Барэлла смолкла. Рука, с потухшей трубкой, обессилив, опустилась на колено и застыла. Минута, другая прошла в тишине и, как бы набравшись сил, цыганка молвила ещё слова:
— Прошли годы, как кони пронеслись они по степи, поднимая облака пыли и пыль тех событий разметало ветром во все стороны. Всё смешалось. Родились слухи будто сам государь войдя в почтенный возраст и оставшись без наследника искал своего сына рождённого крестьянкой вот поэтому перстню. Правда ли это или выдумка мне не ведомо, но сказки цыганские готова всю ночь рассказывать.
Тяжелое, ночное небо висело над степью. Молодой месяц, по-воровски, поглядывал на землю в истрёпанные прорехи черных облаков. Нет-нет где-то блеснёт звезда, зачарует, поманит к себе своей красотой, а через мгновение, глядишь, — нет её, одна лишь холодная пустота.
Цыганка хотела достать из костра уголёк для своей потухшей трубки, но поднявшийся в таборе шум остановил её. Яростно залаяли собаки, повскакали рома от костров, схватившись за ножи. Ромны в тревоге прижали к груди малых детей, вглядываясь в темноту. В табор въехали вооруженные всадники и вытолкали в круг двух связанных цыганских дозорных. Те пали под ноги Михо, вставшего на пути непрошеных гостей. А свирепый вид этих гостей не вызывал ни каких сомнений в том кто они. Разбойные люди, дерзко нарушили спокойствие в лагере идущих за солнцем. Главарь, не сходя с коня гарцующего не месте, властно и грубо потребовал старшего. Рука его лежала на поясе за который были заткнуты пистолеты.
Михо откинув черный чуб со лба и с силой сжав свою плеть, дерзко ответствовал:
— Хочешь со мной говорить — сойди с коня. Будем мы с тобой равны, будет тогда разговор.
Рома за спиной вожака теснее сдвинули кольцо вкруг люда гулящего, вооруженного кистенями и кинжалами.
Не желал свары главарь шайки разбойничьей, от того и покинул седло, встал вровень с цыганским вожаком. Пригласил Михо его в свой шатёр для беседы, где и узнал его повесть, суть которой в пропавшем атамане. Сбежал атаман их и казну с собой прихватил, оттого и ищут беглого татя его соратники. Поведал главарь о том, как в здешних краях лет тринадцать назад подобрала их ватага молодого босоногого бродягу, лыком подвязанного. Рассказал тот: что, будучи в горе великом, кое летит за ним по пятам серой утицей, и не даёт маетой безмерной забыться буйной головушке, завела пыльная дороженька его в избу кабацкую. Там связавшись с голью да курвами-девками пропил и проиграл с ними всё что имел. Полюбился паренёк всем членам шайки, особливо старому атаману, что относился к нему будто сыну родному. Стал обучать своему ремеслу, ремеслу слуги плаща и кинжала. И вот со временем ученик превзошел своего учителя в разбое, коварстве и жестокости. В совершенстве овладев оружием, в схватке превращался в сущего дьявола. А прозвали его Черной перчаткой, ибо совершая злодеяния всегда облачал свою правую руку в черную перчатку, как бы ограждая себя от крови невинно убиенного. Год назад старого главаря изловила царская стража, он попался в хитроумно расставленную ловушку и его повесили у городских ворот. Общим голосованием атаманом выбрали Черную перчатку. Под его руководством шайка совершала дерзкие налёты на купцов и ростовщиков, и изрядно обогатилась. Но, совсем недавно, счастье изменило: всё чаше стали гибнуть члены шайки. Удача вовсе перестала сопутствовать их набегам — злосчастье неотступно следовало по пятам. А неделю назад исчез сам атаман. Во первый день думали, — ушел разведывать новое дело, как и раньше бывало, но вскоре обнаружили, что атаман исчез вместе с общей казной. Хотели было погоню выслать да за одной бедой другая пожаловала. Стрельцы нагрянули в логово, будто ведали, где вольница сидит. Однако не всем суждено было смерть принять, прорубилась часть ватаги сквозь кордон и поклялась на крови своих товарищей сыскать изменника и воздать по заслугам его. Нет никакого сомнения в том, что атаман навел погибель на лагерь своей изменою.
