Дневник начинающего публициста

 




       «12 сентября. Который день не нахожу тему, достойную внимания. А точнее, не могу определиться. С чего начать? За что взяться? А ведь кому как не мне знать, что волнует Россию. А волнует ее многое. И потому было бы неплохо провести своего рода розыгрыш. Соорудить вращающийся барабан, наподобие того, что используется при проведении лотереи, заполнить его скрученными в трубочки бумажками с названиями мучающих страну и мир проблем и вслепую – тащить. Но, в принципе, можно обойтись и таким методом: из запасников памяти извлечь забытый факт и, отряхнув от пыли, приодеть в одежку современности. Или переделать проклятую иностранщину на наш лад. Все лучше!
       До обеда наблюдал в окно за жизнью России. Страшен ее вид с утра. Страшен и притягателен. Чем-то схожа она с дворовой прелестницей, только вчера познавшей радость первой любви на лестничной ступеньке. Вот она, вся растрепанная, со следами от непрекращающегося загула на ее большом теле, не идет, как прежде, на завод, не шагает, гордо расправив плечи на фабрику, а тащится себе потихоньку – к вокзалу, где можно, протянув руку, выпросить себе лишь очередную порцию унижений. И все же – как хороша! Россия! Ты – боль моя и ты же – мое убежище.
       После обеда смотрел телевизор. Глупую, откровенно пропагандистскую картину сотворили американцы. О современной работорговле людьми. Как наших женщин обманом на проклятой земле янки превращают в сексуальных невольниц. Уже три года я занимаюсь публицистикой, ни разу ничего не слышал о подобном. Вот, кажется, и зацепка есть: на кого работают некоторые высокопоставленные товарищи Гостелевидения с интересными фамилиями, вытаскивая на экран порочащий русских мадонн лживый материал. Пожалуй, стоит попробовать.
      13 сентября. Россия! Люблю каждый твой кустик, каждую паутинку, что по осени ткут российские пауки! Каждый порожек заигравшейся на стремнине реки! Помню, в детстве, когда мне было всего шесть лет, я, трепеща от восторга, подходил к дубу, гордости нашего города, возле которого отдыхал когда-то отправлявшийся в поход Петр Первый, и шептал, шептал, ошеломленный размерами желудей, что только моя страна способна дать такое чудо.
      О чем же писать? Тема Гостелевидения – мелкая, вряд ли могущая что-то сдвинуть в сознании наших граждан. В прошлом году заведомо проигрышное дело затеял Кудасов, когда намеревался описать нравы, царящие в «Союзе 31 Свечки». Куда, спрашивал публицист, мой друг, подевали остальные – две? Если бы он знал, что их припасли именно для него! Лучше живым глядеть в потолок собственной квартиры, чем с экрана телевизора в черной рамке.
      Погода сегодня капризная – небо то дождичком разродится, то расщедрится странной, какой-то прямо чекистской улыбкой солнца. Оно и выглядывает из-за туч – точно подсматривая. Строго и пытливо. Как и должно.
      Между прочим, некоторые псевдопублицисты взяли за правило морочить наше общество всякими ужасами. То голод был, то репрессии, то волюнтаризм, а то и вовсе – застой. Между тем, если посмотреть на дело с другой стороны, не отрицая наше прошлое и не кляня его, можно заметить, что история любого государства имела те же вывихи и загибы. Например, стоит вспомнить голод в Германии в начале 12-го века, выкосивший чуть ли не половину населения, или – уж кто-кто, а французы, эти вечные умники и учителя, могли бы и помолчать, – Варфоломеевскую ночь. Попытки власти продать как можно дешевле свои идеи зачастую оборачиваются страданиями народа. Вот благодатная тема, вечная: народ. Можно немало здесь наскрести. Стоит подумать.
