Памяти предков. Детские годы

         Я родился в неспокойном 1939 году, когда началась Вторая Мировая война нападением фашистской Германии на Польшу, Англия и Франция объявили ей войну. Было понятно, что и Советский Союз не останется в стороне, неспокойно было на Дальнем Востоке. Прошло два года, как моих родителей в составе соплеменников депортировали оттуда в Узбекистан.
       Наш Нижнечирчикский район с центром село Солдатское в 60 километрах от Ташкента был знаменит, даже вошел в Большую Советскую Энциклопедию. Только в нашем районе рос кенаф, волокно которого можно было использовать для упрочнения шины автомобилей. Искусственный каучук еще не был в ходу, так что волокно кенафа было востребовано. В других районах по какой-то причине волокно выходило худшего качества, а семена нужной кондиции получались только в нашем районе. 
         Село Солдатское располагалось на берегу реки Ангрен, берущей начало в горах. Река весной разливалась на несколько километров, к маю возвращаясь в свое русло шириной около 100 метров, но и летом в бурное течение реки не каждый смельчак отваживался окунаться с целью переплыть на другой берег. Только глубокой осенью река мельчала, кое-где появлялись перекаты, по которым повозки могли переправиться на другой берег. Разливы реки делали землю болотистой, быстро зарастающей камышом, заросли которой, так называемый тугай, подступал вплотную к селению. По рассказам очевидцев тугаи были даже в центре Ташкента, и жители после работы охотились в камышовых рощах.
        Можно утверждать, что камыш спас поселенцев, которым на родине не дали время на сборы, сажали в товарные вагоны и через пару недель пути из Приморья в Среднюю Азию выгружали прямо в голой степи. Буквально за месяц корейцы строили дома, обмазывая камышовые стены глиной, из кривых стволов и горбылей сколачивали остов крыши, покрывая ее камышом. Для пропитания ловили рыбу, которой в то время в речках и камышовых зарослях было вдоволь. Местное население рыбой не интересовалось, предпочитая баранину. Помню осенью даже в маленьких арыках шириной до 2 м руками вылавливали рыбу приличных размеров чуть ли не мешками, а сачком нередко вытаскивали сазана весом до 5 кг. Тугаи кишели живностью, только ленивый не охотился на кабанов, уток и фазанов. С отоплением домов проблем не было, сухой камыш при горении выделяет достаточно тепла для обогрева домов, построенных из некондиционных материалов на скорую руку. До сих пор вспоминается, как гуляет над головой ветер из щелей двери, обклеенной газетной бумагой, а на камышовой циновке снизу под одеялом тепло от обогреваемого дымохода.
       Через два года после моего рождения началась Великая Отечественная война, наступили особенно трудные времена. Хлеб и другие продукты питания получали только государственные служащие по карточкам, на семью членам объединения «Потребительский союз» выделялась в месяц одна пол-литровая бутылка хлопкового масла, причем надо было несколько часов выстаивать в очереди. Население в основном кормили огороды - 12 соток в каждом дворе.
       Я после рождения часто болел, до меня трое братьев умерли, так что родители не надеялись, что выживу, но каждый раз наперекор всем трудностям военного времени оживал. Помню такую легенду, за успехи в учебе брата Петю, старше меня на 10 лет, премировали в школе 2 кг проса, которым кормили меня полгода. У мамы несколько лет хранились мешочек и чайная ложка, которой отмеривали просо.
       Обычно ребенок впервые говорит: «мама» или реже «папа». Мать со смехом рассказывала, что первыми моими словами было «ар бо! (смотри за ребенком)». Отец, когда я начинал плакать, звал маму: «Ар бо!». Мать появлялась и брала меня на руки, так что восклицание «ар бо» связалось в моем сознании с появлением матери. 
       Сестра рассказывала, как-то с матерью пропалывали рисовое поле, оставив меня недалеко на одеяле в сухом месте. Мне исполнилось год, ходить еще не мог, так что очевидно пополз в сторону матери, добрался до воды и плюхнулся в шалопай. Хорошо сестра случайно глянула в мою сторону, а может быть что-то услышала и повернула голову, увидела торчащие из воды ноги, прибежала и вытащила меня. 
       Болезни и такие вот случайности сопутствовали все наше детство. Счастливым воспоминанием и хорошим здоровьем наградила нас река нашего детства Ангрен. После уроков мы, ватагой мальчишек всех возрастов, шли на берег реки, кувыркались в лужицах, грелись на песке, прогретом южным жарким солнцем. Плавать хорошо мы еще не умели, так что веселились на мелководье, не осмеливаясь заходить далеко в воду. Перед послеобеденной жарой обычно возвращались домой, чтобы переждать пекло дня. Вечером, когда жара спадала, выходили на стадион, с которого начиналась наша Садовая улица, гоняли мячи до темноты, потом возле одного из домов собирались веселой компанией и до полночи рассказывали страшные истории про домовых, чертей и другой нечисти. Домой возвращались далеко за полночь, с опаской озираясь на черные провалы окон домов и чужих подворотен.
       Мой отец, Цой Ен-су (по звучанию Ён Зу), работал бригадиром по выращиванию риса в колхозе Янги-Турмиш, расположенный в 3 км на севере от села Солдатского, сразу за аэродромом. С первых дней войны отца призвали на трудовой фронт, несколько месяцев его не было дома. По его рассказам, они вручную рыли канал, землю выносили в корзинах на своих плечах. Жили они во времянках, сколоченных из досок, продуваемой всеми ветрами, часто простуживались. Вернулся он домой с воспалением ушей, долго пролежал в больнице.
       На работу он ездил на велосипеде, но не каждый день, так что я научился управлять этим видом транспорта в 4-5 лет, крутя педали под рамой. Вспоминаю случай, как-то я выехал на стареньком велосипеде на рынок, прислонил его к стене базарной изгороди и пошел выбирать арбуз. Очевидно выбирал долго, потому что про велосипед совершенно забыл, с арбузом пошел домой пешком. На следующее утро отец не поехал на работу, я про велосипед вспомнил только к вечеру, опрометью кинулся на рынок. Велосипеда не оказалось на месте, где я его оставил. Продавцы арбузов утверждали, что еще в обед он стоял, прислоненный к забору, но кто его взял, никто не видел. Отец не сказал мне ни слова за велосипед. Мать продала на рынке рис, и на вырученные средства купили новый велосипед. Отец часто повторял, что ребенка не надо гладить – бить не придется. За всю мою жизнь я не помню, чтобы отец ругал меня или тронул пальцем, хотя за шалости от матери часто получал подзатыльники.
       Вообще отец отличался доброжелательным характером, ни с кем в жизни не скандалил, не участвовал в драках, хотя обладал внушительной силой. Помню как-то на перекате речки застряла телега, лошадь никак не могла ее вытянуть. Двое мужиков стали толкать, помогая лошади, но телега не сдвигалась с места. Подошел отец, поплевал на ладони, взялся за конец телеги и приподнял ее. Хозяин ударил лошадь кнутом, и телега преспокойно пошла вперед.
       Или такой случай, был у нас волкодав, бегал по двору на цепи, охраняя дом. Всех домашних пропускал, ласкаясь и виляя хвостом, незнакомых пропускал молча, не подавая голоса, но обратно не выпускал грозным рыком. Обычно дверь не закрывали на замок, уходя из дома, наш охранник был надежен. Как-то мой племянник Вова катал на палочке обод от велосипедного колеса, случайно наехал на спящую собаку. То ли от испуга, то ли от боли собака вскочила и укусила его за ногу. Услышав крик Вовы, женщины вышли из дома, подхватили малыша, а отец взял палку и ударил пса по голове. Удар был такой силы, что огромный волкодав не успел даже взвизгнуть, зашелся в конвульсии и тут же сдох. Все очень жалели умную и сильную собаку, хотя понимали, что отец был прав.
      Помню еще один случай применения силы отцом. У нас был ишак, тихое и умное животное, которого дед запрягал в тележку и ездил за камышом. Как-то во дворе я подошел сзади и увидел, что на хвосте у ишака прилепились круглые колючки. Без всякого умысла я схватил рукой колючку и потянул. От неожиданности или от боли ишак лягнул меня обоими ногами, и я отлетел на метров 5, ударился о стену дома и упал головой на камень. Я не терял сознание, поднялся с земли сам, но в моем затылке на всю жизнь появилось утолщение, как память того случая, которое произошло в моих 5 или 6 лет. Отец тогда страшно разозлился, схватил палку и начал бить ишака, превращая в живую отбивную.
      Отец хладнокровно резал свиней и кур, и я за всю жизнь видел его вышедшим из себя только два или три раза, но об этом потом. Отец обожал свинину, в военное время мясо на рынке продавалось редко, да и денег на покупку не было. Но мясо из свинины все же на столе появлялось. Несколько знакомых семей договаривались выращивать свиней и резали, раздавая мясной долг друг другу. Родители довольно часто приносили 3-4 кг свиных ребрышек, слегка обжаривали и засаливали в 3-х литровых банках вместе с салом, так что хотя бы один раз в неделю варили овощные супы с добавлением свинины. Обычно мясо было жирное, свиней кормили рисовой мякиной и немного кукурузой.  Отцу и деду доставались жирные куски, а мы, дети сало не любили, предпочитали постное мясо.
       Отец любил рыбалку, хотя сам рыбу не ел. Вечером он брал мордушку или вентер (рыболовные снасти из тонких ивовых веток и сети из ниток), ехал на велосипеде ставить на какую-нибудь речку, которых вокруг села было много, а рано утром снимал снасти и возвращался с рыбой. Утром я просыпался и в первую очередь выходил во двор, где в длинном тазу и иногда еще в круглой алюминиевой чаще плескались сазаны больше килограмма, красноперки чуть поменьше и сомы до 3 кг. Иногда в рыболовные снасти попадались усачи, но их отец отпускал, считая сорной рыбой из-за костистости. То, что эта рыба царская, он даже не догадывался. 
       Сазанов мать потрошила, вынимала икру, тушки после засолки нанизывала на палочку и вывешивала вялиться на ветру до твердого состояния, чтобы долго хранилась при обычной температуре. После размягчения на пару вяленная рыба приобретает мясной вкус. Икру она солила, перчила, заправляла чесноком и несколько дней оставляла в тепле, потом маринованная таким образом икра долго служила пищей вместе с рисовой кашей. До сих пор я убежден, что среднеазиатский речной сазан наиболее подходит для приготовления корейских блюд из сырой рыбы: Хэ – маринованной в уксусе, соевом соусе, луке, красном перце и кинзе, готовой к употреблению через час, и Декукти (Панчан) – маринованная в молотом красном перце и нарезанной соломкой редьке с выдержкой с неделю. Когда доходит это соление, традиционное Димчи из корейской капусты уходит на второй план.
      Улов отца расходился по столовым, соседям, мать варила уху, и все головы доставались ей, большой любительнице обсасывать каждую косточку. Мне всегда доставался сом, в котором было мало костей. Уху я, как и отец, не любил, предпочитал жареную рыбу.
        Моя мать Пак Матта в молодости, когда разболелся коренной зуб, обратилась к корейскому врачу, и тот капнул на зуб раскаленным маслом. Боль была ужасная, и она стала поласкать рот холодной водой, хотя врач категорически не советовал этого делать. С тех пор с левой стороны щеки стала расти опухоль, которую врачи периодически пытались удалить, но безуспешно. После моего рождения не прошло и 7 месяцев, как мать увезли в Янги-Юль на очередную операцию, которая не дала положительных результатов. После возвращения молоко ушло из ее груди, так что дальше кормили меня пищей из общего котла. Насколько я помню, рисовая каша и рыбья икра обычно не переводились у нас дома. Мать обязательно варила кашу из риса два раза в день, в обед и вечером, обычно «дюнзе» - еда перед сном, а утром перекусывали редко, все спешили по своим срочным делам.
       В отсутствии отца мать оставалась со мной и братом Петей, отчаянно боролась с нуждой во всем, постигавшем семью. Особенно дефицитными были иглы для пошива и стекло от керосиновой лампы, очень необходимой для того, чтобы брат Петя мог вечером делать уроки. За ними мать ходила пешком в Янги-Юль, расположенный от нашего села в 20 км. В то время машин на дороге почти не было, да и заплатить за поездку было нечем.
