О РАБОТЕ И ЖИЗНИ.
Часть 10
ИНЖЕНЕР-ЭЛЕКТРОНИК
Моя работа инженером-электроником в отделе ЭВМ заключалась в поддержании работоспособного состояния одной из составляющих систем вычислительного комплекса Центра спутниковой связи, так называемого комплекса средств отображения – огромного настенного табло в центральном зале управления и мониторов-дисплеев на постах управления отдельными системами Центра связи. Аппаратура этого комплекса в виде стоек, набитых блоками электроники, располагалась в одном из помещений нашего отдела и в центральном зале.
Конечно, я один, без соответствующего образования, подготовки и навыков ремонта и обслуживания электронной аппаратуры, вряд ли бы справился с этой работой. Но, во-первых, под рукой был полный комплект технической документации на эту систему, и я, как инженер, способен был ее изучить и применить. Во-вторых, в отделе служили и работали опытные товарищи-инженеры, которые уже работали с этой и подобной аппаратурой, знали особенности ее эксплуатации и помогали мне, как могли, особенно на первых порах. В-третьих, аппаратура, и это было предусмотрено разработчиком, обладала очень высокой надежностью, была достаточно проста в обслуживании и ремонте. При любом отказе надо было просто заменить отказавший блок на исправный из запаса. Некоторая сложность заключалась только в поиске отказавшего блока и поиске сгоревшего радиоэлемента, микросхемы, транзистора, диода и пр., в отказавшем блоке, а здесь большую роль играл опыт работы.
Поддержание в работоспособном состоянии аппаратуры заключалось в ежедневном визуальном контроле ее работы, проведении периодического техобслуживания, включая замену перегоревших ламп и предохранителей, мелкий ремонт, прогонку тестов, регулировку напряжения, чистку от пыли, замену отдельных блоков по временному графику, заполнению формуляров, ремонт отказавших блоков, пополнение запчастями со склада. Аппаратура работала в непрерывном цикле и отключалась только на два дня при ежемесячном техобслуживании, на эти два дня включались резервные комплекты. Отказы были редки.
Много возни было только с подсистемой, которая называлась «часы точного времени», состоящей из двух стоек формирования сигналов времени и часовых индикаторных панелей, висевших на каждом посту Центра связи и показывавших в цифровом виде часы, минуты, секунды и дату. В индикаторных панелях для изображения стилизованных цифр на индикаторах, в схеме зажигания люминесцентных светящихся элементов были применены крайне ненадежные оптроны, срок службы которых составлял от нескольких дней до нескольких недель. Если учесть, что часовых панелей было 15 штук, в каждой панели было по 20 индикаторов, в каждом индикаторе было по 8 оптронов, то панели с несветящимися индикаторами, т.е. с перегоревшими оптронами, обнаруживались каждый день.
Сначала я ежедневно заменял неисправные индикаторы в панелях, быстро израсходовав весь запас индикаторов. Потом стал заниматься ремонтом неисправных индикаторов. Выпаивал перегоревшие оптроны и впаивал новые, но через некоторое время израсходовал и запас оптронов. Кроме того эта работа занимала большую часть рабочего времени, не оставляя времени для работы с другой аппаратурой. Пришлось пойти на то, что замену неисправных индикаторов на исправные я стал делать только раз в месяц при ежемесячном техобслуживании. В промежутках на некоторых панелях выгорало до половины всех оптронов, так что некоторые цифры становились неразличимыми. И если с неисправной индикацией даты, секунд, даже часов дежурные смены на постах смирились, то индикацию минут требовали восстанавливать ежедневно, так как по характеру работы Центра связи требовалась привязка к текущему времени с точностью до минуты.
Примерно через год, мы с моим начальником отделения капитаном Лизуновым, истратив весь запас оптронов в отделе, а затем и на складах Центра, который не пополнялся с 1992 года, отчаялись искать оптроны этой марки в снабжающих организациях, где их было трудно найти, так как завод по изготовлению оптронов находился на Украине. Осознав всю тщетность работы по ремонту индикаторов, а индикаторы выходили из строя быстрее, чем мы их ремонтировали, мы предложили руководству Центра кардинальное решение по использованию в индикаторах вместо оптронов светодиоды, надежность которых была на несколько порядков выше. Индикаторы на светодиодах становились практически вечными. Светодиоды в индикаторах выполняли роль и управляющих элементов и светящихся. Правда светимость их была пониже, чем люминесцентных элементов в оптронных индикаторах, но вполне приемлемой.