      14 сентября. Мне кажется, я набрел на проблему, представляющую интерес для общества. Интеллигенция и власть. Можно, правда, поступить по-иному, как я и хотел: накрутить бумажек с названиями второй составной части темы, не затрагивая первую, и попробовать разыграть. Чтобы по-честному вышло. Интеллигенция и народ. Интеллигенция и история. Интеллигенция и село. Интеллигенция и знаки препинания. Все-таки, думается, следует выбрать что-то нейтральное. А вдруг сложится так: интеллигенция и атомная подводная лодка? Очень двусмысленно. Сразу же приходит на ум ванна, в которой легко утонуть. В позапрошлом году недотепистый Армидонтов решил изобразить из себя властителя умов и накропал цикл статеек на тему «Русский дух». После первых двух «Русский дух и вечная смута», «Русский дух и чужеродный смрад» ему – по-другому и не скажешь – вдруг ударила в голову мысль чуть отклониться от выбранного мотива. Естественно, как все наши публицисты, горячие головы, он устремился к давно намеченной им цели – напрямик. «Русский дух и власть». Очень актуально. Хотя ему и намекнули, некоторые «товарисчи» с большой печатью на лбу, что следует поменять в названии слова местами. И суть. Потому что, как бы там ни пахло, а власть всегда на первом месте. Следующая статья «Русский дух и поиск смысла» принесла ему, наряду со славой, и душевную скорбь – мученика. Потому что он получил письмо от неизвестного с указанием «лучше писать тебе, сука, на заборе». Армидонтов, не поняв, чего от него хотят, так и поступил. «Русский дух и забор» – это его последняя работа, к сожалению…
        А по-настоящему злободневна, если уж быть честным до конца, тема «Интеллигенция и круговорот в природе». Надобно собирать материал. Пожалуй, следует начать с Герцена.
        15 сентября. Россия! Люблю позевывание поутру просыпающихся окон, неспешное их открытие, приветствие окружающего мира – звенящего ранней осенью, пахнущего воском спелых яблок, истекающего приятной прохладой. Эти выныривающие из глубин квартир одухотворенные лица – являющие себя двору и улице. На каждом, изборожденном глубокими раздумьями за судьбу России, может, радости и не увидишь, но уж веры – через край. Портит вид лишь седьмое окно справа на пятом этаже со вставленным в него образом мерзавца Заломова, который в любое время суток стабильно блюет на головы жителей; да третье слева на восьмом этаже с опрокинутым кверху рылом Пилявского, высматривающего на небе свое счастье, но до сих пор не вернувшего мне Герцена. Мразь, словом.
        Вечная тема «Интеллигенция» поэтому пока – отпадает. Вместе с круговоротом.
        После обеда долго обследовал богатства своего письменного стола, которые неожиданно обнаружились. Больше всего поразило обилие писчей бумаги, приобретенной, очевидно, мной лет двадцать назад, когда только еще рука тренировалась творить и когда нетронутость, белизна, невинность листов казались почему-то залогом будущего признания. На одном, что сверху, мной начертана лишь фамилия: Азнавур. Помнится, мне нравился этот французский певец, большой друг нашей страны. Сколько лет пробежало… И когда это было?
        Неплохая, кстати, идея: привести к общему знаменателю музыку и, скажем, действительность. Возможно, следует усугубить звучание темы – чтобы оно диссонировало с тем беззаботно-безответственным тоном, что так в ходу у нашего начальства, любящего лишь обещать. «Музыка и безвременье». Хотя могут и не понять. У нас не принимают ни содержание, ни форму – искусство письма уступило место искусству голосовых связок, что свелось или к конфиденциальному нашептыванию изъявлений преданности, или к ору о своей исключительности. Лучше, конечно, было бы так – «Музыка и русская душа». Когда с душой непорядок, то из всех музык для нас важнейшей является развлекательно-похоронная. Эту шутку приписывают Чекощанскому. Кстати, еще во времена перестройки родился так называемый «Закон публицистики», его закон, Чекощанского: чем больше молчишь – тем больше боишься. Ну и что? Как поступили с самим Чекощанским, человеком чрезвычайно разговорчивым и сверхлюбопытным, копавшемся в фактах, как курица в пыли? Сейчас расправиться с быстроумным – не сложнее расщепления атома.
       Нарисовали дома в его отсутствие на зеркале кастрюлю с борщом. Сейчас многие утверждают, что таким способом его предупреждали, чтобы он не ел вышеозначенное блюдо. Он и не съел, «нечаянно» зато упав под колеса электрички.
