Сказки про Машу

1.
Жила-была девочка, которую  звали . Однажды Маше сон странный приснился. А приснилось ей, что и не девочка она вовсе, а  - призрак.
Девочка свой   сон  родителям рассказала,
А родители ругаться друг с другом  принялись.
- Это все ты,- сказала мама папе.
- Нет, ты,- ответила мама.
- Это ты ребенка плохо влияешь.
- Почему это я?- Возмутился папа.-  Ты  на себя в зеркало-то  посмотри.
Но посмотреть на себя мама никак не могла:  она же  в зеркале совсем не отражалась. Поэтому мама просто обиделась на папу  и  растворилась в чашке с кофе.
- Тьфу,- сказал папа и залег на книжную полку.
А девочке потом собаку подарили, и кошку, и лошадку, и тигренка, и игрушку, и погремушку, и  скамейку, и свистульку, и подушку, и одеяло, чтобы отвлечь ее от всяких мыслей, чтобы она раньше времени голову себе всяким призраками  не забивала.
Еще нахлебается.
Пусть уж  пока  ребенком побудет.


2.
С девочкой Машей было много хлопот.
Например, она запросто
Могла взять, да испариться.
Была девочка,  и нет ее.
Хорошо, что папа у нее химиком
Был.
Возьмет папа приборы свои хитрые, что-то подожжет, да
и выпарит девочку и сконцентрирует. Правда,
девочка по неизвестной причине
всегда после этого в чайнике
оказывалась.
Очень неудобно.
Потому что выпарить и сконцентрировать - это одно,
а вот  выгнать Машу из чайника
Было невозможно.
Пока сама не захочет
Ни за что не вылезет. Ни чаю папе с мамой  дома было не попить,
Ни кофе. Ну, что же - за чаем и кофе они в гости
Ходили.
И Машу брали.
Так и шли в гости со своим
Чайником. 
А не с пустыми же руками идти!

3.
Когда девочке Маше что-то не нравилось, то она
В клубок сматывалась. Смотается в клубок и лежит.
А однажды бабушка к ним  зашла.
Смотрит бабушка, а на диване клубок лежит,
Неприкаянный.
Бабушка, (бабушки - они  такие),  клубок прикаяла,
И связала из него
Носок. Один. А второй не связала,
Потому что
На второй носок девочки не хватило.
По правде сказать, девочки и на первый-то с трудом
Хватило. 
Она уже
После пятки дергаться начала.
- Какая дерганая девочка,- жаловалась потом всему свету  бабушка,- вот раньше дети были, как дети. Шелковые. А нынешние? Эх, распустили девочку.
Папа с мамой девочку, действительно, распустили.
Пришли домой и распустили.
А неудивительно.
Кому один носок-то нужен? Два - еще туда-сюда,
А один - нет, один никому не нужен.
Лучше уж распущенная девочка, чем такой носок.
Да и ,вообще, девочка лучше!
А если бабушка этого не понимает, то пусть эта бабушка к ним
И не ходит.
Детей кругом  много, уж найдет к кому еще забрести.

4.
А однажды
Маша неожиданно потерялась. Вышла из дома, а обратно не вернулась.
Папа с мамой погрустили немного, а  потом,   не зная, что еще делать
по разным приютам пошли. В одном из приютов  они Машу и обнаружили. Правда,  они в этот приют за кошечкой пришли.
Маши ведь не было, вот они кошечку себе взять и захотели,
Чтоб не так грустно было.
Взяли они себе
Кошечку, смотрят,  а  это и не кошечка вовсе, а  - Маша.
Ух, как папа с мамой обрадовались!
И на радостях из этого
Приюта еще и самовар забрали, и коврик,
И книжные полки.
Чтоб Маше не скучно было,
И чтоб спать было где.
Больше Маша у мамы с папой так  неожиданно   не терялась.
А если и терялась, то не уже не так неожиданно, уже по-другому. Теряться каждый раз одинаково  ей   было  скучно.
Папа с мамой тоже были довольны. Они никогда не знали, где Маша в следующий раз найдется. И им это было жутко интересно.