Для индикаторов на светодиодах пришлось разработать довольно сложное схемное решение с введением согласующих резисторов, конструктивную компоновку размещения светодиодной матрицы, так чтобы определенная комбинация включенных светодиодов образовывала светящуюся цифру. Подготовительная работа, схемные проработки, эксперименты с опытным образцом индикатора заняли почти полгода. После того как опытный образец индикатора на светодиодах мы поставили в часовую панель, и он проработал без отказов более полугода, Главный инженер Центра принял наше рацпредложение и разрешил оснастить такими индикаторами все часовые панели. Монополия на оптронные индикаторы была ликвидирована. Правда изготовление светодиодных индикаторов в кустарных условиях отдела занимало много времени, но эта работа была уже не бесплодной.
В течение первого года работы я жадно поглощал информацию по электронике, по устройству комплекса средств отображения, набирался опыта и практических навыков эксплуатации электронных устройств у товарищей по отделу, инженеров Пушкарева, Тимофеева, начальников отделений майора Криворучко, капитана Лизунова.
Наш отдел вычислительных средств занимался эксплуатацией двух ЭВМ ЕС-1033, нескольких компьютеров, периферийных устройств ЭВМ, обеспечивающих все вычислительные задачи Центра связи и функционирование табло в центральном зале и мониторов на постах, отображающих состояние каналов спутниковой связи. И хотя к 90-м годам ЭВМ ЕС-1033 считались безнадежно устаревшими, и морально, и физически, обе наши машины работали исправно, несмотря на недостаток запчастей и давно прошедшие гарантийные сроки. Это обеспечивалось квалифицированной эксплуатацией и обслуживанию их инженерами и программистами, в первую очередь начальником отдела подполковником Игнатьевым, заместителем начальника отдела Акимовым, инженерами Тимофеевым, Гуниным, Михайловой, Дмитриевой, начальником отделения майором Бажановым.
Осознав, что квартиру мне достаточно быстро, даже в течение года, не получить, к лету 1994 года мне удалось добиться от руководства Центра выделения комнаты в общежитии для проживания семьи. Немаловажную роль при этом сыграл фактор моего «блатного» устройства на работу, наличие пустых комнат в общежитии, офицеры предпочитали снимать квартиры в городе за казенный счет, а так же мое согласие стать председателем профкома коллектива рабочих и служащих Центра. Эта неоплачиваемая должность почти никаких дивидендов не давала, зато отнимала много личного времени, доставляла хлопоты по разбору трудовых споров, жалоб на начальников, по организации культурно-массовых мероприятий, и на нее никто не соглашался.
Кроме того, общественная работа председателем профкома требовала от человека некоторых знаний, эрудиции, определенных качеств характера, умения ладить с руководством и представлять коллектив, т.е. пользоваться авторитетом в коллективе, поэтому не всякому работнику предлагалось им стать, и не всякий соглашался на эту работу, тем более, безвозмездно. Предыдущий председатель профкома Вера Шлыкова была практически назначена на эту должность и не устраивала ни руководство, ни коллектив, так как не работала, а только числилась. Я, правда, согласился работать председателем профкома только с 1996 года, т.к. еще плохо знал трудовой коллектив, а он составлял примерно 100 человек, а пока был выбран в профком.
Девятиметровая комната в общежитии с общей кухней и санблоком на восемь комнат летом 1994 года позволила мне перевезти жену и наше имущество из Казахстана в Россию. В июне в отпуск я поехал в Семипалатинск на полигон, там мы с женой погрузили наш «скарб» в контейнер и отправили по железной дороге в Гагарин, сдали квартиру, устроили прощальный банкет друзьям и на своей машине поехали в Москву. Путешествие заняло трое суток и принесло нам массу впечатлений. До Самары мы ехали караваном на двух машинах со знакомыми попутчиками, такими же переселенцами с Семипалатинского полигона в Россию.
В Гагарине автомобиль, нашу «двоечку», вскоре пришлось продать, так как держать его на улице было почти равносильно потере, он бы сгнил, либо его могли разграбить или угнать, а на покупку гаража или на эксплуатацию автомобиля у нас в то время не было средств. Зарплаты моей и жены хватало лишь на наше проживание и содержание дочери–студентки в Нижнем Новгороде. Из-за безработицы в Гагарине жене удалось устроиться на работу только в Одинцове Московской области и ей приходилось ездить на работу за 150 километров на электричке по 3 часа в один конец. Правда она работала по графику, и рабочие смены приходились один раз в три дня. Все же за три года работы в таком режиме она наездилась на электричках на всю жизнь.
