Мой рассказ об обязательных трёх годах отработки будет неполным, если не опишу ещё кое-что.
Это были последние годы социализма, правда об этом тогда ещё никто не догадывался. Я был молодым специалистом, к тому же комсомольцем, поэтому на меня легко навесили несколько общественных нагрузок, от которых люди семейные категорически отбрыкивались. Раньше все их мог вспомнить, а теперь помню только две. Был я в той организации председателем комсомольского прожектора и пропагандистом от райкома партии. Беспартийным, заметьте, пропагандистом!
В комсомол вступил ещё в школе, как только исполнилось 14 лет. Дело это было добровольно-обязательное, потому нас собрали в школе, дали по книжечке с Уставом комсомола и дали несколько дней на то, чтобы подготовиться к вступлению.
– Принимать вас будут в райкоме комсомола! – торжественно объявила нашей маленькой кучке, доросшей до столь серьёзного шага одна из учителей.
– Вы должны знать Устав и какие ордена получил «Коммунистический союз молодёжи», когда и за что. Ну, и международную обстановку каждый сознательный комсомолец знать обязан! Всем всё понятно?
Нам было понятно. Сдали по две фотографии, по 10 копеек и стали ожидать поездки в райком комсомола. Мне лично даже в столь юном возрасте было также понятно, что всё это в большей степени формалистика. К тому времени мой отец, коммунист, вынужден был уволиться и уехать в соседний район, маму на работе пытались запугивать и выдавливали с работы жулики разного калибра, меня неизменно третировала директор школы, попавшись пару раз на мелких хищениях из совхоза, а уличил её тогда мой отец. Так что от большинства детских иллюзий о жизни взрослых я был уже освобождён. Тем не менее даже меня поразил столь формальный состоявшийся приём в комсомол.
Райцентр был от нашей деревни за 160 километров, дальше чем областной центр Петропавловск, до которого было километров сто. По пути к нам в совхозную летучку посадили молодого тракториста из соседнего отделения.
– Раз вас, ребята, так мало, – радушно обратился к нам районный секретарь, или как там его должность называлась, – давайте я всех разом приму!
Зашли в кабинет, расселись вдоль стены. Секретарь каждому задал по паре вопросов. Потом очередь дошла до тракториста.
– Устав комсомола знаешь?
– Не-а.
– А какими орденами комсомол награждён, знаешь?
– Не-а.
– Ну, а газеты, журналы хотя бы читаешь?
– Не-а!
– Ну как же так. А будешь читать?
– Ага, буду!
Что же вы думаете. Нас приняли и его приняли! Вот такой состоялся приём в комсомол.
Теперь, уже на работе, меня выбрали председателем комсомольского прожектора. Собирались мы раза три в год в центральной конторе на комсомольские собрания, но «высвечивать» проблемы на свою шею я не стремился. Так, собрались, потрепались и по домам, каждый в своё лесничество.
Обычно наши собрания проходили в дни проведения больших производственных совещаний. Сидя в качестве зрителей каждый мог наблюдать, как выстраивалось общение непосредственных руководителей – лесничих и конторского начальства. Лесничие с трибуны отчитывались и сетовали на нехватку почти всего, а начальство требовало, требовало и требовало. Крутись как хочешь, а чтобы план был выполнен!
На одном запомнившемся совещании присутствовал первый секретарь райкома партии — первое лицо района в те времена. Когда докладывала наша Мария Ивановна, он у неё спросил:
– Вот тут все жаловались на недостаточное снабжение. А как вы справляетесь с планом, где что берёте?
– А я женщина слабая, – лукаво улыбнулась физически крепкая лесничая, – я директору лишний раз поплачусь, он мне когда и подкинет то бензопилу, то запчасти.
Любому человеку в зале было понятно, что раз центральному лесничеству и то с трудом выделяются запчасти и инструмент, то другим он попросту в нужном количестве не достанется. Нет его в необходимом количестве, не поступает по разнарядке из Москвы, которой наш ГЛОХ «Селигер» непосредственно подчинялся.