5.
Девочке Маше очень нравились свечки. Особенно, когда они горят.
Маша и сама могла гореть, как свечка. И  весело, и  радостно. А иногда загадочно и грустно.  Очень красиво у нее это получалось.
Папа с мамой гордились своей дочкой. И налюбоваться на ее не могли. Ведь  не у всех родителей есть дети, которые так красиво горят, а  у них были, вернее была.
А то, что сгоревшая  Маша   чумазой – пречумазой  становилась, так  и что же? Ерунда какая.
У них папа был химиком, и он с помощью своих химикатов легко Машу от любых поверхностей отмывал.
Вот отмоет он Машу,  и все опять кругом становится таким же, как было. Даже неинтересно.
- Родители,- думала Маша,- они все-таки очень скучные.


6.
На всякий случай, хочется сказать, что папа и мама девочку очень любили.
(Мало ли,   кто что подумал).
Папа, например, всегда Машу на охоту с собой брал.
Маша ведь в любую нору пролезть могла,
Такая юркая была девочка, что и  никакой таксе не снилось.
Залезет Маша в лисью  нору,  лиса в панике, а  деваться-то и  некуда. Приходится терпеть.
Вот придут они в лес, и  пока Маша в норе с лисой сидит. Папа на пенечке отдыхает. Очень складно у них получалось.
Вот только лиса  была недовольна. И папе постоянно жаловалась.
- Лучше бы, - говорила  она,- вы на огурцы, с помидорами охотились.
Папа, может, был бы  и рад был на огурцы с помидорами охотится: за огурцами и помидорами в лес ходить не надо было , да только Маша и  слышать ничего  об этом  не желала. 
Огурцы с помидорами?  Ерунда, какая!
С ними же разговаривать не о чем!
А на охоту они  ведь только за разговорами и ходили. Зачем же еще?
Самые лучшие разговоры  мама потом всем знакомым пересказывала. А
Папа – нет. Папа  был химик. И говорить не особо любил. Поэтому он эти
Разговоры с  удовольствием, и даже с гордостью – промалчивал.



7.

У Маши такая привычка была или способность.
Маша могла замереть, как крокодил,
И, не двигаясь, сидеть в засаде
Целыми сутками.
Это было очень удобно.
Маша в засаде сидит,
А папа с мамой своими делами
Занимаются.

Мама,
Например,
Сперва  за уборку бралась.
Тут помоет,
Здесь почистит,
Гардероб перетряхнет.
И про Машу не забудет:
С нее ведь тоже надо пыль смахнуть.
Сделает она все это.
А потом и  гостей звать начинает.
Вот придут гости, нарядные, красивые, сядут
За стол.
А Маша  из своей засады как выскочит, да
на гостя какого-нибудь, как набросится.
Тут  праздник и заканчивался.  Надо сказать, что Маша много  маминых гостей переловила: и платья и туфли, и шарфы. Целый гардероб.
Мама  своей Машей очень гордилась и, когда   говорила,
Что  со своей девочки пылинки
сдувает,
они ни капельки не врала.

8.
Папа у Маши, как известно,  был химиком, а мама, как оказалось,  дрессировщицей работала. Она всякую одежду дрессировала. И так уж
Здорово она ее дрессировала, что одежда без нее никуда не ходила,
А вот мама с удовольствием без нее бы  пошла, да только не могла. Она без одежды  совсем никакой была. Пойди он без одежды, ее бы тогда папа с Машей ни за что  не увидели и не узнали бы. Они ведь   ее только по туфлям и узнавали. По туфлям, платьям и шарфам.
Вот маме для папы с Машей наряжаться и приходилось.
Очень красиво у них мама  выглядела. (А  почему она так красиво выглядела, и как ей Маша в этом помогала, об этом в предыдущей истории рассказано  было).  Правда,  для  Маши с папой , если честно,  это было неважно. Неважно им было, красиво у них мама выглядит или некрасиво. Важно было,  что она хоть как-то  выглядела.  Это было самое главное.
Они  ведь , в этом плане совсем непривередливые были.