       Запомнился случай, когда мать отправилась в дорогу, целый день она ничего не ела, возвратилась очень поздно, а на следующее утро долго не могла встать. Я вышел во двор и увидел голубя, севшего на край нашего дома в П-образном строении. Тихо позвав Петю, я показал на голубя. Он вошел в дом и возвратился с длинной кочергой. Отойдя от дома, Петя прицелился, тихо подкрался к крыше и со всей силой опустил кочергу. Можно представить высоту нашего дома, если 13 летний мальчик доставал вытянутой рукой край крыши. И кочергой попал точно, голубь упал с крыши на землю, затрепетав крыльями. Петя схватил его, скрутил голову. Ошпарив кипятком, Петя сварил из голубя бульон и заставил мать выпить его. Мясо она не стала есть, отдела Пете, который с хрустом съел его вместе с костями. После этого мать долгое время рассказывала знакомым, как дети спасли ее голубиным бульоном.               
       Самая большая радость была, когда отец возвращался домой, жизнь постепенно налаживалась. Вспоминается такой случай, когда мне было четыре года. На лето наша семья переселялась жить на территорию колхоза Янги-турмиш, где среди рисовых полей были построены 5 камышитовых домов прямо на берегу речки. Во время посева отец был очень занят, а дома закончилась маринованная в перце рыбья икра. Я отказался есть кашу без икры, и мать взяла сито, ведро и горсть рисовой сечки, пошла к речке стала бросать ее в воду у берега. Набежали мальки, мать ситом вычерпывала их, скоро трепещущих мальков набралось с пол ведра. Мать обваляла их в песке и прокрутила через мясорубку, посолила и поперчила, положила в теплое место. Через день паштет из рыбьих мальков был готов, конечно, не такой вкусный, как из икры, но замена была достойной, чтобы я успокоился.
      В пять лет во мне проснулся охотничий инстинкт. В качестве орудия был тот же камыш, обычно заостренный с конца при его срезании. Я держал его посредине и с силой бросал его в какую-нибудь цель, столб или камень, иногда в птицу. Броски получались не точными, мой гарпун падал далеко от цели. Если брать камыш ближе к началу, то он летел намного точнее. Постепенно рука оказалась у заостренного конца и случилось несчастье, при броске с силой рука оказалась впереди и острый конец попал в руку между большим и указательным пальцем, вырвав мясо длинной около 5 см, оголив кость. Я в ужасе побежал домой, окропляя свой путь кровью. Увидев рану, мать достала горсть соевой пасты, наложила на рану, порвала рубашку и туго перевязала. Кровь сочилась через материю, тогда мать достала легкую телогрейку и наложила сверху перевязки. Кровь показалась и в телогрейке, но намного меньше. С такой увесистой перевязкой я ходил с неделю, а когда развязали перевязку, рана затянулась. Рубец от раны сохранился на всю жизнь.         
      Почему-то мне в детстве мать запрещала есть птицу, этот запрет распространялся на куриное мясо и яйца. Вспоминается такой случай, мать опять уехала в больницу в Янги-Юль на очередную операцию. Я жил у бабушки в небольшом селении у канала под названием Взрывной, в пару километрах от села. Канал был шириной 4-5 м, отец свободно перепрыгивал на другой берег. Дома были те же камышитовые, стены из глины и крыши из камыша. Бегая во дворе, я заметил курицу из соседнего двора, которая взобралась на крышу нашего сарая. На эту низенькую крышу из соломы можно было попасть без лестницы, через бревно. Я быстро взобрался наверх, курица с кудахтаньем слетела вниз на свой двор. В ямочке среди соломы я увидел белоснежное яйцо, только что снесенное этой курицей. Я взял яйцо, осторожно спустился вниз и отдал его бабушке. Она сварила его, несколько раз предложила мне, но я отказался. Честно говоря, я даже не знал, как его едят. Яйцо досталось деду, который важно сидя на циновке перед низеньким столиком, очистил яйцо и смаковал его с кашей с водой и жидкой соей. Потом он благодарно кивнул мне головой, а я вдруг предложил:
       - Дед, отвези меня к маме!   
       - Но мамы нет в селе, она уехала далеко, - отвечал дед.
       - Нет, она там, я знаю!
       Дед кивнул мне головой, он был немногословен. К сожалению, в семейном альбоме не сохранилось ни одного фото с его портретом, он запрещал себя фотографировать. В моих воспоминаниях о нем всплывают бритая голова, короткие усы и негустая бородка, которые часто подравнивал безопасной бритвой, затачиваемой широким кожаным ремнем. А еще он держал на поясе матерчатый кисет темного цвета, в котором были огниво, табак, выращенный им самим, мундштук и нарезанные квадратики газетной бумаги. Дед очень дорожил этим кисетом из какого-то редкого материала, хотя не был заядлым курильщиком.               
        На следующее утро дед запряг ишака в двуколку, бабка уложила на дно старое одеяло и что-то из съестных припасов, и мы втроем выехали в сторону села. Раннее весеннее солнце поднималось в синеву неба, начинало припекать. Я полулежа смотрел на убегающую назад только что поднявшуюся зелень травы, изредка мелькавшие веточки с синими цветочками васильков, радуясь предстоящей встречей с матерью.         
        Скоро наша колымага въехала в село, миновали несколько улиц и подъехали к П-образному строению. В нашем доме никого не было, на двери висел круглый замок.
        - Вот видишь, мамы нет дома, она далеко в больнице, - сказал дед, - но скоро вылечится и вернется домой.
        - Поедем на рынок, - ответил я, - может она там.
        Мать иногда брала небольшой мешочек с рисом, продавала на рынке, покупая на вырученные средства необходимые вещи в домашнем хозяйстве. У бабки с дедом были свои дела на рынке, так что двинулись туда. 
        Колхозный рынок занимал огромную территорию, почти с футбольное поле, только квадратной формы, огороженной вокруг земляной стеной. Въезд на рынок венчали огромные ворота, сразу за ними слева располагались чайхана с несколькими тахтами и прилавок с хозяйственными товарами. Середину рынка занимали два ряда прилавок с крышами над головой. В воскресенье здесь толпился много людей, и продавцы картофеля и овощей устраивались прямо на земле вокруг прилавок, поближе к воротам, а осенью до самых заборов занимали горки арбузов и дынь. Справа от ворот располагалась стоянка для транспорта, куда дед направил нашу телегу. Задав корм ишаку, бабка с дедом ушли по своим делам, оставив меня одного в телеге.
       Был обычный день, так что только ближайший прилавок был наполовину занят продавцами, которых было больше, чем покупателей. Огромная территория рынка просматривалась насквозь, сразу было видно, что на рынке мамы нет.
       На обратном пути дед направил повозку на Садовую улицу, где возле школы жил мой старший брат Борис с молодой женой Надей и сыном Вовой, которому исполнилось один год. Вове дед подарил погремушку, которую приобрел на рынке.
       Мой старший брат Борис Николаевич сразу после окончания средней школы устроился на работу бухгалтером в контору «Жилкомхоз». Начальнику понравился исполнительный молодой кореец, который быстро и безошибочно считал на счетах, грамотно составлял отчеты. Через год работы брата повысили в должность главного бухгалтера с приличной зарплатой, что для восемнадцатилетнего парня было большим карьерным успехом. Брат довольно рано женился. По рассказам родителей, как-то он пошел в кинотеатр, рядом сидела симпатичная девушка с парнем. Брат не столько смотрел фильм, сколько очаровывал девушку шутками и веселыми комментариями о фильме. После кинотеатра брат и молчаливый парень провожали девушку до дома, и по ее реакции было совершенно очевидно, кто в компании лишний. Договорились встретиться на следующий день, брат явился на место встречи, а ухажер девушки либо опаздывал, либо добровольно решил отказаться от встречи. Молодая пара Борис и Надя не стали его ждать, ушли с места встречи. Месяц ухаживаний, и брат поставил родителей перед фактом неожиданного сватовства.
       Отец охотно сосватал девушку, она была из приличной семьи. Ее брат Пак Иван Афанасьевич был председателем колхоза имени Ворошилова, герой труда, личность известная на селе. Мать тоже поддержала выбор брата, поскольку кроме фамилии Пак были одинаковы с ней «пон» - Миран (географическое название, которое указывает на местность, из которой произошел предок данного рода, что указывает на общность клановой группировки, а его члены считаются родственниками, обязанными активно поддерживать друг друга). Через год у молодых появился сын, которого назвали Вовой. Брату Борису тогда исполнилось 18 лет, а жена брата Надежда Афанасьевна была на три года старше него. Она умела вести домашнее хозяйство, как старшая дочь в семье Паков, и молодые сразу получили признание среди корейцев села как благополучная семья.       
        Погостив у брата до вечера, мы отправились домой. Солнце уже садилось за горизонт, выбросив на полнеба розовую зарницу. В четыре года я уже несколько раз испытал сильнейшее огорчение от расставания с мамой, и от мысли, что встреча не оправдалась, я горько заплакал. Бабка стала утешать, я отвернулся от нее, стал смотреть на пыльную дорогу. Трава в степи казалась поникшей от послеобеденной жары. Под монотонное поскрипывание колес нашей тележки я провалился в сон и проспал всю дорогу. 
       Помню, я проснулся от шума воды, когда наша тележка переправлялась через перекат на другой берег. Петя встретил нас, снял меня с телеги и понес домой на руках, хотя я окончательно проснулся.  Я пожаловался ему:               
       - Мамы не оказалось дома, и на рынке ее нет. А дед купил игрушку и подарил Вове, а мне он ничего не купил!   
       - Вова маленький, а ты у нас большой, - успокоил Петя. - Я тебе сделаю игрушку лучше, чем у Вовы.
       На следующий день Петя принес из речки глину и стал лепить игрушку. Сделав два большие с зубчиками и два маленькие кружочки, камышинкой просверлил по середине отверстия и выставил их сушиться на солнце. Потом на массивный комок сделал ямочку, вылепил небольшую фигурку сидящего человека с кругом в руке и посадил в ямочку, вокруг воткнул четыре стойки из камышинок с крышей, а внизу воткнул два отрезка из более толстого камыша, все это тоже выставил на солнце. Ближе к обеду все детали подсохли, в толстые камышинки Петя вставил оси, закрепил на концах круги, закрепил клиньями и вручил мне игрушку – точную копию трактора с вращающимися колесами, с кабиной и трактористом в ней. Игрушка из глины получилась славно, но Петя предупредил, что пускать его можно только завтра, чтобы все основательно подсохло.             
        На следующее утро я испытал игрушечный трактор, пустив его с небольшой горки. Трактор скатился довольно с большой скоростью, покачиваясь по неровностям, я начал выравнивать спуск с горки, в общем играл с ним пол дня. Бабка позвала обедать, я положил игрушку у входа в дом на крышку кадушки. Пообедав, вышел из дома за трактором, но его не оказалось на месте. Можно представить мое беспредельное огорчение. Это наверно Антон украл игрушку, то-то он крутился вчера недалеко, наблюдая за нами.
        Прошел день, Антон клялся, что игрушку не брал. Я стал приставать к брату, чтобы он слепил новую игрушку. Петя нехотя вылепил трактор, но колесики уже не крутились, с горки он не катился, играть с ним было не интересно.
