Кнут Гамсун— enigma, загадка, тайна...
ЛИТЕРАТУРНОЕ ОБОЗРЕНИЕ , 1992,7-8-9
Кнут Гамсун (1859—1952),— несомненно, одна из самых ярких, сложных и одновременно самых загадочных фигур в литературе нашего столетия. Гамсуном восхищались Герман Гессе и Томас Манн, Герберт Уэллс и Джордж Голсуорси. Генри Миллер называл его «Диккенсом своего поколения». Его с увлечением читали Кафка, Брехт, Андре Жид, Горький, Музиль...
Младший современник и соотечественник Кнута Гамсуна Юхан Борген писал: «В течение нескольких лет своей жизни я не читал никаких других книг Гамсуна, кроме романа «Под осенней звездой», и радовался всякий раз, когда забывал его настолько, чтобы вновь с трепетной радостью вернуться к нему. Одно из тех огорчений, которые принесет смерть, это то, что я уже никогда не смогу вновь перечитать „Под осенней звездой"».
Известно, что в России поэт — больше, чем поэт, но и про Норвегию можно сказать, что там писатель — больше, чем писатель. На это обратил внимание еще М. М. Пришвин во время своего путешествия по Норвегии в 1905 году: «...Я пересчитываю ряд имен норвежских писателей и называю их шведскими. Такого эффекта я не ожидал. Я никогда не думал, что писатели, которых, вероятно же, и не очень знают эти захолустные люди, могут быть предметом такой национальной гордости.
Один, перебивая другого, говорят они мне, что все эти знаменитые люди — норвежцы...
— Все норвежцы, все норвежцы.
— Но Гамсун,— говорю я,— он, кажется, швед?
— Все норвежцы, все норвежцы...
Пересчитав известных мне норвежских писателей, я перехожу к музыкантам, ученым, называю имена Грига, Михаила Сарса, Нансена.
— Все норвежцы, все норвежцы,— твердят мне собеседники, и, по мере того как накопляются имена, величие Норвегии за нашим столом возрастает, люди добреют, все наслаждаются, как я, иностранец, подавлен» (Пришвин М. А. Собр. соч. М., 1956. Т. 2. С. 371—372).
Норвежцы всегда понимали, что для народа, в особенности маленького, наличие самобытной культуры — основное условие существования.
«Творчество Кнута Гамсуна питала экстатическая любовь к родной земле, природе, опьянение жизнью», по выражению Боргена. «А если говорить о чем-либо красивом, то во всем мире не было таких гор, как у них; таких гор не было нигде на свете. Уже в марте прилетал скворец, а немного погодя и серый гусь — о, боже! Как он любил этот чудесный трепет крыльев, птичий гам под небом, перед которым отец и мать учили его снимать шапку и тихо стоять» («Бродяги», 1931).
Какие простые, непритязательные слова и какой удивительно зримый пейзаж они рисуют.
А вот и прямые свидетельства мироощущения Гамсуна. В письме к Эрику Скраму (1888) он говорит: «...я полюбил свет. Уверяю вас — это была настоящая чувственная любовь, плотская. Много света, солнечный свет, дневной свет, огромные лампы, страшное пламя, дьявольский свет вокруг меня и везде...» И ранее: «Кровь подсказывает мне, что я нахожусь в духовной связи со всей вселенной, со стихией». (Вспоминается, конечно, при этом и вошедший в худлитовский двухтомник рассказ «Сын солнца».)
Романы Гамсуна «Пан» (1894) и «Виктория» (1898),— несомненно, принадлежат к лучшим произведениям о любви в мировой литератур». Они не перестают изумлять своей безыскусственностью, накалом страстей, одушевленным биением жизни. Куприн пророчески заметил, что Гамсун «пишет так же, как говорит, как думает, как мечтает, как поет птица и растет дерево».
