Так вот когда мы вздумали родиться
А. Ахматова.
Каждая семья, где есть дети, старается на лето вывезти их за город, на природу, на свежий воздух, подальше от душного города, переполненного толпами таких же, страдающих от тесноты, удушья и жары людей. Семья Марии Александровны уже пару лет снимала дом в Подмосковье. Но это было дорого, да и зависимость от хозяев придавливала: то, да се, а хотелось чего-то своего, чтобы и дом, и сад, и огород. И вот вдруг это осуществилось. Бог послал им дом в глухой рязанской деревне. В доме уже три года никто не жил и теперь он переходил в полное их распоряжение. Дом был небольшой, ветхий и запущенный. Но их мечта осуществилась, собственный дом, с садом, огородом, да еще рекой и грибным лесом. Перевез их ее отец, вскоре отец с мужем уехали в Москву, и осталась Маша с двумя детьми в чужой деревне. Одному было десять лет, второй-год.
Это было первое лето из десяти, прожитых там. Поскольку в доме давно никто не жил, обои кое-где повисли, побелка была серой, а местами и черной от сажи, пахло сыростью и чем-то прелым, и когда дочка, едва стоявшая на ножках, прислонилась спиной к печке, на нее обвалилась вся штукатурка. По лицевой стороне дом был заколочен досками так, что от окон оставалась открытой только верхняя часть. Между стеной и досками были засыпаны листья, это делала прежняя хозяйка для сохранения в доме зимой тепла. С внутренней стороны окна были обклеены открытками и фотографиями для того, что - бы не видно было листвы. Было темно и мрачно, несмотря на то, что электричество в доме было. Обметая паутину, осыпавшуюся штукатурку и пыль, она думала с чего же ей начать. Очень хотелось протопить печь и избавиться от запаха прели. В сарае за домом были дрова. Открыв заслонки, и положив немного дров и сорванного на улице былья, она попыталась растопить печь. Дым сквозь щели повалил в избу. Пришлось проветривать, дети уже спали, было темно и страшно. Пора было бы и ей угомониться, но она прекрасно понимала, что дочке всего год, и днем не будет возможности много сделать по хозяйству и она принялась за работу, благо обои и крахмал она взяла с собой. Ночь пролетела незаметно, уснула она только под утро, всего на чуть – чуть. Проснувшись, дети увидели, что маленькая комната и кухонка, блистали новыми обоями и свежими занавесками и шторками, подвешенными между двух гвоздиков на веревке.
В комнатке был стол и огромная хозяйская лавка. Застелив стол накрахмаленной свежей скатертью, и помолившись перед едой, они сели завтракать. Дочка первой выпила из бутылочки молочную смесь и радостно бегала по комнатам, в которых местами зияли дыры от отсутствия штукатурки, но уже ничего не падало. Маруся ночью уже оббила все, что не крепко держалось. Позавтракав, они вышли во двор дома. Сын был рядом, дочку она держала на руках. То ли от свежего напоенного запахами трав воздуха, то ли от недосыпа у нее закружилась голова, и она поставила дочку в траву. Некошеная трава была густой и высокой. Дочь была напугана, и в ужасе подняла руки вверх, и было видно, что вот- вот заплачет. Открыв свой крошечный ротик, она сначала тихо, а потом все громче и громче заголосила - «а-ааа…» Такой травы она еще нигде не видела. Подхватив на руки напуганную малышку, Маша поставила ее на низенькое полуразвалившееся верандное крыльцо. Попросила сына последить за ней, а сама побежала в избу за качелями, манежем, покрывалом и игрушками, все это они привезли из города. Быстро разложив манеж и расстелив покрывало во дворе, она посадила в него малышку, а рядом на покрывальце сел сын с игрушками и книжками, приглядывать за ней. Нужно было прибить в дверной проем качели, но ни молотка, ни гвоздей, она пока нигде не наблюдала. Мимо часто сновали любопытствующие жители деревни, но они ей были пока незнакомы. Знакома была только тетя Оня и дядя Вася, которые помогали мужу, когда он в первый раз приехал в деревню, и к которым Маруся ходила за молоком. За парным молоком она должна была приходить после дневной дойки. Время еще было, и она принялась отдирать от дома доски и разбирать завал из листвы. Вытащив из досок гвозди, Маша камнем забила их по несколько штук в дверной проем и повесила качели. Пока она готовила нехитрый обед, дети качались. Тетя Оня зашла после дойки сама. Коровы паслись недалеко, у реки. Поставив молоко в доме на стол, она огляделась, и удивилась переменам. Сказала, что если будет что- то нужно, что - бы Маша не стеснялась и заходила, или присылала сына. Тетя Оня засобиралась домой. Маша спросила ее, где можно купить известь для побелки. «Пойдем со мной, у меня немного осталось, а потом попросим Мановых» - сказала она. Положив дочь в коляску спать, и попросив сына присмотреть за ней, Маша пошла к тете Оне за известкой. По пути тетя Оня рассказывала ей о жителях деревни, давая им меткие, иногда едкие, характеристики. Про одну из них она сказала, что если та придет, то за ней надо следить в оба глаза, так как у нее « гребтить», если она, что - то не стянет. «Да у меня и воровать – то нечего » - сказала Маша. «Ну, я же тебе сказала – « гребтить» у нее, поэтому что ничто, но стащит!» - уверила она. Очень приблизительно Маша догадывалась, что может обозначать это неизвестное ей до сих пор слово. По дороге, Оня указала место, где можно накопать глины. Дом тети Они стоял в глубине двора, перед домом степенно расхаживали индюшки и проворно бегал круглый, как шар и злющий, красноносый индюк, которого она стала отгонять от Маши. Затем кликнула дядю Васю, и он вынес целое ведро побелки, а она семена цинний. Поблагодарив, Маша отправилась домой к детям. Оставив дары, и взяв коляску, она с сыном пошла к реке. Он этого давно ждал. Река, около моста, была довольно мелкой, и он мог искупаться. Домой они пошли лугами и нарвали букет цветов. Дочка проснулась, но смирно посиживала в коляске.
