Без родины 2 - Глава 20

               
                ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ.

    Я собираюсь вернуться в общество Вадика, но неожиданно меня зовет архитектор Вера, которая стоит на входе  в   церковь. Она держит в руках  лазерный дальномер и планшет с топографической картой.
– Поможешь мне размеры храма  снять? – спрашивает она, когда я подхожу.
– Разумеется, – соглашаюсь я, и спрашиваю, – а вы,  как тут оказались?
– Для сделки пакистанцу нужен план БТИ. Я его дом и участок обмеряла, – отвечает Вера.
–  Тоже с несчастного иностранца  лишних денег требовали, или обошлось без  этого? – интересуюсь я, – вы наш разговор с электриками слышали?
– Разумеется, слышала  – говорит Вера, – я давно тут.
– Безобразие ведь, правда? – спрашиваю я не для выяснения истины, а  для того, чтобы  завязать беседу.
– Ты не понимаешь! – сухо говорит Вера, – есть мы, местные, а есть вы, приезжие. Раньше социальных изменений в  деревенском обществе было  немного, мы жили традициями и устоями. Однако вместе с СССР  исчезли не только колхозы. Стали вымирать мы, коренные жители. Теперь нас осталось  мало, и мы  нищенствуем. Работаем за еду у вас, приезжих. А вы ведете себя, как хозяева жизни. Но вместо того,  чтобы работать на земле, и преклонятся перед ней, кормилицей,  вы используют ее, как газонную подстилку под  пятую точку. Поэтому для нас вы – мягко говоря, не люди. Вы – некие обезличенные объекты.  Мы  вас обдираем, и   будем  обдирать   при первой  же возможности. Это, если хотите, месть!
– Да … – я поражен ее «откровениями», –  как я понимаю, вы Олега знаете? И как  к нему относитесь? Он Робин Гуд с кодексом  «чести», или обычный негодяй? – спрашиваю я,   вспомнив  историю семьи Вадика.
– Олег местный, – говорит Вера, поджав губы, – я дружна с его матерью,  и  не готова  обсуждать сына  с вами.
–  А вам не кажется, что под  «местечковой»  идеологией  вы пытаетесь спрятать обычное мошенничество? – запальчиво спрашиваю я.
–  Я считаю, что ответ на этот вопрос зависит от того, как каждый из нас использует  «левые» деньги – отвечает Вера, – я, например, по просьбе о. Лаврентия, буду оформлять кадастровый паспорт на ваш  храм. Однако не секрет, что в областной кадастровой палате   документооборот  осуществляется  за взятку. Впрочем,  как и везде в Российской бюрократической машине. Только потому, что это нужно для церкви, в области  ничего делать не будут. И хотя  я тоже работаю в   системе кадастрового учёта,  мне все равно придётся  «смазать» движение бумаг. – Вера ненадолго замолкает, а потом продолжает  свою речь. – Знаете,   я  с вами говорю  откровенно, потому что считаю вас, за  своего. Не смотря на то, что вы тоже приезжий, вы всегда можете рассчитывать на мою поддержку и бескорыстную помощь. Это  потому,  что  вы собираетесь вернуть к жизни  храм.  Местными становятся  не только по праву рождения, ими бывают по вкладу в общину. С разрушения веры началась наша гибель,  с ее восстановления начнется наше возрождение.
– В православии не делят людей на приезжих и местных! – раздраженно  говорю я, – тогда во что  вы  верите? Может быть,  у вас  есть своя,  местная  разновидность православия?
– Я верю в человека на  своей земле и в Бога на небе. –  Довольно  жёстко отвечает мне Вера, а затем говорит, – пожалуйста, идите за мной, мне еще нужно овраг обмерить. Поможете?
  За время нашего разговора  я то краснею, то бледнею. Она  кажется мне, мягко говоря, странной. Совсем не тот человек, которого я встретил когда-то  дома  у о. Лаврентия, и который приезжал в Настино на праздник.
    Однако  когда мы  подходим к краю оврага, я, глядя  вниз, понимаю, почему Вера сегодня сама не своя. Она знала, что здесь увидит, и заранее нервничала: трава еще не наросла, и хорошо видно, что всё  дно оврага устлано старыми могильными  плитами.  Надписи  от времени сильно  стёрлись, но можно разобрать, что на большинстве плит  фамилии  часто повторяются.
– Когда кладбище уничтожали, их бульдозер сюда сгреб, – говорит  Вера, предупреждая мой вопрос, – чтобы начальство, проезжая по новой дороге,  радовалось пейзажу. В  России крестьян всегда считали крепостными рабами. Что с живыми не церемонились, что с мертвыми.  Но эти мертвые – родные люди мне. Я их могил уже не найду. Это всё, что осталось. А жаль! –  в тоске Вера  молчит с минуту, а затем говорит, – Я передумала, Григорий Алексеевич! Оставь меня тут одну, я сама овраг обмерю. Ступай! –  Она, едва не упав,  спускается с крутого обрыва,  подходит к ближайшей плите, и со слезами на глазах  начинает  счищать мох с ее поверхности. 
         Возвратившись к храму, я вижу, что на дороге  стоят две машины. Старенькая  «Нива» и эксклюзивный американский внедорожник, обвешанный блестящими деталями, чтобы привлекать  как можно больше внимания. Поскольку возле машин никого нет, я направляюсь в храм.
