Продолжение. Начало: Князь Олег и старый директор, Деяния князя Олега
Поспела Ольга, и задумал Олег княгиней ее назначить, за Игоря ее выдав. Быть старшей женой дева согласилась. Где взять приданое? Деревенька имеется. Вои колья вбили округ, вот и Вышгород получился. Приличное приданое.
Отгуляли свадьбу, как и положено: с песнями, плясками, потасовками. Сынок Игорев Улеб с луком засаду за печкой устроил, глаз Олегу пытался вышибить и понятно за что, но неудачно.
А в это время волхвы на алатырь-камне Перуну быка жертвовали. Не всего, спалили, конечно, лишь кишки да хвост, но и того богу угодно было нанюхаться. В благодарность нашептал он старцам тайну, да только по ветхости своей они не все отчетливо расслышали.
Конунг налакался пива и в печаль-тоску вдарился. Велел жрецов привести.
– В бою я геройски от ран смерть приму или позорно на одре скончаюсь?
Волхвы уже божьи слова отдебатировали и дружно ответили:
– Примешь ты смерть от коня своего!
Олег подумал, что ни с того, ни с сего волхвы брякнули глупость, на религиозной почве сдвинувшись. Сделал вид огорченный и ответствовал:
– Не сяду на коня отныне и во веки веков!
Угостил братиной греческого вина и распрощался с колдунами приятственно.
Ярл Фарлаф, провожая теодеев на двор, задумчиво молвил:
– Конунг наш одвуконь ездит. Которого из них на колбасу пустим, Буефала или Бабыфила?
– Которого дороже ценит, – ехидно пробурчал главный жрец.
И отпустил на вольные луга Олег любимца своего Бабыфила.
А в палатах ярлы над словами стариков потешались. Рулав тельняшку на груди рванул, – рази мы конники, братва?
– Морпехи! – рявкнули ярлы яростно и выдули из двухлитровых бескозырок брагу одним глотком. – Там, где мы, там – победа!
Тишь да гладь, да Перунова благодать по словенским землям растеклись. Только Ольга в толк не возьмет: она с супругом есть фактические князи, а почто народ князем воеводу Олега кличет? Личико молодка кривит, лобик морщит, думку тяжкую думает.
Бац, батальон Фарлафа из Царьграда впусте вернулся. Объегорил царь воев, не заплатил за службу. Осерчал Олег, велел корабли на воду спускать и к войне готовиться.
Пришвартовались у вражьего берега, скалу ковырнули мечами. Рулав и говорит:
– Мудры греки от хитрости еврейской. Проход намертво забетонировали.
– Эта скала испокон веку здесь стоит, – возразил Фарлаф. – Наверху крепостишка Суда срублена, таможня супротив, мост промеж них на сваях постелен. Мытари с прохожих проездные дерут.
Задрали витязи бороды ввысь, действительно греческие часовые на мосту стоят, один жвачку мусолит. Плюнул и точно в княжий глаз попал. Рассвирепел Олег, велел Рулаву крушить скалу. Скинул тот рогатую каску на специнструмент, спецодежду и спецобувь, и двухпудовым кием в стену долбанул. Шатнулась скала, но выстояла.
– Пойдет дело, – крякнул удовлетворенно Рулав. – Взвод, к бою!
Греки сверху грозились греческим огнем всех пожечь, да напрасно стращали – спички кончились.
Выскакаша с кочей весь взвод; бойцы индивидуальные средства защиты и нападения в кучу свалили, киянки ухватили. Мужи дюжи и ражи, одним словом, качки. Иван Ярыгин тем тридцати трем витязям есть отец родной. Греки устрашились видом могучих варваров и животами скорбны сделались.
И тут со скалы на голову Фарлафа Свенельджич свалился.
– Старый пердун! – ласково говорит дядьке. – За скалой говно на десять и пять франкских мер стоит.
– И че? И не старый я вовсе, а молодой этот самый…
– Скала треснет, и снесет нас волна в пучину морскую.
Фарлаф рявкнул:
– Перекур!
И ушел на лодью флотоводца с докладом. Тому Стемид жвачку из глаза выковырял и выслушал князь Фарлафа со вниманием. Призадумался вслух:
– Это надо же так интенсивно море загаживать. На экологической службе греки денежки экономят. Значит, нам больше достанется. В пучине сгинуть мы не могем – говно не тонет. Получается, что унесет флот наш Мармарное море к Туркмен-баши, и даже далее – к баю Назару. Далековато, блин! Как нам на кручу влезть? – вот в чем вопрос. Колеса решают все! Поднять паруса!
Разогнались Олеговы парусные вездеходы и в боевом порядке бухнулись в воды Золотого Рога. Рядовые бойцы жечь храмы бросились, ярлы решили кочами град окружить. Препятствие на пути – цепь от берега до берега протянута, протечь кочам в Мармарное море не дает. Свенельджич звенья посчитал, прикинул на глазок, князю говорит:
– Тыща франкских мер железа. Подшипниковая сталь. Кадмированная. Коли сдадим цепь в ОАО «Вторчермет», Боричев взвоз, четыре, то целый квартал можем гулеванить.
– Рулав, тащи киянку и зубило! – возликовал князь, – перекуем цепи на мечи!
Прошел ярл по кочам к цепи с «болгаркой» на плече, подрезанной у царя болгарского Симеона, примерился. Тут греки приуныли и запросили пощады. Храмы вои все равно пожгли и Суду не пощадили. Вещи награбленные горами в кочи свалили и домой отвалили, и назвали князя Вещным.
