Конечно, это была бредовая идея: бросить все, написать эту невнятную, коротенькую записку и потащиться на свою, как это принято говорить, малую родину. Ну да, прошли те времена, когда московский бомонд малодушно замалчивал свое пензенско-воронежско-рязанское происхождение. Сейчас даже модно щегольнуть своим провинциальным прошлым, подчеркивая этим собственную гениальность, или умение добиться признания капризной столичной публики, или способность поймать за хвост синюю птицу удачи.
Безумно модный, эпически дорогой, космически недоступный московский художник Макс Березовский, повинуясь какой-то дурацкой внутренней прихоти, сам (понимаете? – сам!) купил билет в ночной поезд до города N-ска и катит нынче в простом купейном вагоне в родные края. Стук колес должен бы убаюкивать, навевать золотой дорожный сон, а он наоборот – раздражает и без того натянутые нервы, выталкивая из темного омута памяти какие-то давно забытые эпизоды из прошлого, ненужные лица, тягостные встречи и разговоры. Изредка мелькают отблески фонарей в занавешенном окне, из-под двери пробивается полоска света из коридора, надсадно храпит толстяк на верхней полке, выдувая из себя весь запас пивного аромата, жалобно свистит носом бабка на нижней полке…
Какого черта? – морщась, как от зубной боли, спрашивает себя Макс. И сам же отвечает: «Надоело! Все – надоело!». Надоели приемы по случаю и без, великосветские вечеринки у великосветских же шлюх, дорогие заказы и вздорные заказчики, холеное, самодовольное лицо жены (третьей по счету, мать ее, жены!), кукольная красота любовницы (куда ж без нее!). Терзает подспудный страх потерять клиентуру, утратить популярность, жжет внутренний стыд за то, что угасла божья искра под напором денежного потока… Слава! Какая к черту слава! Появившись на вокзальном перроне без привычной, тщательно организованной пиар-менеджером шумихи, без шлейфа папарацци из очень желтых и бледно-желтых газет, он оказался одним из многих самых обычных пассажиров в обычной суете московского вокзала. Его дорогой «кэжел» потерялся на фоне распродажных джинсов и маек, модная полунебритость ничем не отличалась от двухдневной щетины того баклана, что толкнул его своим здоровенным баулом и смачно при этом обматерил.
В серый предрассветный час Макс вышел на перрон провинциального вокзала. Тут мало что изменилось за те годы, что он не был дома. Желтое, местами облупившееся здание, вязкая тишина, изредка прерываемая гнусавым голосом диспетчера… Сонный частник заломил несусветную, по его мнению, цену в надежде развлечься торгом и, похоже, даже обиделся, что клиент – лох покладистый. Подувшись для порядка, водила сам завел разговор – дорога неблизкая, чего молчать-то! Растущие цены, дорогой бензин, наглые чиновники, оборзевшие гайцы на дорогах, своих проблем полно, а мы всему миру помогать тянемся. Ну, и все в том же духе, пересыпанное веселым матерком.
Улица к родительскому дому была аккуратно заасфальтирована. Несколько лет назад под стрекот камер шустрых телевизионщиков рабочие прокладывали дорогу, чтобы в телеэфире ведущий мог восторженно захлебываться счастьем и вещать: «Ты не поверишь! Макс Березовский проложил асфальт к отчему дому!». Почтительный и заботливый сын никогда не забывал родителей и отчий дом: почти евроремонт преобразил волшебным образом старую дедовскую избу, на мелкие расходы он присылал родителям приличные суммы. Об этом охотно писала бульварная пресса (с подачи пиар-менеджера, разумеется!), старательно формируя имидж арт-звезды. Имидж – это наше все!
После первых удивленно-радостных и бестолковых восклицаний и объятий родители проводили сына в его комнату-мансарду (читай: чердак – бывший, конечно!). Из окна открывался такой привычный вид на реку. Именно здесь, в селе со смешным названием Березай, могучий приток Волги делает несколько петель-излучин, так хорошо видных с этого холмистого берега. Другой берег полого спускался к реке, отсюда видны были игрушечные фигурки коров и пастуха. От околицы начинался крутой спуск, по которому сломя голову неслась пестрая ватага ребятишек, лишенных счастливого компьютерного детства.
Максим потянулся до хруста в суставах, подошел к шкафу, распахнул его, зная, что будет висеть на вешалках, а что – лежать в коробках. Наугад вытянув из стопки футболку и джинсы, он быстро переоделся и спустился вниз. Стол уже был накрыт в лучших традициях деревенского лета – хоть натюрморт пиши!
- А кстати, где мои краски, мольберт и прочее? – улыбаясь, поинтересовался Максим.