В книгах этих важны не сюжет, не сказанное героями, а общий настрой, мелодия, как в музыке. Особенно отчетлива звучащая тема северного лета. Долгожданное, короткое северное лето для каждого норвежца, скандинава — это пора любви, счастья, недолгого расцвета природы, возможного осуществления надежд. В связи с этим хочется процитировать книгу Йорна Доннера о кинорежиссере Ингмаре Бергмане, в творчестве которого тема лета занимает значительное место. Йорн Доннер подчеркивает роль темы лета в скандинавском искусстве в целом: «Самоочевидно, что природные контрасты между светом и тьмой, теплом и холодом отражаются в северной литератур» и искусстве. Эти контрасты преломляются в жизни человека мечтой о свободе, почти всегда летней мечтой. Лето, всегда краткое и непрочное, всегда неожиданное, играет немаловажную роль в жизни общества» (подчеркнуто мною.— Э. П.).
В художественном наследии Гамсуна чувство, впечатление, внутренний импульс всегда важнее всего остального. Это и создает ощущение живой плоти жизни и одновременное неуловимое многообразие его книг, безграничную жизненную перспективу.
В письме к Георгу Брандесу (1890) писатель разъясняет замысел романа «Голод», одного из своих самых замечательных творений: «Я сделал попытку написать не роман, а книгу, без женитьбы, поездок на природу и бала у богатого торговца, книгу об удивительных порывах чувствительной человеческой души, о причудливой жизни духа, нервных мистериях в голодающем теле».
Сказанное удивительно сходится с мнением современника Гамсуна — норвежского художника Эрика Вереншолла, который видел в импрессионизме дальнейшее развитие натурализма, то есть «изображение действительности с точки зрения индивидуального темперамента художника или того образа, с которым художник себя отождествляет». Ключевым в его понимании становится изображение внутренних импульсов человека. Вот оно откуда, гамсуновское, «голос крови», «молитва суставов» (эссе «О бессознательной духовной жизни).
Долгие годы Кнут Гамсун мучительно и напряженно решал вопрос о сущности культуры, духовности, подлинности человеческих ценностей. Городская и деревенская жизнь для него всегда антиподы, альтернативные и в то же время противоположные категории, предстающие в неразрывном единстве. Крестьянский быт и извечная связь человека с землей — вот идеальная форма существования у Гамсуна. С этим связано гамсуновское понятие «крестьянской культуры» в противовес понятию цивилизации. Эти два понятия он постоянно соотносит и противопоставляет, в частности в письме к Георгу Брандесу (сочельник 1898 года): «Культура же — это, прежде всего, множество поездок, множество увиденных картин, множество прочитанных книг, вообще работа памяти... Не знаю, понимаю ли я, что значит культура, но мне кажется, что это нечто из области воспитания души...» Апофеозом этих размышлений в художественной практике явился роман «Плоды земные» (1917, в русском переводе его название первоначально звучало как «Соки земли»), удостоенный Нобелевской премии,— мощный гимн плодородию, земле, ее жизненной силе... Человек должен трудиться на своей земле. В этом глубочайший смысл его жизни, он должен участвовать в естественном круговороте бытия и не возводить искусственных преград между ними. Человек без корней — бродяга, странник — в чем-то ущербная, неприкаянная личность, лишенная привязанности к определенному месту. Но одновременно это всегда и человек вне конкретной социальной принадлежности, духовная сущность которого выступает обнаженно ярко. Гамсун был по происхождению крестьянином, в зрелые годы — владельцем образцового хозяйства и в то же время много скитался в молодые годы. Это был и способ познания жизни, и форма самовыражения. Все его путевые заметки страшно субъективны, в них скорее «ландшафт души писателя», нежели географические понятия.
Сказанное относится и к американским впечатлениям, и к путешествию по Востоку, и в особенности по России, названной им «сказочным царством», представшей перед ним экзотической полуевропейской, полуазиатской страной, с поразившими его воображение городами Москвой и Петербургом. Писатель размышляет по поводу «мудрости фатализма», пытается понять характер русского народа, русской духовной жизни. Любимый писатель Гамсуна — Достоевский, его портрет (рядом с Гете) всегда висел у Гамсуна над кроватью, о нем писал он с восторгом: «Никто не проник так глубоко в сложность человеческой натуры, как Достоевский. Он обладал безупречным психологическим чутьем, был ясновидцем. Нет такой меры, которой можно было бы измерить его талант. Он — единственный в своем роде» («В сказочном царстве»).