Чтобы как-то противостоять бедности, в которую нас с женой втягивало нынешнее существование в Гагарине, мы пытались поправлять свои финансовые дела мелким бизнесом, которым кто только в это время не занимался! Казалось, что вся Россия, а вернее весь бывший Советский Союз, в первой половине 90-х годов занимается торговлей. Я даже в электричке подслушал такой разговор. Одна женщина говорила другой: «У меня нынче летом дочка в пионерлагерь не ездила. Она у меня все лето «бизнесом торговала»!»
Наши друзья-москвичи, вернувшиеся с полигона, почти все работали в коммерции, ездили челноками за товаром в Турцию, Польшу, Китай, торговали собственными изделиями, некоторые сами вязали, шили, занимались посреднической деятельностью в сфере интеллектуальных услуг и недвижимости, вели розничную торговлю книгами, одеждой и, в общем-то, надо сказать не бедствовали.
Таково было время! Пытаясь помочь, некоторые предлагали нам свой товар на продажу, в частности, Осипов давал комплекты джинсовой одежды, привозимой из Турции, Рассказов давал на продажу книги из частного издательства, в котором он работал. Но наши с женой потуги на коммерческой ниве при огромных затратах времени на поездки в Москву, Вязьму, Одинцово, Можайск для розничной торговли на рынках, приносили жалкие результаты, едва окупавшие поездки. Книги и джинсы никто не хотел у нас покупать даже за минимальную цену, видимо мы действительно не умели торговать, нас гнали с рынков милиция и охрана. В общем, помыкавшись с год, мы с женой вынуждены были признаться себе, что занятие коммерцией, это не для нас, и прекратили брать товар на реализацию. Впрочем, к этому времени, к 1996 – 1997 году, мелкая частная торговля в Москве уже сходила на нет. На смену шла олигархическая система, как в торговле, так и во всем народном хозяйстве страны.
Другой возможностью, обеспечивающей в какой-то мере решение продовольственной проблемы собственными силами, в начале и середине 90-х годов было поголовное занятие огородничеством, особенно в провинции. Обеспечить себя картошкой и овощами без существенных затрат и усилий в Смоленской области не мог только ленивый или увечный. В первый же год в Гагарине мы завели себе огород. Трехгодичный недавний опыт огородничества в Семипалатинске, конечно, сыграл свою роль, но очень уж разнились условия выращивания овощей в Казахстане и в Средней России.
В первый год на огороде в дачном кооперативе «Ручеек», где мы арендовали у знакомых клочок земли, мы практически ничего не вырастили. Сказалось и более чем месячное отсутствие на огороде во время переезда, отдаленность расположения огорода, куда можно было приехать только в выходные дни, и недостаток местного опыта ведения огорода. В сентябре мы собрали с огорода примерно мешок мелкой картошки и немного моркови и свеклы.
На следующий год мы учли неудачный опыт и договорились со знакомым по работе и соседом по общежитию прапорщиком Мырзой, у которого был большой участок земли под огород рядом с городом, пешком 20 минут от общежития, об аренде у него 3-х соток земли, без оплаты конечно. В мае мы вспахали участок, посадили сортовую картошку, на грядках насадили морковь, свеклу, редиску, огурцы, лук, чеснок, зелень, кабачки, тыквы. Помидоры и теплолюбивые культуры не решились сажать, они вызревают здесь только в парниках. Вода для полива была в водоеме недалеко от участка. Выходные и часто вечера после работы мы проводили на огороде, поливали, пололи сорняки, подкармливали посадки, рыхлили землю на грядках, окучивали картошку. И результат не замедлил сказаться. Свежие редиска, лук, зелень, огурцы, кабачки обеспечивали наш стол витаминами. Урожай картошки осенью превзошел все ожидания. С двух соток и посаженных на них шести ведер мы выкопали около пятидесяти ведер отличной картошки голландского сорта, которую по вкусу можно было есть даже без масла. Но конечно ухаживали мы за ней все лето, посадили по всем правилам агрономической науки, боролись с сорняками и колорадским жуком, дважды окучивали. На наш картофельный участок приходили любоваться даже с соседних огородов.