Любому, казалось бы, было понятно, но не первому лицу района! Он вышел на трибуну и на вопрос как нам решить проблемы со снабжением, заявил:
– А вы вот так как Мария Ивановна, почаще директору обращайтесь!
Зря он потом запёрся на наше комсомольское заседание. Я ему этот вопрос «заострил» с комсомольской прямотой. Первый секретарь пообещал ответить позднее, но слово своё не сдержал.
В другой раз заявился к нам другой работник райкома партии в порядке шефского надзора. Я и ему высказал, что нехорошо «большим дядям» свои обещания не исполнять. Этот тоже пообещал дать ответ, но после этого ни на одном нашем собрании ни одного работника райкома партии больше не появлялось.
Примерно на втором году работы я затесался в пропагандисты. А дело было так.
Наблюдаю как-то раз как наша Мария Ивановна отбрыкивается от чего-то, что ей по телефону приказывают и вижу, что у неё даже слёзы на глазах наворачиваются. Я поинтересовался, в чём проблема. Оказалось, что её как партийного человека заставляют ездить в райком партии на лекции, а потом она обязана вести пропагандистскую работу среди своего коллектива. Ей производственных проблем грести не разгрести, а тут из-за такой, по-русски говоря ерунды, грозятся партийного билета лишить, а значит и работы. И это за несколько лет до пенсии!
– Мария Ивановна! – обратился к ней, – А что там за лекции, может быть я поеду?
То, что это не разовое задания, узнал уже потом.
Мария Ивановна перезвонила в райком, и обрадованная отправила меня вместо себя. А мне чем бы не заниматься, лишь бы на работе не торчать!
Райком партии впечатлил! Ковровые дорожки в коридорах, тяжёлые бархатные шторы на входе и на окнах зала заседаний, куда меня пригласили пройти. Приветливый работник райкома поинтересовался целью визита и обрадовался, что одним обормотом в их рядах стало больше. Вернее, он не мог знать, какого скептика занесло под их крышу, но я направление своих политических взглядов представлял вполне.
Лекции мне понравились, а особенно обрадовало то, что теперь я мог изредка вполне официально линять из кабинета, в котором вынужден был сидеть большую часть зимы. К тому же меня как пропагандиста подписали на «Аргументы и факты», в которых тогда публиковалось много интересного, но людей с улицы на этот еженедельник не подписывали. Напрягла обязанность ежемесячно читать лекции в своём коллективе, но с этим Мария Ивановна обещала помочь.
запомнил своё первое в жизни публичное выступление. Прошло оно в поселковом клубе, который составлял вторую половину здания конторы лесничества. Там крутили фильмы, устраивали танцы, вот перед танцами и дали мне тогда слово. В зале было много молодёжи, как нашей, так и из соседних деревень. Выступление было посвящено дню рождения какого-то писателя, поэтому, чтобы привлечь и удержать внимание, я начал его так:
– Здравствуйте, товарищи! Сегодня юбилей одного знаменитого человека, о котором я вам сейчас расскажу. Я специально не называю его фамилию, а как только вы догадаетесь о ком идёт речь, моё выступление закончится.
Такое объявление вызвало бурное оживление в зале. Молодёжь стала выкрикивать фамилии, а я стал выступать, держа в руке на всякий случай подготовленное выступление и изредка в него поглядывая, чтобы не напутать даты. Минут через пять в зале всё же фамилия прозвучала, я это отметил, но попросил разрешения занять ещё несколько минут их внимания, чтобы сказать всё, что запланировал. Возражений не последовало и мне удалось полностью озвучить подготовленную информацию. Больше всех была довольна Мария Ивановна — одной проблемой у неё стало меньше.
В скором времени меня послали на областные курсы пропагандистов в город Калинин, нынешняя Тверь. Там я был самым молодым и единственным беспартийным.
Лекции читали маститые учёные, журналисты и профессоры из МГУ. С одним из таких профессоров вышел казус.