Есть особая укоренённость Гамсуна и в русской духовной жизни. Общеизвестно, что это был один из самых любимых и читаемых у нас авторов в 90-е годы и на рубеже веков. Чехов назвал его роман «Пан» чудесным и изумительным. Для А. Блока он — «утонченный поэт железных ночей, северных закатов, звенящих колокольчиков, проникший в тайны природы». Значительный след оставил он в творчестве Андрея Белого, Пастернака, Паустовского. Находясь в 30-е годы в Советском Союзе и остановившись проездом в Архангельске в одном русском доме, норвежский поэт Н. Григ наткнулся на собрание сочинений Гамсуна в шестнадцати томах и, погрузившись в чтение, по собственному свидетельству, пропускал пароход за пароходом, следовавшие в Мурманск.
Романы Кнута Гамсуна более или менее известны нашему читателю; представителям старшего поколения — по дореволюционным изданиям и по изданиям 30-х годов, а младшего — по худлитовскому двухтомнику 1970 года. С конца 80-х годов наступает настоящий «бум» Гамсуна, то там то здесь переиздаются его романы и рассказы; в настоящее время готовится шеститомное собрание его сочинений.
Взявшись писать о Гамсуне, трудно избежать такого поворота темы, как «Гамсун в моей жизни» или «Мой Гамсун», ибо личность, все творчество писателя столь многообразны и неуловимы, что трудно удержаться на грани сухой, беспристрастной «объективности», суть его творчества и трагичная судьба таковы, что намеренно обращены к непредвзятому индивидуальному сознанию. У каждого читателя (профессионального в том числе) вольно или невольно выстраивается собственный образ писателя.
Впервые я услышала о запрещенном тогда Гамсуне еще будучи школьницей от своего отца, капитана дальнего плавания, знавшего и любившего европейскую литературу: «А ты знаешь, в Норвегии есть писатель Кнут Гамсун, написавший замечательные книги «Голод», «Пан», но во время войны он служил фашистскому режиму, и, ты представляешь, люди возвращали ему его книги, присылали по почте, бросали их к нему в сад...» Это так поразило меня: талантливый писатель, уже старик, и мог поддерживать фашистов, как же такое может быть, да и наверное, так стыдно и обидно, когда тебе возвращают собственные книги.
Книг Гамсуна у нас в доме не было, но слова запали мне в душу, и имя очень запомнилось. И еще почти детское — непосредственное чувство негодования и жалости.
Потом я стала читать Гамсуна. У подружки стояли в ряд желтые томики издательства «Шиповник», и я брала их и читала один за другим. Потом, уже в университете, писала о нем курсовую, диплом, позднее — кусок в диссертации, а вопрос все оставался. И я уже знала, что этот наивный (?) вопрос ставила не только я, но многие исследователи, и не одного уже поколения.
Все было бы просто, если бы он не был так талантлив. Если бы писал он свои пропагандистские статьи ради спасения себя и близких, или даже из-за выгоды;
или из-за того, что его вовлекли и обманули, особенно жена, Мария Гамсун, активный деятель нацистской партии; или из-за старческого слабоумия. Последние аргументы были особенно популярны, удобны тем, кто хотел его «спасти» от суда, и тем, кто стремился печатать его книги, несмотря на репутацию пособника фашизма. (В течение нескольких лет после войны книги Гамсуна не издавались даже в Норвегии.) Хотя речь Гамсуна на суде не оставляла места для подобных соображений: «...Я не собираюсь преуменьшать цену моих статей, представлять их менее значительными, чем они есть на самом деле... Я достаточно высоко ценю общественное мнение. Еще выше я ставлю нашу общественную систему. Но и ее я не ценю столь высоко, как свое собственное понимание добра и зла, правоты и заблуждений. Я достаточно стар. чтобы иметь право руководствоваться своими
собственными принципами, и я оставлю за собой это право... Буду ли я жив или мертв, это безразлично, и всего безразличнее миру судьба отдельной личности, в данном случае — моей».
«Славой и позором Норвегии» называют его соотечественники. О Гамсуне выходило и выходит огромное количество книг, прежде всего — у него на родине, где каждое поколение вновь и вновь решает для себя мучительный вопрос об отношении к гениальному писателю, запятнавшему себя поддержкой тоталитарного режима, и его подлинном месте в норвежской культуре.