Еще одним подспорьем к нашему столу в летний период служили грибы. Наш Центр располагался в лесу, и летом во время обеда или после работы, зайдя в лес на 100 метров, можно было почти всегда набрать пакет грибов. В особо грибной период подберезовики, подосиновики, сыроежки, грузди, белые грибы, опята народ здесь собирал мешками и сушил, солил, мариновал впрок на зиму.
ОБНИЩАНИЕ
Ни в 1995, ни в 1996 году дом, в котором мне обещали выделить квартиру, не был сдан в эксплуатацию. Мы с женой продолжали жить в общежитии. Наша дочь в 1996 году окончила Нижегородский институт иностранных языков и осталась работать в Нижнем Новгороде в одной из «липовых» фирм, которые в это время открывались и закрывались десятками в день в каждом городе. Их фирма, в частности, подвизалась поставками балетного реквизита из-за рубежа и организацией детских школ бального танца. Наташу туда взяли для работы с французскими партнерами, так как она закончила факультет французского языка. Перед окончанием института все лето Наташа работала в США в штате Висконсин в детском летнем лагере, куда поехала по студенческой путевке. Это было наше первое знакомство с реальной заграницей. Осенью она привезла из Америки много фотографий, сувениров, рассказов о западной жизни, да и заработала там немного денег.
В начале 1997 года, когда я уже был председателем профкома Центра, мне удалось договориться с Руководством о переводе жены на работу в Гагаринский Центр спутниковой связи. Сделать это пришлось главным образом по семейным обстоятельствам даже в ущерб зарплате жены. В Гагарин пришлось перевезти из Украины престарелую тяжелобольную мать жены. И так довольно малый наш семейный бюджет уменьшился, а расходы возросли. Правда, мы уже не посылали денег Наташе. Но, как известно, с середины 90-х годов в борьбе с инфляцией, но главным образом для получения прибыли в виде процентов при «прокрутке» финансовых средств в частных банках, нечистоплотными руководителями и финансистами стал применяться такой прием, как задержка выплаты зарплаты работникам, которая достигала иногда нескольких месяцев.
Мне, как профсоюзному активисту, приходилось заниматься вопросами задержки выплаты зарплаты, как на уровне нашего Центра, так и с вышестоящей профорганизацией. Писали письма в Министерства, устраивали пикеты протеста, оказывали помощь особо нуждающимся профсоюзными средствами, вели разъяснительную работу. Наша семья в этот период на своей шкуре, что называется, почувствовала железные тиски нужды. Мы, конечно, не голодали, выручал огород, но приходилось во всем ограничивать себя. Жена по несколько лет не покупала себе никакой обновки в одежде. Мы не могли позволить себе съездить к дочери в Нижний Новгород, да даже поговорить с ней лишний раз по телефону.
Многих моих товарищей по работе выручала так называемая «халтурка». Одни занимались домашним ремонтом электронной бытовой техники, другие торговлей, третьи рыбной ловлей и продажей рыбы, недалеко от Гагарина было рыбное Вазузское водохранилище. Некоторых выручали пенсии, военные пенсии и различные пособия. Нас тоже в какой-то мере выручала пенсия матери жены. И все же крайне унизительно было мне, бывшему ученому, кандидату наук, стоять на Гагаринском базаре и продавать выращенную на огороде картошку или оставшиеся от нашего «Жигуленка» запчасти, чтобы дожить до очередной получки.
Но жизнь продолжалась и в этот нелегкий период. В отпуска мы, правда, уже никуда не ездили, я ездил раз в год в Иваново навестить свою мать в деревне. Событиями считались поездки в Москву к кому-либо из наших многочисленных друзей на какой-нибудь праздник, Новый год или юбилей. Вспоминали полигон, старых друзей. Некоторые стали уже уходить в мир иной…
В этот период серого прозябания на обочине жизни уже не принесло особой радости получение вожделенной квартиры в начале 1998 года, так долго и в таких тяжких условиях нам пришлось ее ждать. Квартира была роскошная, трехкомнатная, на 2-м этаже в новом доме отличной планировки. Дом располагался в очень хорошем месте, недалеко от центра города. На обустройство квартиры, обзаведение мебелью денег не было. Пришлось довольствоваться той рухлядью, что мы привезли из Семипалатинска, за 4 года в сыром складе Центра она изрядно попортилась да и была уже старомодной. И все же лето 1998 года прошло в радостных хлопотах по обживанию и благоустройству новой квартиры, хотя и омрачалось болезнью матери жены, которая таяла буквально на глазах. Медицина уже не в силах была ей помочь, и требовался только уход, поэтому жена иногда неделями не выходила на работу.
