «Посторонись!» Я быстро подаюсь прочь, и мимо проносится что-то горячее и очень быстрое. Тело исполина взрывается ошметками водянистой субстанции, голова погружается в звенящую бездну. Это Диц Эверетт спустил нам в помощь одно из малых орудий.
В следующий момент я вижу, как улыбающийся главный канонир, расчет пушки, огнеметчики, стрелки поддержки, все, кто есть вокруг, падают наземь, скрючиваются, охватывают голову руками, пытаются закрыть ушили и выцарапать себе глаза.
Из темноты выходит одинокая антропоморфная фигура, худое тело немного парит над землей, оно оплетено позеленевшими цепями, на которых болтаются бляхи бойцов конвойной службы, обломки касок и стволов винтовок. На бледной коже контрастно проступают черные вены, по полу шлейфом волочится подвижный комок щупалец, на меня смотрит лицо, освещенное блеском витающих вокруг яйцевидной, деформированной головы зеленоватых болотных огоньков. Когда-то это было лицо человека, сейчас из отвисшей челюсти свисают отростки, увенчанные фосфоресцирующими мешочками плоти, как у глубоководных рыб, чуть выше, вместо носа, располагается вертикальная чавкающая щель, издающая звуки, аритмичные, пульсирующие, противные всему разумному. Чуть выше находятся глаза, огромные, выкаченные глаза удильщика.
В существе проступают знакомые черты, это лицо, высокий лоб с зияющей дырой я уже видел.
– Абадай, – произношу я, едва справляясь с дрожью.
– Виктор, – звук исходит не из пасти, продолжающей исторгать поток звенящих импульсов, похоже влияющих на всех, кроме меня. Это перемигиваются стремящиеся с верхней челюсти мертвеца отростки. И я понимаю их мигание как слова. – Как оно тебе, а?
– Что? – с некоторым трудом воздеваю свое тело в вертикальное положение.
– Безумие! – следует ответ, полный затаенного торжества.
Некоторое время я молчу, приходя в себя. Медленно приближаясь, существо высвобождает из своей груди целый ворох нитевидных роящихся отростков, увенчанных небольшими иглами или пастями, будто плотоядный цветок распускается в листве из разверстых ребер. Оно продолжает «говорить».
– Ты уже понял, да? Вот как это выглядит. То, о чем я говорил. О чем Он говорил через меня. Вот она, завершающая форма бытия. Граница презренного плотского мира, за которой скрывается целая вселенная, мириады пространств бесконечных, прелестных, прекрасных чудес. Безграничные возможности в едином шаге за пределами разума. Так как тебе?
Я тверже встаю на ногах и уже понимаю, что нужно делать. Там, в белесой массе искаженного тела этого помешанного кликуши явственно сияет нечто, что заменило ему сердце, мерное черно-зеленое сияние под бесцветной шкурой. Средоточие сил, на котором будто сходятся геометрические линии узора моих вычислений. Я уже вижу, как его уничтожить.
– Не путай безумие и бред. Разум и заблуждение, – бросаю я коротко и произношу заклятие инфаркта, самостоятельно разработанное секунду назад. Касаюсь цифр 6, 9 и 8 на мундире, выпрямляю руку навстречу цели.
Существо сгибается, как личинка, спазматические сворачивается, затем на секунду распрямляется подобно струне и произносит уже своим влажным ртом:
– Я ли запутался?
Затем оно навсегда затихает. Следует несколько мгновений вообще без звука, потом в мир приходят стоны медленно поднимающихся солдат. Но с той стороны более никого не выходит. Атака отражена.
Нашу победу нельзя было назвать полной, ситуация на судне существенно ухудшилась, были повреждены многие нижние отсеки, пострадало существенное число людей из команды, мы лишились солидной доли продовольствия и опреснителя, установленного рядом с камерами. Хуже того – арестантский блок не был зачищен. При помощи огнеметов удалось загнать зараженных людей вглубь захваченной территории, но провести полномасштабную зачистку не представлялось возможным. Там, глубже, подводное чрево «Экспедишн», камеры и близлежащие переходы были поражены искаженной материей, хаос въелся в стены, предметы, обшивку, возможно, даже в корпус. Там все еще роились выжившие чудовища, продолжая свои деформации и преображения. Сколько их там, как велика опасность и есть ли возможность справится с ней – сказать никто не мог. Все проходы было решено запечатать, по мере возможности ограничить распространение «гибели» колдовскими и наличными клирическими методами, выставить постоянные патрули и надеяться, что этого хватит.
В числе пострадавших в ходе схватки вновь оказался брат Грюмбольдт, молодой человек сражался на передовой и был неоднократно ранен наступающими тварями. Пропавшим без вести был также объявлен фон Мэйбр, хотя я полагал, опираясь не только на свое мнение, но и на показания некоторых матросов, что трусливый колдун покинул боевой пост и теперь где-то прятался.
Ввиду сложившейся ситуации необходимо было снова, как можно быстрее, поставить на ноги героического новиата. Что касается героического ореола – теперь и я пользовался некоторой толикой славы среди офицеров экипажа. Победа над тварью, которой стал Тандерсмит, в некотором роде увеличила мой престиж. Даже капитан, явно раздосадованный общим положением дел, а потому на редкость неприветливый, удостоил вашего покорного слугу парой ободряющих фраз, обещал позже устроить награждение и приказал «тащить свой филей в лазарет, поскольку нам все еще нужен этот лишенный чувства самосохранения послушник».
Перед дежурством в медицинском блоке я заглянул в лабораторию, где прихватил шприц, заправленный порцией вакцины. Идея пришла совершенно неожиданно, сама собой, но казалась логичной. Без всякого сомнения, крепкая воля и твердая вера являются отличным подспорьем в борьбе с распространением хаоса. Но пока эти элементы являются неотъемлемой частью конкретного индивидуума, никому другому они помочь не могут. В то же время, если организм, подверженный влиянию искажения, даст хаосу в себе решительный отпор, он может стать источником мощной и надежной сыворотки от заразы, лечение которой, таким образом, появится возможность поставить на поток.
Размышляя подобным образом, я добрался до лазарета, где творился полный, непередаваемый, почти хтонический бардак, и посетил изолятор, где томился раненный герой. В качестве вящего духа поверженного в очередной раз новиата выступала Элеонора, почти неотступно находящаяся у постели больного. Пришлось напомнить мисс Канниг, что в медблоке очень много других пациентов, а также дать обещание хорошо позаботиться о пострадавшем.
После того, как интерн ушла, с большой, замечу, неохотой, я осмотрел больного. Тело Грюмбольдта было покрыто ранами, порезами, синяками и ссадинами, при этом по краям рассеченной плоти, на воспаленных и омертвевших участках гнездились ракушки, полипы, дрожащие хитиновые выросты. Признаки заражения были на лицо, но что поразительно – они постепенно исчезали. Чужеродный материал в течение двух часов наблюдения отсыхал, слоился и отпадал, отторгнутый на удивление живучим телом.
Наконец, когда признаки внешнего поражения самоустранились, а к пациенту вместо бреда и лихорадки под воздействием исцеляющих заклятий пришел здоровый, глубокий сон, я решил, что пора действовать.
Как и все послушники, Грюмбольдт был покрыт цифровыми татуировками и геометрическими узорами механической тематики. Я выбрал место на левом плече, чуть ниже татуировки Железной Дианы, «логичная спасительница», как ее еще называли, была изображена в обрамлении терний из колючей проволоки и увенчана нимбом в виде полукруга шестеренки, черты ее идеализированного лица пересекали линии клепки и сварки. Достаточно канонический, замечу, образ.
Итак, я добыл из внутреннего кармана шприц, держа его вертикально, стравил воздух, протер плечо спящего спиртом и уже собирался поставить укол, когда столкнулся с давящим, ненавидящим, тяжелым взором темных глаз. Новиат пробудился раньше, чем следовало.
– Что ты?!.. – прохрипел-простонал он, вцепившись в мою руку со шприцом.
– Ведите себя прилично, пациент, – строго-заученно проговорил я, стараясь держать нейтральный тон.
– Прочь, прочь, пропащий! – усилил сопротивление священник.
– Вам… вредно… волноваться…
С неожиданной силой я прижал пациента к койке, выкрутил правую руку, придавил коленом левую, в его глазах я увидел собственное отражение – щетина, растрепанные волосы, белый халат, тяжелый кожаный передник, пронзительный, если не сказать – отчаянный, взгляд. Могло быть и лучше. Игла вошла легко, но из-за дрожи пациента он получил много больше повреждений, чем должен был. После того, как дело было сделано, я прошептал: «Спи, забудь» и сделал несколько пассов, имитирующих цифры, раньше я никогда не пробовал такую форму символизма, считая, что язык тела используется только в отсталых культурах. Но, судя по той скорости, с которой юноша снова погрузился в мир грез, сработало даже лучше, чем с заготовленными знаками.
До конца не доверяя одной лишь силе колдовства, я снова воспользовался славной способностью морфия превращать реальность в грезы и удалился вполне довольный собой. Если все пойдет хорошо, уже через пару дней, после инкубации, можно будет начать делать высокоэффективную сыворотку для офицерского состава.
Перед сном, до которого еще пришлось немало ран и ожогов залатать в медицинском блоке, я тщательно осмотрел свои руки и убедился в изначальной догадке. Мышечный корсет существенно укрепился, жилы, да простят мне вольное выражение, при прикосновении начали напоминать стальные канаты, но в качестве обратной стороны процесса на внутренней стороне бицепса открылось несколько участков, напоминающих присоски, а под грудью наметились разрывы, подобные жаберным щелям. Памятуя о том, что все самое сложное решается, подчас, очень простыми путями, я сосредоточился и дал как бы внутренний приказ организму избавиться от чужеродного влияния, постаравшись думать, что всем естеством, от глубины невыраженной души до остроты отточенного разума отторгаю выявленные дефекты. В надежде получить эффект с утра, я пал в мягкие объятия подушки на жестком ложе, но уже засыпая, почувствовал, как образования подмышкой рассасываются.
Этой ночью я наконец увидел Это. Опыт, который не рекомендую умам слабым и советую избегать даже твердым в своих убеждениях натурам.
Она предстала передо мной в блеске и рокоте, вечном вращении и постоянстве, выраженном в бесконечности происходящих изменений. Окутанная ореолом молний, цветов столь неестественных, столь запредельных, что человеческий глаз слепнет или мутирует, увидев их воочию, она простиралась от края до края горизонта. Сполохи цвета беспредельного кошмара отвесными змеистыми росчерками спускались к невероятным массивам воды, что сливались в несмолкающем кручении спирали моря, неба и звезд, проходящей через все сущее и все запредельное. Сквозь воды мирового океана простирались торжествующими твердынями торосы базальта, покрытые опухолями роящихся гнезд, уходящие выше облаков, заполненных иссиня-фиолетовыми, багрово-карминными вспышками. А там внизу, в глубине, что недоступна и невообразима, если подходить к ней простыми представлениями о законах физики и пространстве до мантии планеты, там, внизу, за самым пределом, доступным темноте и свету, в беспрерывной спирали, седлая тугие пенные завитки, носились мысли чудовищ, души смертных и сны богов.
Сюда стремились все воды планеты, закручивались и возвращались вновь, здесь сходились края самых страшных циклонов, рождались ураганы и бури, отсюда брали начало потоки Хвоста Бездны, Мерзостный дух, Левиафан, отсюда направляло свои зараженные воды теплое и коварное течение Шизар, в лапах которого пребывал бессильный «Экспедишн».
Наблюдая картину беспримерного, невообразимого вращающегося зла, я не решился вглядеться в бездну, поскольку знал – эта бездна, эта Пучина уже давно смотрит на меня. И остается только напрячь все скромные, отмерянные человеку ресурсы воли, чтобы за рокотом воды, низвергающейся в запредельное небытие, не услыхать призывного смеха. Смеха тех, что живут с той стороны. 
9 фиратонакреша
Утром, чтобы вытравить из воспоминаний образы сновидений или хотя бы немного отвлечься, я решил заняться необходимым, но в тоже время привычным и полезным делом – написанием отчета.
В общих чертах я на бумаге изложил обнаруженные в процессе исследования свойства хаоса, специфику протекания болезни, влияющие факторы, условия и методы борьбы. В конечном итоге сложились принципы профилактики, вполне пригодные для дальнейшего шага. Шага, вполне естественного – практического внедрения.
Методика включала следующие положения:
• прививание;
• наблюдение;
• профилактика.
Раздел прививок я оставил наименее раскрытым, сконцентрировав внимание читателя, которым должен был стать капитан, на факте существования выработанной мною достаточно надежной вакцины, способной существенно увеличить шансы гибели или безумия экипажа в результате поражения искажающим поветрием.
