Дыхание живое льется
Меж можжевеловых ветвей.
Душа по-детски, рассмеется,
И мир весь вместе с ней.
Закройте глаза и окунитесь в эмоцию: чистую искренность, игривую нежность, смешную застенчивость, теплую надежду, или робкую первую любовь, которую всегда пьешь маленькими глотками как родниковую воду поутру. Попробуйте узнать в каждой из них себя - сорванца с ободранными коленками, а, быть может, очаровательную розовощекую принцессу. Получилось? Теперь выдохните реальность, чтобы та, став мыльным пузырем, лопнула и осталась только радуга, повисшая в воздухе. Именно так рождается сказка, примерно как облака за далеким холмом, куда так хочется убежать, рассекая руками летний воздух. Все быстрее и дальше, в бесконечной попытке догнать вечно ускользающее под пелену ночи послеполуденное солнце. Вскарабкаться на самое высокое в округе дерево, надышаться жизнью, да так, чтоб голова пошла кругом, украсить этот мир своим смехом, успеть загадать еще тысячу желаний, раздаривая их звездам! К чему ограничиваться одной единственной, когда для тебя открыт весь простор небес.
Предвкушая рассвет, который с минуты на минуту собирался хлынуть липким малиновым сиропом из всех окон, Эдвард Диккенс откинул с ног одеяло. Вдохнув полной грудью теплый и влажный точно парное молоко воздух, он погрузился в новый день. Из окна было видно, как издалека надвигаются грозные синие тучи, готовясь излить всю накопленную в них влагу, но даже это его бы нисколечко не подпортило впечатлений мальчика. Погода вообще никогда не подводила Диккенса, она просто не знала, как это делать, ведь он давно разучился винить её во всем! Зачем? Ведь даже хмурыми вечерами можно слушать тонкоголосые арии дождей, извлекая из-под подушки заранее припрятанные еще с полдника конфеты. Цикады больше не будут стрекотать в сухих травах, зато на садовые дорожки выползут упитанные дождевые черви, а птицы, не зная о том, будут ютиться на чердаке, но и там их уже ждут заблаговременно раскиданные хлебные крошки.
В конце концов, можно надеть желтый дождевик и без труда набрать целую банку первоклассной приманки, которая на следующий день станет стайкой юрких бычков, пугливой красноперой плотвы или сверкающих кольчужной чешуей карасиков, плавающих в старой чугунной ванной на заднем дворе. Если это не волшебство жизни, тогда что же? Только глупцы не поймут этого, ну или те, кто забыл - к примеру, большинство взрослых. Эдвард старался не принимать всерьез их забывчивость, он знал - так действует время. Вначале оно рождает знания в твоей голове, тебе кажется, что ты можешь объяснить все вокруг, а между тем волшебство незаметно ускользает от тебя. И вот ты посмотрел, а его уже почти, да и не осталось… Сперва ты не можешь вспомнить ни одной из тех мелодий, которые обычно насвистывал себе под нос, когда твой день задался на славу, после чего из твоего повседневного лексикона пропадают все восклицательные слова, им на смену приходят порицательные, а потом и нравоучительные. Кажется, эту смертельную болезнь называют занудством, и лекарство от неё пока еще никто не придумал.
Вот папа, например: стоит ему только прийти с работы, усесться за стол да взять газету, начинает задвигать такие словесные перлы, что маме, хлопочущей в этот момент у плиты, только и остается, что обреченно взмахивать руками. Когда я вырасту, то никогда не буду читать газет, они черно-белые и всегда дурно пахнут. Другое дело - комиксы, Диккенс особенно гордился своей коллекцией, которую хранил в больших картонных ящиках под кроватью. Там был и Капитан Америка, и Человек-Паук, и Бэтмен - вот они, настоящие спасители человечества! Ну уж ни как не те дядьки с оплывшими физиономиями, смотрящие с черно-белых снимков под заголовками, что всегда напечатаны одинаково скучным ровным шрифтом.
По винтовой лестнице Диккенс спустился вниз, перепрыгивая через две ступеньки, заскользил по деревянному полу, и мягко спикировал на кресло. Воцарившаяся в гостиной тишина тут же обволокла уши, присмиряя юношеский порывистый нрав, она точно накинутое на голову тёплое байховое полотенце, через которое чувствуешь мамины руки, принесла умиротворение, уют и покой. Теперь можно было расслышать, как шелестят складками белые кружевные тюли и важно тикают старинные часы с кукушкой в прихожей. Дом, словно большой корабль, дрейфовал в потоке летнего воздуха, а его гордо вздернутая к небу треугольная крыша рассекала набегающие порывы южного ветра.
Выведенная круглым маминым почерком записка одиноко дожидалась Диккенса на обеденном столе. Стоило мальчику лишь взять ее в руки, как из окна потянуло утренней прохладой, чертополохом и кисловатым запахом яблок, разогретым песком сельской дороги, а еще речкой убегающей вдаль. Наспех выпив стакан молока, и прихватил с собой пару бутербродов он, распахнув дверь, растворился в летнем утре.
Roman Podzorov
28/12/2017