Через несколько дней напали на след, приведший нас в трактир, где он ночевал. Но он же хитер как дьявол. Заманил двоих из шайки в свою комнату, одного убил, другого купил, обещав часть казны. После переоделся в одежду убитого, а труп в своё платья облачил, прежде обезобразив его лицо до неузнаваемости. Вместе с перебежчиком выкинули труп в окно. Во дворе находились другие члены шайки, они-то при свете факела и приняли мертвеца за атамана по одеждам, не мысля обмана. Выйдя во двор перебежчик рассказал как они расправились с изменником и что казна находится у них. Переодетый атаман, стоя в тени и скрывая лицо широкополой шляпой убитого, показал мешок с золотом и все возликовали. Его никто не узнал. Тогда он, отсыпав горсть золотых монет, предложил хорошенько выпить и помянуть погибших товарищей. Все радостно согласились и гурьбой ввалились в трактир. Он же с перебежчиком вошёл в конюшню и перерезал всех лошадей, а когда его сообщник собирался вскочить в седло, всадил тому нож между лопаток. Выведя из конюшни двух лошадей растворился во мраке. Сообщник оказался только ранен и поднял тревогу, но прожил он не долго, как только его соратники узнали суть дела, они без сожаления добили раненого.
— Не встречался ли часом тебе человек схожий с моим описанием. Он очень опасен даже для людей нашего круга.
Вожак Михо догадался о ком шла речь, но не выдал укрытого в таборе незнакомца объявленного гостем, не потому что хотел получить с того причитающуюся долю за укрывательство. Нет. Вожак не был знаком с предательством, он обладал своим кодексом чести, и даже тень от черного крыла ворона не касалась его чистой, как родниковый ключ, совести. Он скорее бы дал вырвать свой язык, чем осквернить его словами измены.
Взглянув прямо в глаза главарю ответил:
— Даже если я знал, где этот человек то и тогда бы ты не узнал от меня того места. Но клянусь святыми покровителями цыганского племени, я не встречал вашего атамана до сей ночи.
Разбойники не стали обыскивать табор: они поверили вожаку, и злобно поглядывая на освещённые кострами шатры исчезли во мраке, будто их и не было никогда.
Когда волнение улеглось, а не желанные гости скрылись из виду, Михо призвал к себе незнакомца и предложил тому не медленно оставить табор. Незнакомец, удрученный словами вожака, безропотно повиновался. Его лошадь была приведена из табуна и осёдлана. После немногих слов благодарности, незнакомец распрощался. Ухватившись за луку седла хотел вскочить на коня, как в этот момент подпруга лопнула, и, человек неловко взмахнув руками, свалился на землю, сильно ударившись головой. Он пытался встать, однако кровь из глубокой раны залила лицо, и он как слепой шарил вокруг себя, ища опоры. Окружавшие цыгане засуетились, и через минуту пострадавший сидел на траве с повязкой на голове. Вид его был жалок и вызывал сочувствие. Вожаку не вольно пришлось оставить незнакомца на стоянке, хотя бы на ночь. Он приказал отвести того в палатку и оказать необходимую помощь, а шорнику починить подпругу.
Состояние незнакомца ухудшилось, не смотря на старания древней Барэллы. Она колдовала над раненным; окуривая ароматными травами и прикладывая к ране целительный бальзам, состав которого был известен только ей одной.
Поутру, по росистой траве погнались цыгане за подлым вором, убийцей и изменником, но не смогли найти его, ибо тот был хитёр как дьявол — исчез бесследно вместе со своим конём. Исчез и рубиновый перстень древней Барэллы. А сняла она его сама, когда руками бальзамы втирала; показалось будто кольцо боль причиняет несчастному при соприкосновении с раной раскрывшейся. Старая рана, от сабельного удара, не совсем зажившая, а тут ещё о камень потревожилась. Как сняла перстень, стал больной просить водицы испить чистой, родниковой, а до родника не близко. А больной так жалобно вопрошал, стонал, и дрогнуло сердце старой цыганки от жалости, и вышла она в ночь до родника. Немного времени пошло ей на дорогу туда и обратно, но сполна хватило этого времени незнакомцу скрыться. Сбежал тать, и кольцо рубиновое унёс, ибо принадлежало то кольцо ему, и был он тем самым подкидышем Рохом, тем самым сбежавшим атаманом.
***
Течет река времени; воды её, наполненные событиями, уносятся в небытие прозываемое прошлым — бездонна и прожорлива пучина его.