Наблюдение подразумевало контроль за развитием болезни с использованием всего возможного широкого медицинского инструментария для подавления симптомов болезни, а также снижения активности поражающего фактора. В этот раздел я включил рекомендации по использованию витаминов для укрепления тела, стимулирующих и наркотических настоек для улучшения настроения, колдовских и алхимических воздействий (на корабле была небольшая чрезвычайная аптечка, регенераторами из нее, в том числе, пользовали Грюмбольдта). Кроме того, я посчитал необходимым включить в число методов борьбы с развитием заражения стимулирующие групповые и индивидуальные занятия по терапии психики больных, целью которых была правильная мотивация и создание настроя борьбы с недугом, проще говоря, психология для укрепления веры.
В профилактический раздел вошли мероприятия по развитию физической культуры, рекомендации по питанию и гигиене, предостережения от контакта с зараженными поверхностями и способы индивидуальной защиты при общении с зараженными на излечении. Этот раздел включал возможность подробного информирования по открытым мной свойствам хаоса, чтобы каждый матрос или офицер имел возможность самостоятельно обращать внимание на симптомы, наличие заражения у себя и окружающих, а также представлял себе методы правильного мотивирования на борьбу с заболеванием.
К профилактическому разделу я приложил набросок информационного плаката и листовки-памятки для раздачи экипажу, затем сшил подготовленный отчет по установленному образцу, подписал, приложил личную печать и вложил в штатную клеенчатую папку.
Написание отчета заняло у меня около четырех часов, так что завтрак остался недосягаемой мечтой, а обязанности в лазарете – вынужденным упущением. Капитана навестил в его богато обставленной каюте, где на кресле у печи флегматично грелся уже знакомый нам кот, животное не демонстрировало признаков заражения, что я принял за положительный знак.
В ходе визита, причиной которого формально стал обязательный осмотр, я предоставил командиру корабля отчет, и после того, как закончил прослушивать, простукивать, осматривать и ощупывать своего пациента, предоставил тому небольшую передышку для изучения документов, прежде чем преступить к смене повязок и обязательной порции уколов.
Кустистые брови Оттомара сначала взлетели вверх, затем круто сошлись на широкой переносице, читая, он шевелил своими полными губами и покручивал в пальцах пуговицу жилета, что несомненно можно было классифицировать как признак давящего на нашего руководителя стресса.
– Это неимоверно, бестактно и почти незаконно, – изрек он.
– С чего бы это вдруг? – сумрачно поинтересовался я, ожидая несколько другой, более положительной реакции.
– Классифицировать одну из гибельных сил в качестве простого заболевания, сравнивать хаос с ветрянкой, или, прошу прощения, сифилисом. Предлагать медицинские меры решения проблемы веры и души! Немыслимо.
– Хорошо, справедливое замечание, – кивнул я. – Мы наблюдаем в ситуации, сложившейся на корабле, множество альтернативных вариантов решения проблемы?
– Какая длинная тирада для выражения фразы «у вас нет выбора», – кисло заметил капитан.
– И тем не менее, обстоятельства говорят в пользу подобного решения.
– Мистер фон Блэймрок, вы несомненно заслужили некоторый кредит доверия своей честной службой и беззаветными подвигами. Потому я все еще продолжаю беседу. В чем состоит практическая суть предложения?
Я собрался с силами, произнести вслух оказалось сложнее, чем тысячу раз проговорить про себя.
– Профилактика. Наблюдение. И… поголовная вакцинация.
Оттенок лица фон Валенвилла прошел несколько цветовых стадий в спектре от мертвенно-бледного до багрового как пороховое пламя, вырывающееся из орудия. Справившись с собой, судоводитель посмотрел на меня долгим испытующим взором, к моей чести, глаз я не отвел.
– А из чего вы делаете вакцину? – нашел слабое место в общей картине наш неглупый лидер.
– На основе длительных и хорошо задокументированных исследований мне удалось выработать состав, способный эффективно бороться с симптомами и заражающим фактором хаоса, особенно при  поддержке колдовства и того скромного объема веры, что сможет предоставить Грюмбольдт.
– Знаете что, мистер Блэймрок, – скептически, с некоторой натянутостью произнес капитан, – я дам вам три дня и десять заключенных, переведенных сейчас в камеру грузового трюма. Если ваши методы сработают, позволю поставить прививки экипажу.
Звучало неплохо. Я по традиции кивнул и поинтересовался:
– Разрешите приступать?
Оттомар быстро написал и завизировал разрешение, передал его мне через стюарда, ставшего свидетелем и отпустил. Но не раньше четырех уколов в чувствительные зоны организма. Это на его же пользу.
Заключенные расположились в грузовом трюме, там имелась клетка временного содержания, куда обычно помещали проштрафившихся пьянством матросов, буйных, хулиганов и мелких нарушителей судового устава, чтоб пришли в себя и охладились. В помещении, образованном переборкой и полукруглой решеткой, было не слишком много места, а из удобств – только ведро.
Заключенные – шестеро испуганных мужчин и четыре женщины. Они производили жалкое впечатление, были измотаны, голодны, лишены остатков силы воли. Бунт и последовавший за ним прилив искаженной плоти стал чрезмерным испытанием для слабых разумов этих отбросов общества.
Я приказал матросам поставить поблизости от клетки койку и походный стул, на ящике с консервами разместил поднос с инструментами, шприцы и склянку с подготовленной сывороткой.
Последовательно арестантов выпускали из клетки и, под взором строгих часовых из числа матросов, а не конвоиров, усаживали на жесткое раскладное ложе. Я проводил короткий опрос – самочувствие, наличие полипов или иных образований на коже, видения, голоса, изменения температуры, боли, головокружения и так далее. На удивление – из арестантов оказался уже подвержен заражению всего один, дюжий усач с маленькими глазками и пудовыми кулаками. У него уже отросли жабры, ноги покрылись шевелящимися наростами, а под ногтями начали проявляться ядовитые железы. Под его дикие крики и испуганные взгляды остальных инфицированного утащили, чтобы бросить за борт. Не могу назвать эту меру чрезмерной, но все еще считаю, что и ему можно было помочь.
Остальные были здоровы, за исключением цинги, нескольких эпизодов гонореи, общего истощения и сыпи от антисанитарии.
По очереди они подходили, усаживались, закатывали рукав и получали свою порцию растворенной «порчи». Воры, убийцы, насильники, мошенники, нарушители правил дорожного движения, люди, перешедшие черту, но люди, которые заслуживали наказания, а не пытки. По завершении процедуры, за которой следовала небольшая лекция по профилактике, я устроил короткий устный экзамен.
– Итак, друзья, что мы должны делать, если увидим нарост, полип, влажный глаз не на своем месте?
Дежурный матрос стукнул дубинкой по решетке, видимо, чтобы инициировать диалог.
– Не пугаемся, просим позвать врача… – последовал нестройный хор голосов.
– А что мы всегда должны помнить?
Снова последовал удар и угрожающее бормотание – все в эти дни были на взводе.
– Хаос можно победить: главное – верить в себя и в доктора, не сдаваться, бороться, преодолевать симптомы и все пройдет.
– Молодцы, – резюмировал я, затем обратился к матросам. – Поставьте им пару раскладушек в камеру и дайте одеяла. Улучшить условия содержания сейчас – значит уберечься от распространения заражения.
Позднее, вечером, после ужина, что прошел второпях в разговорах о насущных проблемах корабля, я начал ощущать, наконец, главный симптом заражения. Неожиданно приятный симптом выразился в ощущении эйфории, всеобъемлющем наслаждении, эмоциональный оттенок которого был тонко переплетен с изменениями, происходящими в моем теле. Прогнать навалившееся блаженство было так же тяжело, как справится с мигренью, но мигрень выражается болевыми ощущениями, а это… это было похоже на прикосновения нежнейшего шелка к самым сокровенным уголкам воспаленного разума, приходилось бороться не только с самой эйфорией, но и со стремлением не бороться с нею вообще. Так для меня стал существенно более ясен аспект необходимости обладания твердой волей, хаос приходил не как враг, он вторгался в тело на правах самого лучшего друга.
В итоге отвлечься удалось в чтении, перед сном, который продлился лишь пару часов, я проглотил справочник по математике, одолженный у Иоланды, а также пару детективов, которыми любезно поделилась со мной Элеонора.
10-12 фиратонакреша
Результаты наблюдений последующих дней дали положительные результаты – прогресс заражения и развития болезни заключенных продвигался стремительно, причиной тому, вероятно, было предшествующее длительное нахождение в насыщенной поражающим фактором среде. Уже к утру десятого числа арестанты покрылись наростами, полипами, произрастающими из тела паразитами. Мне стоило больших усилий уговорить капитана и взволнованных офицером не избавляться от зараженных немедленно, дать шанс терапии.
Профилактические и лечебные меры, вкупе с укрепляющим колдовством также не подвели – результаты медицинского решения проблемы искажения оказались более чем впечатляющими. Я бы сказал – обнадеживающими. Благодаря моему активному уходу, хорошему питанию (паек было очень непросто выбить у интенданта), групповым занятиям, наметившиеся изменения стали сходить на нет так же быстро, как проявились. Уже к одиннадцатому числу заключенные выглядели почти нормально.
При этом прогресс моего заражения тоже происходил, достаточно оригинальным образом к тому же. Я будто чувствовал и наблюдал наличие искажающего фактора в подопечных, его объем, интенсивность, пульсацию и медленное убывание. В виде незримого остальным зеленоватого, бледного свечения я видел, как хаос распространяется по кровеносной системе образцов, как он проникает в ткани, вступая в симбиоз и противодействие с нервной системой, самой волей искаженных. Благодаря тщательно подобранному лечению эти влияния уже ко второму дню стали ощущаться все слабее.
Отдельного внимания заслуживают изменения, которые были замечены еще в процессе экспериментов над крысами – заключенные, ранее разбитые на небольшие группки в рамках своего тесного узилища, начали активнее и свободнее общаться друг с другом, меньше обращали внимания на жестокость надзирателей, сдали более самостоятельными и самодостаточными, будто в болезни и положении своем они открыли новый жизнеутверждающий источник.
На корабле тем временем что-то происходило, но я был слишком поглощен вопросом спасения всех его обитателей от весьма печальной участи, так что не обращал внимания на частности.
Вечером одиннадцатого числа я отобрал пару заключенных, внушавших наибольшие надежды, и вместе с ними нанес визит капитану. Осмотрев зараженных и выслушав краткий отчет о течении болезни, Оттомар недоверчиво кивнул: «Может сработать». Затем мне был предоставлен официальный приказ, позволяющий провести вакцинацию на добровольных началах.
Сразу после встречи с командиром судна я направился в лабораторию, куда попросил матросов-стюардов прислать моих лаборантов. Элеонора откликнулась на зов почти сразу, Элефас явился в течение часа. Молодые люди с интересом посматривали на рабочий стол, где я тем временем разложил все необходимое для приготовления сыворотки, а также законсервированные колдовством порции готового вещества.
– Мисс Канниг, мистер Браун, благодарю, что так быстро прибыли, – в последних словах содержалась легкая насмешка над опоздавшим.
Далее я кратко и делово ознакомил интернов с грядущей перспективой поголовной вакцинации, рассказал о наличии эффективно действующей сыворотки, показал на примере небольшого запаса необработанного вещества, как готовить материал для прививок, раскрыл детали терапии, наблюдения и профилактики, в которых моим помощникам предстояло скоро принять активное участие, раздал образцы листовок с просьбой изготовить большее количество копий к утру.
Закончил я словами:
– Завтра у «Экспедишн», после стольких трагических событий последнего времени, наконец-то появится надежда. Вопросы?
– Да, – вступил в разговор молчаливый до этого Элефас. – Рискуя показаться банальным, я все же хочу спросить, на основе какого базового состава вырабатывается сыворотка?
– Ну, друг мой, – пожал плечами я, вспоминая тираду, предложенную капитану. – На протяжении последних недель я провел обширное количество экспериментов, немало времени потратил на многоступенчатые испытания подходящих сочетаний и наконец получил эффективно действующий против энергии искажения препарат.
– Это несколько расплывчатая формулировка, – молодой человек оставался сух, напряжен и насторожен.
– Не забывайтесь, мистер Браун, – строго проговорил я, немного повысив голос, – вы все еще мой подчиненный. И ученик. Но и не расстраивайтесь, как только мы получим окончательные данные по вакцинации, я раскрою экспериментальную последовательность, чтобы ей могли пользоваться все без исключения республиканские медики. Вы, само, собой, будете первыми, так сказать, апостолами новой эпохи борьбы с так называемой «порчей». Что же касается материала для последующих прививок – его мы получим от исцелившихся, как только первые добровольцы пройдут период заражения и успешно справятся с болезнью, что кажется сейчас совершенно необоримой.