Молодой преподаватель как раз перед его выступлением прочитал лекцию о том, как и перед какой аудиторией нужно выступать, чем отличается выступление перед маленькой компанией, средним коллективом и большой толпой. Убедительно он указал и на нелепость чтения по бумаге, особенно перед небольшим количеством людей. Нас было немного, и когда сразу после такой замечательной и полезной лекции вылез на трибуну и стал заунывным голосом читать какую-то академическую муть древний профессор из МГУ, то народ не выдержал и зароптал, сорвав лекцию. Мужики не побоялись, что рискую партийными билетами, затеяв бузу в стенах партийного здания. Мне рисковать было нечем, и я их бузу активно поддержал.
Как ни уговаривал руководитель курсов, лично пришедший разруливать ситуацию, но народ профессора слушать отказался категорически. Зато большинство остальных лекций было действительно полезно, и кое-что из почерпнутых тогда знаний мне в дальнейшем пригодилось.
На любых курсах и совещаниях главную пользу получаешь от общения вне официальных мероприятий. С трибуны говорят о том, что нужно официально, а в курилках и по вечерам народ говорит о том, что его волнует реально. Поэтому я позднее сразу стремился попасть во все эти курилки и другие места общения, хотя не курил, биллиард играл с моим зрением плохо, но для участия в животрепещущих разговорах это было неважно.
Перед поездкой на курсы пришлось дежурить на въезде в Осташков, проверяя машины на законность провоза в город ёлочек. Дело было аккурат перед Новым годом. Стоять приходилось на пронизывающем ветру, так как дорога в этом месте шла по берегу озера, а с озера дул и дул пронизывающий северный ветер. В результате жестоко заболел ангиной, которую не смог вылечить в течение трёх недель и в таком состоянии пришлось ехать на эти курсы.
Народ заметил нездоровость и дал один дельный совет, благодаря которому вылечил то, что не поддавалось даже лечению антибиотиками.
– Парень, ты возьми бутылку виноградного вина, только из одного сорта винограда, нагрей и горячим его выпей. Всё как рукой снимет!
Я купил бутылку «Каберне», мне его помогли нагреть, и с большим трудом его выпил. Гадость — это кислое вино, когда оно в горячем виде редкая, доложу я вам. Но на утро было ощутимо легче, а через пару дней ангина исчезла совсем.
Рано или поздно заканчивается всё. Подошёл к концу очередной этап моей жизни, закончились обязательные три года отработки, и я решил попытаться найти место получше для работы и жизни. В личном плане меня тут ничего не держало, зарплата не устраивала, вступать в партию и переходить на работу в райком тоже желания не возникало, хотя мне на это намекали. Я твёрдо решил уволиться. Предполагая, что просто так директор меня не отпустит, хотя мои с ним отношения хорошими было назвать нельзя, но дефицит лесных кадров в лесничествах был в ту пору повсеместно. Зная немного законодательство, написал заявление на очередной и дополнительный отпуска, последний был мне положен раз в три года, с увольнением по окончанию отпуска. Вскоре меня вызвал директор и объявил:
– Я твоё заявление выкинул, так что давай, работай!
– Ну что же, – парировал я, - На копии заявления секретарь дату его получения проставила, так что будем разговаривать с Вами в таком случае в других кабинетах.
Директор явно такого не ожидал. Он попробовал меня запугивать, потом улещивать, но я стоял на своём – уволиться по окончанию отпуска. Тогда директор заявил:
– Раз так, то увольняйся с сегодняшнего дня!
Это не устраивало меня и в конце концов мы пришли к согласию.
– Ладно, в трудовой мы тебе напишем, что уволен по окончанию отпуска, то есть с 26 мая, но документы и расчёт получишь сегодня, и чтобы до вечера освободил квартиру!
С этим было проще всего. Перетащил немудрённые свои вещички в кладовку на веранде, закрыл на замок, а ключ от квартиры отдал Марии Ивановне, которая до последнего уговаривала остаться.
Отпуск провёл у родителей, помогая по хозяйству, а 27 мая уже вышел на работу в лесничестве «Загон», но это уже другая история.
Читать о Сиговском лесничестве сначала:
http://www.proza.ru/2016/01/10/1368