        Скоро вернулась с больницы мать, в дом вернулись спокойствие и домашнее тепло. Мы жили у деда во Взрывном всей семьей, так было удобно отцу из-за близости рисового поля. Целый день дети проводили на речке возле переката, по которой повозки свободно переправлялись на другой берег. Мы всегда играли втроем: Антон, старше меня на три года, и Саня, мой двоюродный племянник, на год младше меня. Его бабушка была родной сестрой моей матери. В общем-то в поселке было не больше 10 камышитовых домов, но детей разного возраста было много, корейские семьи тогда были многодетными. Большие дети умели хорошо плавать, шли далеко наверх, ныряли и плыли вниз по течению. Как-то река принесла мордушку, набитую рыбой, и большие дети вынесли его на другой берег возле переката. Все бросились туда, и нам очень хотелось взглянуть на улов, но река была большим препятствием. Мы решились перейти на другой берег на перекате. Антон как старший взял меня за руку и пошел вперед, я взял Санину руку и шел посредине, Саня как самый маленький замыкал нашу тройку. Казалось на перекате течение не очень сильное, но это была наша ошибка. Течение потянуло сначала Саню, а потом и меня вниз в глубину, бороться с течением мы еще не умели. Только Антон упирался обеими ногами о дно и держал нас, но и его шаг за шагом течение сносило вниз. Я с ужасом смотрел на Саню, как вода поднимается выше уровня его рта, сильнее сжимал его руку. Он уже пару раз хлебнул воду, испуганно озираясь вокруг. Хорошо, что наше ужасное положение заметила девочка, побежала к нам домой, который был недалеко, и сказала матери. Моя мать прибежала на перекат, на ходу заправила низ платья за пояс, вошла в воду, которая ей оказалась чуть выше колена, вытолкала нашу цепочку на берег, отшлепав каждого по заднему месту. Вечером отец, выслушав рассказ матери о происшествии, похвалил меня за то, что я и не подумал отпустить Санину руку. Отпусти я его, трудно представить, чем могло бы закончиться наше любопытство.         
        На следующий день Петя решил научить меня плавать. Его уроки были очень просты, он брал меня в подмышки и бросал вперед на глубину. Я естественно начинал барахтаться, работая руками и ногами и глотая воду, но после трех-четырех бросков вдруг уловил, что не надо сопротивляться воде, надо погрузиться до линии рта, и дальше река не тянет вниз свою жертву. Самое главное в плавании – не бояться погружаться в воду, найти положение равновесия, а дальше поддерживать его совсем небольшим движением рук и ног. Это было мое первое открытие, которым я с гордостью поделился с Антоном и Саней, и через несколько дней мы уже плавали, не боясь глубины. Правда сначала плавали по собачьи, гребя руками под водой, но через пару месяцев освоили мальчишеский прием выбрасывания руки вперед и мощного отталкивания воды ногами.
        Осенью отец купил большой кирпичный дом на улице Советской, и наша семья переехала в него с П-образного строения. Довольно большой огород спускался к речке Симиренка. Отец раздобыл где-то виноградные кусты с корнями, которые на следующий год привились, а через год дали нормальный урожай. Виноградник был второй страстью отца после рыбалки, хотя не помню, чтобы он увлекался вином. Обычно урожай продавали на корню соседям, занимавшимся виноделием.
         Дом был большой, но всего из двух комнат, причем каждая комната имела свою входную дверь на улицу. В большой комнате пол был сколочен из горбылей, отец поднял большую часть, используя их для постройки свинарника, а на их месте соорудил кан (гудури) - отопительную систему по-корейски. При этом подробно объяснял мне значение каждой детали, которые я, несмотря на свои пять лет, запомнил на всю жизнь. Правильно построенная отопительная система не должна дымить, для чего учитывается роза ветров в данной местности.  В Солдатском зимой в отопительный сезон ветер дует в основном с севера и запада, так что печной дым должен двигаться с северо-запада на юго-восток. Печь, обычно с двумя котелками для приготовления каши и супа, выкладывается с поддувалом, которое должно располагаться как можно ниже от пола, а выходное отверстие, связывающее печь с веерообразным дымоходом, как можно выше, причем его диаметр не должен быть большим, чтобы тепло не улетучивалось мгновенно через трубу, но и не маленьким для поддержания тяги. Отец делал отверстие примерно в два кулака. Нормальная высота дымохода в три кирпича, а рисунок его движения должен соответствовать желанию нагревать определенную часть сильнее (например, середину, чем остальную часть). На выходе дыма под трубой обязательно делается большое углубление, куда будет скапливаться сажа, падающая со стенок трубы, и будет служить буфером вытеснения холодного воздуха при начале топки печи. Вроде все про кан - системы удивительно рационального использования тепла для приготовления пищи и обогрева помещения, для чего требуется небольшой сноп камыша.
        Вторая комната была намного меньшего размера, в которой помещалась всего одна кровать. Она обогревалась от трубы, которая проходила в смежной стене между комнатами. Сначала эту комнату сняла русская женщина с ребенком примерно моего возраста. Жили они недолго летом, я даже не успел познакомиться с мальчиком. В воспоминаниях остался только один случай. Проходя как-то мимо их двери, я увидел женщину, кормившую сына какими-то розовыми зернышками из увесистого плода. Я с любопытством спросил, что это?
       - Граната, - ответила женщина, - вот попробуй!
       Женщина протянула мне три зернышка с глянцевым красным цветом, я отправил их в рот и начал жевать. Не скажу, что мне очень понравилось, кислое я не люблю, к тому же я разжевал кости граната, и во рту остался терпкий привкус. Однако всем друзьям я несколько дней рассказывал, что ел настоящую гранату.
        Первый год жизни в новом доме ознаменовалось памятным событием, я впервые в 5 лет подрался, причем с девочкой. Больше я не помню, чтобы за всю жизнь применил над кем-нибудь физическую силу. А случилось это так, после нашего приезда собрались 5-8 летние девочки соседних домов и вызвали меня помериться силой. Отказаться было нельзя, мальчишки засмеют. По жребию выбрали противницу, примерно моего возраста, чуть-чуть выше меня. Звали ее, если память не изменяет, Света Горбенко, она жила недалеко от нашего дома на другой стороне улицы. На лужайке обозначили ринг, выбрали судей, которые объявили условие драки: ногами не быть, подножки исключить, драться до первой крови. После свистка драка началась, я размахивал руками, бил девочку по щекам, она во всю царапалась, я едва успевал увертывался, при этом старался толчками вытеснить противницу за ринг, обозначенный тонкими деревянными ветками. Через пару минут судьи разняли нас на тайм-аут. Света, разминая пунцовые щеки, жаловалась судьям:
       - Что он бьет по щекам, пусть дерется кулаками! 
       Конец этой истории я уж не помню, кажется, появились тети и разогнали нашу толпу.
       В новом доме состоялся первый мой опыт в сельском хозяйстве. Впереди огорода лежала довольно большая куча навоза, оставленная еще старыми хозяевами дома, на котором весной проклюнулся росток тыквы. Мама дала мне небольшое ведерко, поручив поливать тыкву каждый день. Я добросовестно выполнял поручение, каждое утро начинал с похода к речке, набирал полное ведерко воды и поливал тыкву. Скоро она разрослась, покрыв стеблями всю навозную кучу, выбросила желтые цветочки, завязались плоды. Особенно быстро рос плод возле корня, к осени я уже не мог поднять его. Остальные плоды были помельче, но их было много. Отец взвесил большую тыкву, когда его сорвали осенью, он потянул больше 16 кг. Разрезали его пилой, раздали родственникам и соседям, при этом мать всем говорила, что это тыква выращена мной, что в общем щекотало мое самолюбие. Вареная тыква оказалась очень сладкой.   
       В маленькую комнату приехал жить мой двоюродный брат Анатолий, сын Веры, старшей сестры моей матери. Он приехал в Солдатское учиться, поскольку его родители жили в колхозе, где была только начальная школа, а он ходил в 8-ой класс, как и Петя.
       История моей матери и ее сестры Веры довольно интересна. Мать рассказывала, что после Веры родилась она. Появление второй дочери не очень обрадовало семью прадеда, который держал гончарную мастерскую на рынке. Больше года мою мать никак не называли, кормили только тогда, когда приходили гости, и ночью, чтобы плачем не мешала спать. Как-то в гости к родителям моей мамы приехала погостить сестра отца. Она удивилась, что ребенка больше года никак не называют, предложила имя Матта (подходящая).
        Мою мать и ее сестру Веру выдали замуж в разные концы Приморья. Мужа Веры звали Илья, он был из города Уссури с преобладанием русского населения, поэтому получил русское имя. Мою мать отдали замуж в 12 лет за моего отца Ен-су (теплая или святая вода), которому исполнилось всего 9 лет. Семья деда была большая, бабка рожала детей почти каждый год, дома требовались рабочие руки. Жили они в корейском селении Хыннамдон под городом Сучан, что от Уссури довольно далеко. В условиях бездорожья Приморья связи между семьями сестер практически не было, тем не менее, детей старшей сестры звали Борис (его первенца звали Саня), следующие Петя и Толя, а в нашей семье дети получили имена Борис, Саша, Петя и Толя. Удивительно совпадение не только имен, но и порядок их следования, тем более, что имена в метрику вписывали не родители, а по наитию русские бабки из официальных органов, причем в разных городах. Бабки эти были малограмотны, мне выдали свидетельство о рождении под именем Цой Толя. Под этим именем потом были оформлены паспорт и аттестат об окончании школы, только при получении диплома о высшем образовании, по настоянию деканата Университета, я съездил из Ташкента в Солдатское, выправил метрику и все документы оформлялись на имя Анатолий Николаевич. Отчество я взял по примеру братьев, нашего отца русские на селе звали Николаем, так что официально по документам мы все Николаевичи. 
       Моя супруга во всех документах до старости значится как Оля Матвеевна.             
       Старшие мои два брата имели корейские имена Ирзяби и Гизяби, данные им родителями при рождении. Брат Петя и я не имели корейских имен, так сказать, положили начало полному обрусению.
       Еще одна странность в судьбе мамы и ее сестры то, что в обеих семьях рождались одни мальчики, бог дал им только по одной девочке. Имена их не совпадают, в нашей семье звали Надя, а у маминой сестры - Лиза.
       Вспоминается странный случай с тезкой Анатолием Ильичом. Вечером в субботу он поужинал с нами и пошел к себе с желанием выспаться. На следующее утро он не пришел на завтрак, и когда не вышел даже на обед, никто не беспокоился. Но вот солнце стало клониться к горизонту, тогда постучались в дверь, закрытую изнутри, но Толя не отзывался. Почти в темноте Петя взял топор, выставил легко окно из глинобитной стены, прошел в комнату через образовавшийся проем. Толя лежал на кровати, и когда Петя тронул его за плечо, мгновенно проснулся и соскочил с кровати. Он рассказал, что слышал стук в дверь, голоса людей, но не мог проснуться. Непонятно, было ли это вроде летаргического сна, если проспал он всего сутки и моментально среагировал на прикосновение Пети.
       Странный случай, связанный со сном, случился и со мной. Вдруг среди ночи я стал просыпаться с криком и бежать, мать ловила меня и прижимала к себе, я засыпал в ее объятиях. Когда явление повторилось несколько раз, родители обратились к корейскому врачу, и тот посоветовал класть на ночь под мою подушку нож. Каким-то образом это помогло, так что месяца два перед сном мать клала под мою подушку нож. Если она забывала об этом, то я сам брал нож и клал его под подушку.               
       Мне исполнилось 6 лет, когда страна праздновала победу над фашисткой Германией. Начали возвращаться фронтовики, в новом обмундировании и наградами на груди расхаживали по селу, а мы мальчишки бегали за ними. Родственники радовались, устраивая праздничные встречи, на которых и нам доставались сладости. Помню, у соседа вернулся танкист, полноватый мужчина лет 30, вся грудь в орденах и медалях. В нашем представлении герой непременно должен занять должность большого начальника в администрации района, вместо засевших там толстых неуклюжих дядей. Каково было разочарование, когда он устроился на работу продавцом в газетный ларек в будочке, что стоял между библиотекой и летним клубом. Герой, восседая на высоком табурете в этой будочке в несуразном поношенном костюме. сразу потерял в наших глазах весь авторитет. 
       Осенью вернулся с трудового фронта второй брат Саша. Всю войну он был в Карелии, работая лаборантом в каком-то закрытом учреждении. Помнится, когда он вошел во двор, мать бросилась ему навстречу, но без сил опустилась на землю. Саша подхватил ее, и они долго сидели прямо на земле, взявшись за руки. Потом мать пошла готовить ужин, а Саша обнялся с отцом, поздоровался по-мужски с Петей, потрепал мою голову.
