Высшие учебные заведения (институты), как известно, подразумеваются техническими и гуманитарными. И отдельно присутствуют театральные, музыкальные, художественные… Назовём их творческими. Мне довелось поучиться несколько лет в техническом московском институте и окончить Красноярский государственный художественный институт — КГХИ. Было это в СССР.
В Советское время обязательными предметами были политические дисциплины во всех, без исключения, учебных заведениях — начиная с общеобразовательной школы и до выпускных госэкзаменов в институте. Была, например, не философия, а Марксистско-ленинская философия. Политэкономию вернее именовать было бы социалистической политэкономией. Все они должны были быть гвоздём в крышке гроба загнивающего капитализма. А виднеющейся шляпкой этого самого гвоздя был загадочный Научный коммунизм, который изучали и сдавали государственный экзамен перед самым выходом на диплом. Загадочный и наводящий страх на дипломников, когда нервы и так ни к чёрту.
Я речь свою веду о том, что в творческих институтах была весьма специфическая атмосфера. Не форма обучения, что само собой, а именно атмосфера. Безусловно, она, как и дух творчества, осталась и многое чего ещё, но я вспоминаю сейчас именно то время и некоторые фрагменты ушедшей эпохи…
Театралы-студенты наполняли атмосферу образами различных героев; нашёптывали в неё или трибунно декларировали монологи; примеряли на себя маски злодеев и героев... Они играют жизнь — чужую жизнь. И они всегда нуждаются в деньгах.
Студенты-музыканты могут подработать на свадьбах, в ресторанах и на похоронах. Последнего, как известно, давно нет, но так говорили для красного словца. Они не театральны, а сценичны. Но есть и те, кто в образах — это вокалисты: несколько похожи на театралов, только со стихами под музыку проживают чужую жизнь. В стенах консерваторий атмосфера величественнее и торжественнее. Тут по коридорам в рваном свитере геолога не пройдешь. Костюм, галстук-бабочка, сценическое платье и обувь соответствующая. Всё это с раннего детства. Поэтому для многих аккуратность в одежде и осанка — обычное дело, налёт профессии. Творческая атмосфера у них как картинка — в хорошую рамку оформлена.
Художественная богема — это такой базар-вокзал. Всего хватает для творческого самовыражения. Бороды и длинные волосы я мог бы и не упоминать тут. Свитера — более «им к лицу», как и джинсы. Опять же, берет на голове — их атрибут (был). Независимо от одежды, могут вести себя весьма театрально. Есть и такие, которые внешне похожи на музыкантов. Изобразительное искусство — «немое», но высказаться может так звучно, что и «глухой услышит».
По факту финансов некоторые студенты-художники были беднее даже студентов театралов. Иные же, наоборот: в одиночку превосходили заработком весь студенческий оркестр, играющий в летнем Парке культуры и отдыха. Подработкам художниками на стороне, больше всего подходило определение «халтура». На халтуре зарабатывались хорошие деньги за короткий отрезок времени. Начиная с тех же массовых политических плакатов, что требовало советское руководство. Хорошо оплачивалось оформление социалистических праздников: рисовались одноразовые транспаранты, писались белым по красному клятвы-лозунги. Денежной вершиной халтуры была монументалка – роспись стен; сооружение стел для совхозов и колхозов. В Орловской глубинке мы делали огромное цветное панно на школьном фасаде под неусыпным взглядом товарища Жданова. Его взгляд, как и вся голова, был многократно закрашен бронзовой краской. О том, что это именно он, вещала табличка на тумбе памятника. Если допустить переименование совхоза в колхоз товарища-стрелка Ворошилова — просто меняешь на постаменте именную табличку и ещё раз накладываешь толстый слой краски. Тоже чья-то халтура многолетней давности. Отливалась одна и та же гипсовая голова, красилась бронзой, прикреплялась нужная фамилия к основанию — и все дела!