9.
Мама, папа и Маша очень любили
свой дом. Правда, не всегда было понятно, где у них  дом, а где и не дом.
То стены куда-то девались, то дверь, то крыша.
Все очень  было расплывчато. Но мама с папой не особо обращали на это
внимание.
Мама ведь  и сама то и дело расплывалась,
И папа.
Но хуже всего дело обстояло с Машей. Маша временами так расплывалась, что просто ни в какие рамки не лезла. И  папе с мамой  с большим трудом удавалось, что-то  по этому поводу сделать. Вот помучаются они, помучаются, а потом все-таки  загонят  Машу в рамку, а рамку на стену повесят.  Вот весит Маша на стене,  улыбается. И из рамки им  рукой  машет. А папа с мамой тоже улыбаются, и в руку Маше то пирожок сунут, а то и яблоко, а то и книжку-раскраску. Радуется Маша.  Ей  иногда очень нравилось быть  маленькой- маленькой  девочкой.  А  если для этого ей   и приходилось становиться четырехугольной,  так и что же? Машу  это не пугало. Она была смелая девочка,  и ей хорошо было дома.

10.
Неизвестно как, но однажды  бандюганы какие-то Машу украли. Видать, мастера  своего дела это были, потому что украсть Машу было совсем непросто.
Попробуй, укради ее. Но  они попробовали и украли.
- Давайте  деньги,- сказали они родителям.- Отдадим Машу.
И сумму выкупа сказали, два мешка денег.
Побежали папа с мамой деньги собирать. Но два мешка ведь быстро не соберешь. Пока они повсюду бегали,  несколько месяцев прошло.
К этому времени  терпение у бандюганов  уже  закончилось, да и заботы  какие-то другие появились,  они про Машу, и про мешки   забыли. Однако , прежде чем забыть обо всем этом , они Машу в дремучий лес отвели,  там и оставили.
Приходят папа с мамой в  чашу, а там Маша на дереве сидит. И не просто сидит, а  на крылечке. Она себе на дереве целый дом соорудила.
- Ну,  и Маша, -  уважительно подумали папа  с мамой.- Нигде не пропадет.
А Маша, -  что Маша? Скучно ей, конечно,  было просто так  в чаше пропадать, вот она себе дом и устроила.  Хороший такой дом, с горячей водой, отоплением, электричеством, и даже Wi-Fi есть.
Ух, как папа с мамой обрадовались этому дому. Они за эти два месяца  так устали, что сил никаких не было. Залезли они  к Маше в дом   на дерево. И давай  отдыхать. Долго отдыхали, так долго, что дом  уже даже и  расплываться  начал.  Но папа с мамой не растерялись, заметив,  что происходит, они схватили  Машу в охапку,  и – вжик-вжик,  вниз спустились.
А там, обозлившись,   скорее помчались     бандюганов  со свету сживать.
И сжили, между прочим.  Те потом  всю оставшуюся жизнь в темноте просидели.
Потом папа с мамой  еще  и  других  бандюганов  ловили. Им это занятие понравилось.  Надо сказать, что на Машу бандюганы хорошо ловились. А вот  на папу с мамой, что-то нет.  Маша много раз пробовала.

11.