Вечерним развлечением был костер. Жгли потихоньку листья из завала от дома. Радовались вместе костру. Так шли дни за днями. Они осваивались. На летние каникулы деревня наполнилась детворой. Деревенские бабушки были богаты на внуков и внучек. У сынишки появились друзья, с которыми он мог ходить на реку купаться и удить рыбу, и гулять. А Маша белила дом, и красила крышу, перекладывала развалившуюся печку, белила ее и чистила от сажи и нагари, выбивая специальные кирпичи. Местные бабушки не раз говорили ей: «Нет, Манькя, ты не московския, ты наша – деревенския!» Но все это было впереди, а пока за ней зорко наблюдали….
Сделав необходимое по дому, надо было срочно заниматься огородом, и так уже все сроки прошли. Благо лопаты и грабли в изобилии стояли в сарае, да и земля не была брошенной. Прежняя хозяйка сажала картошку, хоть в доме и не жила. Так что копать землю, было легко. Все, не целина. Маша вскопала два участка, на одном из них она сделала небольшие поднятые грядки. Примерно через час к ней пришли четыре соседки и стали весело спрашивать у нее, для чего она накопала могилок? Все дружно смеялись. Оказалось, грядок они не поднимают, и так земля теплая. Как не упиралась Маша, они стали дружно ей помогать. Кто - то уже граблями разгребал ее «могилки», кто – то уже что-то сажал, кто-то посоветовал ей купить у бабы Поли рассады. Маше было даже неловко, но оказалось, что они так, все вместе всегда помогают друг - дружке по огороду и весной, и осенью. Все спорилось в их руках. Потом Маша зазвала их на обед. Так они становились ей все ближе и ближе. Удивлялась она этому уходящему поколению тружениц, готовых помогать незнакомому им человеку. Некоторые стали ей почти родными. Так жалея бабушку Полю, Маша и косила, и ворошила, и собирала в скирды ей траву. Покос травы, местные захватывали друг у друга, а у Маши за домом был целый луг с разнотравьем. Высушив и собрав траву, дружно и весело перекидали они сено наверх овина бабы Поли. Получила Маруся и похвалу, и оценку работы, и небольшой подарок, в виде воспоминаний. «Ну вот, на зиму козе, ты уже накосила!» - сказала ей баба Поля. Так же впервые от нее Маруся услышала и рассказ о том, что раньше до Петрова дня, покосов не вели, давали пчелам собрать мед, а сейчас и пчел – то никто не водит. Еще она рассказывала, что к Петровкам, готовили веревки для увязывания и переноски сена. Плели веревки сами из «кряпивы». Оттягивая веревки, они молодыми, качались на качелях. Все те образы, которые Маша видела, изображенными на крышках ярких, праздничных, народных шкатулок вплотную уживались с крестьянским трудом. Образы эти вставали перед ее глазами. Потом Маруся и сама делала зарисовки и рассказывала об этом детям. Нередко, гуляя на улице и обрастая со всех сторон детьми, они видели « копну на ножках», которую несли скрытые в сене баба Поля или баба Нюра. Маша разыгрывала детей, что копна сама идет кормить коровок и овечек! И они дружно смеялись. Кому-то Маруся привозила в коляске для коровы яблок, для кого - то просила мужа привезти лекарства и гостинцев. Жили большой, правда, не всегда дружной, семьей. Да, и как оказалось, они почти все, каким – то боком, но родственники друг – другу. Все для Маши было интересно, и она впитывала, как губка все навыки, которым училась, и особенности деревенской речи. Увидела она и то, что даже поругавшись, они были настолько незлобивы, что на следующий день, продолжали общаться друг с другом и при необходимости даже помогать. В городе, мы часто даже не знаем своих соседей, там же многое происходит просто на виду, а многое сообщает «сарафанное радио». Наблюдая одну из ссор, Маша ярко вспоминала Гоголевские образы из «Ночи перед Рождеством» - спор ткачихи со старой Перепечихой - бабой с фиолетовым носом, о том, как кузнец повесился.