У меня на работе был «беспросвет». На карьере и зарплате можно было ставить крест, так как ни повышений в должности, ни в окладе гражданскому персоналу в Центре не полагалось. Одна надежда была перейти на работу на другое предприятие. Четыре года с 1994 по 1998 год у меня на этот предмет были связаны руки условием получения квартиры от Центра, в котором я работал. В 1998 году это условие, казалось бы, отпало.
Но я не зря упомянул о безработице в Гагарине, начиная с 90-х годов, когда все крупные предприятия стали фактически банкротами. В городе востребованы были только рабочие специальности – строители, водители, торговцы. Инженеры и тем более ученые были никому не нужны. Это был период, когда и в крупных городах и даже в Москве, не говоря уж о районных центрах, специалисты бывшего военно-промышленного комплекса либо прозябали, либо торговали шмотками, либо уезжали за границу. Мы с женой были на первой позиции.
Но вот с конца 90-х годов после августовского дефолта 1998 года в отечественной промышленности началось некоторое оживление, вырос спрос на более дешевые российские товары и изделия. Кроме нефтегазовой отрасли пошли в рост энергетика, пищевая промышленность, производство строительных и бытовых товаров. Многие предприятия военно-промышленного комплекса переориентировались на производство оборудования и приборов именно для этих отраслей и сами начали подыматься. Начался спрос и на инженеров, а не только на менеджеров и банковских работников. Подъем предприятий и соответствующий спрос на инженерно-технических работников начинался из центра, из Москвы. Следовательно, там, в первую очередь, мне имело смысл искать работу, тем более, что Москва на протяжении почти тридцати лет была для нашей семьи почти родным городом. Здесь мы учились, сюда приезжали в командировки и отпуска с полигона, здесь было много друзей и знакомых, да и от Гагарина Москва была в трех часах езды.
В постсоветский период многие препоны для проживания и работы в Москве, такие как обязательность московской прописки, чистота анкетных данных, были сняты, хотя и возрождались теперь в другой, как правило, денежной форме. За деньги можно было купить жилье или временную прописку для устройства на работу. На первый план в поисках работы для меня уже выходили возрастные ограничения и подтверждение квалификации, а по этим критериям «мои акции» с каждым годом падали.
В апреле 1998 года инициативная группа организовала встречу выпускников в честь 25-летия выпуска 2-го факультета МАИ, и я съездил на эту встречу однокурсников. С большинством из них я не виделся 25 лет и с трудом узнавал даже старых общежитейских знакомых Сашу Татарченко, Сашу Отто, Юру Лайко, Витю Лобанова. Из 20-и человек, учившихся в нашей группе, собралось 13, все москвичи, кроме меня. Декан и профессора жаловались на экономическую ситуацию в институте и, особенно, на нашем двигательном факультете. Жаловались на низкий конкурс, низкий уровень знаний поступающих и отношение к учебе нынешних студентов, падение престижа авиационных инженеров. Позитивным можно было считать только снижение секретности работ института, выход его на международный уровень по обмену студентами и преподавателями, компьютеризацию в лабораториях, введение ряда новых курсов по экологии, маркетингу, экономике. Из 13 пришедших на встречу выпускников нашей группы инженерной работой занимались только двое, включая меня. Остальные работали в различных коммерческих организациях, в лицеях, в банках, в турагентствах, занимались личным бизнесом. Когда они говорили о размерах своих доходо, у меня дух захватывало от разницы с моей зарплатой, и меня охватывало отчаяние от глубины моего падения, снижения уровня жизни. На уровне провинциального городка я, в общем-то, жил как большинство населения, но по сравнению с моими однокурсниками-москвичами был нищим.
При социализме нам всем внушали догмат о приоритете духовной стороны жизни человека перед материальной. И это воспринималось нормально при небольшом разбросе уровня зарплат и железном занавесе с Западом, когда мы практически не знали, что значит жить по потребности и не видели, чему можно завидовать. Но с начала 90-х годов, открывших глаза на западный потребительский образ жизни, и благодаря оголтелой пропаганде принципа «Обогащайся, кто как может!», материальная сторона стала определяющей в жизни бывшего советского общества и кардинально изменила и духовные запросы людей.