       Эх, Россия, люблю твои гудящие рельсами бесконечные просторы! Люблю отмеривающие расстояние колеса-трудяги поездов! И как мне дорог самый никчемный последний шлагбаум – свой, российский, как ни один другой в мире умеющий вовремя отсекать движение от покоя пейзажа.
       Заметил: стоит в названии утяжелить вторую часть множеством повторяющихся гласных, как возникает чувство все растущей тревоги за родной язык – под силу ли ему такое? «Музыка и коловорот». «Музыка и каравай».
       Шутки шутками, а тема все никак не вырисовывается. Россия уже и спать привычно легла, а я все маюсь. А может, так и составить проблему, ныне довольно востребованную, отказавшись от сомнительной честности союзов – в пользу бескомпромиссных предлогов: «Музыка в постели?» А если – с? Обидится Союз композиторов. А если – к? А если – под? Не поймут те, кто приватизировал «через».
       16 сентября. Скучно. С утра сеет мелкий дождь. В лужах, привольно раскинувшихся посреди двора, своя жизнь. С какой-то коварной непосредственностью засасывают они в себя детские ноги, отчего те, утомленные борьбой, в школу не поспешают, а бредут еле-еле. Вот воробей, забияка, франт и путешественник, раскинув крылья, окунает голову в водную купель – возвещает о приходе холодов. А вот и Сычугин – с сеткой наперевес – вышлепывает из луж музыку перемен к лучшему. До чего же колоритен сей персонаж – плечист, рукаст, крепконог, широкогруд. Говорят, в свое время именно его имели в виду американские военные, когда составляли свой знаменитый «Справочник бойца».  В первоначальном варианте так и было написано: «смертельная доза алкоголя для человека весом 80 килограммов – 1,2 литра. Исключая Сычугина». Лишь после фамилии была вынесена за рамки текста и заменена безвестным «жителем СССР».
        Меня начинает раздражать эта неопределенность. Мало того, что погода мерзопакостная, мало того, что еще и спать хочется, так тема никак не вырисовывается.
        17 сентября. Проснулся с ощущением праздника. Такое со мной бывало лишь в детстве, когда, утром открыв глаза, я чувствовал – знал, что сегодня произойдет в моей жизни значительное и важное событие. Подсознание ребенка – мое, тихо дремавшее до расцвета дня, вчера еще покорно бредшее за установленными окружением рутинными привычками, вдруг наполнялось радостным ожиданием перемен.
        Однажды, помнится, я, едва продрав глаза, выскочил, сам не понимая почему, на крыльцо, потрескавшееся от времени, захарканное и зашарканное. Что-то влекло меня за собой. С этим чувством – ожидания чуда – я и прожил целый день. Но открытие, которое я сделал тогда, вечером, для меня, десятилетнего мальчугана, было не менее великим, чем то, которое совершил Эйнштейн.
        Была весна, особенная какая-то, с кровоподтеками, полученными ею не от сбежавшей зимы, как можно было подумать, а от рядовой повседневности – шофера Чегонова. Мы жили тогда в поселке городского типа Маёвка. Чегонов, негодяй, бил местное население чем попало. Рулем от машины, колесами, подвернувшейся под руку довольно дефицитной тогда кровяной колбасой (может, потому у меня такая закрепилась в памяти ассоциация?), своими стоптанными башмаками и, крайне редко, если уж допекало и времени было в обрез, – своими мощными, накачанными в поездках руками.
        Встретив моего отца, он стал его бить, на моих глазах, очевидно из-за особого к нему расположения, своей головой. В какой-то момент Чегонов, очевидно, подустал, да и голова-то не железная. Оттого он впопыхах обратился ко мне, стоявшему одиноко в стороне: «Сынок, пожалей своего отца и меня, ну дай же что-нибудь». Десятилетний мальчуган, переполненный чувством сострадания к собственному родителю, я быстро откликнулся на просьбу, протянув шоферу комок грязи. В каком-то смысле затвердевший шмат оказался похуже камня. Потому как подсознательно я ждал, что он рассыплется, и битье прекратится. Ничуть не бывало. Чегонов остановился лишь тогда, когда папа прижался щекой к земле.