– Ясно, – кивнул лаборант, – благодарю за уточнение.
Враждебность юноши только усилилась, видимо, что-то в моих объяснениях его сильно не устраивало. Такое отношение напомнило мне об еще одном носителе схожих взглядов.
– Итак, вы свободны, отправляйтесь делать листовки и готовить лазарет, недостающие шприцы и иглы получите у интенданта, вот квитанция. Да, мисс Канниг.
– Слушаю, доктор, – в глазах девушки, в отличие от напарника, горело около семидесяти процентов энтузиазма против тридцати процентов настороженности.
– Будьте любезны, пришлите ко мне сюда брата Грюмбольдта и постарайтесь, чтобы нас не беспокоили. Мне необходимо объяснить единственному духовному лицу на судне, как важны запланированные мероприятия и постараться дать ему понять, что медицина всегда будет союзником веры, ни в коем случае не соперником.
– Да, доктор, немедленно ему сообщу.
– Ну, это не срочно, пусть приходит через полчаса.
Кивнув, девушка удалилась, следом ушел и Элефас, еще более сумрачный, чем по приходе.
По правде сказать, вопрос завтрашней вакцинации упирался в одну существенную проблему, решение которой в некотором роде заставляло меня совершить сделку с совестью. Сыворотки, после прививания заключенных, даже в очень разведенном виде хватило бы человек на десять-двадцать, никак не на три сотни.
Решением этой недостачи я как раз и собирался заняться. После ухода интернов я достал чертежный угол, тщательно подмел и помыл пол ближе к трапу, нанес углем разметку, выписал все необходимые значения, которые приходили в голову на удивление быстро, хотя ритуальное колдовство в последнее время я несколько подзабросил. Когда все было готово я достал из саквояжа оборудование для забора крови, приглушил свет и начал ждать, размышляя над тем, как можно усовершенствовать процедуру подготовки сыворотки.
Ожидание продлилось недолго, звонко бухая по клепкам ступеней подкованными ботинками в лабораторию спустился брат Грюмбольдт, еще более сумрачный, чем Элефас недавно. Послушник был облачен в сутану вместо больничного белья, которое ему в последнее время неизменно сопутствовало, выглядел он весьма здоровым, признаков развития инфекции не наблюдалось.
– Приветствую вас, брат, благодарю, что прибыли так скоро, – поздоровался я, как только он спустился, добившись подспудно необходимого эффекта, юноша замер у входа в напряженной, закрытой позе, скрестив руки на груди.
– Только благодаря просьбе Элеоноры, которая суть есть ангел в человечьем обличии, я решил дать вам шанс объясниться.
– За что же вы хотите, чтобы я держал ответ?
– Начнем с этой вашей вакцинации, а после перейдем к некоторым провалам моей памяти, а также тем вещам, которые я вопреки надеждам, не забыл.
– Вакцинация, да, – немного похолодел я, затем резко взмахнул руками, речитативно произнес формулу активации и закончил контрольным словом заклятия. – «Силок».
Послушник, поняв, что что-то не так, попытался броситься на меня, но было поздно – ритуал-ловушка сработал. На этот раз я был подготовлен. Колдовской круг был снабжен заклятием, которое уверенно лишило новиата сознания на пару часов, а также достаточно надежно стерло из его памяти предшествующие полчаса и нашу беседу.
Переложив, замечу, неожиданно легко, тело будущего священника на кушетку, которую он ранее так долго занимал, я бегло осмотрел Грюмбольдта. В молодом человеке все еще ощущалось слабое биение болезнетворного воздействия, но с каждым ударом сердца послушника влияние хаоса на его организм становилось все слабее. Самое время было собрать урожай.
Я подключил пациента к аппарату для переливания крови, который включал каучуковые трубки с иглой на входе, стеклянную тару для сбора истекающей жидкости, а также помпу с простым датчиком давления.
Взяв от Грюмбольтда столько, сколько было возможно без причинения фатального вреда его организму, я убрал оборудование, отложил кровь на стол и вызвал стюарда. Матросу я сообщил, что послушнику внезапно стало плохо, якобы дали о себе знать недавние раны, и приказал доставить его в медицинский блок. Место укола я перед этим продезинфицировал, заклеил пластырем и прикрыл обратно сутаной.
После того, как матросы, ругаясь на узкие переходы и неудобные носилки, удалились с пациентом, я перешел к выработке нового, более совершенного варианта сыворотки. В итоге получилось достаточно для безопасной вакцинации около полутора сотен человек. Остальным придется подождать выздоровления первых зараженных или регенерации крови в организме Грюмбольдта.
Во сне я наблюдал кровавый морок, туман над водой или болотной грязью, далекие циклопические фигуры, неровный свет бледной, расколотой луны незнакомого мира. Еще там было имя или несколько имен, они повторялись на вросших в почву менгирах, что окружали меня, звучали в крике козодоя, шелестели листвой на ветру. Одно из имен я запомнил – Азарах.
С утра о прививках было объявлено с мостика и по кубрику, отдельное уведомление получил Дюбран и его солдаты. В смотровой лазарета был «накрыт» стол, и все подготовлено к приему, на вкус в воздухе витало наэлектризованное ощущение тревоги, мешаясь с моим собственным, почти праздничным настроением. Хотелось петь или, по крайней мере, рассказывать анекдоты. Наблюдая разложенные на блестящих подносах в полном порядке шприцы, спирт, вату, свежие иглы, запечатанные пробирки сыворотки, стоящий поблизости котелок на примусе, мое сетрафийское сердце билось мерно и сильно, наполняясь ощущением порядка.
Торжество, впрочем, довольно скоро сменилось тревогой, затем скукой. С момента объявления в семь утра и до полудня ни одного добровольца на инъекцию так и не нашлось. Впрочем, далее печали мои были развеяны. Первый визитер оказался совершенно ожидаемым, но при этом судьбоносным.
Постучавшись в переборку, в кабинет зашла Элеонора, ей очень шли белая наколка и привычно забрызганный кровью передник. Ничего не говоря, интерн сняла мундир и закатала рукав форменной блузы. За занавеской, отделявшей смотровую от общих помещений, слышалась возня и подобный бризу шепот, по ощущениям там собралось немало народу.
– Мисс Канниг? Вы готовы?
– Я доверяю вам, доктор, – кивнула она.
Я протер место укола и медленно, аккуратно, даже аккуратнее, чем себе, ввел сыворотку.
– Не забывайте приходить на осмотры и постарайтесь фиксировать все нестандартные ощущения в ближайшие несколько дней.
Она улыбнулась, коротко кивнула и вышла. Место мисс Канниг сразу заняла Иоланда Мирдэн, следом за которой, чуть не подравшись за очередность, последовали Ланстрок и Барри. Как оказалось – компания навигаторов успела наладить отношения после того, как капитан вернулся к своим обязанностям, отстранив Уольфа от каких-либо командных функций. Следом за офицерами пошли механики, матросы, персонал кухни и службы интенданта, позже подтянулись некоторые солдаты. Одними из последних были Дюбран и Элефас, они столкнулись в дверях, мой интерн вежливо отступил, пропуская офицера.
Капитан, ворча, уселся напротив меня.
– Ненавижу иголки, – пробормотал он.
– Не волнуйтесь, это не так больно, как удар саблей, – улыбнулся я, явно не внушая особого доверия.
Получив свою порцию жидкого хаоса, главарь конвоиров удалился, потирая руку, а я поспешно поднялся. На выходе столкнулся с интерном.
– Элефас, прошу прощения, нужно срочно отлучиться, сделаю вам прививку чуть позднее.
– Как пожелаете, доктор, – довольно облегченно сказал лаборант.
– Направляйтесь к себе в каюту, – продолжил я. – Нет, сначала найдите Элеонору. Затем вместе идите в каюту. Нет, лучше в лабораторию. Заприте люк и никому не открывайте, я прибуду чуть позже, постучу на манер марша бюрократов, мне отопрете. Действуйте быстро.
– Могу я… – недоверчиво начал юноша.
– Нет, не можете. Нет времени объяснять. Все позже.
На протяжении всего дня мне не давала покоя одна мысль. Конвойные солдаты, что прибыли на прививку, делали это вразнобой, отличались нервозностью, скованностью, демонстрировали признаки почти истерической активности.
К тому же, они были неосторожны – ожидая в очереди или навещая своих товарищей в общем покое, они, похоже, несколько недооценивали тонкость местных переборок. В разговорах конвоиров, которые велись будто полушепотом, мелькали слова «сегодня», «все готово», «еще покажем», «по сигналу», и всего один раз, от сержанта, не менее упертого в своем служебном рвении, чем покойный Ланстрок, слово «мятеж».
Поначалу меня удивляло, как можно так открыто обсуждать столь тайное, чуть позже я осознал, что никак не смог бы услышать переговоры даже у ближайшей койки, а уж тем более – у расположенной в десяти метрах от меня через две тонкие, но все же переборки. Похоже, моя болезнь стала причиной обострения работы сенсорных систем организма, что приятно – лучше слышно или видно становилось только при концентрации на каком-то объекте, чувства не сошли с ума и не погрузили меня в какофонию сверхвосприятия. Еще немного погодя я понял, что дело не только в хорошем слухе, некоторые из слов конвоиров были не словами, а мыслями!
Последней каплей стал визит Дюбрана, который расставил все по местам.
13 фиратонакреша
– Планируют перекрыть люки в кубрик и занять позиции на трапах, ведущих в надстройки, на входе в крюйт и машинное отделение. Затем нейтрализовать уменьшенную ночную дежурную команду, взять под стражу офицеров и вас…
Повествование о ближайших планах главаря конвоиров я производил уже в капитанской каюте, наедине с фон Валенвиллом.
– Возмутительно! – вспыхнул командир судна, – Вы уверены, мистер Блэймрок, что сведения верны?
– Не имею оснований в них сомневаться.
В этот момент с палубы прогремел выстрел, затем еще один и еще.
– Что происходит? Вы говорили действие начнется в четыре утра, самый темный час, а сейчас едва полночь, – капитан резко поднялся, шатаясь от усталости и недосыпа, в последние дни ему пришлось нелегко. 
Я прислушался. Затем произнес, не скрывая досады.
– Они решили перенести, заподозрили, что их планы раскрыты.
– Стюард, офицеров ко мне и старшин!
Дальнейшие события можно обрисовать панорамно, особо активного участия я в них не принимал, ограничившись предостережением, к сожалению, недостаточно оперативным.
Повинуясь инстинкту, который свойственен любому вооруженному человеку, побуждаемые яростью, страхом, сомнениями и пылающими амбициями, чья пульсация в тот момент эхом отдавалась в моем мозгу, отказавшись от четкого плана в угоду единому порыву страсти к разрушению, солдаты конвойной службы, побуждаемые короткими командами Дюбрана, хлынули на палубу.
Атакующий отряд включал около тридцати бойцов – остальные рассыпались по заранее определенным прочим направлениям атаки, надеясь застать дежурные команды матросов и канониров врасплох.
Расстреляв вахтовых моряков, солдаты, вооруженные винтовками со штыками, карабинами, кортиками и гранатами бросились в кормовую надстройку. Тут их путь преградил наскоро собранный отряд обороны из офицеров, стюардов и механиков. Под личной командой капитана защищающиеся заблокировали основные двери, организовали баррикады из мебели и начали отстреливаться через иллюминаторы из личных револьверов и гартарудских автоматов, некоторое количество которых нашлось в личном капитанском запаснике (оказывается, в не были не только бочонки с виски).
Координируя натиск с безопасного расстояния, Дюбран озвучил свои требования:
– Капитан Оттомар фон Валенвилл, мне нужны только вы. Сдайтесь и прикажите своим подневольным прислужникам сложить оружие. Я обвиняю вас в халатности, некомпетентности, отсутствии сострадания и полном неумении управлять судном в сложившихся чрезвычайных ситуациях. Вас ждет справедливый суд. Примите свою судьбу как мужчина!
Кроме того, речистый конвоир призывал офицеров и моряков экипажа перестать поддерживать «безумного капитана», переходить на сторону конвойных сил, «защищающих порядок и благоразумие», и вместе «наводить порядок» на корабле.
Бой закипел и на нижних палубах, где конвоиры встретили неорганизованное, но упорное сопротивление команд охранения. В итоге оказалась захвачена большая часть кубрика и грузовой палубы, крюйт и машинное отделение удалось отстоять ценой существенных потерь личного состава.