В большинстве своем духовные запросы сильно снизились и в силу отмены идеологического воспитания, и в силу значительного обеднения большинства людей, и расслоения общества по доходам. «Голодные» и бедные в первую очередь думали только о еде. А повышать свой культурный уровень, жить как в благополучных западных странах, пользоваться современными средствами коммуникации, такими как интернет, мобильный телефон, видео, ходить в театры и музеи, недоступные для бедных, лучше лечиться, больше ездить по миру, покупать лучшие товары и услуги, повышать свой образовательный уровень и учить своих детей в лицеях, спецшколах и престижных ВУЗах, могли себе позволить только «сытые» и богатые, так как все это стало стоить больших денег.
Весь 1998 и 1999 год мы жили более, чем скромно. Работа, дом, телевизор, летом добавлялся огород. Работа была уже настолько надоевшей и однообразной, малооплачиваемой и без всяких стимулов, что не вызывала никакого интереса. Планы и события замыкались, в основном, на Наташу, которая жила в Нижнем Новгороде в общежитии и работала уже в третьей по счету коммерческой фирме. Благодаря, может быть, своему образованию, молодости, а также тому обстоятельству, что во второй половине 90-х годов Нижний Новгород пытался стать 3-им городом в России, торговой столицей, она окончила там Президентские курсы молодых менеджеров, несколько раз ездила в Европу, во Францию и Германию на стажировку управленческих кадров. В общем, вела образ жизни, свойственный образованной молодежи 90-х годов. О переезде в провинциальный Гагарин она и слышать не хотела, так что наша шикарная квартира была не под нее.
Летом 1999 года умерла мать жены, прожившая с нами последние два года. Нам с женой стало совсем одиноко и неуютно в этом городе, хоть мы и стали уже привыкать к нему. За последние годы появились друзья и знакомые, к которым можно было сходить в гости или на праздник. В квартире, благодаря льготам матери жены, был установлен телефон, мы завели себе кошку Читу, о которой трогательно заботились. Летом трудились по вечерам и в выходные дни на огороде. Привыкли мы к непритязательной пище, картошечке, особенно к местному молоку, которое покупали у знакомой молочницы из деревни. Но материальная нужда и отсутствие каких-либо видимых перспектив в будущем выбраться из нее отравляли все наше существование в Гагарине. Смерть матери жены окончательно развязывала нам руки в поисках нового места жительства и работы. Квартиру можно было приватизировать и продать, и на эти деньги купить себе новое жилье. Наш взор постоянно обращался на Москву.
С нетерпением пережили мы с женой зиму 1999-2000 годов. В апреле 2000 года жена вернулась на работу в Одинцово, где она работала до 1997 года, на зарплату около 2000 рублей вместо 650 гагаринских. На работу дважды в неделю она опять ездила на электричке почти по 3 часа в один конец. Я тоже стал подыскивать себе работу в Москве, но все упиралось в жилье. Мы уже обращались в местную фирму по торговле недвижимости. Не хотелось продавать квартиру задешево, так как это был наш единственный капитал, а цены на жилье в Гагарине и в Подмосковье, в пределах хотя бы часа езды от Москвы, отличались более чем в 2 раза.
И в этот момент наших исканий, зондирования насчет работы для меня в Московской зоне, наши гагаринские друзья по работе в Центре связи Меркуловы предложили мне перейти на работу в Гагаринский Машзавод, где работала их дочь, а директором недавно стал их зять С. Востров. Машзавод, бывший трубный, с 1999 года был на подъеме, связанном с повышением спроса на производство трубной и иной полуфабрикатной продукции для нефтегазовой промышленности. Шел набор рабочих и специалистов. Молодой энергичный директор был полон амбиций и планов. Завод, естественно, был акционирован еще в начале 90-х годов, имел статус ОАО.
Фактическим владельцем его был В. Сауляк, олигарх местного масштаба, имевший фирму и офис в Москве. В советские времена Сауляк был директором Гагаринстроя, председателем исполкома райсовета, в конце 80-х годов работал директором строительства Нурекской ГЭС в Таджикистане. Вернувшись в 90-е годы на Смоленщину и став директором Гагаринского трубного завода, он его акционировал с регистрацией в Москве фирмы торгово-промышленно-строительного профиля. 28-летний С. Востров, местный уроженец, выпускник МИЭТ некоторое время работал в Москве под руководством Сауляка, был его любимцем и в 1999 году стал директором Гагаринского Машзавода.
Почти неделю я обдумывал предложение Меркуловых, встречался с Востровым, прежде чем решился перейти на работу на Гагаринский Машзавод.
Октябрь 2013 г.