Роберт Фергюсон, ведущий в настоящее время исследователь творчества Гамсуна (англичанин, завороженный загадкой личности и творчества великого художника, настолько «вжившийся» в норвежскую культуру и полюбивший страну, что поселился в Осло, окончательно связал свою судьбу с Норвегией), и сейчас задает вопрос: «Как могло произойти, чтобы чувствительный, мечтательный гений, творец прекрасных историй о любви «Пан* и «Виктория», стал нацистом. ...Был он им или не был?» (Ferguson Robert. Enigma. The Life of Knut Hamsun. 1987).
Кнут Гамсун впитал в себя и пережил многие иллюзии и заблуждения века. В сознании писателя идея сверхчеловека причудливо переплеталась с пониманием вне- историчности гуманизма немецкой культуры, а также с англофобией и антиамериканизмом. На его долю выпала страшная роль апологета Гитлера, ставшего, увы, его кумиром. В некрологе, опубликованном в газете «Афтенпостен» 7 мая 1945 года, он назвал Гитлера «борцом за интересы человечества... мессией... великим реформатором».
И в то же время, как это ни парадоксально, многое в мироощущении Гамсуна оказалось пророческим и даже актуальным. Разве не созвучны сегодняшним спорам его рассуждения в письме в газету «Классекампен»? «Классовая борьба — что это такое прежде всего? Борьба за отсутствие классов или за наличие одного... я же не знаю ни одной вещи, необходимой для жизни, которую мы не могли бы произвести и создать в деревне — еду, одежду, жилье, свет... Сельское хозяйство, основанное на индивидуальном труде и личной заинтересованности каждого — вот что необходимо...»
В 1949 году вышла книга «На заросших тропинках» — последняя вспышка таланта престарелого писателя. Эту книгу весьма условно можно назвать дневником. Это и хроника событий с мая 1945 года до июня 1948 года, больших и совсем ничтожных, однако с равной долей дотошности и старческого педантизма фиксируемых писателем, и, по выражению Куприна, «сказки, сны, восторги, бред» — все то, что органически присуще творческой фантазии художника и его попыткам разобраться в произошедшем, его обнаженная душа. Мы имеем возможность заглянуть во внутренний мир этого упрямого и в то же время вечно сомневающегося, растерянного, мятущегося, в чем-то эгоистичного, быть может и не очень приятного, человека, который поглощен только своими страданиями и переживаниями. Его ранит холодность медсестер, подчеркнуто, а то и вызывающе сухо выполняющих свои обязанности. Но ведь можно себе представить, сколь многих болезненно поразили его призывы бросать оружие и не оказывать сопротивление оккупантам, его ирония по отношению к королю и правительству, вынужденным эмигрировать в Англию, и некролог в связи с самоубийством Гитлера. Рассуждения Гамсуна о том, что он не знал о происходящем вокруг, о том, что он искренне верил, что, служа Германии, он мог защитить интересы Норвегии, кажутся совершенно неубедительными. И в то же время трудно без волнения читать о глухоте Гамсуна, о том, как он штопает себе носки, подвязывает разваливающуюся галошу.
Трагедия его заключалась в том, что, мечтая о человеческом совершенстве, об аристократии духа, он стал защитником одного из самых бесчеловечных режимов в мировой истории. «Какая флейта в руках у нацистов»,— воскликнул датский писатель Том Кристен, читая одну из его статей.
Время все поставило на свои места. В этом смысле оказались пророческими слова норвежского поэта Нурдаля Грига: «...Его имя, ставшее могущественным благодаря его произведениям, используется сегодня фашистской диктатурой в качестве кнута против свободных людей... Во имя справедливости следует сказать: Гамсун дал реакции главное, что у него было: свое имя. А мы сохраним те сокровища, которые он подарил миру».
Великий художник, Гамсун не считал себя ни мудрецом, ни пророком, и каждый день, по его словам, «вопрошал об этом и море, и ветер, и звезды», а роль идеолога оказалась для него и трагической, и жалкой одновременно.
Остается лишь вспомнить вечную истину, высказанную поэтом:
Не для житейского волненья,
Не для корысти, не для битв,
Мы рождены для вдохновенья,
Для звуков сладких и молитв!
А произведения Гамсуна живут, излучая любовь к человеческой жизни и свет духовности.