        Лишь позже, когда вырос, я узнал, что причиной такого поведения Чегонова было дурное поведение его жены, только и ждавшей момента, когда ее благоверный уйдет в рейс. Бывало, начальство посылало его за тридевять земель, на край страны.
        Вот суть моего детского открытия: жизнь, у которой милостей полным-полно, всегда поступает, как последний хмырь, вопреки ожиданиям – назло. А с гроздей сирени, надорвавшихся от усилий вырваться на свет, хилых и слабых, капала папина кровь.
        Включив телевизор, я услышал, что в автокатастрофе погиб Фруктозов, кумир шестидесятников, в прошлом известный публицист, как-то странно в последнее время ведший свою писательскую деятельность: выпустит статью – взбудоражит всю страну – и замолчит надолго – заляжет вновь на дно.
        Я никогда не понимал этих людей – людишек со своим искаженным видением мира.  Баламутя народ, пичкая его бредовыми, фальшивыми вольнолюбивыми идейками, они в то же время подсмеивались над ним, ерничали, все за иронией прятались. И постоянно ссылались, то – на Бунина, то – на Аксенова, то на Зощенко. Как будто иных авторитетов нет! 
        Фруктозов был, как любят говорить нынче, знаменем своего времени. Его боготворили! За что? За то, что устраивал пляски возле могил вождей? За постоянное ерничанье над нашей историей? За поклоны в сторону Гудзона?
Я никогда не был его почитателем. Недавно в книжном магазине нашел на дальней полке сборник его старых статей. Читать сегодня это невозможно! Одни названия чего стоят! «Тень на обратной стороне добра», «Не дайте сердцу остановиться», «Куда нас заведет обманный свет?». И ведь – печатали! Печатали, поди, скрипя зубами. Что ж зубы не берегло начальство наше высокое?
        Мне врезалась в память одна деталь. Не поленился Фруктозов, посидел в архивах, порылся в древних газетах, поковырялся в милицейских источниках. И все свел к тому, что злой наш народ, готов из-за копейки угробить ближнего. В N*** мальчонка восемнадцати лет из-за тринадцати рублей убил прохожего. В R*** сумма выросла до двадцати одного рубля: там обчистили в гостинице приезжего, а, найдя денежку, решили свидетеля ликвидировать. В С*** проспорили за четвертак девушку. И так далее – до бесконечности. Кажется, он прекратил свое предвзятое исследование на семьдесят пятом рубле. Духу больше не хватило. А, может, совесть заела. Ну и что? Ну и что, что кто-то кого-то убил из-за семидесяти пяти рублей? Какая разница – десяткой больше, десяткой меньше.
        Вот, кстати, тема. «Шестидесятничество – как тупик». Или лучше так: «Шестидесятничество и тупик». А можно ведь и так: «Моральное вырождение шестидесятников».
        А я с утра чувствовал – будет, будет праздник. Будет.
        18 сентября. Нет. Праздника не будет. С шестидесятниками стоит повременить. Они тоже какие-то озлобленные стали. Ферапонтов необдуманно написал статью о никчемности поколения шестидесятников, что, кроме вреда, они ничего стране не принесли. Что они никогда не были вместе с народом, не понимая его. И один из них, из этих старых зубров, шестидесятников, хрен моржовый, как говорят, встретив Ферапонтова, зажав его в углу, с силой в лоб вкрутил несчастному шуруп. Натурально. Использовав для этого переносную электродрель. «Чтобы до твоего мозга убогого дошло, была ли от нас стране польза или нет». Пока подбежали люди, Ферапонтову, с пятью сантиметрами, вкрученными в лоб, уже было абсолютно все равно.
        С чего же начать свою публицистическую деятельность? Столько материала я накопил за эти годы, а как-то все не складывается написать статью. Может, о врагах? О врагах, окружающих мою страну, можно было бы написать. Россия! Вот мне кажется иногда. Стоит она – посреди света – одна. В ситцевом платьишке, нарядная, точно собралась на деревенскую сходку, где под баян да балалайку будет танцевать. Но ведь – одна, сиротливо в сторонке, без любимого. Потому как, имея на нее виды, лишь тем и заняты ухажеры, как воспользоваться расслабленным видом красавицы. Кто ж ее пригласит на танец? Этот скользкий тип, по имени Запад? Или хитро подмигивающий фат – Восток, только и ищущий случай, чтобы запустить руку под юбку? Как же я люблю тебя, Россия, за непокорность, за твою величавость и вечную свежесть лица и тела. Гордая, ты не будешь ни с кем танцевать, оставляя за собой право оставаться невинной.