       О работе в Карелии он рассказывал мало, что-то было связано с радиоактивностью, но ни я, ни мои родители не знали, что это такое. Большое впечатление производили его рассказы о морозах, где он служил. Струя воды там замерзает на лету и падает на землю комком льда. Спиленное дерево вращается вокруг себя на пне, и надо наблюдать, в какую сторону он будет падать, чтобы быстро успеть увернуться в безопасную сторону.
       Самое большое впечатление осталось в памяти от его рассказов, как они возвращались домой. Денег на обратную дорогу из Карелии служившим на трудовом фронте не выдали, небольшие сбережения уходили на покупку еды. Приходилось на вокзалах искать попутные поезда, лезть на крыши вагонов, иногда убегая от контролеров. Ночами все на крыше вагонов привязывались ремнем к трубе, чтобы не свалиться на землю во время сна. 
       На следующий день после приезда Саши все взрослые ушли к брату Борису, а я почему-то остался дома. Немного посидев один, собрался и тоже пошел на Садовую улицу. Погода хмурилась, сквозь ветви высоких тополей, росших по обеим сторона Советской улицы, виднелись сгущающиеся черные тучи, сверкали молнии, глухо грохотал гром. Не успел я дойти до холма на базарную улицу, хлынул проливной дождь. Можно было укрыться под каким-нибудь деревом, но я продолжал идти. С трудом взобрался на холм по скользкой дороге, при спуске падал прямо в грязь, но продолжал идти. Выйдя на футбольное поле, я увидел, что навстречу бежит Саша. Он подхватил меня, побежал к дому брата на Садовой. Дождь с порывами ветра лил как из ведра, вода стекала по нашим телам, а внутри у меня возникло благодарное чувство к брату Саше, который нес меня. Вроде ординарный случай, но именно это чувство к нему всегда жило во мне, не угасая всю жизнь. Потом мама рассказывала, когда засверкали молнии, сопровождаемые громом, Саша спросил: «А где Толя?». Узнав, что я остался дома, он накинул плащ и бегом отправился за мной, очень обрадовался, увидев меня на футбольном поле.
        Сестра моя Надя вышла замуж очень рано, когда ей не было шестнадцати лет. Муж Фома был трактористом, хорошо играл на гармони. Год назад у них появился сын, которого назвали Ромой. В гостях у них мне интересно было взять гармошку в руки, растягивать меха, исторгая звуки, похожие на какую-нибудь мелодию. Сестре надоедал шум, она отнимала гармонь, закидывала наверх куда-нибудь повыше, чтобы я не мог достать.
       Помню два случая, когда на лето выехали в колхоз Янги-Турмиш. Весной мы втроем, мама с сестрой и я, собирали на поляне листья одуванчиков, из которых варили суп и делали салат. Я с ножом вслед за взрослыми тоже что-то резал. Вдруг сестра подошла ко мне, запретила мне работать. Она сказала, что я собирал лошадиную траву, от которой можно умереть. Я с удовольствием отдал ей нож и пошел играть.
       Осенью мы там же собирали ягоды с кустов паслена, вымахавших среди камыша намного выше человеческого роста. Потом сестра пальцами отрывала кусочки дрожжевого теста, заправляла внутрь ложечкой пюре из паслена, клала на марлю, стеленную в котле на деревянную решетку. Дед как всегда приготовил сноп камыша, затопил летнюю печь. Через час при открывании крышки котла вверх взметнулся пар, а в марлевой подстилке тесно прижимаясь друг к другу, белели пузатые пампушки. Какими же вкусными казались они тогда с начинкой из ягод паслена, приготовленные моей сестрой.               
         Есть одна странность нашей памяти - мгновенно вспоминать человека, с которым связаны даже малозначительное действие или сказанные слова при повторении ситуации, при которой произошло это событие. Вот несколько примеров, как-то у меня заболел живот, и я пожаловался отцу. Отец уложил меня на циновку и стал гладить мой живот, приговаривая: «Ня зони иза зонида! (Моя рука - рука врача)», и когда я встал на ноги, живот перестал болеть. Я до сих пор применяю этот наговор, когда непорядок в животе, и почти всегда помогает, при этом на память приходит образ отца. Мать вспоминается при пробах фруктов или какого-либо блюда, она всегда придерживалась обычая, что нельзя откусывать один раз, обязательно надо откусить еще раз. Когда мне говорят, что я хорошо плаваю, вспоминается Петя, как бросал меня в глубину. Если речь заходит о школе, приходит на память учительница Марья Владимировна Вильдяева, которая была классной руководительницей с первого по пятый класс.
        Центральная часть села Солдатского, по моим воспоминаниям, была спланирован очень компактно и разумно. Самым большим зданием была средняя школа №11 имени Герцена, показанная на карте в виде буквы Е по форме помещений. Лицевая сторона школы выходила на улицу Советская, главную улицу села, на которой с противоположной стороны от школы занимал огромный парк, красоту которого придавали высокие акации, весной манящие красивыми гроздьями цветов с чарующим запахом, а осенью длинными стручками плодов, из которых можно высасывать сок с медовым привкусом. В глубине парка располагалось здание администрации района, пониже летний и зимний клуб, далее библиотека и биллиардная. Летом мы взбирались на акации и смотрели бесплатно кино в летнем клубе, если не удавалось прошмыгнуть мимо контролера, когда перед началом картины взрослые толпой спешили пройти в клуб, огороженный глинобитной стеной высотой 2 метра. Впрочем, для нас был законный способ смотреть бесплатно кино. Вечером можно было подойти к клубу, и контролер дядя Миша вручал ведро, надо было таскать ему воду из арыка, протекающего рядом вдоль дороги. Дядя Миша, высокий сутуловатый мужчина высоко роста, принимал ведро с водой и брызгал на землю сначала внутри клуба, а потом и перед входом на улице, где перед началом сеанса устраивались танцы. Вода цементировала пыль, быстрее унимала летний зной, привлекала больше людей к кинотеатру. Часа два работы, и дядя Миша вручал водоносам контрамарку, по которой можно было пройти в кино. Места там не указывались, но мы 8 – 10 ребятишек преспокойно садились на землю между экраном и скамейками в довольно большой площадке. Этим способом смотреть кино я воспользовался всего 3 раза, кто-то из знакомых зрителей увидел меня за работой и рассказал маме. Она потом внушала мне, что для маленького мальчика ведро воды слишком тяжелое, от таскания тяжести может искривится спина, и я перестану расти. Еще сказала, что если у меня желание ходить в кино, то она будет давать деньги на билет. Я знал, деньги родителям достаются с большим трудом, и в течении всей последующей жизни никогда не брал деньги у родителей.
       Каменных зданий на селе было всего два - администрация и военкомат, все остальные постройки были глинобитными. На восточной стороне от школы располагались спортивные сооружения: гигантские шаги, П-образное сооружение из бревен, маленькие и большие турники и брусья. Гигантские шаги были большим нашим увлечением, на них всегда стояла очередь. Верхнее бревно П-образного сооружения было на высоте 8 – 10 м из бревна диаметром около 25 см, на него крепились качели, канат и кольца, на которых мы с удовольствием качались. Наверх до этой перекладины можно было взобраться по лестнице, потом на высоте ползком пройти до другого конца бревна, после чего надо было развернуться и вернуться назад к лестнице. При воспоминании сложного маневра поворота на бревне на высоте 10 м, и сейчас мурашки бегут по коже. Мальчишки шли на спор, доказывая храбрость, проделывали прогулку по бревну, но никто не сорвался вниз, очевидно, ползание по бревну на такой высоте, не дай бог поблизости оказаться матери, обморока бы не избежать, не было столь опасным как казалось с первого взгляда. 
       За школьным двором начиналось футбольное поле с травяным покрытием. Здесь проходили спортивные соревнования на уровне районных команд, но особенно вспоминаются парады школьников на 1 или 9 мая с вручением администрацией района переходящего Красного Знамени. Подготовке к параду уделялось большое внимание, начиналась за два месяца до праздников. После уроков школьников выстраивали на футбольном поле, под барабанную дробь учили держать строй, кричать ура. Старшеклассники вооружались деревянные макеты винтовок, которыми они имитировали боевые приемы. Руководил подготовкой к параду бывший фронтовик, который выбивал на барабане удивительно красивую дробь ударов. У мальчишек складывалось твердое убеждение, что лучшим музыкальным инструментом является барабан. Что только не использовали под его имитацию, а приобрести настоящий барабан было высшим желанием каждого. Обычно школа имени Герцена всегда занимала первое место, и после вручения Красного Знамени торжественно вносили его в школу для хранения. Насколько помнится, были попытки украсть его, поэтому принимались строгие меры по охране. 
        Большое сооружение представлял собой колхозный рынок, отделенный от футбольного поля несколькими низенькими камышитовыми домами с соломенными крышами. Там обычно собирались старики, играли в азартные игры с корейскими картами. И там в одном из домиков жила пожилая женщина, хорошая портниха, выполнявшая заказы важных лиц на селе. Своим трудом она вырастила без мужа троих детей Костю, Нину и Мишу. Константин Алексеевич прославился тем, что был неплохим вратарем сборной футбольной команды села, но был не дурак выпить, по поводу чего постоянно возникали скандалы. Он был женат на русской женщине, рожавшей фактически каждый год по ребенку, насколько помню, в основном девочек.  Нина со своей подругой Зиной не пропускала ни одного вечера танцы и фильмы в летнем кинотеатре, что у пожилых корейцев вызывало осуждение. Миша отличался веселым характером, всегда улыбался. Он повзрослел рано, пошел работать на рисовое поле и фактически кормил всех, в том числе и многочисленную семью своего брата.
        Мой брат Саша поступил в Ирригационный институт в Ташкенте, приехал к родителям на каникулы, познакомился с Ниной и решил жениться. Отец высказал недовольство выбором сына, Саша ответил:
        - А зачем мне жена, которая и трусы не сможет погладить.
        Мать поддержала его выбор, Нина была недурна, переняла мастерство шитья у свей матери, и кроме того была из рода Паков.
        Вспоминается свадьба, которую не откладывая устроили тем же летом. У невесты гости сели за низенькие столики, жених с невестой тоже сидели на подушках. Миша увидел меня среди ребят, стоящих в стороне, повел к столу и усадил рядом с Сашей. Этим мне запомнилась Сашина свадьба, ни Бориса, ни Петина свадьбы в моей памяти не сохранились.   
        Дорога на рынок проходила чуть ниже футбольного поля, перед улицей Советской преодолевала довольно внушительным холм, очевидно сложенный воинами Тимура как сигнальная вышка. Такую мысль наводит тот факт, что несколько подобных холмов возвышались в ряд на севере за аэродромом и на юге за кенафной фабрикой примерно на одинаковом расстоянии в пределах хорошей видимости друг от друга. Зимой холм представлял довольно большое препятствие для пешеходов и транспорта из-за непролазной грязи, залезть на него, а тем более спуститься было большой проблемой. Помнится, со временем землю холма удалили, дорогу выровняли. Перед холмом с улицы Советской была расположена винная лавка с продавцом по имени Соломон, которого отличало грузное тело с внушительным животом, а с другой стороны холма в сторону рынка стояли низенькие камышитовые дома, соединенные друг с другом в виде П-образного строения. Все камышитовые дома на селе строили корейцы, депортированные сюда из Дальнего востока в 1937 году. В их числе были и мои родители, построившие домик, выделенный на представленном выше рисунке кружочком. Через два года в нем родился я, последний ребенок в семье, между мной и братом Петей была разница в 10 лет.
Жизнь в школе не показалась мне малиной. Отец еще понимал русский язык и даже мог писать несложные предложения, а вот мама не умела произнести ни одного русского слова, и я выросший под ее опекой, совершенно не знал русского языка.