Понукаемые отчаянием и яростью Дюбрана, конвоиры на верхней палубе предприняли попытку пробраться во внутренние помещения кормовой надстройки по снастям с внешней стороны. Но обороняющиеся матросы закономерно оказались много более ловкими в обращении с канатами, тросами и вантами. Они выбрались навстречу врагу и в жестокой рукопашной схватке заставили того отступить.
Атака войск Дюбрана захлебнулась, когда в тыл через носовые помещения им вышел небольшой отряд под командой главного канонира. К сожалению, Диц Эверетт погиб, сраженный случайной пулей, но его разъяренные люди сумели обратить конвоиров в бегство, которое, впрочем, не было паническим.
Люди конвойного капитана организованно отступили на захваченные их сподвижниками плацдармы нижних палуб, забаррикадировавшись там.
Отдельным очагом сопротивления стал офис интенданта с расположенным там пулеметом. К сожалению, как и Эверетт, мистер Руперт погиб от шальной пули, продемонстрировав отчаянную смелость в нежелании делиться с бунтарями ценными корабельными запасами.
К первым лучам бледного, погруженного в облачный туман светила, пороховой дым над палубой рассеялся. Ситуация сложилась патовая. Ни одна из сторон не имела преимущества над другой, сражение грозило перейти в позиционную войну.
К шести утра на шканцы был выставлен стол и несколько стульев, стороны объявили временное перемирие и приступили к переговорам.
Капитан, немного уставший, но гладко выбритый и в парадном облачении, стоял напротив Дюбрана, последний все еще оставался в боевой шинели, пропитанной порохом и кровью, крупным, небритым мужчиной со зверским выражением лица.
Обоим лидерам конфликта сопутствовала небольшая свита. Навигаторы Барри, Ланстрок и Мирдэн со стороны капитана, пара сержантов от конвоиров.
– Оттомар, – сухо поздоровался Дюбран.
– Цифра на лацкане не выросла меня Оттомаром называть, – ответил фон Валенвилл.
– Как скажешь, – пожал плечами солдат и грузно повалился на стул.
– Итак, мистер бунтовщик, у вас есть предложения по урегулированию возникшего конфликта? – старина Отто остался стоять.
– Мистер фон Валенвилл, – Дюбран сделался неожиданно серьезен, – под вашим руководством корабль потерял уже половину офицеров, из-за отсутствия своевременной поддержки подотчетная мне конвойная служба понесла существенные потери в личном составе, были утрачены стратегически важные припасы, оружие, целая палуба корабля. Когда необходимо было действовать решительно, вы медлили, когда требовалась гибкость, позволяли себе опрометчиво прямые поступки. Некомпетентность – вот слово, которое приходит на ум. Или саботаж, но не знаю, что хуже.
Капитан презрительно хмыкнул, главарь конвоиров посмотрел на навигаторов:
– Я высказываю предложение о снятии командира «Экспедишн» с должности. Претензий к офицерам не имею, мы все пониманием значение слов «долг» и «субординация».
– Похоже, не все, – вклинился Оттомар.
– Не вижу оснований нарушения общей рациональной командной иерархии, после лишения капитана полномочий вы сможете определить исполняющего обязанности согласно уставным предписаниям, – не обращая внимания на ремарку, окончил Дюбран.
– Закончил? – не дожидаясь ответа, фон Валенвилл развил мысль. – Все ваши слова, сэр, есть бунт, мятеж и подстрекательство, никакие аргументы не смогут спасти вас теперь от виселицы, если в этой большой голове еще осталась хоть капля здравого смысла, вы сложите оружие и сдадитесь, тогда, возможно, этот отвратительный демарш не скажется на вашей семье, непосредственном начальстве и репутации конвойной службы в целом.
– Я высказал предложение, – все еще игнорируя капитана, произнес солдат. – Вам решать, чью сторону принять. 
– Перестаньте подначивать моих офицеров, они прекрасно осознают, что все соучастники будут так же тяжело наказаны, как и зачинщик.
– Не совсем так, – фраза принадлежала прекрасным устам мисс Мирдэн. – Практика демонстрирует фактическую некомпетентность, выявленную за вами в ходе текущего плавания, сэр. Подробный судебный разбор ситуации оставляет широкое поле для признания правоты аргументов мистера Дюбрана. Не все же бросать людей за борт и обходить ранговые ограничения по надуманным причинам.
Девушка перешла на сторону конвоиров и, потеснив сержанта, встала за спиной зачинщика смуты. Следом, повинуясь какому-то иррациональному порыву, перешли Ланстрок и Барри, последний – с видом нашкодившего щеночка.
– И вы, господа! – вскричал капитан. – Ну что ж, пусть так. Остается еще один нерешенный вопрос.
– Я весь внимание, – ответил Дюбран.
Далее последовала самая сложная часть переговоров, в которой капитан внятно и доходчиво продемонстрировал возможность немедленно взорвать машинное отделение или открыть кингстоны, полностью прекратив бунт на корню. Однако согласился этого не делать, в случае передачи в его распоряжение большей части захваченных в грузовом трюме припасов. Главарь конвоиров признал высокие навыки аргументации своего бывшего командира, но предложил предоставлять припасы периодически, заодно обеспечив время перемирия на судне. С некоторым скрипом договоренность была достигнута, но по всем прочив вопросам наблюдался вполне очевидный пат. То есть, на корабле воцарилась анархия. Обстоятельства усложнились еще больше, когда очевидное превосходство в силах, которым располагал капитан, пошатнулось переходом на сторону восставших большого числа матросов и механиков, памятуя жертву Эверетта, только канониры в полном составе отказались изменить присягу.
Теперь в трюмах, а иногда и на палубе происходили редкие перестрелки и почти постоянные перебранки, люди Дюбрана организовали на грузовой палубе «полевую» кухню, создавая дополнительную угрозу пожара, отсеки были разделены между мятежниками и лоялистами, перемещение по кораблю оказалось существенно ограничено. Сохранившегося числа матросов едва хватало на поддержание порядка и дежурство на палубе.
Первым делом после произошедших событий я был вызван к капитану.
– Доктор фон Блэймрок, – Отто становился особенно вежливым, когда ему что-то действительно было нужно. – Я надеюсь вы понимаете, что любое потворство бунтарям будет встречено с моей стороны с глубочайшим осуждением.
– Ни в коей мере я не собирался как-либо поддерживать сей прискорбный акт нарушения субординации, – достаточно спокойно уведомил я командира судна.
– Прекрасно, – скрестил на груди руки Оттомар. – Значит, я могу быть уверен, что никакой медицинской помощи от вас мои враги не получат?
Он выделил слово враги интонацией, наполненной глубочайшим презрением.
– Ах, вы об этом, – я постарался сделать голос предельно разочарованным. – Сожалею, сэр, но инструкции медицинского ведомства предельно ясны, директива двенадцать, параграф три, пункты с седьмого по девятый очень четко указывают на мои обязательства. Без приказа руководителя не ниже третьего ранга я не имею права отказывать в предоставлении медицинской помощи гражданам Сетрафии. А лишить гражданства вышеозначенных мятежников вы возможности не имеете.
– Свободны, – сквозь зубы процедил фон Валенвилл, явно осознавая бесполезность дальнейшей дискуссии.
Чуть позже ко мне в лазарет, который оставался своеобразной нейтральной территорией, явился лично Дюбран.
– Мистер Блэймрок, вы мне не нравитесь, я вам не нравлюсь… – начал он.
– Мне на вас, признаться, наплевать, – заметил я, не прерывая осмотра юнги, раненного конвоирской пулей при захвате палубы.
– Ну хорошо, тем не менее – даже в сложные времена мы обязаны оставаться людьми, что подразумевает наличие толики гуманизма.
– Таким нехитрым маневром вы призываете меня не обойти вниманием ваших подчиненных, по вашему же недомыслию тяжело травмированных в недавних боях.
В последние сутки мне что-то часто стало доводиться слышать скрип челюстей, я даже заволновался за Дюбрана, ведь стоматология не была моей сильной стороной.
– Я говорю о том, что на грузовой палубе организован лазарет, имеется достаточное количество волонтеров, но не хватает квалифицированного участия, – справившись с собой, разъяснил главарь бунтовщиков.
– Что ж, я могу периодически навещать ваши, хм, владения. Но будет и ответная просьба.
– Ну, – осознавая шанс равенства в переговорах с ехидной улыбкой произнес он, – чем могу…
– Мне должен быть обеспечен беспрепятственный проход со стороны ваших подчиненных по кораблю. По всему кораблю, включая временный изолятор и путь к машинному отделению.
– Волнуетесь за своих лабораторных мышей? – поинтересовался он презрительно, имея ввиду выживших заключенных.
– Волнуюсь за людей, провинившихся, но поставленных в совершенно бесправное положение обстоятельствами. Людей, кстати, в злоключениях которых виноваты вы.
– Ну хорошо, – развел руками солдат. – Я выпишу вам пропуск, и к заключенным тоже. Можете продолжать свои визиты, но ни питания, ни медикаментов для них в моем распоряжении не имеется.
Я закончил осмотр, поднялся и взглянул в глаза собеседнику, видимо, было в моем взгляде нечто такое, из-за чего обычно смелый Дюбран посмотрел в сторону и отступил на пару шагов.
– Считайте, что мы договорились.
– Если вы не возражаете, – в диалог неожиданно вступил выглянувший из-за занавески Элефас. – Я был бы рад перевестись в новый лазарет на ближайшее время.
– С чего бы это, мистер Браун? – поинтересовался я несколько уязвленно.
– Вряд ли вы сможете уделять много времени сразу двум медицинским блокам, а ввиду разделения пациентов, тут с помощью справится и одна Элеонора.
– Ну… – начал я.
– Прекрасно! – вклинился главарь мятежников. – Мистер Браун, назначаю вас исполняющим обязанности врача нашего медблока.
– Благодарю, сэр.
Не дав мне озвучить многоступенчатое мнение о незаконном производстве в должности необразованных интернов через голову их непосредственного начальства, оба удалились.
Остаток дня я провел в заботах о раненных и покалеченных, наслаждаясь обществом мисс Канниг, которая была явно глубоко шокирована происходящим, но старалась держаться. Элеонора ходила с глазами на мокром месте и иногда отлучалась минут на десять-двадцать, подозреваю, чтобы порыдать. За ближайшие десять часов почти половина корабля побывала у нас в гостях, так что особенно хандрить было, впрочем, некогда. Каждые пару часов откуда-то разносились звуки стрельбы, и к нам прибывало очередное пополнение жертв братоубийственной вражды.
К моей досаде, следом за Элефасом, поведение которого имело рациональные основания, но все же вызывало мое глубокое осуждение, куда-то потерялся брат Грюмбольдт, так что на новые порции материала для сыворотки можно было временно не рассчитывать.
Улучив момент определенного затишья, вооружившись бумагой от главаря конвоиров и парой заготовленных мощных заклятий, я наведался в трюм.
Условия содержания инфицированных заключенных существенно ухудшились – их перестали кормить, почти лишили воды, по большей части на несчастных просто не обращали внимания, почти не охраняли, но и бежать им было некуда.
В свете изменившихся обстоятельств наметился регресс лечения. Краткий опрос одного-единственного, сильно нетрезвого охранника показал, что среди арестантов продолжает деградировать социальная иерархия, тела их снова начали существенно деформироваться, а приличия сошли на нет. В камере происходили явления, которые сложно назвать цивилизованными – доведенные до отчаяния люди находили своеобразное утешение в бесконтрольном спаривании, ссорах, или полной прострации. Моральный облик можно было обозначить как трагический.
Осмотр нескольких арестантов показал характерную клиническую картину – полипы, ракушки, наросты в виде глаз и рудиментарных плавников, появление желез, выделяющих густую слизь, деформация кожи в бахрому из водорослей, кишащих мелкой живностью. Даже вши арестантов мутировали в нечто невообразимое, будь оно крупнее – даже опасное. При этом было и необычное, но достаточно удручающее в их изменениях – никаких доброкачественных мутаций, мышцы атрофировались, кожа побледнела, волосы секлись и выпадали, страдали зрение и моторные функции. Будто подавленная воля и утраченное желание жить позволяли заразе буквально пожирать тела несчастных.
После осмотра я вернулся в лазарет, ужина в кают-компании не было, помимо отсутствия кворума, сказывалось скверное расположение духа самого капитана. Потому есть пришлось прямо за рабочим столом, довольствуясь консервами из банки, разогретыми на спиртовке, и галетами каменноугольного состояния.
Около десяти часов явился Оттомар, он молча сел напротив меня, предложил сигару черного табака, контрабандную и очень крепкую. Я не отказался. Затем капитан закатал рукав и кивнул на шприцы. Действительно, он не был в числе добровольцев прививок накануне. Без особо мандража я сделал прививку командиру судна, после завершения процедуры он, не говоря ни слова, поднялся, просто хлопнул меня по плечу и удалился. Что интересно – еще до прививки в теле фон Валенвилла уже ощущалась скрытая пульсация хаоса, надеюсь, он не станет пренебрегать профилактикой.