Как-то мама пирожков напекла и говорит Маше:
- Иди, отнеси бабушке.
- Но у нас ведь нет никакой бабушки,- говорит Маша.
- Такая взрослая девочка,- строго  сказала мама,- и не знает, что в мире полным полно бабушек. Иди и отнеси.
Взяла Маша авоську с пирожками
И пошла
Пирожки бабушке относить.
Идет по лесу,
А навстречу ей серый волк.
- Куда идешь?- Спрашивает.
А Маша ему отвечает, так, мол, и так.
-  Ну, и дела,- говорит волк.- Хочешь, можешь мне пирожков дать.
- А ты разве бабушка?- Удивилась Маша.
- Еще какая!- гордо говорит волк.- Пятнадцать внуков.
Маше было все равно,  какой бабушке пироги отдавать, волчьей или человеческой, поэтому она с радостью серой бабушке все пирожки и   скормила и домой пошла.
А «бабушка» за ней побежала.
Очень ей пирожки понравились.
Так папа, мама и Маша
Обзавелись собственной бабушкой.
Отличная оказалась бабушка,
Хоть и бабушка, а
за грибами сбегает,
в обруч прыгнет.
И Машу любила.
Последнее для мамы с папой, конечно,
 было главным.
А то, что же такое: девочка есть,
А  бабушки любящей  у нее нет?
И они ее даже с кресла не сгоняла,
Когда бабушка там поспать хотела.


12.
Многим не понравилось,
Что у Маши появилась бабушка:
Серая, зубастая, да еще и с хвостом.
Всякое говорили.
Бабушку это огорчало немного,
А папа с мамой ее успокаивали:
Не огорчайся, бабушка,
Бабушки многим не нравятся,
Даже те, что
с клюкой,   в платочке или на велосипеде.
 Наоборот, это хорошо,
Что ты серая и зубастая.
Ведь обычную бабушку
Любой обидеть может,
А тебя, попробуй, обидь!
Тебя никто  не обидит.
Маша тоже думала, что ее бабушку никто не обидит.
А пусть только попробуют.

13.
Те, кому не понравилось, что у Маши в бабушках
Волк был, капкан на бабушку поставили.
Вот пошли Маша с бабушкой в парк погулять, да Маша в этот капкан и угодила. Бабушке неинтересно было по капканам лазить,    Маше –  наоборот, интересно было в капкан попасть.
Вот те  злыдни, которым  не нравилось, что у Маши в бабушках волчица была, пришли на капкан взглянуть,   взглянули, а там Маши сидит. Вся такая треугольная-треугольная , острая-острая. (Маша, когда в капкан попадала,
Всегда такой становилась).
На нее даже смотреть  было больно, вот какая она была острая.  И так уж  на нее было  больно  смотреть, что злыдни даже порезались, сильно-сильно: почти до крови. Плачут злыдни. Стонут злыдни.
Хорошо, что Машина бабушка рядом была.
Она  скоренько-скоренько увела  злыдней в сторонку, подальше от капкана,  раны им  зализала, колыбельную спела еще и мороженым накормила.
Очень злыдни были  благодарны бабушке.
Перестали они на нее капканы ставить. И мало того,  тоже потом говорить принялись. Мол, какая  у Маши замечательная бабушка,  просто отличная
 бабушка:  и спасет, и  поможет.  Как хорошо, что всегда с девочкой  ходит!
А то даже  страшно было , когда Маша одна гуляла.
А с бабушкой -  не страшно.
14.
Машина бабушка охотиться любила. Понятно, волчица ведь.
Машу,  правда, с собой не брала.  (Маша на охоту только с папой ходила).
Бабушка одна охотилась.
Вот бабушка с утра прихорошится и  на охоту бегом-бегом,  зверей разных наловит и Маше несет. Зайцев, лис, медведей, оленей, жирафов, слонов, львов  даже,- всех несет. Никого не жалеет.  А Маша с ними потом  играет, радуется.  А звери – нет, не радуются, звери страдают. И все сбежать норовят. И сбегали, между прочим.
Звери сбегут, а значит,  бабушке  опять на охоту пора,  опять  пора зверушек ловить. Вот идет она на охоту,  и опять никого не жалеет. Волчица же!
 А к тому же, если честно, то бабушка Маше только игрушечных зверей ловила. Что она чекнутая, чтобы настоящих  львов ребенку приносить?  Нет,  она   только игрушечных приносила.
Это уже потом игрушки у Маши сильно оживлялись. Так  им легче было свинтить от Маши.  Слишком уж она их своими фокусами  измучивала, слишком  уж доставал.  Но это еще ничего. Фокусы – это ерунда.  Главное  было то, что Маша еще  и поговорить любила. На всех мыслимых и  немыслимых языках. Одновременно и  сразу. Заговорит  так Маша, а игрушки возьмут и оживут, моментально. Вот как офигевали.
И Машина бабушка тоже офигевала. Но все равно с внучкой поговорить любила. Поговорит она с Машей, поговорит,  и никогда уже  потом  лет сто, а то и двести,   не болеет.