        Между прочим, отличная тема, будящая умы к действию. «Влияние невинности окружающих на созревание внутриутробного плода». Можно, конечно, и попроще: «О климатических изменениях в регионе как факторе формирования сексуальной ориентации индивида». Но тема неподъемная. В позапрошлом году Дубцов решил провести эксперимент. Вышел на улицу города с плакатом «Гомосексуалисты тоже люди». Эксперимент с подоплекой протеста. Зачем вышел, непонятно. Потому что его затолкали в первый попавшийся подъезд незнакомые люди и употребили плакат не по назначению. Вообще, это словосочетание «незнакомые люди» вызывает у меня озноб. Потому что, понятное дело, кому-то они как раз хорошо знакомы. И зачастую – людям в униформе с тремя буквами на спине.
        19 сентября. Благодатная тема, казалась бы. Экология.
        Вспоминается школьная пора, как мы с классом ходили в походы. По лесам и горам. Сколько хорошего было в наши годы! Костер, посиделки вкруг него. Печеная картошка. Песни. Ах, какие были песни! А теперь что? «Ты изменилась, Танька, жутко, теперь ты, Танька, проститутка» …
        Где эти чистые, нетронутые леса? Незамутненные озера? Прозрачные, как стекло, реки? Не загаженные вершины гор? Эх, Россия! Люблю твои напевы ветра над степными просторами, люблю колебание ковыля и степенное хождение вперед-назад покряхтывающей дрофы. Чу! Заклекотал беркут, увидевший бегущего зайчишку. До последней петли, выписываемой этим плутишкой, убегающим от опасности, люблю я тебя, Россия. Только в твоих пределах у животных, можно заметить, осознанный, почти человеческий взгляд. Только ты, Россия, способна дать им то, что ни одна страна больше не может дать – душу. И у выстукивающего азбуку Морзе дятла, и у воющего волка, и ревущего медведя есть она. И кажется иногда, что вот так можешь сесть напротив Михайло Потапыча где-нибудь в укромном уголке леса и говорить, говорить с ним обо всем, тебя волнующем. В то время, как на хваленом Западе звери бегают с каким-то пустым отсутствующим взглядом, что свидетельствует – им бы только пожрать.
        Экология… Все-таки, если вдуматься, трудная тема. В позапрошлом месяце известный публицист Мавродиевский поднял вопрос об элитных домах, выстроенных в девственно чистом лесу, что в пяти километрах от города. Мол, ради корыстных сиюминутных интересов губят ценные породы деревьев – вырубая их целыми гектарами. Одну статью написал, вторую. В третьей он решил как бы обратиться к верхам, пытаясь узнать, кто дал разрешение на строительство. «Ваши высокоблагородия…» И все в такой вот манере. Верхи России, которую я так сильно люблю, однако промолчали. Выразительно и протяжно. Ну и вот. Никогда бы не мог подумать, что устроенная по заказу тишина может поднять на ноги почти десять тысяч человек, пришедших на кладбище проводить Мавродиевского в последний путь.   
        Если честно, моего дарования маловато, чтобы писать об экологии. В конце концов, есть мастера этого жанра: Рублевский, Пешков, Арцибалюк. А я еще опытом не обзавелся, чтобы бороться за чистый воздух, зеленый лес и голубые реки.