Рабочий день закончился, когда стало очевидно, что всем не помочь, и это тяжелое бремя, навалившись на плечи невообразимой усталостью, потянуло меня спать. Неприятным сюрпризом стала пара моряков, которые рылись в моих вещах. Сложно было сказать – на стороне ли они бунтовщиков или лоялисты решили немного улучшить свое материальное положение. До рукоприкладства не дошло, увидев, как я прикладываю характерным движением пальцы к цифре десять на груди, парни ретировались, ничего не взяв. Дверь я запер и укрепил сигнальным заклятием.
Сон, что пришел этой ночью, тревожной и полной посторонних шорохов, я могу без преувеличения назвать самым занимательным и, пожалуй, важнейшим за прошедший период.
Поначалу я просто плыл в потоках мирового эфира, сквозь бесконечную, неизъяснимую пустоту, окруженный инистым сиянием далеких светил. Не было ничего, кроме холодного, завораживающего пения звезд темноты, пронизанной иглами ускользающего света.
Но движение мое, как и всякое, имело начальную точку и цель, которую также можно было назвать финалом или остановкой. Начало было положено в том далеком сне, где я стремился к источнику чистого знания, но в последний момент был сломлен, окутан страхом протестующего неготового сознания.
Теперь я изменился, был готов.
Впереди, хотя пространство и движение в этом месте обладали неестественной относительностью, я увидел искру, сперва неотличимую от света мириад других, разбросанных по гипотетическому небосклону. Но эта, в отличие от прочих, стала стремительно приближаться и очень скоро превратилась в источник сияния, оттенки которого… я вряд ли найду слова, чтобы верно описать. Все увеличиваясь, свет закрывал уже большую часть перспективы, становясь единственным объектом моего внимания.
Приблизившись, я осознал, что источник представляет собой сферу неправильной формы, составленную, казалось, из гармонически вращающихся в пустоте символов, что составляют скрытую от обычных форм сознания подложку мироздания. Слова, сочетания, предложения, абзацы, наполненные содержанием объема большего, чем все существующие в реальности справочники, энциклопедии, монографии и духовные труды. Они подались мне навстречу, я протянул руку, коснулся, голова наполнилась какофонией бесконечного числа фактов, теорий, гипотез и аксиом, опровержение которых стало бы толчком тепловой смерти вселенной.
Они впустили меня, позволив проникнуть в сакральные внутренние пределы сферы истины, непостижимой для разума слабого и безмерно привлекательной для моего укрепленного, организованного, воспаленного жаждой исследования сознания.
Вопреки ожиданиям, я оказался не единственным обитателем последнего порога, устремившись к сердцевине сферы, составленной живой, уплотненной материей знания, я встретил существо. Хозяина или хранителя этого места.
Оно представало как вызов всему, что мне довелось видеть ранее, отталкивающее, притягательное, манящее. Форма, четкая, но будто не выраженная в полной мере, являла антропоморфную или приближенную к тому фигуру, обладающую неясным и неравным количеством конечностей, некоторые из которых можно было назвать руками, а прочие ногами. Голова, вытянутая, составленная из сферы и нескольких конусов, имела три пары круглых, светящихся зеленым или скорее зеленообразным светом глаз, а в нижней части рот, составленный окружностью раскрывающихся и смыкающихся, как в калейдоскопе, осколков геометрических фигур. За спиной создания был некий шлейф или крылья, составленные несколькими неравнобедренными треугольниками, подвижными и постоянно меняющими положения в гипотетическом пространстве.
Вокруг истонченного тела существа во множестве вились пульсирующие оттенками невообразимые для человеческого глаза многогранники неправильной, неестественной, почти запретной формы, каждая грань их не сочеталась с остальными, но находилась в вымышленном балансе. Осуществляя движение по изменяющимся орбитам, многогранники впитывали, пропускали через себя, накапливали осколки знания, составляющие информационно-материальную суть этого места, они служили своеобразными банками данных, алчущими накопить и сохранить как можно больше сведений.
Весь он походил на воплощение ада перфекциониста, столь совершенного, что переходил в плоскость рая – пугающий, манящий, совершенно несовершенный.
Мы встретились наконец, на какое-то время, отрезок которого не представлялось возможным измерить, воцарилось молчание, окруженное пульсацией центробежного и центростремительного движения символов, издающих неясный гул на самых низких частотах. Затем фигуры в нижней части головы существа разошлись в стороны, и мне было высказано приветствие. С его стороны не было задействовано ни звуков, ни движений, слова исконного обитателя этого места образовывали конструкции ультимативно понятных символов, которые зависали в пространстве между нами, параллельно мгновенно впечатываясь в мой мозг. Обозначить такое общение я могу только как абсолютное.
«Давай допустим, что мы высказали друг другу приветствия, ты сообщил, что отзываешься на имя Виктор фон Блэймрок, я признал, что в вашей части многомерного информационного вещества известен как Шенгеш Азарах. Я задал вопрос, зачем ты прибыл, Виктор, ты признался, что в полной мере этого не понимаешь. Затем в процессе некоторого длительного обмена любезностями осознал, что ищешь знания. Я же, в свою очередь, обладаю знаниями всех известных тебе форматов. Теперь мы переходим к действительно важным вопросам. Итак?»
Поток символов, вкупе с прикосновением к материальному символизму сферы, выбил мой мозг из колеи, наполнил сознание беспорядочными образами, лишил осознания смысла и направления. Уцепившись за конструкцию, высказанную существом, я предположил, что в эту конкретную форму, ее облек мой мозг, а само приветствие было много шире и сложнее. Но не все сразу. По кусочкам мозаика моего «Я» сложилась обратно, и вопрос смог родиться.
– Как бороться с хаосом? Вот зачем я пришел.
Передо мной зависла одна из сфер, окружающих создание, она медленно зафиксировалась на одной из граней, в матовой плоскости проявился образ Пучины, виденный мной в одном из прошлых снов.
«Точка зрения. Борьба – это точка зрения. Она подразумевает наличие оснований, определяющих неизбежность конфликта. В вашей плоскости бытия борьба формируется вокруг ресурсов, убеждений и примитивных инстинктов, сообщающих телу, что первых недостаточно, а вторые находятся под угрозой поругания. Далее формируется поток комплексов и социальная среда, создающие вкупе ощущение неизбежности конфликта. С другой стороны…»
Сфера изменила положение, мне предстала другая грань – она отражала беспространственный водоворот звезд, течения и завихрения мельчайших частиц, сполохи космического ветра и треск первородной энергии в своей самой естественной форме.
«Если посмотреть на проблему под другим углом, основания для конфликта исчезают. Совместная работа начинает выглядеть как перспектива получения большего количества ресурсов, чем возможно обработать после взаимного уничтожения, в убеждениях проступают трещины компромиссов. Материя и сознание – понятия сходные, порой тождественные. Изменяя точку зрения на проблему, можно получить результаты, намного превосходящие мотив, заложенный в изначальной теории…»
Сфера вернулась к хозяину, символы медленно затухали в моем разуме, который представал теперь как цельная, отполированная призма, заключающая чистое знание.
– Так что же мне делать?
«Продолжай свой чистый эксперимент и обязательно поделись потом результатами. А теперь иди и не оглядывайся, взор назад равноценен шагу, а шаг ведет к потере координации и падению. Это страшно – падать в пустоте…»
Кивнув, хотя это и показалось совершенно излишним, я развернулся и устремился прочь, обратно к тесной плотской оболочке, что лежала на грязных простынях.
Сейчас я уже не могу вспомнить точно – обернулся ли, когда покидал раздавшиеся в стороны, пульсирующие за пределами всех известных оттенков символические конструкции. Или не обернулся. В первом случае я получаю основания для переживаний. Во втором – подозрения в страхах, которые преследуют физическое тело перед лицом чистого знания.
Так или иначе, мне запомнился и иной облик собеседника – выкаченные, повисшие на нервах исторгающие болотный свет глаза, плотная черная шкура, бугрящаяся невмирной жизнью, кишащей под ней трехпалые истонченные лапы с когтями и присосками на концах, крылья ската, аморфный, расплывчатый образ. И витающие вокруг комки пузырящейся деформированной материи, жадно поглощающие знания, перерабатывающие их в абсолютное ничто ради подпитки своего вечно находящегося в шаге от безинформационной предсмертной агонии хозяина.
14 фиратонакреша
Пробуждение нельзя было назвать приятным, но чувствовал подъем сил и своеобразную просветленность, которые помогали примириться с действительностью, что довольно скоро продемонстрировала свою неблаговидность.
На ступенях, ведущих к лазарету, я встретил Элеонору, растрепанная девушка сидела и молча смотрела на свою руку. Конечность представляла собой довольно изящное сочетание уплотнившейся кожи и хитина, пальца оканчивались длинными загнутыми когтями. На ладони руки, становясь то ярче, то более тусклым, плясало болотно-зеленое пламя. Я ощущал, что за сосредоточенной отстраненностью лаборантки скрывается волнение, страх и… стыд.
–  Доброго утра, мисс Канниг, что-то произошло? – действительно участливо поинтересовался я.
–  Матрос, –  начала она без предисловий, –  один из тех, что перешел к бунтарям. Я… я убила его.
–  Полагаю, –  несколько шокировано заявил я, –  это произошло не просто так.
–  Он, –  она сделала глубокий вдох, очевидно, сдерживая слезы, –  пытался, в общем вел себя неподобающе. В крайней степени.
В устах вечно сдержанной мисс Канниг это признание звучало более чем откровенно.
–  Вы поступили по велению обстоятельств. Не скажу, что это был единственный выход. Но оправданный, несомненно.
–  Дело не в этом, – почти шепотом продолжала девушка. –  Совесть… я не чувствую угрызений. Все будто так, как должно быть. Это шок?
–  Не думаю, моя дорогая, –  я присел на ступень рядом. – Скорее, проявление болезни. Но в данном случае так даже лучше.
–  Вы считаете?
–  Есть некоторые вещи, –  произнес я задумчиво, –  которые ложатся на наши плечи грузом чрезмерным, излишним, преувеличенным, заставляя стыдиться и ненавидеть себя. Отчасти даже хорошо, что вам не пришлось столкнуться с такими последствиями сейчас, когда это будет, хм, несвоевременно.
–  Не скажу, что мне стало легче, но в ваших словах есть какой-то извращенный рационализм, доктор. Но что же теперь делать с рукой? Это пройдет?
Я улыбнулся и пристально посмотрел на нее. Только сейчас заметив, как начинают меня затапливать волны эйфории, все время витавшие на грани осознанности.
–  Элеонора, милая, а вы этого хотите?
Сумбур мыслей в ее голове еще не сложился в ответ, девушка не была уверена, но в глубине души ощущала, что новые силы могут оказаться только враждебными.
–  Пойдемте со мной, –  я поднялся и предложил ей руку, она несмело прикоснулась к моей ладони своей человеческой рукой, покачав головой и не демонстрируя страха, я взял ее за измененную конечность.
Вместе мы отправились в лабораторию, там прошло несколько последующих часов. В качестве добровольного испытуемого мисс Канниг позволила мне изучить особенности перемен, которые претерпел ее организм в последнее время. В свою же очередь, по мере своих сил и обретенных познаний, я постарался объяснить лаборантке, как сдерживать проникшую в ее тело силу, смирять, контролировать и даже направлять на пользу.
Обретенные Элеонорой способности были весьма необычными, выходящими за пределы деформаций, которые демонстрировали изученные мною ранее образцы. В первую очередь, она научилась манипулировать энергией хаоса, образовавшей сложный симбиоз с ее телом. Основное направление этих возможности заключалось в манипуляции органической материей – похоже, милосердная и всегда готовая помочь мисс Канниг теперь научилась исцелять без помощи медицинских инструментов, делая это, вероятно, лучше, чем маги жизни. Противоположной стороной ее сил была возможность легко устраивать инфаркты, инсульты, ослаблять кости и вызывать спазмы, не давая носительницу в обиду.
Исследование лаборантки дало обширную пищу для ума – распространение хаоса могло направляться и контролироваться при помощи сильной воли, но специфику, которую принимали изменения, в первую очередь задавал эмоциональный фон, характер, даже настроение. Если смотреть в корень вопроса – хаос влиял на зараженного в зависимости от специфики его личности, возможно, если угодно, даже чистоты души и главных устремлений оной.
В процессе попытки изнасилования, а речь ранее шла именно об этом, мисс Канниг схватили за руку – она испугалась, захотела это прекратить, мягкая кожа и слабые мышцы для этого не подходили, интуитивно, почти рефлекторно, она сумела нарастить шипастую броню. А затем остановила сердце нападающего, но последнее было сделано уже намеренно, хоть и на эмоциях.