- Все там же в мансарде, в ящиках поищи.
Завтракали весело, скованность и неловкость первых минут встречи ушли, отец с матерью наперебой рассказывали о своих важных событиях (на их взгляд). Сын больше слушал, поддакивал, подавал реплики, не забывая уплетать за обе щеки мамины вкусняшки. Благо, можно было не морочить себе голову подсчетом съеденных калорий и ресторанным этикетом. Отец, важничая, предупредил, что вечером «банкет будет». А это значит, что соберется деревенская родня, дядя Коля будет жарить шашлыки, а потом он обязательно переругается с двоюродным братцем, порвут клетчатые рубахи, слегка попинав друг друга. Сценарий «банкета» был знаком до мелочей с детства…
Максим сидел около окна, курил, лениво оглядывая родные просторы, а в окно мансарды щедро вливалось бледно-голубое, уже выцветающее от жары небо. В старом застекленном шкафу бережно хранились его старые кисти, бумага для акварелей, куски холста, краски. Руки сами потянулись к ним, он стал разбирать пыльные коробки, доставать свои старые рисунки, наброски, картины. На них то полыхала яркими мазками пастель, то приглушенно шептала блеклая акварель. Работы были незрелыми, иногда откровенно дилетантскими, но они были живые. Он перевел взгляд на пышный и помпезный портрет родителей. Отец в шляпе-котелке с тростью, по жилету извивается золотая цепь, мать - в платье с рукавами буфф и необъятной шляпе. Она, поглядев на шедевр сына, тогда неодобрительно поджала губы и покачала головой. Максимка с детства побаивался этих маминых сигналов: учитель – она и дома учитель! Что там рисовать-то было в технике фотопечати! «Фу, пошлость какая!» А ведь это и вознесло его на вершину современного арт-Олимпа…
На мокрой бумаге проступала картина жаркого полдня: белесое небо, тугая излука реки, бликующая ее поверхность, темная полоса дальнего-дальнего бора…»А руки-то помнят!» - с откровенной самоиронией подумал Максим, откладывая в сторону непросохшую акварельку.
…И снова мелькало за окнами поезда багровеющее с яблочно-зелеными полосами закатное небо, мерно звякала ложка в пустом стакане с подстаканником. Он лежал без сна, вспоминал шумно бестолковый вчерашний вечер. Дядя Коля – великий шашлычник - умения не растерял («Мастерство-то не пропьешь!»), но боевой пыл растратил. Драки с братцем не было. Так, вяло без вдохновения поругались – и все! Отец пьяненко громил жулика-управляющего (слова-то какие), а мать весь вечер просидела рядом. Вздыхала, понимая, что нескоро – ой, нескоро! – появится он в родном доме, что неспроста он свалился им как снег на голову, что тяжко у него на душе. А что она могла? Только погладить его по седеющим волосам да положить голову ему на плечо… Макс включил телефон, высветился нескончаемый ряд пропущенных звонков, эсэмэсок, непрочитанных писем. Хмыкнул и опять выключил: «Подождут…».
В Москве лил проливной дождь, лиц не было: ноги и зонты. Пока бежал к машине на вокзальной стоянке, расплачивался, открывал – промок до нитки, но бережно прятал на груди ту маленькую акварельку, что писал, глядя из окна мансарды. Плюхнулся на сиденье, завел своего «красавца», выехал на проспект. Пробка - плотная, долгая, тягучая… Ну, здравствуй, моя столица, моя Москва. Зло зажужжал телефон. «Макс, ты где? Ты свихнулся? Мы тебя все ищем! Что за дурацкая записка? У тебя уже куча заказов! Что за….», - дурниной орал в трубку пиар-менеджер.
В серую пелену московского дождя уходил, укутывался высокий берег реки, отцовский дом, лицо матери с тревогой в глазах. То и дело коротко и глухо пикал телефон, раздраженно гудела автомобильная пробка, потоки дождя заливали лобовое стекло, превращая автомобиль в подобие вывернутого наизнанку аквариума. Макс снова достал акварель, всмотрелся. Сзади зло рявкнул клаксон. Сейчас – нужно вырваться вперед, чтобы загородить дорогу другим, обойти их в этих черепашьих автобегах. Завтра – оттереть локтями братьев по арт-бизнесу в погоне за новыми заказами. И каждый день – стараться удержать возле себя эту продажную девку - славу, которая так и норовит сбежать к другому. Жизнь – боль, детка!
Макс нажал на кнопку стеклоподъемника и бережно опустил лист бумаги за окно. Тот покорно лег на мокрый асфальт под колеса ползущего в соседнем ряду гелентвагена. И Макс решительно рванулся вперед в образовавшееся перед ним крохотное пространство.