15.
Некоторые (например, бандюги,  и злыдни) ругали Машу всякими словами:  говорили, что  она  удивительная.
А папа с мамой  Машу свою очень любили и  заступались за нее из-за всех сил.
- Ничего не удивительная, - говорили она.- Обычная девочка.
А бабушка,  чтобы   всех примирить, так говорила:
- Маша - обычная девочка, просто единственная в своем роде.
Наверное, бабушка была права.
Во всяком случае, благодаря  ее мудрости, родители Маши  в драку так  и не полезли.
А в других  историях  постоянно дрались, Маша их то и дело из разных  потасовок вытаскивала.

16.
Маша на новогодний праздник всегда снежинкой наряжалась.
Нарядится снежинкой и танцует, танцует.
А потом падет, падает. Вот так нападает огромной кучей (снега) , и папа с мамой потом  из этой кучи снеговика слепят.
И домой его приведут. Дома они его за праздничный стол посадят,
И пока снеговик торты и пирожные ест,
Они смотрят на него и радуются.
- Какая девочка у нас красивая!- думают.


17.
А потом   снеговик, съев все торты и пирожные,  возьмет и растет.
Родители в смятении. А Маша радуется:
Здорово же вот так запросто из-за  праздничного стола свинтить.
И убирать за  собой не надо.  Да и  спать никто не заставит.
Но папа с мамой у Маши тоже ведь не простые были.  От них ведь тоже так просто не свинтишь.  Они  вот что делали:  они  растаявшую Машу  в чайник засовывали, а чайник - на плиту. Вот вскипятят они Машу. Чай заварят,
И сидят,  пьют его, наслаждаются. Чай, заваренный на Маше, очень вкусный и даже чудесный получался. Дымит чай,  благоухает.
И у всех настроение такое хорошее-хорошее. И у Маши - хорошее.
Она после этого чудесного  чая спокойно спать шла, и даже не капризничала.


18.
Игрушек у Маши мало было. Папа с мамой ее сильно не баловали.
Поэтому Маша с чем попало играла, то с тряпочками, то с бумажками, то с банками-склянками. Но больше всего ей с веточками играть нравилось.
Они у нее во всякое интересное складывались.
Вот возьмет Маша   веточку, раз и птичку сделает, два и другую. Славные птички получались у Маши.  Сидят на ветке и песенки поют.
Маше и самой нравилось сидеть на ветке с песенкой.
Вот только маме и папе не  нравилось:  не нравилось ей, что
Маша с веточками играет. Папа с мамой  с нетерпением ждали, когда Маша вырастит, и игры свои прекратит. Опасались они. Маша  ведь  такого наворотить могла, что и подумать страшно. Например,  их, папу и маму,  из этих веточек  соорудить, а папе с мамой этого ну, никак  не хотелось бы. Это было бы ужасно. Очень уж Маша  по-дурацки их себе  представляла. Нет, правда.