          В школу меня определили в 7 лет, справили новую одежду и впервые купили настоящие ботинки. К этому возрасту, по утверждению ученых, полностью формируется характер человека, и дальше его жизнь продолжается с этой периодичностью, повторяя путь с нуля до определенного уровня стабильности. Такая периодичность просматривается в течение всей моей жизни, а в данном случае начало второй половины детства было связанно с учебой без абсолютного знания русского языка и смертями двух близких людей. Помню первое впечатление в классе, учительница Марья Владимировна что-то говорит, а я, не улавливая ни одного её слова, посматриваю по сторонам на учеников. Ученики берут в руки карандаш, и я беру в руки карандаш. В классе у нас оказались четверо мальчишек и одна девочка из корейских семей, примерно в таком же, как и я, положении с языком. Старшим был Шин Герасим, с родителями он жил в тугае, в связи с чем пошел в школу с опозданием на два года. Старше меня на год был второгодник Юн Гена, из очень уважаемой семьи, его отец работал главным бухгалтером МТС, авторитетной организации на селе. Пак Костя был моим однолеткой, оказался шалуном и забиякой, в первом классе или через год исчез с поля зрения. Девочка Огай Аврора была выше нас ростом, никогда ни с кем не разговаривала, молча приходила в класс и уходила после уроков.
        Вспоминается случай, связанный с Пак Костей, когда на уроках перешли на использование чернила. Петя купил мне очень красивую стеклянную чернильницу, которую можно было переворачивать – чернило не проливалось. Больше ни у кого не было такой чернильницы. Я положил ее на парту, а на перемене она пропала. Кто-то сказал мне, что чернильницу взял Костя. Я подошел к нему и потребовал вернуть чернильницу. В ответ Костя сжал кулаки и встал в боксерскую стойку, я тоже поднял сжатые кулаки. Я был на пол головы выше Кости, так что он боялся напасть первым, а мне драться не хотелось. Так мы стояли и смотрели друг на друга, когда вошла учительница Марья Владимировна. Объяснить ей я ничего не мог, кто-то из девочек сказала, что у меня пропала чернильница. Марья Владимировна попросила одного ученика проверить вещи Кости, там чернильницы не оказалось. За то, что мы чуть не устроили драку, учительница поставила нас в угол, где мы простояли пол урока. Я считал себя потерпевшей стороной, наказанной несправедливо.
        Марья Владимировна была опытной и довольно строгой учительницей. Ей было далеко за сорок лет, больше половины из которых были связаны с работой в школе, начиная со старшей пионервожатой. По-моему, она понимала наше состояние, говорила медленно, сопровождая сказанное показом предмета, о котором идет речь. Благодаря ее стараниям мы быстро осваивали русский язык. К каждому ученику у нее был индивидуальный метод воздействия. Например, под ее горячую руку часто попадал Захарченко Боря, которого она за уши вела к двери и выталкивала в коридор. Я не помню, чтобы такой метод она применила к другим ученикам. Многих учеников она просто хвалила, и те старались всегда быть достойным примером.   
        Муж ее Константин Ильич тоже был учителем, в начале войны ушел на фронт и вернулся после ранения инвалидом. У них родилась девочка, иногда учительница приходила в школу вместе с ней, а иногда и вовсе ее не было. Это означало, что заболела девочка, и уроки будет вести муж учительницы. При нем мы чувствовали себя более свободно, он не давал новых материалов, ограничиваясь повторением пройденного, не ставил двойки, а больше рассказывал про свою фронтовую жизнь.
        Естественно в дневнике у меня появлялись одни двойки, я не делал того, чего не понимал. Вспоминается написание контрольной по арифметике, надо было написать ответы на умножение двух чисел. Ответ на первый пример я написал, подглядев у Рафика, умного татарина, с которым сидел за одной партой. Следующий пример был 10 х 10, но Рафик ладонью стал прикрывать от меня свою тетрадь. Он получил 5, а у меня 2.
        За моими успехами в учебе иногда следил Петя. Помню, два вечера подряд он заставлял учить таблицу умножения, и когда Марья Владимировна устроила разбор контрольной работы, я без запинки ответил правильно ответы на все примеры. 
       - А что же ты не написал эти ответы на контрольной? – удивилась учительница.
       Помню, в журнале успеваемости рядом с двойкой появилась первая пятерка. 
       Постепенно выправлялись оценки и по русскому языку. Каракули и кружочки в тетради в косую у меня получались очень хорошо, а особенно красиво я выполнял задания на уроке рисования. Очевидно работали гены родителей мамы, потомственных гончаров.   
       Однажды я попал под горячую руку Марьи Владимировны. Я сидел на первой парте, положив перед собой тяжелый пенал для ручек и карандашей. Сзади меня сидел Петухов Гена, который вечно задирал ко мне. Он из-под парты стал тыкать мне в спину ручкой, я обернулся назад и получил замечание учительницы. Гена продолжал тыкать мне в спину, я снова обернулся назад. Марья Владимировна оборвала объяснение на полуслове, подошла ко мне, взяла в руки пенал и ударила им в лицо, попав углом прямо в правый висок. Кровь брызнула из раны, и учительница испугалась, повела меня в коридор к крану, стала обмывать мое лицо водой. Ученики из класса вышли в коридор, кто-то побежал в учительскую за санитаркой, поднялся шум по всей школе. Прибежал Петя, увидев мою рану, пошел к директору школы, требуя отдать учительницу под суд. Я не помню, чтобы мне было больно, хотя говорили, что рана серьезная, могло кончиться хуже, угоди угол пенала на сантиметр ниже. По крайней мере шрам на виске держался несколько лет, хотя через день я без перевязки пришел на уроки. С учетом авторитета Марьи Владимировны, инвалидности мужа, ветерана войны, маленькой дочери на руках, в общем, дело замяли, а вот Петя пострадал. Ему припомнили в конце года, оставив на второй год в восьмом классе.       Перед началом следующего учебного года Петя забрал документы со школы, что-то схимичил с табелями, используя известку и солнце, при моем любопытстве даже ударил меня по лицу, и пошел учиться в девятом классе школы имени Димитрова, находившегося на другом берегу Ангрена. Осенью, пока было тепло, через реку он перебирался вплавь, держа одежду одной рукой над головой, с наступлением холодов стал переправляться на лодке, хозяин которой брал мизерную плату. Окончив девятый класс в школе Димитрова, Петя вернулся в десятый класс нашей школы, окончив учебу без потери года.
       Утверждают, что школа воспитывает учеников. Можно соглашаться с этим, можно не соглашаться, но любовь к чтению прививает школа. В школе Герцена была довольно хорошая библиотека. Когда мы прошли все буквы и по складам начали читать, как-то я зашел в библиотеку. На столе были разложены сказки с большим шрифтом и хорошей иллюстрацией. Я взял книжку и стал читать, это была сказка про золотую рыбку. До сих пор помню начало: «Жили-были старик со старухой У самого синего моря. Старик ловил неводом рыбу, Старуха пряла пряжу…». Затратив больше часа, я дочитал ее до конца, за что библиотекарша похвалила меня, посоветовав взять другую книжку домой. Дома часто читал книжки при керосиновой лампе, получая нарекание матери, что порчу себе глаза.
       Школа в описываемый период, а соответственно учителя, обладали большим авторитетом. Самым страшным наказанием для ученика был вызов родителей в школу, когда их ставили перед учениками и отчитывали за проказы детей. Думаю, потом дома ученику доставалось на орехи.
       Вспоминается случай с тихим, ничем не примечательным учеником Мишей. Он принес патрон от пугача, играл с ним во время урока. Можно представить эффект, как все испугались, когда среди тишины в классе прогремел взрыв. Очевидно, Миша ковырнул верхний защитный слой патрона ногтем, потому что пальцы руки у него были обожженными. Несмотря на то, что он пострадал, после вызова родителей его исключили из школы на месяц.
        А вот другой случай, осенью в воскресный день учеников собирали возле школы и вели на поля собирать колосья, оставшиеся после уборки. Одна девочка из нашего класса положила в карман три колоска, как она объяснила, угостить своего маленького братика. Кто-то из учеников доложил учительнице, та директору, вызвали родителей и директор школы на линейке, показывая эти три колоска, объяснял значения самого факта воровства. Девочку исключили из школы на неделю.
        Директор школы Леонид Владимирович Федоза преподавал в школе географию. Длинный тощий мужчина в очках был известен тем, что лет десять числился студентом Педагогического института в Ташкенте. Ему оставалось сдать государственные экзамены, но каждый раз оценки его не удовлетворяли, он непременно хотел получить красный диплом. Престарелая мать обстирывала и готовила ему еду, жалуясь соседям, что великовозрастный сын никак не может выбрать себе по нраву невесту. Директор любил хоть один раз в неделю собирать линейку в длинном коридоре школы, в котором умещались все ученики, произносил перед нами длинные речи о том, как государство заботится о нас, что надо быть честными и трудолюбивыми. При этом непременно выставлялся какой-нибудь живой пример, случившийся с учеником.
       Помню большой шум с Юрой Горбенко, старшим братом девочки, с которой я дрался. Он учился в старшем классе, кажется в седьмом, украл у своего товарища в школе красивую ветровку. По тревоге дежурные по школе стали обыскивать всех выходящих и ветровку обнаружили в портфеле у Юры. Он утверждал, что ветровку ему подложили, зачем он стал бы выносить вещь из школы, зная об обыске. Ему не поверили, кто-то видел, как он брал ветровку. На линейке директор объявил голосование, голосовали все ученики, и Горбенко Юру исключили из школы без права восстановления в нашей школе. Сейчас это звучит дико, но тогда на нас произвело неизгладимое впечатление: преступление - наказание.  Возвращаясь домой со школы, я видел Юру, выбежавшего на улицу, хлопнув калиткой, а вслед появился разгневанный отец с ремнем в руке. Эта история закончилась тем, что Юру отправили к родственникам в другой школе далеко от Солдатского.
        В послевоенное время воспитание ремнем не считалось зазорным, а потому и дети колотили друг дуга кулаками и даже палками. Обычно начиналось с игры село на село в казаки – разбойники, дети Солдатского и Лубзавода объединялись в ватаги, вооруженные палками, устраивали настоящие бои. Меня как малыша в это мероприятие не брали.            
        Помню однажды ко мне подошли Юн Гена и Шин Герасим, предложили пойти на поляну, чтобы побить Фаю. Была у нас в классе довольно тощая и высокая татарка, по утверждению Гены, она у Марьи Владимировны сексот, и ее надо проучить. Я не понял значение слова, не пошел с ними, с меня хватит одной драки с девочкой.    
        Вспоминая детство, я оттягивал как можно дольше описание трагического события в нашей семье. Прошло более 70 лет, однако тяжело вспоминать все подробности несчастья, случившегося с моей сестрой, которой тогда исполнилось всего 18 лет. Она с мужем Фомой, сыном Ромой и свекровью жили детом во Взрывном. Знакомая моей матери пришла к нам домой и рассказала, что сестра после конфликта с мужем лежит без сознания. По ее рассказу, в воскресенье сестра сходила на рынок и купила небольшое зеркальце и пудру на семь рублей, что очень не понравилось свекрови. Когда сын вернулся с работы домой, свекровь сообщила ему, что сестра растратила деньги. Фома толкнул сестру и ударил ногой, попал прямо в висок. Через день эта же знакомая матери сообщила, что сестра все не приходит в сознание, и корейский врач просит достать для лечения ртутный термометр. Мать передала требуемое, а на следующий день утром пришло известие, что сестра умерла, так и не приходя в сознание. Помню, мать тихо плакала возле летней печки, где собиралась варить завтрак, а отец громко рыдал в марлевом пологе, под которым мы спали ночью во дворе на топчане. Через некоторое время они собрались и ушли, вернулись через два дня после похорон.