Маруся не помнила, из - за чего поссорились Акулина с Маней Карликовой, но что они наговорили друг другу, забыть ей не удавалось, так как это было весьма образно…Акулина, в молодости была, должно быть, очень красивой. Следы былой красоты еще оставались на ее лице, несмотря на то, что она пьянствовала. Вообще она была бабой работящей и довольно доброй, все спорилось в ее руках, но не тогда, когда запивала. Запивая, она лежала у бочки с «бардой», просыпаясь, черпала из нее снова – и, трава не расти… У коз перегорало молоко, скотина голодала, утонувшие свиньи, не раз, плавали по реке раздутыми пузырями. Ее мужа, Василия, как – то спросили, как он все же, с ней живет, и все это терпит? Он развел руками и сказал: « Ну что тут поделаешь? Нос я ей ломал. Руки, ноги – ломал. Топил в реке. Да, жалко стало - вытащил». Она и сама была своему пьянству не рада, но справиться с этим пороком не могла.
«Пьяница»,- сказала ей как – то Манька. Но не тот человек Акулина, чтобы это могло ее смутить. «Пусть, я и пьяница, но у меня все дети Васькины. А у тебя - то… У тебя – то… Все пять, и все - цветные», - выпалила Акулина! Удивительно но, на следующий день они разговаривали, как ни в чем не бывало. Емко и не без грусти рассказывали ей и о нарушении супружеской верности, обозначая ее такими словами как,- она от меня скрадывала. И о « вечерке», где приревновав свою жену, он сдернул с нее подаренный ей шелковый платок. И после всего этого они до сих пор были вместе. Совсем не так, как часто бывает, в городе, думала Маруся: «Надели белое платье, проехались в лимузине с привязанной куклой, можно и разводиться!». Приходилось ей вспоминать и слова песни: «От людей на деревне не спрятаться…». В середине лета, приехал к Марусе друг ее мужа Алексей, что бы купить дом для своей семьи. Купил и перевез домочадцев на остаток лета. Маше стало веселее, и они вместе с детьми ходили в лес по грибы и по ягоды. Рая, жена Алексея, сказала ей тогда, что за ними кто - то наблюдает, но Маша не поверила, сказала: «Да, ладно тебе, то же - грибы собирают». Но она ошиблась. Приехавший к Маше муж весело сообщил ей, что получил донос, пока шел от автобуса до дома. Оказалось, что наблюдали не только в лесу, где они не с кем не встречались, но и заглядывали в окна дома и доложили, что Маша спала в одной комнате, а друг – в другой. Они пошутили еще какое-то время, на эту тему. Маруся несказанно обрадовалась своему крепкому сну, так как если бы она услышала, что кто – то шатается под окнами – не заснула бы вовсе. И она рассказала мужу, что как- то поздним вечером, когда дети уже спали, раздался сильный стук в дверь. Сразу после этого кто- то грубо по-мужицки спросил: «Муж дома?». Маша, растерявшись, ответила: «Нет»…После чего, тряслась, как овечий хвост и не спала всю ночь. Опять смеялись. Муж предложил ей вариант другого ответа, надо было сказать, что он спит давно, злой и пьяный. Так, что небольшие страшилки были и в первый год. Но каким прекрасным было само место…Можно сказать только такими словами : «…ни в сказке сказать, ни пером описать». Одно то, что на высоком берегу реки рядом с деревней стоял полуразрушенный монастырь, говорило о том, что краше этого места, не было во всей округе. Монастыри строили на самых дивных местах! Просторные поля, огромные леса с оврагами с земляникой и грибами, лозинки - ивы, в три обхвата, яблоневые сады, река, все эти места Бог одарил какой – то могучей, богатырской силой. Как местные сами говорили, все у нас ядреное! Яблок в урожайный год бывало столько, что колясками вывозили их на корм коровкам и вспоминался рассказ Пантелеймона Романова - «Стихийное бедствие»! Никогда Маша не полюбила бы яблок, если не пожила в этой деревне. «Райский сад» был прямо у дома!!! Целых двенадцать яблонь: грушовки, штрифель, антоновки, коричневки, пипин. Два грушевых дерева разных сортов, а уж сливовых и вишневых деревьев и вовсе никто не считал. В деревне держали еще и коров, и свиней, и овец, и коз, а уж птицы, какой только не держали – и гуси, и куры, и утки, и индюшки, и индюки и цесарки. Молоко, которое они брали у тети Они, было тоже из русской народной сказки, после него можно было сказать: «А теперь, и сливочки не пьются!». Но уже в первый год, из шести коров к середине лета осталось всего четыре, держать скотину довольно трудно. Продали свою Буренку и тетя Оня с дядей Васей. Тетя Оня, по секрету, тогда сказала: «Убыточная у меня корова, по шестнадцать буханок хлеба съедает, а молока мало дает». Вот почему такое вкусное молоко! Заводить новую корову они не собирались. Договориться с молоком было трудно, продавая молоко они «оказывали тебе уважение». Дочке всего год и молоко просто необходимо. Соседка напротив, бабушка Поля, чистюлечка и аккуратница ободрила ее и сказала; «Не горься, я тебе от козы буду давать». Но от козьего даже разведенного молока, дочка ночами кричала. И тогда тетя Оня договорилась, с Полиной, которая проживала на другом конце деревни. Маруся не знала ни Полины, ни ее коровы. Корова у Полины была бодучая, а Полина - ругачая. Кроме матерных, как показалось Марусе, других слов Полина не знала. Заплакав от такого обращения, Маруся пошла прочь от ее дома. Матершинным молоком поить свою дочь она не хотела. В середине деревни она повстречалась с женщиной, с внуками, которой дружил ее сын. Та спросила ее, отчего она плачет, а выслушав сказала: «Уж как нибудь, да выделю я тебе для детей молока. Приходи». Марусиному счастью не было предела. Пусть молочко было синюшным и совсем не жирным, корова давала в день двадцать семь литров, но оно было сладким и добрым, от коровы доброй Марии Владимировны.