Немного попрактиковавшись, мы смогли добиться прогресса – теперь интерн могла по собственному усмотрению отращивать и расправлять броню, возвращаю руке и любой другой части тела прежний вид, также она освоилась со своими возможностями, научилась заращивать ранения (для этого мне пришлось себя несколько раз серьезно порезать) и по собственному желанию менять некоторые биологические свойства органики (так, она на некоторое время научила мои потовые железы вырабатывать приятный аромат мускусно-цветочного оттенка).
На тренировки и испытания ушел почти весь день, обучая лаборантку, я многое узнал и о себе, что очень скоро пришлось кстати. Около девяти вечера мы спохватились о десятках пациентов, которым требовалась оперативная помощь. Я отправил Элеонору в лазарет, практиковаться, а сам спустился в грузовой трюм.
Заключенные пребывали в удручающем состоянии, прогресс их изменений постоянно усиливался, но проходил совершено бессистемно, откликаясь на сумбур, что оставался в их головах в связи с отвратными условиям содержания. Мало кто обращал внимание на несчастных, и тому была причина – конвойный солдат, охранявший клетку, а также некоторые, слонявшиеся поблизости матросы могли похвастаться проступающей из-под кожи чешуей, пульсирующими, шевелящимися наростами, наметившимися рудиментарными конечностями. Процесс вакцинации не для всех прошел бесследно.
По возвращении с грузового трюма, где удалось раздобыть паек на ужин для себя и мисс Канниг, я заглянул к капитану. В кресле дремал грузный гигант, черты которого начали немного напоминать моржа, а мундир покрылся разноцветным коралловым налетом, рядом, в просторной корзине для белья, свешиваясь из нее на три четверти, изволил почивать кот, покрытый пластинами хитиновой брони и прочными роговыми наростами, как у черепахи, с мощными когтями и шипастым плавником, зверь несомненно вызывал уважение. Он уже успел обзавестись жабрами на ребрах и немного изменить форму лап, чтобы они позволяли комфортно чувствовать себя на суше, и в морской стихии.
Не беспокоя командира корабля, я заглянул в лазарет. Количество раненых серьезно уменьшилось, из общего покоя выходили довольные солдаты с рыбьими глазами, ампутанты, сменившие протез на удобное щупальце или увеличенную версию лапы лангуста, механики, для удобства несколько прибавившие пальцев на руках.
Кивнув Элеоноре, которая очаровательно улыбнулась в ответ и показала пару рядов крепких акульих зубов (чтобы проще было обкусывать леску для сшивания ран), я направился к себе. Тяжелый день требовал хорошего отдыха, а у меня за плечами такой был не один.
15-17 фиратонакреша
Последующие пара дней прошли для меня довольно однообразно. Работы в лазарете теперь было немного, мисс Канниг справлялась, так что я посвятил себя наблюдениям. Эксперимент теперь расширился на весь корабль и приносил весьма неоднозначные, интригующие материалы для анализа.
В первую очередь стоит поведать о печальном. К шестнадцатому числу нечастные заключенные, брошенные на произвол судьбы, окончательно утратили человеческий облик, но до этого дошли немногие. Повторяя, отчасти, путь лабораторных крыс, в период агонии они спаривались и боролись, использовали немногочисленные позитивные изменения своих тел для получения преимущества над остальными. Так, один бывший насильник сумел отрастить ворох щупальцевидных отростков и на протяжении нескольких часов насиловал ими нескольких ослабевших обитателей камеры разного пола, пока его не прикончил и не проглотил целиком другой арестант, голова которого приобрела черты морского сома, только с несколько увеличенными зубами. Сома повалили и разорвали на части, пожирая и его, и проглоченного насильника, двое других страдальцев, тела которых покрылись ворохом мелких клешневидных конечностей с пастями на концах. При этом клешни не разбирали, где свои, а где чужие, периодически отхватывая крупные куски от неизмененных участков тел своих хозяев.
На финальной стадии несколько выживших заключенных обратились к крайнему эскапизму, они просто лежали на полу, в крови и нечистотах предшествующих событий, с глазами стеклянными и обращенными в себя. Несчастные нашли успокоение в эйфории хаоса, больше не желая оставаться в пределах отвратительного плотского мира. В конце концов, они проросли в корпус колонией плотоядных моллюсков, к которым опасно было приближаться.
На корабле же в целом наблюдалась несколько иная ситуация. В первую очередь, признаю, я несколько ошибся в расчетах относительно вопросов наблюдения, профилактики и самодиагностики. Большинство людей, достигнув определенной степени поражения хаосом, переставали считать происходящие с ними изменения чем-то неестественным, воспринимая хвосты, глаза, плавники и водоросли, растущие из тела, как нечто само собой разумеющееся. И к доктору они с этими симптомами не спешили. Те же, кто достаточно быстро осознал, что меняется, начинал стараться применить эти перемены себе на пользу, большинству, впрочем, не хватало организованности.
Этология судна, раздираемого маленькой гражданской войной также оказывала свое существенное влияние на специфику распространения изменений. Вопреки ожиданиям, матросы и солдаты «Экспедишн» не утратили интереса к текущему противостоянию, не разбились на более мелкие группы и не начали войны всех против всех. Более того – оба лагеря, очевидно сосредоточенные на взаимной ненависти (которая так быстро заставляет черстветь сердца даже тех, кто был ранее друг другу расположен – хватает нескольких шальных пуль, нескольких погибших собратьев и постоянного ощущения грозящей «с той стороны» опасности), перешли в состояние гонки вооружений, дополняя внушительный арсенал стрелкового и рукопашного вооружения новыми «боевыми» мутациями, хитиновой броней, ядовитыми железами и прочими элементами, которые делают искаженных столь опасными противниками.
На удивление, военная дисциплина и сосредоточенность на боевых действиях выступали и в качестве положительного фактора, почти никто из участников противостояния не стал жертвой эйфорического эскапизма, потери разума или чрезмерного потакания только своим амбициям. Последнее стало важным аргументом моей теории, предполагающей, что изменения и влияния хаоса зависят не только от индивидуальных особенностей организма-носителя, но также существенно варьируются от условий среды, социальной среды в первую очередь. Коллективное сознательное или бессознательное стимулирует направление изменений в зависимости от вектора этологических условий.
На протяжении означенных трех дней я иногда наблюдал Элефаса, посещая лазарет на грузовой палубе, он оставался неприветлив и почти не разговаривал со мной. Лаборант никаких внешних перемен не демонстрировал. Видел Дюбрана – он был подвержен существенному объему изменений, при том наиболее эффективных с боевой точки зрения. Несколько раз столкнулся с навигаторами, все трое проводили почти все свободное время вместе, они также не были обойдены мутациями, сохраняя при этом даже некоторую степень изящества, за которую, вероятно, стоило благодарить их упорядоченные математикой сознания.
За бортом по-прежнему не наблюдалось подвижек, зеленовато-черная вода оставалась почти недвижима за исключением извечного потока волн, маршрут которых теперь был мне хорошо знаком. Серое солнце сияло через белесые облака, а месяц штормов гнусно предавал свою репутацию.
18 фиратонакреша
Это произошло около трех часов, когда я, немного припозднившись, направлялся в свою каюту. Дело в том, что в первом часу ночи, раздавшийся в плечах и отрастивший шестой подбородок капитан поднялся со своего кресла, подошел к стене каюты, снял оттуда любимую охотничью двустволку. Оба ствола он зарядил медвежьей дробью, затем опустился обратно в кресло, засунул дуло в слюнявый моржовый рот и произвел некоторый редекор убранства каюты, окрасив стены и иллюминаторы в оттенки от багрового до нежно-розового с лепниной в виде ошметков мозга и кусочков костей.
Из всех офицеров доверенный стюард старины Отто только меня решился уведомить о произошедшем, так что пришлось отправиться привести посмертные дела почившего командира «Экспедишн» в порядок. В том числе, я поместил завещание покойного в плавучий контейнер и выбросил за борт, не рассчитывая, что клипер доберется до порта приписки. Так же я планирую поступить и с этим дневником.
Так вот, направляясь после исполнения вынужденных обязанностей душеприказчика обратно к себе в каюту… Я, в общем-то, точно не могу сказать, что произошло. На определенном этапе я просто утратил чувство направления, затем померк свет, и я погрузился в бессловесное ничто.
Сознание вернулось резко, как никогда раньше, после обморока, каковых, впрочем, мне доводилось испытывать немного. Взгляд, игнорируя густой мрак, выхватил уходящее вдаль пространство нижней палубы, усеянное сваями, креплениями мачт и бочками с балластом. Самой нижней палубы, где плещется вода и роятся паразиты.
Попытки двигаться вызвали звон цепей и весьма стесненное мое положение. Самое неприятное, пожалуй, заключалось в том, что распятый холодным железом, явно изъятым с арестантской палубы, я висел на холоде в одной нижней рубахе и кальсонах, совсем неподобающее состояние для уважаемого человека.
Напротив, освещенный тусклым огнем керосинки, высилось несколько фигур. Элефас, суровый и сосредоточенный, в непривычном кожаном колете, опоясанный портупеями с ножами и пистолетами. Фон Мэйбр, с насмешливой улыбкой, за которой пытался скрыть страх, мешками под глазами и солидной щетиной. Наконец – Грюмбольд, в глазах плещется ненависть, в руках плеть с металлическими шариками, поверх сутаны расколотая в прошлых боях кираса.
– Доброго утра, доктор, –  без доброты проговорил интерн.
По возможности я осмотрелся, помимо цепей, сковавших руки и ноги, место моего пленения окружал плотный слой мистических символов, нанесенных на корпус, сваи и переборки. Сдерживающее заклятие, они хорошо подготовились, понятно, почему бездарного колдуна так долго не было видно, такой ритуал наверняка занял очень много его времени.
–  Сомнительно, –  ответил я. – Элефас, что все это значит?
–  Для вас – Георг фон Валлентайн, республиканская контрразведка, –  строго поправил лжелаборант.
–  Хм, –  я позволил себе роскошь улыбки, –  приятно снова познакомиться.
–  Не будем тянуть, доктор, – перешел он к делу. –  Я хочу знать, что было в той вакцине, как велик на практике ущерб и есть ли возможность все исправить. Если вы откажетесь, вот что вас ждет.
Он достал из подсумка небольшой прибор и поднес к моей груди, резкий электрический разряд сотряс все мое тело, вызывая паническую, нестерпимую боль, способную заглушить даже извечную эйфорию.
Немного отдышавшись, я, как мог, ответил на его вопрос, вкратце поведал об экспериментах на крысах, потом на Грюмбольдте, о получении сывортки и ее составе. Не являясь поклонником боли, я не видел оснований отпираться.
–  Больной ублюдок, –  прошипел фон Мэйбр.
–  Нет, –  я попробовал пожать плечами, но лишь дернулся в оковах. – Дальновидный исследователь и большой поборник науки.
–  Сколько? – спросил бесцветным тоном Элефас, вернее, фон Валлентайн.
–  Что? Чего? – переспросил я.
Последовал новый удар током, все еще очень неприятно.
–  Я спрашиваю, –  процедил юноша, –  какая часть команды заражена, сколько офицеров, сколько солдат, кто еще не подвержен заражению?
–  Все, я полагаю, по результатам последних наблюдений я уже не обнаружил не подверженных изменениям. Ну, кроме вас.
–  Значит… и Элеонора? – с оттенком озверения спросил мой пленитель.
–  Да, она тоже, и несомненно с большой пользой.
Новый заряд электричества, на этот раз я оказался подготовлен, в месте удара успел загрубить кожу, сделав ее почти непроводящей.  На всякий случай я дернулся, чтобы не вызывать подозрений. Тем временем, я заметил еще кое-что, помимо моих мучителей, живущее в этом темном трюме. Не только живущее, но отчасти, возможно, и благодарное мне.
–  Отвечайте быстро, доктор, есть ли шанс обратить изменения, что показывают ваши исследования? – задал с нетерпением следующий вопрос больше не Элефас.
–  Несомненно, имеются определенные перспективы успешного преодоления, хм, заражения, –  я растягивал слова, параллельно концентрируя свою волю и формируя в голове приказ, призыв, если угодно, способный привести на мою сторону немного союзников.
–  Что для этого требуется?
–  Богохульство, –  громко заметил Грюбольдт.
–  Я полагаю – желание. Но в этом, собственно, заключается основная сложность. Нет никаких рациональных оснований отвергать хаос, если твой разум достаточно силен, чтобы сладить с ним, а если воли не хватает, то для подавления заражения ее не хватит. Конечно, допустимо внешнее вмешательство, но тут, как в психиатрии, без желания пациента добиться результата почти невозможно.
