Народный писатель

Петр Третьяков 2
Очерк

                Посвящаю 70-летнему юбилею               
                Василия Макаровича Шукшина.

Два года я не работаю.      Работал инженером.   Читал немного книги русские, советские, французские, немецкие, американские... Был в деревне, захотелось покататься на лошади. Брат дал мне  лошадь. Через полчаса она меня сбросила. Теперь инвалид. Теперь кое-что  делаю в квартире, Да читаю книги, которые погружают  меня в другие и, сидя с книгой , то радуешься, то переживаешь за героя, удивляешься человеком, а он так велик, что на крыльях своего ума поднимается в своих творениях так высоко, что дух захватывает, а другой персонаж так ничтожен, что хуже животного, а тре – тий уже в космосе и изучает вселенную… Я посмотрел на книжный шкаф и на глаза полись две книги В.М.Шукшина. И вот какие мысли потекли в моей голове, когда была описана Великая Отечественная война писателями и восстановлены разрушенные заводы, города, деревни фашисткой Германией, жизнь в союзе потекла мирно, стабильно и спокойно. После войны мы были самой миролюбивой страной. А наши  писатели писали о передовиках, о целине, о деревне, о новостройках, пописывали о любви и получали гонорары. Настоящих учёных и писателей нужно освобождать от житейских забот – они должны творить: раскрывать обществу недостатки, тормозящие развитие для улучшения благосостояния населения
и прославлять положительное и выдаюшееся в своей стране; и улучшать человека и своими героями и произведениями.Только Шукшин немного встряхнул благодушие в литературе, киноискусстве мятущимися, ищущими,  борющимися с серостью, с ворюгами ("Энергичные люди"), с уголовниками ("Калина красная"). Почему шукшинские герои и персонажи часто страдают? Да потому, что сам Шукшин – сельский житель, попав в столицу, принял на себя все: непонимание, насмешки, отторжение, угрозы, хамство, высокомерие сытеньких, чистоплюйство столичной элиты, подлость; и у него в душе уже во ВГИКе вспыхнуло великое смятение и протест. И всей своей жизнью, актерской игрой, писательством, режиссурой и постановками фильмов показывал и доказывал, что нельзя так относиться к крестьянству, нельзя оскорблять другого человека, которого ты не знаешь, который беднее тебя и хуже одет, который не умеет есть с вилочкой и с ножичком, нельзя грабить другого, нельзя смотреть свысока на бедного, оскорблять и смеяться над ним, отторгать или гнать, как ничтожество, или того хуже, как паршивое животное. Шукшин это испытывал на себе ежедневно; другой бы плюнул на город, на столицу, на ВГИК и уехал в деревню домой, чтобы жить спокойно среди равных, сыто и благодушно. Но Шукшин был честолюбив, умен и пресмыкаться, приспосабливаться или сдаваться перед элитными зазнайками, хамами и всякой "мелочью", ничтожеством в "ученой", "актерской", "режиссерской", "министерской" одеждах не хотел.
У него была цель: учиться, работать, писать, ставить фильмы, чтобы его видели, какой он на самом деле, какой его создала природа. И была у него другая, не менее важная цель: сказать всем людям – нельзя так жить, нельзя грызть друг друга, нельзя возвышаться и унижать или уничтожать других, бедных, странных "чудиков", "чужих". Вспомните эпизод из "Калины красной", когда он пригласил к себе советских "буржуйчиков", а сам нарядился в полосатенький, мягонький халат (одолжил на вечер), чтобы быть под стать им. А потом накопившаяся желчь Прокудина вырвалась на них. Когда человека долго травят, гонят, оскорбляют, а он видит силу, с которой ему не справиться, если он пойдет против – его отбросят, как щенка, а то и вообще растопчут и выбросят. Поэтому унижаемый долго терпит, пригинается от ударов, иногда дерется, уходит в сторону, иногда затаивается, обмирает, чтобы быть незаметным, пережидает, уходит как бы в подполье, но он не хочет сдаваться, он копит силы, он не хочет и даже не думает опускаться на нижний уровень, уходить с арены. Он видит в этой среде посредственность, но сильную своими высокими родственниками, своим званием, династией, властью или просто чувствует сплоченность касты, силу касты. А чужак один не поддакивает, не поддерживает, не восхищается, не принимает их образ одежды, стиль, речь, их взгляды, их поведение; и живет отчужденно, изгоем, его не принимают в компанию, он же испортит всю конъюнктуру – актерскую или писательскую, да любую. Но живет в этой среде всегда в напряжении, в готовности к схватке или временному уходу оскорбленным, побитым. Шукшин часто срывается, дерзит, показывает насмешникам, гордецам, чистоплюям оскал и грозное "рычание", предупреждает, что нельзя травить его до крайности, до зверя – он страшен в последней схватке, и противники отступают. Зачем им драка, зачем шум, зачем свара – это не в их правилах. Они же цивилизованные, они своим методом: выставить на посмешище, уколоть язвительно и побольнее (так было с Лермонтовым, Пушкиным и другими), дурачить при всех, донести начальству ошибку, промах, неподчинение, как вопиющее, неуместное в их среде, в группе, в институте и т. д. И распускать слухи: "Да он вообще не того, и почему начальство мирится с такими?" Натравливать начальство на "не такого", мол, гнать его надо, и куда только руководство смотрит. И сколько таким образом затюкивают слабых и непохожих, изгоняют из своих сфер жизни.