Почти у каждого в деревне были наряду с собственными фамилиями и именами, уличные прозвища: Кот, Бас, Король, Колорадский Жук, Четвертинка, Полицай. А Марусины ближайшие соседки – баба Поля Новикова, по- уличному - Манова, а тетя Таня Балабанова-Купчиха, или Купчевна, или на крайний раз уж, Купцова. Еще ближайшей соседкой была Акулина. Все они были очень разными и отношения складывались по-разному. Бабушка Поля, была самой родной, даже когда Маруся уезжала в город до следующего лета, они переписывались. Баба Поля, оставалась церковной и при советской власти, и после нее. Она была небольшого роста, щупленькая, аккуратненькая, проворная, с румяными круглыми щечками и с лучистой улыбкой на лице. Надевала только народную одежду, в общении была мягка и дипломатична. Совсем другой была тетя Таня – высокая, корпулентная, довольно резкая, но справедливая. Укоряя Акулину за пьянство, она шла и помогала ей доить коз, что бы те не испортились. Угощала, когда было чем. Плетеную люлечку - корзинку принесла для Марусиной дочки тоже она. В каждом доме, в дальней комнате на потолке был специальный крючок, к которому подвешивалась люлька для маленького ребенка. Как рассказывала тетя Таня, что ребеночек ночью повернется, люлечка сама и « шелохнится», он и спит себе дальше. А днем, что бы прясть или что – то еще делать, веревку от люльки привязывали к ноге и покачивали. Очень любила Маруся слушать ее бытовые рассказы, яркие и крепкие. Рассказывала она живо и образно, так что Маше хотелось сразу же рисовать. Дочке ее понравилось спать в люльке. Люлечку закрывала белая, кружевная занавеска и назойливые августовские мухи не могли потревожить ее сна. У сына прибавилось с августом забот, по вечерам прежде, чем лечь спать, он должен был истребить мух. Оставшаяся даже одна, могла не дать спать всем, а маленькая его сестричка боялась их панически.
Заинтересовал Марусю и народный костюм, бытовавший в тех местах. У бабушек он еще хранился в сундуках, специально уложенный и лишь немногие из них носили поневы в повседневной жизни. На свадьбы и праздники некоторые все еще надевали его. Маруся, увидев бабу Полю с ее сестрой в костюмах, они возвращались от обедни, попросила о том, что бы сфотографировать их. И они с радостью согласились, а она обещала, потом прислать фотографии. В первый раз обряжала Марусю в костюм тетя Шура. Рассказывая, как это происходило раньше, она сопровождала рассказ рязанскими песнями. Маша мечтала о таком костюме, хоть об одном, но денег на него пока не было.
В конце августа Маруся собирала урожай, он был первый, и как ей казалось, богатый. Наконец она могла одарить чем-то родных и подруг. Скоро должен был приехать за ними ее отец и сын начал каждый день конючить. Он совсем не хотел ехать в город. Маруся объясняла ему, что это невозможно, что ему надо идти на занятия, а школа здесь далеко в Заречном. Он только плакал и говорил, что готов ходить в здешнюю школу по сугробам каждый день. Смирившись, а быть может, и нет, он с нетерпением уже ждал следующего лета. Ждала и Маруся. И следующее лето, в конце концов, наступило.