О ту пору царством-государством правил царь, не молодой уже батюшка, но и не совсем чахлый, да и царица хоть и царских кровей, да не первой свежести. Жили они, как и все цари до них жили — по царски; ели сладко, одевались красно, пировали с боярами день-деньской да травили гончими псами зайцев на опушке лесной. Так бы и жили да токмо супруги оставались свободными от полного семейного счастья — не имели они детей. Не коснулось их свои крылом родительская доля. А хотелось государю иметь наследника, защитника традиций и границ отечества. Всё было сделано и возможное, и не возможное, только бы жена заплодоносила. Но безрезультатно, — иссякли видно силы, остались на стороне. Подрастерял его величество ухарство да удаль молодецкую в былых любовных баталиях, коим счёта не ведал. Вот и пришло время, когда обильные слёзы, с печалью и смирением, проливала царица на царском ложе, поминая батюшку царя в своих молитвах.
Предчувствуя кончину своего рода, издал царь указ:
«Тому, кто исцелит царицу от бесплодия, за сию службу жалую место достойное возле себя и золотой казны, сколько хочешь. В противном случае, взявшийся за лечение лекарь, не выполнивший своего обещания, получит суровую казнь».
Прошел год в ожиданиях, однако с каждым днём всё меньше надежды оставалось. Не нашлось ни лекарей, ни врачей мелкотравчатых, готовых в случае неудачи под топор палача свою шею подставить.
Однажды государь со своей свитой увлекшись охотой не заметил как скатилось солнышко на край земли, и расползлись сумерки по окрестностям. Пришлось охотникам заночевать в придорожной гостинице, где случаем подслушал царственный муж разговор слуг на кухне: будто давным-давно, много лет тому назад, гостил проездом в здешнем селе знатный вельможа, кой оставил по себе в народе худую славу. А народная молва цепка памятью и ядрёна на слово, не щадит ни ярыжку ни барина. Вот и сказывали холопы из уст в уста о барских ночных утехах после оных заплодоносила местная девица по имени Настасья, но не доносила она ублюдка, а исчезла, не вынеся позора бесчестья. Никто с тех пор её не видывал, ни живой, ни мертвой. Остался у неё от того вельможи знак дьявольской похоти в виде золотого перстня с красным, словно пролитая кровь той ночью, камнем. Как услыхал про то государь, враз всполошился. Дознание велел учредить и разыскать тот перстень с владелицей. Однако дело старое, мхом поросшее, мало кто упомнит, да и родители той девицы давно себе место на погосте нашли. На том допрос и завершился, но зарубка на памяти государевой осталась, как и остались казённые слуги для розыска тайного.
На расстоянии трёх дней пути от града стольного, жил в дремучем лесу безвестный чернокнижник, ютился в землянке на склоне оврага глыбокого. Долгие годы провёл он в поисках магических формул и законов, дающих возможность раскрытия тайн природы. Ни что мирское не затрагивало его существование, не волновало его душу погружённую в мистические учения. Но случилось так, что повстречавшийся в лесу путник поведал о горе-злосчастье постигшем страну — об иссушении жизненных сил в телесах царственных. Вспыхнули глаза у чародея, полыхнули гневом затаённым. Почувствовал, будто кто подсказал, что настало время применить свои знания в деле.
Заутра*, зорька алая проснулась и, расчесав рыжие волоса, умылась из родника. Умывая лицо своё и тело, расплескала вокруг капли влаги, что скатившись с её прекрасного стана, превратились в жемчуга и притаились средь росистых капель украсивших шелковые травы. Учёный отшельник за долгие годы своего затворничества постиг многие тайны мира, от чего мог увидеть застывшие капли юности и девства наступающего дня. Собрал их вместе с редкими цветами и травами пригодными для плодоношения и отправился ко двору царскому.
Обрадовался батюшка царь всея земли приходу гостя, гостя дорогого, долгожданного. Взвеселилось сердце стылое, высохли слёзы горькие, огонёк вспыхнул надеждой зажжённой. С нетерпением выслушал он слова знахаря, поясняющие действие трав и отваров, приготовленных заранее, да и бросился к царице в опочивальню, страсть как хотелось испробовать зелие от чародейника. А самого велел попридержать до поры до времени, пока не воздействуют силы волшебные. Слуги с присущим им рвением исполнили приказание и стащили отшельника в подвал, где на цепь посадили — так вернее, не убежит.