–  Прислушайтесь к себе, –  приложив руку в боевой краге к переносице произнес новоиспеченный Георг. –  Вы, уважаемый человек, ученый, светоч рационализма и научного подхода, несете бред, подобно безумному проповеднику. ИХ безумному проповеднику.
–  Как пожелаете, –  кивнул я, –  но, признаться, я не намерен тут висеть и выслушивать оскорбления своего студента, к тому же, крепкого троечника.
–  Будто у тебя есть выбор, –  фыркнул фон Мэйбр.
В следующий момент комок пищащей ярости вцепился ему в лицо. Со всех сторон на моих противников кинулись крысы. Те самые перспективные создания из экспериментальной группы номер один, на мое счастье бежавшие из заключения и размножившиеся в питательной среде влажного трюма. Волной хитиновой ярости когтей, яда хвостов и жестокости шестидюймовых клыков, крысы бросились на моих врагов, привлеченные сигналом, который, как я полагал, напрямую влиял на их систему определения «свой-чужой». Вторая группа зверьков, поменьше числом, подобралась к колдовским символам на полу и стенах, начав их подгрызать, быстро нивелируя контурную структуру ритуала. Этими приходилось управлять телепатически, напрямую, к сожалению, Элефас и его друзья были от вмешательства в разум чем-то защищены, так что на них повлиять не представлялось возможным.
Мир для меня изменился – он предстал сосредоточием четких линий, геометрических фигур, размерностей, помеченных символическими маркерами, а также рассеянных в пространстве пульсаций сосредоточения энергии хаоса.
Не имея возможности освободиться, я отрастил из плеч два гибких щупальца, которые использовал для совершения колдовских пассов вместо рук, получалось, замечу, достаточно аккуратно. Явно лучше, чем у бедняги фон Мэйбра, чье лицо превратилось в кровавое месиво, кишащее грызунами, а руки тщетно пытались воспроизвести рисунок отталкивающего заклятия.
Вокальное воздействие парализации, направленное в бывшего Элефаса, эффекта не возымело, он, похоже, был неплохо защищен. Ловко увернувшись от нападающих крыс, юноша выхватил два револьвера в прыжке через голову и выпалил в меня. Похвальные акробатические способности. Время будто ненадолго замедлилось, я увидел траектории движения пуль, их приблизительную скорость и убойный эффект. Не желая рисковать, я призвал внутренние резервы и обратил свой эпидермис прочным панцирем, хитин показался слишком хрупким, потому пришлось зарасти достаточно толстым слоем текстуры и свойств покрова тела кальмара, отлично сочетающего прочность и гибкость. Пули панцирь не остановил, но не позволил оным добраться до жизненно важных органов. Кишечник не в счет, боли я сейчас не ощущал и сомневался в возможности сепсиса.
Поразить основного противника возможным не представлялось, но нашлось иное решение – в теле брата Грюмбольдта, который как раз выжег с себя десяток крыс священным огнем, ощущалась уверенная и мощная пульсация энергии хаоса. Мысленно я дотянулся до источника, разложил его на составные символические элементы и активировал, создавая ритуал без участия слов и с незначительным набором жестов.
Дико взвыв, послушник начал меняться, он увеличился в размерах и будто вывернулся наизнанку, явив миру эластичную, истекающую слизью шершавую плоть акулы или какой-то глубоководной твари, внушительные когти и шестирядный набор зубов в раздавшейся пасти. Священник так долго сдерживал монстра в себе, что тот сумел сформировать собственное, альтернативные тело с зачатками агрессивной, как у фанатичного прообраза, веры. Почуяв неискаженную плоть, то есть, конечно, Георга, а не жалко хлюпающего погодника, погребенного под сворой чавкающих зубастых тварей, бывший Грюмбольдт напал.
К чести фон Валентайна, ни воля, ни выучка ему не изменили. Юноша сражался отчаянно, ловко уворачиваясь от быстрых, но не слишком метких ударов твари, только осознающей свою силу, поливая противника свинцом или действуя ножом, который, к счастью для меня, не мог добраться до важных органов создания, погребенных под слоем мускулов и двойным скелетом.
К сожалению, такая схватка не могла продолжаться долго, преимущества монстра, неутомимость, прочность и скорость были слишком велики. На определенном этапе псевдо-Элефас получил тяжелый удар в грудь, пролетел чуть ли не треть подводной палубы и затих на расколотой бочке.
Я тем временем сумел освободиться и собирался направиться к выходу.
–  Ты, –  прохрипело, разворачиваясь рожденное из святости чудовище. – Что ты сделал со мной?!
Похоже, Грюмбольдт вернул себе контроль над разумом, но не над формой тела. Понятно, на чью беду. В меня тут же ударил поток черно-зеленой искаженной энергии, пришедшей на смену силе вере, сжигая плоть, искажая панцирь еще больше, уничтожая слабое тело. Страшная сила, продолжая давить, впечатала меня в обшивку судна.
Стараясь не терять присутствия духа, я нащупал мысленно основной сгусток сути хаоса внутри нападающего и внес несколько изменений в рисунок распространения «заразы», как я это раньше называл, по телу. Жутко изогнувшись, существо начало рвать собственную плоть, из которой вырывались неконтролируемые опухоли и наросты, волной беспорядочно искажающейся органики оно распространилось на площадь радиусом около трех метров и замолкло чавкающей массой глаз, усиков, лапок, жил, комковатых мышц и слизистых мембран.
Пришла тишина. Тишина и довольный писк крыс.
Я прошел через трюм, не обращая внимания на рудиментарные щупальца, что пытались обвиться вокруг щиколоток, когда пересекал органическую лужу, и остановился напротив распростертого Элефаса или Георга.
–  Что ж, молодой человек, думаю тут мы наблюдаем видовую борьбу в чистом виде, ничего личного, просто вопрос выживания.
Заклинание разложения уже готово было сорваться с моих щупалец, когда за спиной раздался отчаянный крик.
–  Нет, прошу!
Элеонора, словно ангел, спустилась во тьму, бледно фосфоресцируя переливающейся перламутровым блеском кожей. В ее прекрасных глазах с широкими вертикальными зрачками застыли мольба и ужас.
–  Мисс Канниг, –  смутился я, –  прошу прощения, хм, несколько не одет.
–  Прошу, доктор, оставьте его. Вы уже одержали верх.
Поверженный противник что-то протестующе прохрипел.
–  Ну, раз вы так просите.
–  Прошу. Вы дали мне путь. Помогли увидеть истину. И путь этот не приемлет насилия. Я заберу его. И исцелю. Умоляю. Под мою ответственность.
–  Что ж, –  я повернулся к девушке и коротко поклонился, –  я верю вам, Элеонора.
За моей спиной создание, продемонстрировавшее совершенно нетипичную реакцию на изменения хаотической энергией, направилось к моему скрытому врагу, а я направился наверх. Тело подверглось многочисленным изменениям, их необходимо было упорядочить и взять под контроль.
19-21 фиратонакреша
В последующие дни произошло немало интересного и несколько действительно важных событий, в которых я выступал лишь как наблюдатель. Постараюсь осветить по мере возможности, хотя разум мой, привыкая к новой форме видения мира, оставался смущен, потому что-то может оказаться пропущено.
В первую очередь хочу заметить, что развитие политической ситуации на корабле я не могу оправдать безумием или «тлетворным» влиянием хаоса. Суть вещей находится, в данном случае, в области приземленного и вполне свойственного человеческой расе стремления к власти, способного извратить душу много сильнее любой «губительной силы».
Смерть капитана стала катализатором новой волны насилия на корабле. Бойня, в которой полегла треть оставшейся команды, началась перестрелками в грузовом трюме и надстройках, а закончилась небывалой схваткой, в которой фаворитами были Дюбран с одной стороны, Ланстрок, Барри и сильно продвинувшаяся в изменениях Мирдэн с другой.
Начальник конвоиров предстал в образе крупного, не менее трех метров в холке крабообразного создания, к одной из своих массивных рук он прирастил, связав влажными нервными отростками, пулемет покойного интенданта, а во второй сжимал импровизированный бердыш, составленный из доски обшивки и нескольких десятков поросших плотью и дополнительным зазубренным хитином штыков.
Ланстрок, со свойственной его характеру бесшабашностью, обзавелся легкой и подвижной роговой броней, которая наподобие доспеха покрывала его ниже челюсти. Глаза его сменили форму на птичьи, позволяющие видеть вещи с большой точностью, а арсенал, помимо пары карабинов, составили органические отростки, напоминающие цепи и растущие из спины и бедер.
Барри заковал себя в прочный панцирь из кораллов и кристаллических полипов, его черты, если можно так выразиться, еще более идеализировались, мускулатура проявилась в полном анатомическом рельефе, а ниже пояса сформировалась подвижная, покрытая роговой коростой платформа из четырех членистоногих конечностей.
Иоланда теперь напоминала женщину-осьминога, ниже пояса у нее тянулось двенадцать плотных, подвижных, снабженных ядовитыми железами щупалец, а выше все еще располагалось женское, немного изменившееся, ставшее еще более чувственным тело, в бою покрытое хитиновой броней, подогнанной как самые изящные доспехи. Волосы навигатора теперь представляли собой подвижную волну отростков, оканчивающихся когтистыми лапами, пиявочными пастями или глазами, извергающими лучи опасной энергии. На полных ее губах сиреневого, под стать синеватой коже, оттенка играла надменная улыбка, своих спутников искаженная леди водила на толстых металлических поводках, наслаждаясь многочисленными дифирамбами своей персоне. Похоже, все, чего когда-либо хотела мисс Мирдэн – признания своей персоны и толику власти. Теперь это желание превратилось в маниакальное стремление повелевать.
Битва сотрясла весь корабль – пулеметные очереди срезали реи и снасти, тяжелые броски и энергетические удары повреждали палубы и настил. Дюбран был силен, он рассек почти напополам Ланстрока, подхватил гигантской клешней и размозжил о грот Барри. Но затем подвижная, словно сама вода, Иоланда миновала волны горячего свинца, увильнула от клешей и бердыша, приникла к бурому телу, овивая его щупальцами, слилась губами с крабьей пастью бывшего начальника конвоиров и, резко крутанув, оторвала оному голову, помогая себе волосяными отростками, также проникшими через множество щелей в панцире.
Гигант закачался и с грохотом рухнул. Изящной рукой Иоланда воздела отъятую главу в воздух, а затем, срывая с осклизлого лица поверженного врага хитин, составила себе корону, водрузив оную, еще в крови и ихоре, на чело. Собравшись с силами, к своей повелительнице подобрались Киннет и Уольф, щупальцами она подтянула к себе их израненные тела, вливая новую жизнь черно-зелеными потоками, черпая из источника умирающего крабьего тела.
Прямо на останках Дюбрана троица устроила победную оргию. Киннет и Барри ласкали четыре полных груди своей новоявленной королевы, облизывали фиолетовые соски, спускались ниже, проникая под бахрому щупалец, которые, в свою очередь, легко обходили их истерзанную броню, находя для себя источники наслаждения. Все трое слились в экстазе торжества, больше не обремененные нормами морали, вскоре к ним на палубе присоединились выжившие матросы, солдаты, офицеры, все те, кто желал лишь наслаждаться жизнью.
Небольшое «царство» триумвирата навигаторов, вернее, королевы и двух ее фаворитов, охватило лишь площадь надстройки, в основном помещения офицерских и капитанской кают, а также кают-компании, куда была перенесена большая часть сохранившихся съестных припасов, весь алкоголь, включая запасы спирта из медблока, и роскошь – сервизы, мебель, драгоценности со всего корабля.
На удивление, когда троица не предавалась оргиям, где наибольший энтузиазм был на стороне Барри, перемежавшимся пирами, в ходе которых пелись дифирамбы «королеве» Мирдэн и устраивались жестокие развлечения по инициативе Ланстрока, навигаторы продолжали поддерживать курс и положение судна, борясь с течением, для чего на мачты посылались подопечные матросы с различными «осьминожьими» мутациями, а также направлялись припасы людям-угольным лишайникам, занявшим машинное отделение.
Остальная часть корабля постепенно скатилась в общие анархически настроения, лишенные хоть какого-то разумного руководства, матросы, солдаты, механики, канониры обоих полов предавались спариванию, пожирали друг друга, охотились за слабыми ради забавы, стремились найти новые способы получения удовольствий или впадали в уныние, не желая двигаться, даже когда другие рвали их на части заживо.
Финальную точку в истории развития событий на «Экспедишн» я ставлю с уходом мисс Канниг. Утром двадцать первого числа Элеонора поднялась на палубу.