Приехали они, открыли дом. Весь год там никого не было. Никто даже не влезал в дом, но так было лишь в этот год. Выгрузив из машины вещи, Маша разыскала приготовленные подарочки, приходившим поприветствовать ее соседкам. Затем раскрыла все двери и окна и вынесла на солнышко подушки и одеяла. Все нужно было проветрить и хоть немного просушить. Отец привез их, и пошел посмотреть, продающиеся в деревне дома. Он решил тоже что – то здесь купить. За весну купили дома еще несколько москвичей. Из всех купивших дома той весной и в другие годы, близкой по духу Маше, оказалась только москвичка Юля. Они и дружили все последующие годы. Прожили они в деревне дольше всех других, так как жили более скромно и тихо. Ходили вместе и по липовый цвет, и по грибы, и по землянику, и просто гулять по окрестности. Юля во время прогулок деликатно и ненавязчиво помогала Марусе с детьми. Изредка к Юле приезжали знакомые из Москвы. В основном она жила одна, нередко они вместе обедали и приходили друг к другу на чаи. В августе девяносто первого приехал к Маше ее муж, у него был небольшой отпуск. Они ходили вместе гулять и купаться. Юля часто заходила к ним в гости. На Преображение утром, муж поехал в церковь в райцентр. Проснувшись, Маша очень отговаривала его от поездки. В природе происходило что – то невероятное. Дикая томящая жара сменялась, внезапным ураганным ветром, потом все постепенно стихало, и истома опять нарастала, нависая в пыльном, душном воздухе. Маша, боялась чего – то, металась по огороду, смотрела вдаль и ждала его возвращения. И он приехал. На рынке, говорил он, шли разговоры что в Москве в этот день был создан, какой то комитет, объявивший себя чрезвычайным, и намеривающийся взять всю власть в свои руки. По телевизору ничего не показывали, кроме балета « Лебединое озеро». Это создавало тоже напряжение и томление, что происходило и в природе, которая как бы реагировала на события в стране. Так Маша и ее семья впервые узнали о начале перемен, положивших конец существованию коммунистической власти. Несколько дней они в напряжении собирались у радиоприемника, что бы узнать хоть что-то и обменивались информацией с Юлей. Скрашивал гнетущее ожидание лепет дочери. Как – то раз, вечером Маша пошла во внутренний дворик, примыкающий у дому. Они с мужем недавно оббили его и он стал закрытым. Впрочем, в сад можно было выйти, для этого они сделали небольшую запирающуюся калитку. Теперь вечером Маша не боялась выйти за дровами для растопки печи или по другим нуждам. Провели и свет. Следом за Машей побежала дочка, за палец она тащила отца. Бежала она к выключателю. «Давай ей свет выключим», - предложила она. Он удивился и спросил: «Зачем?» «Просто так, на реакцию посмотреть»,- выпалила она. Когда снова все собрались за столом, она продолжила, «Когда мама умрет, я все ее украшения заберу себе», сказала она. Маша продолжила тему: «ну, а у брата?». «У брата-удочки», - сказала она. «Ну а у папы брать то совсем нечего», - продолжила Маша. Малышка, хмыкнув, сказала: «Как же нечего. А кошелек!» Все они смеялись, так она разряжала обстановку. Потом они снова уехали домой. Начинался новый учебный год.
И опять ожидание лета и переезд. Марусины встречи с соседками и с Юлей. Детские встречи с друзьями и подружками. Прогулки к монастырю, разглядывание надгробий, и полуразрушенных храмов, в которых колхозники держали свиней, не поленившись построить на верху холма подвесную дорогу, которая поставляла свиньям корм. Затем в братском корпусе устроили школу. Но все давно уже развалилось. Гуляя, они обходили храмы, заходили на место поруганного алтаря и молились, потом по склону спускались вниз к реке. Местами по склону были птичьи гнезда. Они остановились, и дети наблюдали, как маленькие пичужки проворно юркнув в норку, вылетали обратно. Набирая букеты полевых цветов, возвращались домой. Часто гуляли вместе с Юлей. Она всегда была рада, когда Маша с детьми заходила за ней. Поддержала Юля Марусю и в ее страстной любви к народному костюму. Иногда они вместе ходили по деревням, и Маруся сагитировала Юлю купить один комплект, а сама купила уже несколько. Родители Маруси купили дом, большой и хороший, и ее мать тоже подружилась с рядом купившей дом приезжей. Некоторые праздники они справляли вместе. Мама не разделяла Марусиного восторга по поводу покупок народного костюма. Она не без иронии замечала: «Опять еду для моли купила, лучше бы платье новое приобрела». Из местных ближайшими друзьями Юли были Дусена , Борис и семейство Марии Владимировны. Деревня оживала и наполнялась новыми жителями. Правда не обошлось без потерь, весной был сильный пожар и сгорел дом у Баса. А этим летом умерли друг за дружкой сначала тетя Оня и вскоре дядя Вася. В деревне было два кладбища - одно около монастыря, второе - затерявшееся меж лесных оврагов. Кладбище в «ножницах»- так его называли местные. Как – то все это было не затратно, не то, что в городе, и могилки копались самими местными просто за выпивку и поминки. Маша с Юлей иногда ходили навещать их могилки, нарвав цветов и сделав веночки из желтых бессмертников. Далеко за колхозным садом был хутор, от которого было видно две песчаные горы, одна - побольше, другая - поменьше. На них росло много бессмертников, так что воздух был напоен горьковатым ароматом этих цветов и полыни.