Старый царь сделал всё как велел отшельник-чародей: вначале сам выпил приготовленный для него отвар, напоил царицу и, уложив её в постель, стал окуривать спальню ароматными травами. Наполнилась опочивальня сладковатым запахом медоносных растений от которого с каждым вздохом всё больше кружилась голова. Ноги ослабели и не найдя опоры, царственное тело осело на ковёр. Тут же из тяжелого гобелена, висевшего на стене, выступил добрый молодец. Дивной красоты было его тело крепкое, источающее молодость и здоровье. А за ним следом вышла волчица, что оскалившись бросилась было на царя, но молодец удержал её и подвёл к постели высокой, на коей возлежала царица. Сделал молодец в воздухе магические знаки и тут же обернулась волчица нагой девушкой. Полупрозрачное тело её вошло в телеса царицы и вот уже на ложе лежит Настасия, обретя облик юности и девственной чистоты. Восторженно приняла она молодца Елизара в свои объятия и стала отвечать на ласки любовные. Смутившись, волшебная ночь укрыла ложе влюблённых своей шалью и встала на страже их покоя.
Поутру проснулись царственные супруги и от сознания чего-то необычного, не поймут; толи во сне всё пригрезилось, толи взаправду к ним молодость на одну ночь возверталась, да и они ли это были. Сидят, друг на дружку смотрят, вспоминают, слезы вытирают. Растревожила ноченька царскую душеньку, всколыхнулось сердечко, и узрел он: царица-то в телесах дородность обрела, и дородность её всё растёт, ширится. А к исходу второго дня разродилась матушка дитятею мужеского пола. Тотчас разнесли гонцы по всей стране счастливую весть о рождении наследника престола. Пир закатили на весь мир, сидят, пируют, гостей потчуют. В честь новорожденного вино рекой льётся, а в этих бурных реках корабли разума тонут.
Царь от радости великой в награду жалует чародейнику высокий чин подле себя, отворяет казну осыпая того золотом, но маг отказывается ото всех благ и желает удалиться в свои чертоги. Ни кто не чинит ему в том препятствия.
Проходит год. Малыш первыми шагами радует батюшку с матушкой. Незаметно пролетело для них время. Все глаза да заботы отданы наследнику. Лелеют, пестуют свою кровиночку.
Случилось как-то в летний полдень вынести маленького Егорушку в сад. Оставили его люльку под яблонькой в прохладе почивать. Нянькам строго настрого наказали следить за наследником, а сами в беседку удалились, где по обычаю уснули. Старая нянька враз сомлела на солнышке, прилегла в тенёчке и захрапела. Молодая хоробрилась-хоробрилась, да тоже не выдержала — задремала рядом с люлькой.
Набежала тучка на солнце, скользнула тёмная тень по траве, ветерок пробежался по листве. Очнулись няньки — глядь, а младенца в люльке нет. Шелковая ленточка соскользнула с чулочка и на травинке змейкой повисла. Бабочки белянки над пустой колыбелью разыгрались, порхают, в танце кружатся, дню светлому радуются. Им невдомек, что горе свершилось, — огромный волк, схватив малыша как щенка, перескочил каменную ограду и исчез, будто и не было. Дитё и пискнуть не успело.
Ахнули няньки, визг подняли,— Караул!!! — кричат. Стрельцы сбежались, бросились в погоню, да поздно — ищи ветра в поле. Волка и след простыл. Царица без памяти лежит, царь речи лишился, токмо губами шевелит да пузыри пускает. На силу откачали чету благородную заморские лекари, возвернули к жизни. Да только бессчастно их теперешнее бытие без любимого Егорушки, померк свет, закатилось красно солнышко. Плачут, молятся, в грехах каются. И не ведомо по чьей воле не осталась молитва без ответа.
На сороковой день, как пропал царевич Егорушка, велено отслужить во храме панихиду по убиенной душе невинного отрока. Обрядился государь в одежды траурные и cтоя одной ногой на крыльце, готовясь выйти из сеней, как доложили, что некий странник слёзно просит принять его, раба не достойного, с великой вестью, и остановить панихиду, понеже усладит он речью своей и возрадует сердце государево. А там только ему одному ведомо как поступить. Тут же было велено поставить раба многошумного пред его суровые очи.
Привели стрельцы человека одетого в ферязь из черного бархата с застёжками серебренными, подшитую золотым кружевом, не всяк благородный чин имел достаток обряжаться в такие одежды.
Назвался пришлец коротким именем Рох, не обременённый каким либо отчеством або званием и поведал повесть:
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
* в иллюстрации использована репродукция с работы художника И.Я Билибина.