       Смерть сестры глубоко затронуло мою психику, в семь лет я начал задумываться о жизни и смерти, особенно в связи с продолжением этого события, к которому я вернусь чуть ниже после описания изменений в нашей жизни, произошедших за последующие полгода. Вскоре родители продали дом на улице Советской и купили дом на Садовой, рядом с домом брата. Отец убрал часть забора между домами, получился общий двор с одной калиткой. Сыну брата Вове исполнилось четыре года, два года исполнилось его сестренке Любе, они ждали появления следующего ребенка. Дед жил с нами в новом доме, ездил на двуколке, запрягая ишака, заготавливал камыш на зиму. Бабка жила в доме у брата, ухаживая за детьми. Вспоминается случай, бабка шила, а Вова балагурил. Чем-то он разозлил бабку, она запустила в него ножницы, которая воткнулась ему в щеку. То ли от этого, то ли от наступивших осенних холодов, Вова тяжело заболел. Лекарства, назначенные врачом амбулатории, не помогали, температура не снижалась. Поднялась температура у Любы, мать
Надежда Афанасьевна тоже почувствовала себя плохо, видимо это была эпидемия гриппа. Вдруг она рассказала моей маме, что вчера вечером она долго не могла уснуть. а в окне видела костер, вокруг которого танцевала сестра Надя. Дело было нечистое, пригласили корейского врача. С его прибытием случились странные события. Вдруг бабка с закрытыми глазами и измененным голосом объявила себя моей сестрой Надей, стала рассказывать, что с ней случилось перед смертью. Моя мать знала, что делать в этом случае, на небольшой столик положила чашку с рисом, чашку с водой и что-то еще, поставила перед бабкой. Бабка с плачем требовала кровной мести. Мать отвечала, что она была против раннего замужества дочери, что Надя сама решила свою судьбу, и ей следует мстить самой. 
        - Я отомстила, - отвечала бабка, - свекровь ослепла, и даже в туалет водят ее за руки.
        Корейский врач, а правильнее звать его шаман, произнес какое-то заклинание, и бабка опустила голову и заснула. Потом мать жаловалась, разве это кровная месть: ослепить старуху - виновницу смерти. Примерно в обед мать спросила кого-то, где находится врач, его нельзя оставлять одного. Ей ответили, что он почувствовал себя плохо, сестра Надя к нему цеплялась, и сейчас он прилег в комнате у брата.
        Вечером все повторилось, на этот раз крестная мать моего брата Саши, женщина лет под пятьдесят, пришедшая к нам в гости, вошла в транс и стала говорить от имени сестры. Перед ней опять поставили столик с угощениями. Помнится, она сообщила, что на том свете от жаркого солнца предоставил ей тень старик, имени его я не помню.
        - А он там же похоронен? - спросила мать, кто-то ответил утвердительно.
        Я стоял возле входной двери, наблюдая за происходящим. Вдруг крестная Саши встала, подошла ко мне, обняла и сказала:
        - Толя, ты живи долго!
        Потом она вернулась к столику и продолжала разговор с мамой, причем говорила о таких случаях с сестрой, о которых крестная Саши никак не могла знать.
        На следующий день бабка в присутствии моего отца поговорила с врачом - шаманом насчет сына Василия, репрессированного на Дальнем Востоке, показав ему сохранившуюся единственную фотографию. Тот долго всматривался в фото, потом рассказал, что он за шаманство был в колонии, и возле проходной была кровать похожего на фото человека. Он был не простым заключенным, за счет образованности выполнял важные поручения начальства. Может быть шаман врал, потому что должен был запомнить имя Цой Василий, а назвал похожим человеком, но бабка поверила и всю жизнь ждала встречи с сыном. Когда наступила хрущевская оттепель, брат Борис делал запросы в разные органы Дальнего Востока насчет Василия, отовсюду приходили ответы, что сведения о нем не сохранились.   
        Шаман объявил, что влияние сестры идет через туалетное двустворчатое зеркало в комнате жены брата, забрал его и уехал. С одной стороны, в послевоенное время зеркало было дорогой вещью, но потом я слышал от матери, что им часто пользовалась сестра. Все случившее шаман описал на бумаге, и оно всплыло странным образом через двадцать с лишним лет в доме родителей моей жены, но об этом в соответствующем месте.   
        На следующий день в школе я рассказал о происшествии Юн Гене и свое предположение, что человеческий организм настолько сложен, что сразу не умирает, продолжает жить после смерти. Гена показал себя строгим материалистом, возразил:
        - Это полная чепуха, мертвое тело сгнивает через месяц, а через полгода от него остаются одни кости. 
        Переезд в новым дом на Садовой принес массу хлопот отцу. Дом принадлежал татарке, жившей с взрослой дочерью Розой, которую я видел пару раз с нарумяненным и накрашенным лицом. Крыша дома практически сгнила, отцу пришлось накрывать камышом заново.  Колодец почти не действовал, вырыли колодец на новом месте. Огород был неухоженным, отец перекопал землю и насадил виноградник. По краю огорода росли вишни, следующей весной они расцвели и дали невиданный урожай.
        Мне было удобно в новом доме, рядом школа, спортивная площадка и огромное футбольное поле, где в любое время полно ребят, всегда было чем заняться. Через дорогу напротив в очень маленькой хибарке жили друзья Боровиков Боря, одноклассник старше меня на три года, и Толя, его братишка. Их отец женился на другой женщине и по слухам работал шахтером в городе Ангрене. Мать Полина днем никогда не бывала дома, нанимаясь на работу в богатых семьях, так что чаще всего мы собирались у Бори.
        На той же стороне улицы, что и наш дом, через три двора жил Саня, внук тети Веры, старшей сестры моей мамы. Его отец Борис работал в паре с моим отцом на рисовом поле, так что наши семьи часто собирались вместе. Взрослые обсуждали свои дела, а мы втроем – я, Саня и Антон, который тоже жил недалеко, - играли в свои игры до полуночи. Обычно устраивали борьбу Антон с Саней против меня. Хотя Антон на два года был старше меня, я умудрялся скручивать их обоих, сила была на моей стороне.
        Помню отец часто, показывая на нас, говорил задумчиво:
        - Они будут жить при коммунизме, когда денег уже не будет.
Родители крепко верили, что такое время наступит очень скоро.
        Днем мы втроем играли на спортивной площадке в школе, катались на гигантских шагах, на качелях, кольцах или канате – на чем придется. На турнике однажды я плюхнулся лицом о песок. Был в школе Васька, на два класса старше, он садился на перекладину турника, опрокидывался назад и через сальто приземлялся на ноги. Я поспорил с Антоном, что смогу повторить трюк, залез на турник, сел на перекладину и скользнул вниз, в результате бац - лицом в песок. Потом я быстро понял свою ошибку, надо скользнуть вниз, чтобы перекладина оказалась в согнутых ногах, сделать полукруг корпусом, только потом через сальто в воздухе приземлиться на ноги. Трудно описать мое торжество, когда трюк мне удался, я стал учить друзей приземляться с турника через сальто.
       Чаще всего мы бегали на футбольном поле возле взрослых ребят в ожидании, когда мяч покинет игровое поле и окажется в наших руках. С каким удовольствием было взять его в руки и ударом ноги послать его в сторону игроков. Помню, я поймал мяч, один из игроков с русым чубом, довольно высокий ростом, кинулся в мою сторону, показывая рукой отдать его мне. Я, не обращая на него внимание, подкинул мяч и с силой ударил ногой в сторону поля. Недалеко стоял кореец, одноклассник Пети, злобно выпалил:
       - Дай ему пендаля!
       - Да черт его догонишь, - ответил парень, - посмотри на его ноги.
       Бегали мы действительно много, на свои ноги я не жаловался. Самое большое удовольствие было попасть в уличную футбольную команду. Помню, как-то раз меня взяли в команду только из-за нехватки игроков, и как самого маленького поставили на ворота. Противник оказался очень слабым, вся игра происходила возле его ворот, пропуская гол за голом. К моим воротам за всю игру мяч приблизился только дважды. Первый раз игрок с мячом вырвался от общей массы, послышались крики: «Давай гол!». Игрок с мячом с большой скоростью приближался к моим воротам, я напряженно следил за ним. Где-то за метров десять он довольно сильно послал мяч вперед, я выбежал навстречу и упал на мяч, игроку с разгона пришлось перепрыгивать через меня. Второй раз прорыв случился почти в конце второго тайма, удар по воротам был косым и мяч ушел в аут мимо ворот, но я все же кинулся в его сторону и до крови ободрал коленки правой ноги.            
       Игра закончилась сбором обеих команд в центре поля, кто-то объявил: «счет игры 6:1 в пользу команды Садовой улицы». Его тут же поправили: 6:0.
       - Разве не было гола в первом тайме?
       - Не было, у нас был очень хороший вратарь!
       Похлопывание по плечу, чертовски хорошее настроение, когда тебя хвалят взрослые ребята. Я хромая пришел домой, мать обмыла рану, а я взахлеб рассказывал ей, как отразил мяч от верного гола. Несколько дней меня встречали ребята, называя вратарем.
       И еще одно воспоминание, связанное с этим футбольным полем. Я и Саня пошли гулять, выйдя из Садовой улицы запустили по самолетику, сделанных из листов школьной тетради. Удивительное дело, мой самолетик полетел по диагонали футбольного поля, не снижаясь и не поднимаясь выше, а я бежал следом за ним, наблюдая за его полетом в воздухе. Летел он, слегка помахивая мне крылом. Пробежав все поле, я проводил взглядом самолетик, полетевший дальше за камышитовые дома, за которые я уже не мог бежать. Вернувшись назад, я говорил Сане:   
        - Видел, мой самолетик пролетел все поле и улетел дальше за дома.
        - А я удивился, - отвечал Саня, - что это ты бежишь без оглядки.
        Я часто вспоминал этот самолетик, и в душе решил, что в будущем буду конструктором самолетов. Когда в школе открылся кружок планеристов, я записался в него без колебаний. Мы вытачивали из фанеры остов макета планера, обклеивали пергаментной бумагой, бегали по футбольному полю, пуская его против ветра со шнурком из ниток. Однако сделать такой, чтобы он улетел от нас совсем далеко, не удалось ни разу.
        Обычно в классе было больше 30 учеников, однако с каждым годом шло пополнение новь прибывших, переехавших из других городов.  Никель Галя и Журавлева Лена приехали из Москвы, учились только на отлично. Девочки резко отличались внешне, первая была худая и длинная, вторая полнее и очень миловидная.
Марья Владимировна делала на них ставку, приводила в пример. Юн Гена еще мог потягаться с хорошистами, я же балансировал между двоечниками и троечниками. Подводил плохое знание русского языка, в диктантах допускал до 8 ошибок. Однако среди первых учеников, принятых в пионеры по рекомендации Марьи Владимировны, оказался и я. Перед этим проверили, знаю ли я гимн Советского Союза, устав Пионерской организации и ответы на традиционные вопросы по политической части. На линейке всей школы в очень торжественной обстановке надели пионерский галстук, а в классе выбрали меня в редколлегию. Помню, с Юн Геной выпустили одну стенную газету «Будь готов!» на листе ватмана. Чтобы сделать рисунки, я пошел домой к Гене на почтовую улицу, для того времени дом был один из лучших на селе. Высокий фундамент дома, черепичная крыша, широкий двор, обсаженный цветами, выделяли его среди глинобитных мазанок. По двору важно ходили индюки, мачеха Гены молодая украинка как раз задавала им корм.   
        У Гены была своя отдельная комната, на большом столе были разложены цветные карандаши. Он показал мне, как их нужно затачивать - не очень остро, как простые карандаши. Мы принялись рисовать, наверху по углам нарисовали мальчика и девочку, отдающую пионерский салют. Я нарисовал девочку, раскрасив красным карандашом, Гена нарисовал мальчика с желтыми оттенками. Материал для газеты собирала Марья Владимировна, она же написала текст. С нашими рисунками газета получилась очень красивая, вывесили в классе на видном месте. С расстояния девочка выглядела живой, а мальчик в желтом смотрелся бледно.
        - Мальчика нарисовал ты? – спросил меня с ухмылкой Петухов.
        - Нет, я рисовал девочку, - ответил я, - можешь спросить у Гены.
        Гена объяснил ему, что у мальчика естественный цвет лица, а розовых девочек не бывает. Однако Петухов не успокоился, опять подошел ко мне и спросил:
        - А почему глаза у девочки посредине головы? 
        - У людей глаза как раз посредине головы, посмотри внимательно.
        Петухов посмотрел вокруг, больше сказать ему было нечего. Однако, когда прозвенел звонок на урок, и мы рассаживались по партам, он не без ехидства спросил:
         - А ты картошку умеешь чистить? Наверно, нож держать не умеешь, когда ты чистишь, половина картошки уходит в мусор. 