        19 сентября. Хотел написать серию статей о спорте. Но сразу же оставил эту идею. Самая взрывоопасная тема. О мафии проще и безопаснее написать, чем о спорте. Не знаю, что такого дают наставники своим ученикам, но почитаешь статьи за прошлый и позапрошлый год – волосы дыбом встают. Немченко, который изобличил спортсменов в том, что они продали соперникам чемпионат, впихнули в футбольный мяч целиком. Такая вот дурацкая и неумная шутка. Выкатили мяч на игру, поставили на центр поля, и при розыгрыше первого удара футболист, что должен был его произвести, вывернул ногу напрочь и стал инвалидом. Гусьева – за статью о махинациях в спорткомитете *** области, раскатали тяжелоатлетической штангой. Очки, голы, секунды – я люблю тебя, Россия, атакующей и побеждающей, бегущей к цели быстрее всех. Люблю твои отзывчивые на шум стадионы и подыгрывающие подошвам беговые дорожки, подрагивающие после удачных бросков баскетбольные кольца и стремящиеся к диалогу с мячом волейбольные сетки, увиливающие от чужих коньков шайбы – все это я люблю, Россия, в твоих бесконечных пределах. Но писать об этом – надо иметь большое мужество. У меня была наметка заняться статьей-исследованием на тему «Одиннадцатиметровый как отображение бытовых неурядиц в семейной жизни судей». Но вовремя спохватился. Лычков в свое время накарябал нечто подобное в газете «Спорт за неделю», тоже судейский корпус задел. Покритиковал этих одетых в черное людей за преднамеренные ошибки, которые они делают в пользу одних, других вынуждая проигрывать. Как будто вообще ни о чем и ни ком нельзя уже и написать. Получил Лычков послание: не садись лучше в свою машину. Не послушался Лычков, сел, олух царя небесного, думал, что он – самый крутой. Седьмой месяц в больнице. Зубы по одному ему перед кормлением заносят в рот и расставляют.  Может, о детской литературе написать эссе?
        20 сентября. Черт меня дернул взяться за эту отнюдь не животрепещущую тему «Дети и вожди». Принес в редакцию. Долго ждал аудиенции у Гольцова. «Вожди и дети»? – переспросил, будто впервые слышал это слово, вожди, и будто до сих пор не знал, что есть такие существа малой формы, дети. И начал меня распекать, что полно уже подобной литературы. И что ничего нового я прибавить не смогу. Заезженная, захоженная, затоптанная тема. «Что-нибудь поострее надо. Сусальщина нам не нужна».
        На следующий день отправил ему файл «Как из детей получаются вожди» – в надежде, что это Гольцова заинтересует. На четвертый с ним сам связался, спросил. «Я не понял ничего в твоей статье, сказал он, как же все-таки получаются вожди? Вот идиоты, наподобие тебя, я знаю. Через дополнительное отверстие связи с внешним миром». Как он безобразно с нами, публицистами, разговаривает!
       Оказывается, это тоже взрывоопасная тема. Я пришел к Гольцову снова. За разъяснениями. Три года назад Сосновский взялся за написание серии очерков, которую так и озаглавил «Детство лидеров страны». Вышло и неубедительно, и пошло. Почти со всеми историческими персонажами все более-менее ясно было, кроме одного, выписанного довольно рельефно. В том плане, что Сосновский разыскал какие-то сомнительные фотографии, на которых этот руководитель нашей великой России был изображен в самых непрезентабельных позах.  То он в колыбельке с соской, то он без нижнего бельишка возле моря – махонький такой повсюду. Короче, сплошные намеки прочитываются. А на одной вообще непонятно что: вроде он играет в футбол, но соперник, вместо того, чтобы ударить по мячу, отвешивает ему пендель. «В публицистике есть уговор, произнес строго Гольцов, наши руководители становятся, едва родившись, взрослыми. И это не обсуждается». А через год после опубликования статьи Сосновского разыскали под одноименным деревом в отдаленном лесу. С той же соской в зубах, обсыпанного хвоей.
        Россия! Матушка! Люблю твои шумящие кронами деревья и вливающиеся в широкие дороги узкие тропки! Жужжащих весело диких пчел и трудолюбиво строящих свои сооружения муравьев! А иголки наших сосен, – таких пахучих, особенных в своей неповторимой стройности, – полны тем драгоценным живительным соком, что, опадая на землю, напитывают ее вдосталь и делают потому более черноземной. И тишина нашей какой-нибудь запустелой окраины столь замечательна, что так и хочется окунуться в нее с головой и остаться здесь навсегда, неприметным и невостребованным.