Но Шукшин выстоял в своих сапогах и галифе. Василий Макарович копил силы, знания, звания, почет, заслуги, не прислуживаясь и не приспосабливаясь, зарабатывал уважение в других областях, недоступных для посредственности, для элитных пижончиков, для стукачей и хитреньких, но ленивых приспособленцев. Он писал рассказы, повести, киноповести для народа, писал сам режиссуру, делал сам постановки. Разве излюбленные и избалованные дитяти министров, дипломатов, директоров, известных и сверхизвестных, могли на такое замахнуться, разве они, вскормленные, как райские птички в оранжереях, ступят на такой тяжелый путь? Нет, так как у них нет знания жизни, у них нет никакого опыта, у них нет даже заряда, чтобы решать сверхзадачи. Они слабы во многих отношениях. Они только сильны в своем кругу ничтожной мещанской жизни. Передовые люди всегда не любили мещан потому, что еще в древности, Демокрит сказал: "Посредственность – худший враг гения". Попробуй, скажи обывателю, хитрому дельцу или ленивому мещанину: "Ты живешь, как лягушка в болоте, все кругом тиной затянуло, плесенью покрылось, а тебе все равно". Но у лягушки-то ума нет, чтобы от тины да плесени свое жилье очистить, а ты же самое высокоразвитое существо на свете. Подумал бы, что нужно сделать, чтобы что-то на работе придумать полезное, новое, или для общества, чтобы люди лучше становились, или для детей какой-нибудь свой метод воспитания предложил.
Мещанин после таких слов сразу злится, и ты уже его враг. Он тебя сразу с собой сравняет и еще унизит. И назовет или чудаком, в лучшем случае, или дураком. И скажет: "А где это ты видел, чтобы новое кто-то придумывал, все друг у друга учатся, слизывают. Новое-то давно уже без меня и тебя нашли. Ты что ли новое открываешь, чем ты лучше меня? Открыватель! Хоть бы постеснялся. Я работаю, меня уважают. А ты морочишь головы людям". Раньше таких, как Василий Макарович, на дуэлях убивали, а в наше время сильных, которые смеют свое суждение иметь, высовываются, смело поднимаются выше своей среды, затравливают, и они, талантливые, в борьбе быстро сгорают, а слабых, робких, но неординарных, затюкивают, и своим презрением, унижением, равнодушием уничтожают талантливого человека, не похожего на массу, как помешанного, как ничтожного, не стоящего даже их внимания, отторгают и сживают со свету. Теперь расскажу о мастере спорта, заслуженном тренере республиканской категории И.И. Золотарёве. Сколько ребят он привлёк к спорту, сколько спас от хулиганства, от тюрьмы – счёту нет. И вот его провожают на пенсию. Иван Иванович ещё полон сил, жизнерадостен и не может бросить ребят и идти на пенсию. Но за год его выжили с работы. Пенсия мизерная и он устроился сторожем –дворником на станцию техобслуживания автомобилей. Была осень, и всю территорию станции засыпало опавшими листьями и одному невозможно очистить, и вынести за вечер. Он пригласил свою команду ребят и попросил: « Надо, ребята, очистить всю площадь станции»  Ребята с радостью согласились и за вечер всё очистили и свалили к бакам с отходами. На следующий день домоуправ пришёл к начальнику станции и устроил скандал: «Ты зачем навалил около баков такую кучу мусора, что не подойти не подъехать? Чтобы завтра этого безобразия не было, иначе вызову пожарников, милицию и ты будешь штраф платить,»-и ушёл. Приходит Золотарёв на дежурство, а начальник  его сразу матерками в рот и в нос… « ты зачем, раздолбай хренов, мать твою…мусором завалил все баки?»-  и опять материть … У шефа  никаких авторитетов не существовало – будь то заслуженный тренер, учёный, да хотя гений – для него они никто. Иван  Иванович хотел вежливо объяснить, что по незнанию получилось, но Бычаров  не дал слова сказать. Золотарёв то бледнел, то жаром пылал, хотел плюнуть на хама и уволиться. Но мысль остановила его:» А как жить на такую пенсию?» А бывает , свои же слесаря украдут с другой машины резину или какую запчасть, а Бычаров опять материт, бывшего заслуженного. Начальник никогда не разбирался – кто виноват. Через два месяца Бычаров довёл  Ивана Ивановича до инфаркта. Иван Иванович  отлежал в больнице месяц и вышел на работу, и сказал себе:»Не буду больше на  самодура, на хама обращать внимания, пусть этот крутой хоть лопнет от своего буйства.»
Но бывший заслуженный тренер выдержал около месяца, унтер Пришибеев так довёл его, что во время унизительной разборки так давануло его давление, что сосуды мозга не выдержали и его парализовало. И через полмесяца  заслуженный тренер, любимец спортсменов и детворы был отправлен на тот свет ничтожной, наглой посредственностью, начальником станции техобслуживания. Спортсмены и детвора и сейчас вспоминают с любовью Ивана Ивановича, а дети шатаются по улицам туда-сюда, да наркотическим кайфом болеют.