         Я не понял, при чем тут рисунки в газете и чистка картошки, наверно дома он занимался этим часто и уж в этом чувствовал себя непререкаемым авторитетом.
         На следующий год случился запомнившийся случай с сестрой Петухова, которую звали Лида.  Она была на год старше Гены, но по какой-то причине они учились в одном классе. Я был дежурным в этот день, а Лида и две другие девчонки устроили беготню в классе. Я пару раз крикнул им, чтобы не бегали, потом встал между партами, расставив в стороны руки и ноги. Лида подбежала сзади, отшвырнула руку, споткнулась о мою ногу, пролетела по инерции метра два и упала довольно далеко. Ее повели в санчасть, оказалось при падении на пол сломала ключицу. Помню, разбирался Пенсу Николаевич, учитель по ботанике, тогда он был классным руководителем. Я объяснил, как было дело, были свидетели, так что больше вопрос не поднимался.
        В части рисования Юн Гена несомненно был талантлив. Однажды Марья Владимировна поручила нарисовать на полоске бумаги лозунг вроде «Учиться, учиться и учиться. В. Ленин». Я несколько дней провозился с этим лозунгом, еще несколько человек выполнили задание, но то, что принес Гена, ошеломило всех. Крупные буквы красивого шрифта с переливающимися тенями в цвете. Лозунг вывесили в школьном коридоре.    
        Вспоминается задание нарисовать картину по басне Крылова «Лебедь, рак да щука». Рисунки у всех получились плоскими, у Гены яркие краски с оттенками синего создавали объемное впечатление. Особенно натуральной получилась щука, ныряющая в воду.      
        До сегодняшнего дня особая моя благодарность к Юн Гене за следующий его поступок. В классе на первой парте сидел Жидков Володя, от которого распространялась вонь хуже тухлого яйца. Лицо его было удивительно желтым, пальцы на конце значительно утолщены. Рядом с ним сидеть было невозможно, но я почему-то оказался на этой парте. Через несколько дней мучений подошел Гена, предложил мне пересесть к нему, потому что я могу заразиться. Втроем за одной партой, конечно, тесновато, но это лучше, чем сидеть свободно, но в навозной луже. До сих пор я не знаю, что за болезнь была у Жидкова, почему ему разрешили ходить в обычный класс, буквально отравляя воздух вокруг себя невозможной вонью. Гена потом рассказал, что отец Жидкова продает ишака, а когда сосед спросил, зачем он это делает, ответил: «Надо лечить сына!».            
        - Поздно спохватился, - добавил Гена, - надо было думать об этом раньше.
        Классный руководитель Пенсу Николаевич был недоволен, что я пересел на другую парту, приказал сесть на свое место. Однако на следующем уроке я снова пересел к Гене.
         Среди ребят в нашем классе самым задиристым был Назаров Васька. Между ним и Шин Герой часто возникали конфликты. Однажды я, Боровиков Боря и Шин Гера катались на лодке по реке Ангрен. Из воды вдруг вылез Назаров Васька и залез на лодку. Он сразу начал перепалку, потом взял весло и ударил Герасима в живот. Очутившись в воде, Гера живо подплыл к лодке, одним махом взобрался на него. Боровиков что-то сказал Назарову, тот спрыгнул в воду с другой стороны и поплыл к берегу. Потом Герасим укорял нас, что удар веслом был сильным, он мог утонуть, а мы ничего не сделали. Все трое были старше меня на два года, честно сказать, предпринять я ничего не мог.
        На следующий вечер Шин Гера и Юн Гена оказались в парке, где встретили Назарова Ваську. У Гены был довольно увесистый перочинный нож со многими причиндалами, Гера взял его в руки и без разговора ударил Ваську кулаком снизу в верх по скулам. Васька попятился на пару шагов и свалился на спину. Потом я слышал, как Васька жаловался ребятам в школе, что Гера ударил его кирпичом по скулам, который болит до сих пор.      
        Однажды я получил удар по лицу от Васьки. Дело было под вечер в парке, на тахте сидел Васька за шахматной доской с каким-то парнем. Подойдя посмотреть, когда Васька сделал какой-то глупый ход ладьей, я сказал: «Глупо». Васька с размаху ударил меня в лицо, я отпрянул назад, удар получился косой и не сильный. Он вскочил на ноги, что-то прокричал мне в след, но я уже был далеко от того места. Зато на следующий день я был отомщен. К брату Борису приехала легковая машина, превращенная в пикап, что-то привезла к нему домой. После разгрузки я и еще кто-то сели в кузов, машина медленно выехала на дорогу между школой и футбольным полем. Появился Васька, бегом догнал машину, подтянулся на кузов. Увидев, что еще несколько ребят бегут за машиной, шофер дал газу и машина стала набирать скорость. Васька решил спрыгнуть с машины, отпустил руку с кузова, и несколько раз перевернулся на пыльной дороге. На следующий день он пришел в школу в синяках и хромая, я чувствовал себя отомщенным.
        После 1950 года у брата наметились изменения, его организацию переводили в Ташкент, многих сотрудников пригласили переехать в столицу. В городе брату выделили участок земли для строительства дома возле ГАИ, посередине между тремя базарами: Тезиковой, Госпитальной и Текстиль комбината. Брат на участке вырыл неглубокую траншею, забутил камнями с глиной и за лето выстроил половину дома. 
        Потребовались немалые средства, часть которых брат накопил за время работы, но в основном собирали родители где только могли, чтобы нанимать рабочих, закупить кирпичи, лес для крыши и полов. К тому времени у брата было уже было пятеро детей. К Вове и Любе, о которых я упоминал выше, прибавились сын и еще две дочери. Последняя дочь брата Лида полтора года развивалась очень быстро, начала разговаривать и во всем была большой умницей. Но вдруг она заболела, с неделю температурила, а когда поправилась, это была совершенно другая девочка. Она совершенно забыла все слова, пришлось учить ходить и разговаривать заново. Дело подвигалось с трудом, стали проявляться потеря памяти, временами она теряла пространственную ориентацию, так что ее нельзя было отпускать одну на улицу.
        Петя первым поступил в Финансово-экономический институт в Ташкенте, помог Саше поступить в Ирригационный институт. У Саши появился мальчик довольно крупного размера, родился через Кесарево сечение, назвали Славой. Врачи советовали больше не иметь детей, но через два года родилась девочка Люда, насколько помнится в семь месяцев вызвали искусственные роды, доращивали в инкубаторе.
        Все эти годы отец обеспечивал всех рисом, основным продуктом питания корейцев.            
        После переезда семьи брата в Ташкент родители, дед и я переехали в его дом, а в наш дом переехала семья тети Веры, старшей сестры моей мамы. Вторую комнату, которая у нас в основном пустовала, занял Анатолий Ильич, после окончания школы он уехал в Ташкент, поступив в Педагогический институт. Я не упомянул, что Анатолий хромал на одну ногу, в детстве перенес болезнь, которая оставила после себя такой страшный след. В гости к тете Вере часто приходила ее дочь Лиза с молодым мужем Володей, который очень хорошо рисовал человечков. Он дал мне несколько уроков по рисованию, и между прочим научил играть в шахматы, которыми очень увлекался. 
        Отец после переезда как всегда взялся улучшать дом, достроил прихожую в виде общего коридора между двумя комнатами и стал накрывать крышу новым камышом. На крыше его укусил паук, нога чуть выше колена стала распухать. Через несколько дней, когда опухоль все не проходил, вызвали врача. Пришел хирург, для обезболивания распылил сверху какую-то жидкость и скальпелем вскрыл опухоль. Отец стонал, когда хирург глубоко вводил скальпель, очевидно жидкость не очень обезболивала. Мне было жаль отца, мать глядя на отца плакала. После операции на дому отец быстро пошел на поправку.
        Утром мы вставали рано, отец уезжал на поле, я в школу. Перед этим старался заниматься физкультурой, которая заключалась в том, что я брал толстую палку, размахивал и бил по головам воображаемых разбойников. Однажды случайно палка попала в бельевую веревку, она лопнула. Когда я вошел в класс, послышался хохот, Петухов Гена изображал размахи палкой, как я попал в бельевую веревку. От школьного окна до нашего двора было приличное расстояние, метров 100, причем засаженный виноградником. Как он мог увидеть мои упражнения и лопнувшую бельевую веревку во дворе дома - уму непостижимо, как говорится, у недруга всегда острый глаз, увидит у других что ему надо.         
        В школе директор Леонид Владимирович открыл кружок метеорологов, каждые 6 часов надо было записывать температуру воздуха, направление и силу ветра. Градусник следовало поместить в центре огорода в деревянный ящик, в мастерской изготовили флюгер со стрелкой для определения скорости ветра. Данные наблюдений собирал директор, обрабатывал и отправлял в Метеорологический центр в Ташкенте. Зимы были снежными, помниться снег на дорожках в футбольном поле доходил мне по грудь. Ночью мороз крепко хватал за щеки, тогда еще никто не говорил о проблемах глобального потепления. Особенно трудно было наблюдение в 12 часов ночи и 6 утра, обязанность будить меня вовремя поручалось маме.
        Первую половину зимы я аккуратно вел записи, потом пошел на ухищрение, градусник повесил на оконной раме так, чтобы можно было посмотреть на его показание не выходя из дома, а направление ветра зимой почти не менялось, силу ветра ставил приблизительно на основе опыта. Записи оказались халтурные, очевидно они отличались от данных других членов нашего кружка, а скорей всего директор сам вел наблюдения, и мои показатели из форточки не совпадали с его данными. Все это вскрылось явно, когда ко мне обратилась Дуся, девочка из младшего класса, дать ей списать данные за полмесяца, так как она приболела и не вела записи. Девочка была очень красивая, с удлиненными чертами лица и четко выраженным бровями, я с удовольствием встречался с ней. В классе начали даже дразнить меня женихом.
       - А я знаю, кто тебе нравится, - говорила мне татарка Фая, намекая на встречи с Дусей.
       Директор школы выразил свое недовольство следующими словами: 
        - Переписываете друг у друга черт знает, что! Не хотите участвовать в кружке, не путайте хоть других.    
        В общем, я распрощался с этой метеорологией, да и мама устала вовремя будить меня. Брат, переезжая в Ташкент, оставил нам все свои громоздкие вещи и мебель, так что во второй комнате я обнаружил старый патефон и пластинки с записями классической музыки и почти всех знаменитых певцов страны. Я крутил ручку патефона, ставил пластинку, опускал на нее тяжелую металлическую головку, с удовольствием подпевал Утесову и Шульженко, по несколько раз прослушивал арии из опер и оперетт или просто красивые мелодии. Это было мое знакомство с музыкальным миром, которое запомнилось мне на всю жизнь.
        Летом на каникулах брат Борис отправил меня и Вову в пионерский лагерь от «Военстроя», который располагался в черте города на берегу речки «Буржуар», не очень широкой, но порожистой с быстрым течением глубоко в ущелье. В лагере было несколько отрядов: старших ребят, меня зачислили в средний отряд, а Вову в отряд младшего возраста. Утром всех собирали на линейку на поднятие флага, потом строем проходили мимо старшего пионервожатого с песней, пели каждый раз одну и ту же песню:
        В далеком цусимском проливе
        Вдали от родимой земли
        На дне океана глубоком
        Забытые есть корабли – 3 раза.
Потом целый день были свободны, бегали по саду, играли в волейбол, шашки и шахматы.
        Вспоминается курьезный случай, играя в шахматы, я заметил довольно великовозрастного белобрысого мальчика на голову выше меня, который следил за мной. Через несколько дней он подошел ко мне и сказал, что я совершенно не умею играть, и мне он проиграл случайно. А я не помнил, когда я играл с ним и как выиграл партию.
        В пионерском лагере я впервые ощутил силу коллектива. Кормили в лагере не ахти разнообразно, два раза в день давали блюда из макарон, и старшие ребята договорились дать бой администрации. Утром мы сели за стол, и когда подали суп из макарон, мы по команде встали из-за стола и разбежались по лагерю. Помню, я стоял в саду под раскидистой яблоней, ко мне подбежал запыхавшийся старший пионервожатый, мужчина средних лет с довольно большим животом, прокричал:
        - Ты что здесь делаешь? Марш немедленно в лагерь!