Педагоги… Между преподавателями профильных дисциплин и студентами-художниками отношения чаще всего были доверительные; нередко можно было услышать утверждение: «Мы тут с вами коллеги». Или с обращением: «…мы тут с вами, коллеги, ...». Бывали и «перегибы»: встретившись случайно в общественной бане, могли и кружку-другую пивка вместе пропустить, в смысле, не отказать в удовольствии. Педагоги — это «неотъемлемая часть» атмосферы творческого учебного заведения.
Но я хочу немного рассказать о тех, что преподавали непрофильные дисциплины. Эти предметы были чужды студенту-художнику, часто недосягаемы для его ума и красочного воображения. Мимо сознания пролетала та же Марксистско-ленинская философия, и абсолютно непостижимым был иностранный язык. Моей учительницей английского языка в Красноярске была Ольга Яковлевна. Полнеющая красавица бальзаковского возраста; разведенная и с взрослеющей дочерью-подростком, которую приодеть хочется и достойно преподать обществу. Сама давно привыкшая к дешёвой туши для ресниц и … Не буду далее — хороший человек и женщина. Она ставила мне четвёрки и пятёрки лишь за то, что я разделял её одиночество, придя к ней на урок. Другие студенты отсутствовали. Во мне тогда ещё имелась повышенная (по сравнению с сокурсниками) степень дисциплинированности. Её попытки спросить у меня что-то на английском языке быстро обращались в родной русский «за жизнь». Так и сидели-болтали вдвоём от звонка до звонка.
Преподавательницы иностранного языка в Советском Союзе всегда выделялись внешне и манерами своими. И привлекательны были в большинстве своём. Они в те времена являлись красивой звуковой открыткой той жизни, в которой нам никогда не побывать. Так нам тогда казалось — не побывать… Какая у нас в Москве была на несколько мгновений Любовь Михайловна! Божественная, хрустальная; дива русская; небесное создание с длинными пушистыми ресницами. Ревнивый муж лишал её постоянно очередной работы — лишил и нас созерцания её Величества Красоты, лишил звуков мягкого бархатного тихого голоса… А её чувственные губы, не нуждающиеся в помаде!.. Спасибо, Боже, что я это видел и слышал…
И где-то год (один курс) — я возвращаюсь с небес на Красноярскую землю — мы должны были изучать Гражданскую оборону (ГО). Хоть бы мужиков-студентов от этого освободили! Все — после армии! И не дети, а со своими детьми частенько — молодые отцы! Возраст — под тридцать… И художники — не технари. Избавьте богему от ударных волн и вспышек с разных сторон «вероятного противника»; избавьте от знаний принципов работы противогаза! Нам этот противогаз очень знаком стал и близок в армии по воле и диким крикам дембелей — «газы»! Гражданскую оборону — этот необходимейший предмет для миролюбивейшей части человечества — преподавал у нас в институте подполковник в отставке.
Я не сказал того факта, что педагоги этих самых непрофильных дисциплин проходили «естественный отбор», точнее сказать — отсев. Если попадался особо принципиальный, что требовал обязательного посещения всех его лекций — с таким руководство расставалось. Как прощались и с фанатиками своего предмета. Искался баланс между художниками-пацифистами и педагогическим составом «общественно-значимых» дисциплин, потому как советский художник оказался невменяемым —«никакой» — для строительства социалистической экономики, к иностранному (любому!) языку и прочему не художественному.
Подполковник был «свой человек»! У него было влечение к рисованию иллюстраций для рассказов местных авторов, картинок для сборников стихосложений сибиряков. На большее его в издательстве «Красноярский рабочий» не подпускали. Он очень гордился своими успехами и сильно не афишировал. Наш брат тоже этим промышлял в типографии — там и пересекались иногда пути педагога и студентов-художников при распределении и сдаче заказов. Иногда пересекались пути профессионального военного в отставке и его студента у него на лекции; и обязательная их встреча при сдаче-приёме зачёта…
Профессия накладывает отпечаток — известный факт. Столько лет в сапогах: по казармам и полям; по гарнизонам и командировкам. Высшая степень иерархии. Дисциплина во главе профессии — фактор успешного выполнения боевого задания.