Иногда, местные угощали их белым квасом, который в шутку, меж собой они, называли шампанским. «Пойдем, шампанского выпьем, - говорила одна второй, - мне сегодня Дусена принесла». И они вместе шли пить этот, утоляющий жажду, кисловатый, холодный, игристый напиток. Вместе ходили и по воду. В деревне было три глубоких колодца, с очень холодной, хрустальной водой. Марусе вспоминались сказки про «живую и мертвую» воду. Говорили,что колодец с журавлем, который был посреди деревни, укреплял сердце. Вода из него была жесткой и железистой. Чай получался невкусным. По воду на чай они ходили на разрушенную водокачку под монастырем, или на Святой колодец. Ключ на Святом забил сам, когда, разоряя монастырь, на том месте втаптывали богослужебные книги и церковную утварь. Рассказывали, что всех, кто это творил, в дальнейшем ожидала нелегкая участь, кто трагически помер, кто сошел с ума, кто остался без ног…
Так прожили Маруся с Юлей в дружбе много лет. Жили тихо, мирно и скромно. Тех, кто из московских жил на широкую ногу, с размахом - выжили: кого ограбили, кого сожгли. А им Господь даровал там десять лет жизни. Правда с каждым годом становилось жить страшнее и сложнее. Бабушки потихоньку вымирали. В перестроечное время в соседнем поселке Заречном закрылись заводы. Появились после амнистии какие-то бандиты, и так называемые фермеры, которые на тракторе ездили за выпивкой в Заречный, а по деревне мчали галопом на лошадях так, что раз чуть не сбили Марусю с дочкой и мамой, внезапно выскочив из проулка. Маша и ее мама мгновенно закрыли ребенка, как створки ракушки, увидев на уровне груди копыта летевшей на них лошади. Как они не попали под нее и как наездник свернул, они не понимали. Бог спас. Два дня еще поджилки их тряслись от пережитого страха. Из рассказов, Маруся знала, что на работу, устроиться было почти невозможно, даже в уборщицы брали по знакомству. Все это и привело к тому, что мужики бесчинствовали в деревне в зимние месяцы, грабили, жгли дома, воровали утварь. Конечно, местные знали кто этим занимался, но поди скажи, и неизвестно, что потом будет. А вернее, вполне известно…Так не стало дома Марусиной соседки тети Тани. В соседней деревне, пустовал дом ее сестры, но сестра иногда туда наведывалась. Однажды тетя Таня прогнала из ее сада людей, которые воровали вишни. «Что же вы делаете,- сказала она,- Дашонка приедет собирать, а вышника – нет». Дом тети Тани вскоре сгорел, а они бесстыдно говорили: «Вышник, сделал свое дело…» Было это ближе к концу лета. Маша спала чутко. У кого маленькие дети, знает, как чутко спят мамочки. Маруся услышала треск и проснулась, в окне она увидела зарево. Горим, подумала она. Молниеносно кинулась к детям и через несколько секунд в ночнушках они были уже на улице. Там только они увидели, что горело и трещало не их крыльцо, а дом тети Тани. С треском во все стороны разлетался шифер с крыши. Тетя Таня с внучками и невесткой стояла в такой же одежде. За домом жалобно блеяла скотина. Маша говорила с тетей Таней, и не увидела, как ее сынишка, бросился спасать животных. Он открыл сарай и вывел их из огня. Вскоре рядом были овечки и тети Танина коза. Пока ждали пожарку, носили воду ведрами кто как мог, и кто сколько мог. Пожарка приехала без воды, и пока заправлялась у реки, дом почти догорел. Тетя Таня потом говорила, если бы не невестка, она бы сгорела, так как спит крепко, укрыв голову одеялом, а если бы не сынишка Маруси, сгорела бы вся животина. Все потихоньку стали расходиться, тетю Таню с домочадцами, временно взяла к себе, одна из ее сестер. Дети заснули, когда уже светало, а Марусе не спалось. Она боялась, что ветер раздует огонь снова. Рано утром Маруся вышла в сад, одна из груш сильно обгорела. За сгоревшим забором, стоявшим когда-то между участками, было дымящееся пепелище. Еще вчера это был хороший, крепкий, добротный, гостеприимный тети Танин дом. На Марусином участке был небольшой колодец, который они с мужем вычистили, и она стала носить воду и заливать дымящиеся бревна, сгоревшего дома. Днем прошли по деревне и сделали сбор на помощь погорелице. Отказавшись от денег, она сказала: «У меня три сына, зачем я буду их позорить. С «ручкей» никогда не стояла». После этих слов Маруся сразу вспомнила, как деревенские жители возмущались, посмотрев по телевизору программу о попрошайках в Москве. У Маруси был плащ, сапоги большого размера и кое - какое белье. Собрав все, она отнесла это тете Тане. Вещи та с благодарностью приняла. Вскоре тете Тане дали маленькую комнатушку в Заречном. Жила она теперь в поселке, где был магазин и телеграф.