        В обед приехали из райкома партии вместе с корреспондентом газеты. Он сфотографировал нас в саду, будто идущих в поход. Я был на переднем плане, это была первая фотография в газете, которую я долго хранил среди своих бумаг.      
        Начало 60-х годов ознаменовалось двумя событиями. Взрослые с большим оживлением обсуждали войну в Корее, которая началась 25 июня 1950 г. Северяне вначале наступали с большим успехом, им осталось захватить последний город Пусан на юге Кореи, но по решению ООН в войну вступили солдаты 16 стран во главе с американцами. Они высадили десант посередине полуострова, перерезав северян от армии. Этого могло и не быть, если бы советский представитель в ООН воспользовался правом вето, однако он, уверенный в победу северокорейской армии, вышел из зала во время голосования, чем воспользовались американцы. Наступление северокорейской армии захлебнулось, 28 сентября американцы вошли в Сеул, 1 октября перешли 38-ю параллель и продолжали наступление на Север. Мао Цзедун не очень хотел вступать в войну, но полная победа Юга Кореи означало бы появление американских войск на границе Советского Союза, и Иосиф Виссарионович Сталин настоял на своем, и лишь поэтому 25 октября первые китайские добровольцы перешли реку Амноккан. В этой корейской войне участвовали миллион китайских солдат и авиаполк советских добровольцев, благодаря которым американцы били вытеснены к 38-ой параллели и 27 июля 1953 года война в Корее закончилась перемирием, которое сохраняется до настоящего времени. Война принесла неисчислимые потери людских и материальных ресурсов корейского народа, несколько миллионов корейцев стали беженцами, рассеянных по всему миру. Я как-то сказал отцу, что наверно Ким Ирсен живет в подземелье. Отец покачал головой, ответил:
       - Не в подземелье один, а в развалинах среди народа! Нельзя победить страну, где вожди и народ едины.
       Потом я прочитал в летописи войн между тремя китайскими царствами, когда население из 50 миллионов сократилось до менее 7 миллионов, и там написано «Эта армия была непобедима, потому что её возглавлял кореец».
       В течение двух тысячелетий корейцы сражались за свою свободу с большими и весьма агрессивными соседями - на севере с монгольскими племенами, на западе с огромным Китаем и на востоке с хищной Японией. В наше время Северная Корея с населением чуть больше 20 миллионов человек продолжает противостоять могущественной США с их марионетками Южной Кореи, Японией и других стран. Маленькая Корея живет и будет жить назло всем недругам. В случае нападения США Пхеньян не задумываясь ответит несколькими тысячами артиллерийских систем и ещё столько же систем залпового огня, плюс несколькими тысячами ракетами малой и средней дальности, и ракетами, способными донести ядерной оружие до территории США. И всё это, по словам экспертов, давно и тщательно пристреляно. А Сеул всего в 24 километрах от границы, и поэтому южнокорейский президент категорически против военного решения корейской проблемы. Японский премьер тоже задумывается, скорее всего, на острова полетят ракеты со столь известными и любимым для японцев ядерным оружием (хоть они делают вид, что забыли удары США по Хиросиме и Нагасаки, а половина японской молодежи уверена, что ядерные бомбы были сброшены Советским Союзом!). Ситуация напоминает американским учениям «Millennium Challenge-2003», которые показали, что Шестой флот будет уничтожен в течение суток, и американцы отказались от вторжения в Иран, который не обладал ядерным оружием. Такой же вывод можно сделать об американских базах и авианосных группах в азиатском районе в случае нападения на Северную Корею, которая вопреки желаниям американцев становится ядерной державой.
       К сожалению, правительство России ведет непонятную многим двойственную политику в отношении КНДР, за что даже получила благодарность правительства США.
       Летом 1953 года я после занятий в школе и купания на реке пришел домой, забежал в коридор, как обычно, открыл дверцу шкафчика, куда мать складывала припасы на обед. Дверь в комнату с гудури (отапливаемые полы) была полуоткрыта, на циновке (плетенке из камыша) в дальнем углу под одеялами лежал дед. Он болел, уже несколько дней не вставал, ни на что не реагировал. Рядом сидели мой отец и мать, которым врач сказал, что у деда лопнули все сосуды в голове, и жить ему осталось недолго. 
       Схватив что-то из съестного, я отпустил дверцу шкафчика, она негромко хлопнула. И удивительное дело, дед, до этого не реагировавший ни на что, приподнял голову и посмотрел в мою сторону. Мать поманила меня рукой, и я с некоторым страхом прошел в комнату и приблизился к ним. Дед, как мне показалось, пошевелил рукой.
        – Дед прощается с тобой, это хороший знак! – сказал мать.
        Мой дед, который в последние годы страдал глухотой, и в обращении к нему приходилось кричать на уши, в больном состоянии услышал негромкий стук дверцы шкафчика в другой комнате, нашел силы приподнять голову, увидеть меня и даже пошевелить рукой. Это было его прощальное благословение, которое я уверен поддерживало меня в трудные минуты жизни.
        Размышляя о жизни и смерти сейчас, на восьмом десятке лет жизни, думаю о восстановлении слуха у деда перед кончиной, и благословение крестной Саши, в общем не близкой мне женщины, от имени сестры, как не крути, объяснить довольно сложно.   
        Мое восхищение вызывает следующий поступок деда. Как-то после его смерти я залез на чердак и увидел там старинный комод довольно большого размера, доходившего высотой до моих плеч, обитый металлическими уголками и запором для замка. Я открыл крышку и увидел толстые книги в основном в кожаных переплетах, взял сверху и начал листать. Это была книга по иглоукалыванию, с красочными рисунками человеческого тела. В другой книге сверху был изображен отряд всадников с белым знаменем с изображением какого-то иероглифа. Все книги оказались на корейском языке, так что я закрыл крышку комода и больше не вспоминал о нем. Только сейчас, по происшествии целой жизни, этот массивный комод с книгами раскрывает героический поступок деда, совершенный с 1937 году и в последующий период, связанный с многочисленными переездами. Перед моими глазами встает картина высылки корейского населения с Приморья, которая осуществлялась по районам с предупреждением за 3 часа. Люди за это время хватали то, что считали самым ценным, не успевали основательно упаковаться, их сажали на телеги и везли на железнодорожный вокзал к вагонам – теплушкам. Пока бабка с детьми собирала из домашнего скарба, дед на своей двуколке поехал к буддийскому храму, в котором служил все молодые годы, отобрал в комод самые ценные книги и возил все последующие годы во время многочисленных переездов в местах нового жительства. Думаю, дед надеялся, что эти ценные книги пригодятся для будущего корейского народа.
       Потом отец переезжал несколько раз, что стало с этими книгами, я не знаю. Однако не беда, что подвиг деда не принес ожидаемой пользы, в благодарность я обязан воссоздать его образ, напрягая память своими воспоминаниями о нем, рассказами бабки и моих родителей о жизни деда на родине в годы перемен и революций. 
        Деда похоронили в Солдатском на кургане возле аэропорта. Мой отец всю жизнь был в обиде на деда за то, что он не дал ему образование, на похоронах распорядился уложить гроб таким образом, чтобы взгляд его не мог видеть селение. Через несколько лет брат Борис посетил этот курган, но не смог найти могилу деда.
        Этот год мне запомнился, как все взрослые собирались у репродукторов послушать последнее сообщение о состоянии здоровья товарища Сталина. День похорон был невообразимым трауром для всех, мы по двое становились в почетный караул возле портрета Сталина, выставленного в черной ленте в центре школьного коридора. На следующий день всех учеников класса приняли в комсомол, даже самые отъявленные хулиганы присмирели и подтянулись.               
       Я и Юн Гена увлеклись двумя вещами: книгой Каверина «Два капитана» и идеей путешествия по Сырдарье. Нам очень нравился лозунг героев «Бороться и искать, найти и не сдаваться!», хотя не представляли, что в жизни «искать» и кому «не сдаваться». Как-то после уроков собрались у меня во дворе Юн Геннадий, Шин Герасим, Янин Анатолий и Боровиков Борис, залезли на дерево (клятва должна произноситься ближе к небу), поговорили о жизни и поклялись поддерживать драг друга, если кто-то вырвется вперед, подтягивать друзей до своего уровня.
       Относительно плавания по Сырдарье нашлась интересная книга, которую внимательно прочитали, стали искать книги по связыванию плота и изготовлению байдарки или лодки. В один из воскресных дней мы решили сходить до Сырдарьи к устью Ангрена. Я потихоньку от родителей взял из дома охотничью двустволку и несколько патронов. Веселой гурьбой мы вышли из села, взяв ориентир параллельно руслу реки, спрямляя путь только по явной видимости. По карте до устья всего 9 километров, но мы петляли, явно удваивая расстояние. Первый выстрел из ружья сделал Шин Герасим в ястреба, попал очевидно в крыло. Ястреб с трудом отрывался от земли, летел недалеко, опускался на землю. Через несколько попыток догнать его, когда погоня порядком надоела, пошли дальше. Подошла моя очередь стрелять, увидели двух уток, садящихся за бугром. Я пополз, ребята кричали мне «Стреляй, они совсем близко!». Однако из-за высокой травы я ничего не видел, прополз еще немного и встал. Утки с шумом взлетели, пока я поднял ружье, прицелился и нажал курок, они уже были далеко, выстрел в небо не дал никаких результатов. Я не прижал приклад к плечу, получил довольно сильную отдачу. Шел с болью в плече, хотелось есть, но никто из нас не догадался запастись хотя бы хлебом. Выстрелы Юн Гены, Янина Анатолия и Боровикова Бориса ничего не изменили, охотники мы все оказались никудышные. Полуденное солнце начало припекать, ветер волнами в траве ничуть не охлаждал разгоряченное тело. Все устали, сколько осталось идти до устья Ангрена никто не имел представление. Повернули назад, помню перед глазами марево раскаленного воздуха. Руки оттягивает ружье, хочется выбросить его, но я иду, опираясь на него как на посох. Впереди бугорок, надо обойти его, но сил нет повернуться, и я карабкаюсь на него и спускаюсь, опираясь на ружье. Шин Герасим вспомнил, что в селении с километр пути живет родственник. Решаем идти туда, километр шли как в забытье, и когда добрались до родственника Геры, повалились на циновку в мгновенное забытье.             
      Кто-то потряс за плечо, я очнулся вполне отдохнувшим. В комнату занесли низенький столик, хозяйка поставила две чашки рисовой каши. Мы сели за столик и за минуту умяли кашу. Принесли в чашках суп, мы тут же умяли его уже без каши. Когда принесли саленую корейскую капусту, быстро не стало и ее. Снова принесли кашу, и все повторилось и с ней, и с супом и капустой. Зашел хозяин дома, улыбаясь, сказал:
      - Ну, вы молодцы! Вас бы нанять на работу, справитесь с ней, как кушаете.
      Краткий сон и хороший обед вернули нам силы, при свете заходящего за горизонт солнца мы бодрым шагом пошли домой. На свой двор я вступил затемно, увидев разгневанного отца впервые в жизни, я бросил ружье и убежал в виноградник. Через некоторое время вышла мать, позвала меня домой, сказала, что отец успокоился. На следующий день на стене висел пустой патронташ, ружье отец надежно спрятал от меня.   
        Юн Геннадий довел мечту о плавании по Сырдарье в реальность, к сожалению, мне не пришлось участвовать в ней. Дело в том, что на каникулы брат Борис забирал меня в Ташкент помогать в строительстве дома, работы были не тяжелыми: малярные, затирочные, затыкание щелей деревянного пола меловой смазкой.
        После окончания восьмого класса он уговорил отца отпустить меня для продолжения учебы в Ташкенте, утверждая, что в столице я получу больше знаний. И в 14 лет я покинул родителей, своих друзей, знакомую обстановку, мои детские годы закончились. Тогда я не задумывался о своем поступке, сейчас вспоминаю о нем с большим сожалением. Уехав из дома, я оставил стареющих родителей одних, нанес им боль разлуки, а мог бы два года продолжать жизнь с самыми близкими людьми на свете.