А тут появилась у него в жизни внутренняя борьба между тем, что десятилетиями присутствовало в его жизни от профессии и «несурьёзностью» этих бородатых и лысеющих студентов; девушки-художницы тоже не обременяли себя «обороной» и посещением его занятий. «Как вы спасётесь при ядерном взрыве, не зная устройства и принципов действия противогаза?» — искренне спрашивал он заблудшие к нему души.
Одной такой душой, что ни разу не видела его, и подполковник знал о его существовании лишь по списку студентов в журнале, был Саня Коротких (честно если — запамятовал его имя и фамилию). Саня считал себя талантливым художником и не замечал всего того, что нехудожественное было вокруг него.
Но пришло время зачёта по ГО. Пришёл и Саня «на спокухе». Сел на стул за стол напротив преподавателя, подал зачётку.
— Вы, значит, Александр Коротких?
Саня даже не кивнул. Смотрит студент с вопросом на подполковника в сером гражданском пиджаке при зелёном офицерском галстуке — у Сани к нему какие-то вопросы имеются…
— Вы, — зачем-то заглядывая в журнал, — не были ни на одном моём занятии.
Пауза обретает напряжение. Санёк молчит и продолжает вопросительно смотреть на спрашивающего его офицера в гражданке.
— Вы болели? … Почему не отвечаете? Я же к вам обращаюсь! У вас есть медицинское освобождение?
— Нет. Спасибо, всё хорошо со здоровьем.
На самом деле у Сани были вопросы по новой винной этикетке. Глаза студента всего лишь нашли точку опоры на лице педагога. Шурик подхалтуривал на местном ликероводочном заводе — делал привлекательные этикетки для бутылок нового эликсира. Одну из них не утвердили. Что-то не понравилось заказчику, хотя Шурик и сказал ему искренне по новой бутылке вина: «Я бы засандалил такую, не раздумывая!» Саню этот вопрос второй день озадачивал. Мы знали об этом. А тут ещё сессия некстати — как считал Саня… Этикетки винные печатались там же, где и статьи о вреде алкоголя (типография «Красноярский рабочий»); но эти два человека и там ни разу не встретились.
— Тогда почему не ходили ко мне?
Повторные «нудные» вопросы стали утомлять Саню и отрывать от этикетки. Педагог-офицер увидел во взгляде студента изменения. Это воодушевило его. «Щас разберёмся» — подумалось военному (которых бывшими, как и ментов, не бывает).
— Вы не ходили весь семестр на занятия! Почему, позвольте узнать?
— Товарищ полковник, — известный приём повышения воинского звания, в надежде получить положительный для себя результат.
— Подполковник!
«Выстрел в холостую — признал факт Саня. — Остаётся ещё дальнобойный и повторить лучше с первым».
— Вы же сами художник, товарищ полковник!
Зацепило самолюбие пожилого человека, но устоял «бравый солдат».
— Надо учиться, товарищ студент! Необходимо знать способы, методы и средства защиты гражданского населения при атаках нападающего противника…
«Ну хоть не сказал — а если завтра война?» — констатировал про себя Шура.
— Надо посещать занятия мои и вы…
Саня нагрелся от повторов об одном и том же:
— Какого нам, — пауза тут у Сани секундная, — …это надо на сегодня? Зачем всё это?! Войны всё равно не будет!
Пауза сумасшедшая. У полковника вся профессиональная его жизнь промчалась перед глазами в одно мгновение.
— Как?! Что вы такое говорите? Почему? Как не будет войны?
Саня, вроде как, не нахамил — пацифист. Художник…
Наверное, это было предынфарктное состояние хорошего, в общем-то, человека.
— Вы, товарищ студент, идите… Где это? А, вот нашлась. Берите зачётную книжку, идите домой и успокойтесь. Подготовьтесь и приходите, когда будете готовы. Всего доброго. До свидания.
Крепкий старикан! Хорошо, что всё обошлось.
Здоровья вам и долгих лет жизни — педагоги студенческих душ!