Маруся с детьми, сильно скучали и заказывали связь с Москвой, сидели и ждали около полутора часов, в надежде хоть услышать мужа и папу. Теперь они стали навещать еще и тетю Таню. Она, казалось, совсем не унывала, говорила, что не надо теперь ни сено для скота, ни уголь для топки покупать. На такую прогулку обычно уходил почти весь день. Правда, пару раз они выбирались пешком и в Скопин, побуждаемые сочными рассказами тети Тани о ее молодости, и о том, как она ходила пешком в город на базар за атласными лентами и за солью. В Скопине гуляли по городу, ходили по магазинам накупили местной Скопинской керамики и разной фигурной выпечки. Зашли в музей к уже давно знакомому, дивному и вдохновенному собирателю и организатору музея, Крылову Алексею Федоровичу. В музее была какая – то очередная, подготовленная им выставка. Возвращались усталые и довольные на автобусе, а около дома Машу ждал сюрприз, приехали родители ее мужа с внуками, в деревню отдохнуть. Забот и хлопот у Маруси прибавилось. Свекровь ее была человеком, строго соблюдающим режим. Сначала, Маруся очень всего этого испугалась, но втянувшись - привыкла. Свекровь даже хвалила ее за проворность: «Смотрю, уже семь часов, а ты еще не поднялась и думаю, как же ты успеешь приготовить к восьми завтрак? А ведь успела. Ну, ты и молодец». Детей стало больше, но свекор справлялся с дисциплиной, раздавая, как говорили дети воспитательные «имплюсы». Так что время пролетело для Маруси быстро. Они уехали, ей оставалась неделька на сборы. Ехали они в тот год домой на автобусе, отец, по каким – то причинам не смог их перевезти. Кое – какие необходимые вещи переносили к соседке, тете Даше, на сохранение из-за участившегося воровства. Как то, уже перед отъездом она предложила зайти к ней. «У меня кошка окатилась, - сказала она, - котята такие хорошенькие, приходите, а то всем головы срублю». М - да… Так в семье появился первый солнечно - рыжий котенок. По дороге к автобусу он попытался удрать. Все они долго ловили его. Отец даже махнул рукой, так как боялся опоздать на автобус. Но котенка поймали и на автобус пришли вовремя. Назвали котенка Рокером, за то, что он дико носился и громко урчал, говорили, что он блаженствует на мотоцикле. Долго тянулось время до лета. Много всего происходило. Весной врачи едва спасли Машу и сказали, что детей у нее больше не будет. Очень ждала она отъезда в деревню. Приехали они раньше, чем обычно. В доме жили чужие люди, которые, через огород бросились бежать. Была непролазная грязь, валялись пустые бутылки, и воняло перегаром. Пока муж переносил вещи, оставленные на сохранение, Маша все выметала, и жгла. Был сильный порыв уехать, но дети и муж уговорили. Уехал только отец, а муж даже остался на некоторое время. Маруся была благодарна ему за это. Она переклеивала обои, белила и красила. «Опять Манькя приехала, вычищает все, церковь делает», - говорили местные. Стояла еще весна, уложив детей спать, они с мужем выходили во внутренний дворик. Сев на ступеньки лесенки, которую они сами смастерили и в шутку называли «этажерка братьев Райт», они созерцали. Небо было высоким, бархатносиним, с огромными звездами. Пахло свежестью и травой, в саду пели соловьи. Все это приводило в тихий неописуемый восторг. «Да уж, как тут не быть детям» - думала она. Прошло какое-то время, по вечерам уже не пели соловьи. Пение их заменили другими гастролями: - гастролировали лягушачьи оркестры. Машиному мужу надо было уезжать, а ей так не хотелось его отпускать. Пообещав приехать на Петра и Павла, он уехал.
Лето в тот год было жарким, дождей не было. Стояла засуха. На горе потихоньку стали отстраивать монастырь. Отстраивали один из храмов и братский корпус. Как- то раз Маша с детьми и со всеми местными пошли на молебен. Молились они о ниспослании дождя. Машу поразило это необычное моление, суровое и собранное. Уже в конце моления закапал дождь. Едва они успели добежать до дома, хлестанул ливень. Дети стояли на крыльце. На мгновение, выбегая из под навеса, возвращались обратно. В воздухе пахло травой и мокрой землей. Забарабанил по крыше град. Дети выбегали за крупными градинами и возвращались. Промокли они до нитки, и счастливые пошли переодеваться.
В тот год еще трое москвичей не смогли остаться на лето, дома были разграблены, даже полы разобраны и истоплены. У Марусиной мамы разобрали пока только веранду.. Продала свой замечательный дом и Марусина любимая баба Поля.. Продала москвичам с ребенком, девочкой, возраста Саши, Марусиной дочери. Саша и их дочь-Настя подружились. Маруся, совсем не рада была этой дружбе. Родители Насти были слишком молоды и неопытны. Воспринимали они все нововведения в воспитании детей на ура, а Маруся была в этих вопросах довольно консервативной. Как-то раз, ее Саша подошла, посмотрела с грустью и спросила: «Мамочка, можно я тебе кое-что расскажу, я целый день молчала, но мне так плохо?». «Ну, конечно же», - настороженно ответила Маруся..