    В алтарной части  стоит невысокий  седой  мужчина  лет пятидесяти, с  аккуратной бородкой на типично русском лице. Я уже видел его. Он  заходил в храм, и после непродолжительного пребывания  уезжал   на своей «Ниве». Наверное, из-за машины, я прозвал   мужчину  «грибником». Теперь, впервые встретившись со мною взглядом,  он принимает какое-то,  важное для себя, решение. Подходит ко мне,  вручает мятую визитку,  говорит всего  одно слово  – «позвони», и быстро уходит.  Довольно оригинальный  товарищ! Пожав плечами, я прячу визитку «грибника» в карман, а затем  подхожу к другим посетителям. Это мужчина моего возраста и юная девушка.  Они стоят  возле стены  и разглядывают то, что было когда-то фреской. На приезжих настолько  вычурная одежда, что это уже скорее не мода, а проявление  абсурдного  мышления. И пахнет  так, что  я сразу вспомнил Афанасия Юрьевича, от парфюмерии которого всегда хочется чихать.
– Алексей! – представляется мужчина, пожимая мне руку.  Его ладонь значительно больше моей, да и вообще, кажется, он обладает необыкновенной физической силой.
– Россланов, Григорий Алексеевич. Смотритель (я на ходу придумываю себе должность)  храма.
– А он не очень-то старый,  этот храм! – говорит мужчина, приглаживая длинные, то ли завитые, то ли естественно курчавые волосы,  – судя по всему, начало 20 века.
– Да, – соглашаюсь я, – 1913 года постройки. Вы разбираетесь в церковной архитектуре?
– Я  коммерсант,  связанный с искусством, – говорит он, – и  по роду деятельности обязан…, – далее наш разговор становится пустым. Алексей  минут пятнадцать говорит  очень много, словно задался целью поразить меня своими энциклопедическими знаниями в гуманитарных областях. Я из вежливости слушаю его, при этом  скучая и ожидая удобного момента, чтобы   уйти. Но неожиданно он  говорит:
– Меня к вам о. Герман послал. Монах уверил, что вы можете свести   со старцем.
  Я теряюсь. О. Герман действительно звонил,  сказал, что из желания помочь мне, пришлет   «мецената». Но я никак не предполагал, что вместо короткого знакомства,  и, возможно, небольшого пожертвования,  услышу такую необычную просьбу.
     Извинившись перед мужчиной, я  выхожу из храма и звоню в канцелярию монастыря.
– О. Герман, – говорю я, когда  он берет трубку, – а ты о чём со своим «меценатом»  говорил, прежде чем ко мне послать?
– Он такой же  мой, как и твой! – смеется о. Герман, – если честно, не помню уже. На вокзале  меньше народу бывает, чем у меня в канцелярии.
– Но  я понял из твоих слов, что он  денег на храм даст! Но  он  о деньгах  ни слова,  требует  старца.  А где я его возьму? Сам бороду из пакли прицеплю, и в мешковине,  как                о. Серафим,   явлюсь?
– Не ёрничай! – смеется о. Герман, – сейчас придумаю что-нибудь,  перезвоню!
     Я даю отбой и возвращаюсь в храм.
–  Хочу отказаться от Российского гражданства,  навсегда уехать в Англию, – говорит, судя по выражению лица, с нетерпением ожидавший меня мужчина, – но  возникли проблемы с дочерью, – он кивком показывает на стоящую чуть поодаль от нас девушку, погружённую  в социальную сеть  на экране телефона, – она отказывается со мной ехать. Говорит, что у нее здесь друзья в институте, и она не представляет свою жизнь без них. А я не могу оставить ее одну в Москве, мне кажется, что она еще не созрела для самостоятельной жизни.  Об этом, я и хотел поговорить  со старцем. Но вот вы, что скажете? Как мне поступить?
–  Не знаю,  и мне думается, что я  не вправе озвучивать свое мнение. Только лицо, имеющее особую благодать от Бога,  может давать советы в таких случаях. Вам даже не каждый священник подскажет!
– Я тоже так думаю, –  мужчина задумчиво поглаживает подбородок, – поэтому мне нужен старец.
– А с чего вы взяли, что  он здесь   есть? – удивляюсь я.
– Мне в  Москве один  батюшка сказал, что ищущий найдет обязательно. Я уже во многих  местах побывал,  и  пока не повезло. Но  часто слышал, что в глуши, в деревенских храмах, встречаются прозорливые отцы. Возможно,  поблизости от вас, есть такой? – спрашивает мужчина и с надеждой смотрит на меня.
Мне не хочется признаваться, что я мало знаком с этой стороной церковной жизни.   Поэтому я  чувствую облегчение, когда наш разговор прерывается звонком от о. Германа.
– Ну, что? – спрашиваю я у него, опять выйдя из храма.
–  У нас, в Калужской области,  всего два старца, –  говорит о. Герман. – Это   о. Илия  в  Оптиной пустыни, духовник братии, и  неподалеку от тебя, о. Владимир, тоже монастырский духовник (о. Герман называет монастырь).  К о. Илии вам ехать долго, и   к нему не попадете, он мирян  не принимает. Так что езжайте к о. Владимиру. Кстати, в этом  монастыре  сейчас  наш о. Корнелий  на послушании. Если что, он тебе подскажет, какие там порядки.
–  Ну, брат! – недовольно говорю  я, – устроил ты мне,  ситуацию!
– А ты что хотел, когда шел в семинарию? Не знал, как происходит наше служение? – спрашивает о. Герман, и я чувствую, что он взялся за молитвенные четки, –  разве ты не интересовался, в чем заключается воля Божия относительно тебя?  Вот, Бог послал тебе человека.  Покажи, достоин ли ты звания священника. А то среди духовных лиц званных много, а избранных мало.  –  Проникновенно говорит   о. Герман, и дает отбой.
  Я тяжко  вздыхаю. Мне не хочется  ехать  с Алексеем и его дочерью в монастырь к о. Владимиру.  Меня тянет  в общежитие, где можно,  поспав с часок, сесть  играть в   игры..