Князь Игорь, как известно, в Киеве остался рулить государством. Рулить без бюджета – дело худое. Ринулся князь в города и веси, оставив у кормила супругу. А той невдомек как градом стройно править, растерялась. И тут одна женка, мужем битая, кулаками стреляная, к стройным ножкам княгини припала, до пупка облобызала, возопила нечеловеческим голосом:
– Спаси и помилуй, заступница!
Бабья солидарность в ту пору сильна была. Приволокли гридни пьяницу, и устроила заступница скорый суд. Мужика в греки продала, бедняжку за купца-вдовца выдала, да еще попутно указ обнародовала: «Велю курить только за тыном!»
Чего мужику нормально не жилось? Дом, жена, дети, работа, воля, брага. Все потерял, теперь только работа осталась. А его бабенке повезло, хоть и немолод был купчик. Обрядил новую жену в персидские шелка, на высокое крылечко усадил чай с тульскими пряниками кушать. Считает та барыши вчерашние на калькуляторе «Елка», чай с блюдечка, прихлебывая, да за чадами, теперь общими, поглядывает. Дети строем вокруг алатырь-камня ходят, в барабаны бьют и бога славят:
– Великому Перуну наш пионерский салют!
От зависти и злости у соседок недержание всего сразу началось. Их мужики-то не вняли, продолжали в забегаловках бражничать, материться и драться. Толпой бабы к княжьему терему двинулись.
– Осчастливь и нас, милостивица, хотя бы завалящих купчиков дай нам днесь. Сладу с пьяницами не имам.
Крепко призадумалась милостивица, да новой мысли не нашарила.
– Гей, гридни! Тащите гуляк сюды. Торг начинаем!
Христопулос да Бронштейн с «дипломатами», полными валюты звонкой, прибежали; мужики, которые только шатались, в грязь повалились. Другие давно на четвереньках стояли. Взвыли гуляки:
– Не губи души языческие, кормилица! Зарекаемся!
– То-то! – расправила морщинки на лбу кормилица. – Один день для радости хмельной уставляю – 8 марта. Женкам питие в этот день не возбраняется, остальным квас клюквенный пить дозволяю. Кудесник, почто пеньком стоишь? Бей клюкой в половицу!
Вдарил волхв клюкой, княгиня новое постановление речит:
– Велю пивнушки на Подоле в чайные домы переделать. Сроку даю день да ночь! Утром пройдусь, проверю.
Стучат топоры, визжат пилы, на Почайне мужи причалы ставят для челнов. Или причелы для чалнов? Неважно, главное, что праздношатающихся гуляк нет, народец в работе погряз. И княгинюшка вся в делах и заботах. Ночами измаялась. Скучно без мужчины лежать колодой в широкой постели. Потому разные дурные мысли в голову лезут типа: ПДД, ОТиТБ, ЖКХ, ПФЛ и прочая дребедень.
Слышит однажды, как Улеб с печки спрыгнул, за квасом к холодильнику босыми ногами прошлепал, зовет его:
– Улебушко, не желаешь ли ярлом СКР поработать?
– Неа. Рабы пущай трудятся, мне на яхте любо по рекам ходить.
– Рази мздоимство есть тяжкая работа?
– Ето как? Подвигайся к стенке, обсудим вопрос. Ох, и жарки твои полусферы, Олюшка…
Невмочно поверить любезному читателю в сие? Реально о том борзописец Нестор тайнопись сделал. Донеже следующей серии указание местоположения секрета считаю поспешным.
Крепко в кормило власти вцепилась кормилица-милостивица, но внезапно конунг из-за моря вернулся. Экая досада! Свенельджич в малиновом пиджаке гоголем прошелся, на шее – цепь кадмированная с панагией. На ней облик царя Владимира IV в золотом нимбе изображен. Облобызалась с молодцом княгиня, остальным ярлам только щечки подставила. С того дня называла воя Свенельдом Свенельдовичем. А что? А вдруг?
Уселась на лавки дружина победу над Царьградом праздновать, и вспомнил Олег о коне нечаянно.
– Лодья, однако, лучше коня. Поехал бы на Бабыфиле, сгинул в Судах.
– Там, где мы, там – победа! – рявкнули морпехи.
Далее поспешаем за Нестором.
– Кстати, а где мой любимый конь? – спрашивает Олег конюшенного.
– Помер, – вздохнул тот, – от старости.
– Как ето так, взял и помер? Религиозные фанаты бояли, что я помру от него. Тьфу на них! Помянем, братья, боевого коня! Пусть земля ему будет пухом!
Помянули скакуна добрым фракийским вином, и пошел князь прямо в шлепанцах в поле, где кости коня пылились. Шагах в сорока от тына они желтели, за огородами. И уклюнула Олега подлая змея в тот час.
– Йех, – огорчился князь, – надо было зимние кроссовки обуть.
Расстроился, пошел в терем, лег на лавку, несколько дней в хворях лежал, и отмаялся, наконец.
Нестор на это событие разразился длинной сентенцией. Дескать, чудес не бывает и, вообще, конь – друг витязя. Змеи – враги, и коней боятся.
Забыл озвучить летописец, что коней в пиршественные залы не пускают. Как там у самого товарища Менандра? «Какой глубокий смысл в невысказанных мыслях».
Карамзин, кстати, мысль свою высказал.
«Можем верить или не верить, что Олег на самом деле был ужален змеею на могиле любимого коня его, но мнимое пророчество волхвов или кудесников есть явная народная басня, достойная замечания по своей древности».
Народ, выходит, опять виноват. То мифы создает, то басни сочиняет, да еще утверждает, будто от укуса гадюки никто еще не умер. А вдруг в черепе коня таилась королевская кобра?
Продолжение следует.