И дочь рассказала , как Настя показывала ей «детские» прибалтийские журналы с не детскими картинками. Эти журналы, в образовательных целях купили Насте ее родители. Поняла Маруся и почему так плохо и тошно ее дочери. Взяв ребенка за руку, она повела ее в сад. Кругом были незрелые плоды: груши, яблоки, сливы. И она спросила у дочери, что будет, если их сейчас съесть, и дочь безошибочно ей ответила. «Правильно,- сказала Маруся, - тебе слишком рано рассказали об этом. Всему есть свое время, и грушам, и яблокам. И тогда тебе не будет тошно и тяжело, а станут яблоки и груши вкусными и полезными». Было и занятное приключение. Один из домов, купил какой – то мужик. Дом этот стоял чуть правее Марусиного на противоположной стороне улицы. Мужика этого практически никто не видел. Сидел он тихо. И вдруг… Шум. Гвалт. Куча милиции. К дому никого не подпускают. Арестовали бедолагу за то, что он «поревновал славе первопечатника Ивана Федорова», но печатал , увы, не «Апостол», а денежные знаки. Местные мужики с грустью говорили: «Вот, гад, поделиться не мог». Воровство процветало сын Маши, поехал на велосипеде в магазин, а пришел с хлебом пешком. К Петру и Павлу приехал Марусин муж. Пост кончился, побыл недолго. Ночью во дворе слушали уже оркестры кузнечиков. Наутро пошли в лес по грибы. Муж сразу сказал, что грибник он неудачливый, и грибов в листве не видит. Маруся с сыном набрала много грибов. А муж все время про себя молился, что бы ему не осрамиться, но нашел одну трухлявую сыроежку. Пока Маша готовила, муж пошел погулять с дочерью к монастырскому холму. Стали они подниматься наверх, глядит он, а под кустом, вроде каска какая-то валяется. Нагнулся, а это громадный подосиновик. Пришли домой радостные. Приложили шляпку к листу бумаги и стали обводитЬ. Они такого большого никогда не видели даже. И варили они его, и жарили, и ели несколько дней. И вспоминали они картину Ефима Чеснякова «Чудесное яблоко». Вот такое утешение было от Господа! Вскоре после этого он уехал. Но чудеса на этом не кончились. Господь учил Машу доверять Ему, а она очень испугалась, обнаружив, что беременна. Ведь врачи сказали ей, что это практически невозможно. И сама она знала, что ее еле спасли. Муж, по ее просьбе, приехал лишь, через две недели. За это время Маша, о чем только не передумала. Похоронят меня, думала Маша, здесь «в ножницах», а дети останутся сиротами, Муж приехал. И они сразу же, поехали в Скопин, в больницу. Врач, без всякой навороченной московской аппаратуры, сказала ей, что у нее все хорошо. Обрадованные, они поехали обратно в деревню. По дороге говорили о том, что иначе, и быть не могло. Все в эти месяцы дышало любовью: и пенье соловьев, и квакание лягушек и стрекотание кузнечиков, и огромное синее бархатное небо в звездах…
В следующее лето Маруся приехала, как в самом начале с маленькой крохой и со старшей дочкой, которой было уже10 лет, как сыну в первый приезд. Сын остался в Москве он уже учился и работал. Приезжал он не часто, когда мог. По пути они заехали и поблагодарили врача и показали произведение! Приехав в деревню и оглядев дом, Маша сказала отцу: «Разгружаться не будем, едем обратно, домой». В доме не осталось почти ничего, а самое главное – холодильника, без которого летом с детьми весьма трудно. Пришли соседки и Юля. Стали уговаривать остаться. У кого-то оказалось два холодильника и погреб. Юля говорила, что у нее на металл срезали всю проводку, но она уже все сделала, обживешься и ты. Дусена, подошедшей посмотреть детей бабе Нюре, сказала: «Манькя приехала, зеленушек привезла, уезжать хочет». Маруся посмотрела на измученных дорогой детей, они и действительно были зелеными, и осталась. Сразу же ей соседки притащили на тачке холодильник. Но лето это и для них с Юлей было последним, а кроме них уж никого и не оставалось. Напротив, только купили в этом году дом «первопечатника», но как оказалось потом - на одно лето. Кстати в доме жила бабушка с такой же маленькой девочкой, как и Лиза. Они играли вместе, то у Маруси с детьми, то у нее с бабушкой.
В это лето Маруся, прощаясь с местными красотами, и много гуляла с детьми. Устраивала она и застолья, прощаясь с теми, кто еще оставался из бабушек. Дети, когда она готовила праздники, ходили гулять. Один раз Саша, гуляя у реки одна, со страху прыгнула от Полининой коровы в реку. Потом эта корова, не раз бегала вокруг их дома, и никто не мог ее выгнать. Полининой корове очень пришлись по вкусу яблоки. И она норовила всех забодать, но остаться в этом саду. Кто - то из местных позвал пастуха. Он управился с ней. Но приключения не окончились. В монастыре, тоже завели скотину. Там был огромный бык, от которого дочки Маруси едва успели убежать. Саше пришлось закидывать Лизу на огромную лозинку, что бы бык их не забодал. Помог опять пастух Сережа. Саша, после этого, стала панически бояться коров, а Лиза, как ни в чем не бывало, полюбила их. Сережа, когда гнал череду, катал крошечную Лизу на маленьком плюшевом бычке, на лбу у которого была белая звездочка. Маруся увидев эту картину, думала, моя «Крошечка –Хаврошечка» едет. В дальнейшем навсегда, коровка для Лизы стала любимой игрушкой. Что лето это последнее, для Маруси было очевидно, поэтому часто невольно на глаза ее наворачивались слезы. Все для нее было окрашено благодарностью Богу и прощальной грустью. Собираясь вместе, все дарили друг другу небольшие подарочки. Лизуше подарили плетеные тапочки, которые она с радостью натягивала на свои крошечные ножки.
Большой, большой подарок сделал для Маруси Господь, подарил десять лет вольной жизни, подарил здоровье детям и маленькую Лизочку - ставшую потом художницей – керамисткой, посланную Богом в этот мир под Скопиным - славным керамическим городом России. Ничто не случайно на этом свете.