Она была воистину прекрасна – тонкий стан, полная грудь, женственные черты, изящный хитиновый корпус, немного имитирующий одеяние из прошлой жизни, сапоги, мундир, брюки. На аккуратном носу она сохранила очки, поверх ранговых цифр которых теперь добавились изображения зеленовато сияющих спиралей. В волосах она несла ленты и водоросли насыщенных оттенков зеленого, а в когтистых руках сжимала кокон, в который был заключен бывший Элефас с отсутствующим выражением лица и пустым взглядом.
Расправив крылья – массивные, чтобы нести столь тяжелую фигуру, втрое превосходящие тело моей ученицы, красивые из-за радужных переливов на тонкой, прочной мембране, наводящей на мысли о летучих рыбах, она повернулась ко мне.
– Благодарю вас за все, – пропел мелодичный голос. – Я вижу путь теперь, доктор. Та сила, что вы мне показали. Она не есть зло, но и добром тоже не является. Этот корабль я оставляю вам, тут сложно что-то исправить. Но в мире есть множество других мест. Мест, куда можно принести милосердие и показать тем, кто заблудился и стал пленником собственного тела, как вновь вернуться на путь и узреть совершенство в капле воды.
Она ласково погладила проступающую через кокон макушку Брауна.
– А он так и не понял. Решил остаться… прежним. Я доставлю его к своим. А затем отправлюсь странствовать. Постараюсь показать всем, кому сумею, что в хаосе есть не только голод, ярость и жадность. Что есть нечто большее. Прощайте, доктор.
Она взмыла в небеса, спустилась по широкой дуге и пошла на север, низко припадая к зеркальной глади волн. Я верил, что у нее все получится.
Тем же вечером я спустился в лабораторию. Меня на корабле боялись, почти суеверно, даже Мирдэн и ее фавориты. Им стоило. Место, откуда все началось, оставалось нетронутым. Я распаковал микроскоп – примитивное, грубое оборудование, трубки из несовершенной бронзы, плохо отшлифованные линзы, мельчайший масштаб не позволяет разглядеть ничего. Но другого у меня не было.
Отслоив, не без труда – за последние дни я сильно изменился, полоску кожи с пальца, но не отделяя ее от кожи совсем, я стал вести наблюдения.
Как и ожидалось, на поверхности клетки имели достаточно сумбурный состав, немного сконцентрировавшись, я постарался заставить их принять единую структуру хитина, затем перидермы, наконец – человеческого эпидермиса. Получилось на удивление легко.
Мир вокруг тонул в цифрах и символах, геометрических фигурах и энергетических потоках. Я знал, что отчасти все это у меня в голове. А отчасти – таков он на самом деле, за пределом того, что доступно человеческому глазу.
Достав дневник, я написал заголовок.
Отчет
Хаос – это не гибельная сила, не порча и не искажение. Хаос – это непознанный и перспективный эволюционный механизм. Хаос – это эволюция в чистом виде, управляемая не набором случайных изменений, происходящих спонтанно на протяжении тысячелетий, но волей и сознанием, что колоссально ускоряет процесс.
Как и любой эволюционный механизм, хаос не несет в себе негативного или позитивного начала, он предоставляет возможности для выживания сильного с неизменным закономерным крахом слабого. Изменения, мутации, которые порождает хаос, могут направляться сконцентрированной волей, подчиняться рациональному, разумному началу. В противном случае изменения, которые оказывает хаотическая энергия, действующая на биологическом и духовном уровне, начинают зависеть от условий среды, социума, инстинктивных порывов, и, если угодно, желаний, грехов, испорченности носителя.
В конечном итоге тот, кто не способен выдержать происходящие изменения, превращается в бездумный материал, питающий энергетическое поле, распространенное во всех плоскостях пространства, известных и еще не открытых. Мне доподлинно не известно, по какой причине хаос нашего мира имеет ярко выраженную морскую тематику, подозреваю, что тому есть основания, еще не выявленные, но связанные с основополагающими законами мира и условиями проникновения энергии в наш план существования.
Мной, Виктором фон Блэймроком, был проведен наиболее чистый эксперимент из всех на данный момент известных рациональных исследований природы хаоса. По моему глубокому убеждению, чистота эксперимента зависит от четко определенного периода наблюдений, возможности исследователя влиять на происходящие события, очевидности получаемого фактического материала, вовлеченности в процесс и относительной изолированности экспериментальной среды от влияния внешних факторов. В данном случае означенные условия были в существенной степени достигнуты на судне республиканского гражданского флота «Экспедишн». На протяжении тридцати шести суток я наблюдал за изменениями, связанными с влияниями хаоса в рамках замкнутого исследовательского поля корабля, застрявшего в штилевой полосе океана южнее центральной части Экваториального Архипелага.
Все результаты своего чистого эксперимента, а также исследовательский и бытовой дневник, раскрывающий подробности протекания наблюдаемых процессов, я приложу (как только он будет написан в ближайшие два дня) вместе с данным отчетом. Призываю ученое сообщество, до которого несомненно дойдет означенная информация, воспользоваться сделанными мной ценой большого напряжения сил, открытия, не отказываться от них и отнестись с сугубо научной позиции.
Хочу указать – хаос не враг, а лишь средство развития, оптимальное и надежное, если рассматривать оное за пределами ограничений примитивных понятий морали и этики.
За сим, остаюсь ваш, доктор Виктор фон Блэймрок, 21 фиратонакреша 8.. года.
Эпилог (23 фиратонакреша)
Небо затянуло черными тучами, по большой океанской воде пошла высокая волна, с натужным воем налетел ветер. С первыми тяжелыми каплями дождя у борта клипера «Экспедишн», что продолжал натужно бороться с теплым течением Шизар, исторгая из двух труб густые клубы черного дыма, забурлила вода.
Прошло еще около минуты до появления из толщи морской могучего корпуса фрегата, чей борт, усеянный гнездами пушечных портов, был покрыт толстым слоем полипов, водорослей, сверлящих рачков и прочих паразитов, плавно переходящих выше, до самых ноков мачт, укрытых будто исполненными из живой материи парусами.
Фрегат со странным именем «Потрошащий волну», начертанным зеленовато сияющими буквами непривычного алфавита прямо поверх наростов корпуса, несмотря на свои солидные размеры, немного уступал «Экспедишн» в длине от юта до бушприта и высоте мачт, но превосходил сетрафийский образец помпезными надстройками, которые украшали лики забытых богов далекой Пучины.
Матросы, напоминавшие нечто среднее между лангустом, черепахой и человеком, синхронно перекинули на борт клипера абордажных кальмаров, скрепленных прочной, пульсирующей псевдо-пуповиной. Когда «Экспедишн» был подтянут поближе, перебросили бронзовые, тронутые гнилью мостки.
По этим вычурным сходням на палубу погибающего образца сетрафийской инженерной мысли перешел человек, облаченный в одежды праха и крови, облеченный великой властью и великим знанием. Ему, в качестве свиты, сопутствовали молодой человек с безумием ярости в глазах и связкой влажных башмаков на шее, величественный аристократ с утонченными чертами и надменным нечеловеческим взором, а также женщина, чей ладный стан отдавал чернильной тьмой.
На палубе гостей встречал корабельный доктор – у него было вытянутое треугольное лицо, с тремя парами внимательных глаз, худощавая, стройная фигура, укрытая пластичным панцирем, имитирующим одеяние морского офицера, мундир-редингот темно-серого цвета с высоким воротником, фосфоресцирующий искаженными, непривычными простому взгляду цифровыми сочетаниями. Из плеч росли ороговелые для прочности, подвижные длинные щупальца, чем-то неповторимо напоминающие обычные пальцы.
– Приветствую, дамы и господа, – произнес рот из трех зубастых треугольных отростков, снабженный двумя длинными языками, удобный для сложной колдовской вокализации на скрытом колдовском языке хаоса. – Чем обязан?
– И вам доброго вечера, мистер…
– Доктор.
– Доктор фон Блэймрок, – произнес в ответ обличенный властью визитер.
– Этого человека больше нет, я теперь просто доктор хаоса.
– Как вам будет угодно, – короткий кивок. – Итак, прекрасное судно вы нам организовали, никогда еще в мои руки не попадал сетрафийский клипер, отличные пушки, великолепные мачты. Но больше корабля я, конечно, желаю услышать ваш рассказ о проделанной исследовательской работе и выводах. Поверьте, в моем лице вы найдете внимательного и терпеливого слушателя.
– Буду рад. Только подождите одну секунду.
Бывший Виктор подошел к противоположному борту, изъял из-за пазухи мундира водонепроницаемый плавучий контейнер и выбросил его на волю вод.
– Зачем? – поинтересовался главный гость.
Доктор улыбнулся, с его строением рта это выглядело специфично.
–  Когда-нибудь этот дневник прочитает достаточно умный исследователь, когда-нибудь этот исследователь осознает силу хаоса и пройдет метаморфозу. Когда-нибудь, таким образом, я выполню свое обязательство перед Азарахом и поделюсь с ним результатами. Дополненными комментариями, к тому же.
– Ну, я бы мог способствовать исполнению этой задачи много быстрее, – улыбнулся в ответ высокий посетитель.
– Естественный отбор подразумевает соперничество, полагаю, между богами тоже. Итак, дама, господа, желаете чаю? К сожалению, сомневаюсь, что я могу предоставить вам корабль – команда пребывает в прострации, лишенная цели и погруженная в себя, она уже вряд ли представит достаточно дееспособный материал.
– Не волнуйтесь об этом, доктор, – спокойно и величественно рек гость. – Мне известна тысяча имен, каждое из которых способно дать верным надежную и долгосрочную цель. От чая, впрочем, не откажусь.
Они направились в сторону надстройки, откуда разносились звуки оргии. У трапа облеченный властью положил руку, не совсем человеческую, на плечо бывшего Блэймрока.
– Доктор, я крайне признателен вам за труд и глубоко впечатлен. Хотите секрет?
– Какой исследователь не желает стать обладателем нового секрета?
– Было чертовски непросто поддерживать полосу абсолютного штиля на площади пяти квадратных километров штормового моря ихтиониса и фиратонакреша.
– Я благодарен вам за это, – в прошлом фон Блэймрок положил семипалую ладонь на плечо собеседника. – В противном случае это оказалось бы очень скучное штатное плавание.
– Был рад оказать поддержку, мне, признаться, скоро тоже понадобится ваша помощь. Знаки указывают на большие неприятности от вашего соотечественника и какого-то авантюриста-пирата с неприживающимся прозвищем.
Когда собеседники удалились в помещения надстройки, на палубе появилось массивное, превосходящее размерами крупного тигра животное из породы кошачьих, оно было покрыто черно-фиолетовыми полосками, отличалось массивными когтями, мощной костяной броней, шипастыми плавниками на спине и лапах, одинаково удобных для быстрого перемещения по суше и в воде. Длинный сегментарный пушистый хвост существа венчал светящийся зеленый глаз. Продув жабры, создание издало громкое, рокочущее «Мяуг-р-р-р» и стремительно бросилось за борт, узрев вдалеке фонтан воды, выпущенный молодым кракеном. Скоро воды морские окрасились кровью и огласились довольным булькающим мурчанием.
Пост-эпилог
Медицинская карта пациента. Больница святой Дианы, Харбор-Пэсседж, Лонг-Авеню 3/7.
Имя: Неизвестно
Пол: мужской
Возраст: около 23
Диагноз: расстройство личности невыясненного генеза
Описание:
Пациент был обнаружен в бухте Розмари в шести километрах от рейда Харбор-Пэсседж 1 синтариса 8.. года. Находился в состоянии глубокого шока, на внешние раздражители реагировал слабо. Помещенный в лечебницу для наблюдения и терапии, начал демонстрировать резко сменяющиеся периоды активности, сопровождающиеся бессвязным бредом, и периоды апатии, вплоть до полного безразличия к себе и окружению. В периоды прояснения пытался реагировать на расспросы, называл себя Элефасом, затем Георгом, упоминал фамилии Валлентайн, Браун. В ходе наблюдения резко негативно, буйно реагировал на уколы, демонстрировал наличие профессиональных боевых навыков не ниже седьмого ранга. В бреду упоминал «доктора», «безумие», «всех». Более или менее связно повествовал об ангеле, что его спас, но «навсегда забрал с собой». Предположительно является пассажиром или членом экипажа одного из кораблей транспортных гражданских линий. Упоминал крушение, трагедию, «Экспедишн». Последнее вызывает особенное удивление – клипер «Экспедишн» прибыл в Харбор-Пэсседж вчера, при этом в судовых документах ни Браун, ни Валлентайн не упоминаются. Пациент рекомендован для длительного содержания. Вероятность исцеления определена как незначительная.