19.
У Маши очень родная сестра была. Только никто ее никогда не видел. Маша ее в секрете держала от всех. Даже от папы с мамой.
-  И хорошо,- думали папа с мамой,- что Маша ее в секрете держит. Еще одну Машу мы бы просто не выдержали.
Правда, сестру Маши Машей не звали, совсем наоборот, ее звали Мариной,  но это неважно.
Важно то, что Марина жила со своими   папой и  мамой, где-то далеко на востоке, может даже в Китае или горах Перу,   и о Маше никогда и слыхом ничего не слыхивала. А Маша о ней слыхивала.
Они сильно  дружили.  И каждый день у Маши под кроватью встречались.

20.
Однажды Маша заболела.
И так уж сильно она заболела, что даже и умерла. Умерла она тихо и незаметно. И так уж тихо и незаметно она умерла, что папа с мамой ничего и не заметили. А умерла бы она заметно, то папа с мамой бы сильно расстроились. А так нет, не расстроились. И Маша не расстроилась.
И никто не расстроилась. Все радостно  продолжили своими делами заниматься.
Семья-то   у них была дружная. Папа, мама и Маша  по пустякам  друг друга не огорчали. Да и сами не огорчались.  Заботились, берегли друг друга. 
И это  у них , надо признаться,  отлично,
Отлично
получалось.
Лучше, чем у кого бы то не было.

21.
Еще Маша рисовать любила. Кружки , ложки, яблоки, всякое такое.
Вот Маша всякое такое рисует, а всякое такое – ее рисует, в отместку.
Очень уж Маша плохо рисовала,  настолько плохо, что даже всякое такое лучшее ее это делало.  Поэтому Машины картины в доме не приживались, а Машиными портреты - наоборот.
Вот посмотрит мама на  новый  портрет, и улыбнется: тут вам и кружка, тут вам и ложка, тут вам и яблоко.  Красота! И главное,  на Машу-то как сильно  похоже!
Папа тоже так думал. 
- Просто вылитая Маша,- говорил.
Папа  не просто так языком молол, он ведь эту  Машу из чайника то и  дело выливал,  но главное тут, конечно, не это, а то, что папе с мамой любая Маша нравилась, хоть нарисованная, а хоть даже и жидкая. Они не привередничали. 

22.
Бабушка у Маши, как известно, была строга, но добра, мудра  и справедлива. Папа с мамой ее  очень ценили.
А еще у бабушки был острый язык. (Ужас, какой острый!)
Его в доме все боялись.
(Ужас!)
Бабушка этим  языком только так овощи для винегрета
Кромсала. Только так!
Бабушку в доме  любили. А   винегрет – нет.
Его даже и ненавидели.
При виде его  папа с мамой шелковые становились.
Маша – бледнела.
А смерть – та  в оцепенение впадала. Моментально засыпала.

23.
Смерть в доме у Маши  хорошо себя чувствовала.
Ее там никто не боялся. (В доме  все винегрет боялись, даже она).
А раз ее никто не боялся, и даже наоборот -  Маша иногда за нее заступалась - так  смерть ни к кому не лезла, ни к кому не приставала.
Спала себе тихонечко не окошке, а если не спала, так  в города играла сама с собой. Хлопот с ней никаких и не было.  Разве вот, когда города у нее заканчивались, она тут же принималась волноваться. Правда, недолго. Ведь  в таких случаях ,  домашние  ей   еще  городов подкидывали,  У  них-то  они  никогда не кончались.
Получив «свое» , смерть успокаивалась и тут же в этих городах терялась. А  домашние за ней издалека присматривали: как бы   никто ее в этих городах не пришиб и не обидел.
Особенно винегрет отчего-то очень старался.
А чтобы он смерть  до смерти  не напугал, бабушка ему черные очки
Дала.
Он за ними скрывался. 
Вот так оно все у них и происходило.
Произойдет   это так. А Маша потом  сказку про это выдумает: страшную-страшную,
Такую, как эта.

24.
Маша  купаться захотела. Бабушке, что-то некогда было. И бабушка Смерть попросила. Ну, что же – взяла смерть Машу за руку и купаться, повела. Только неохота смерти   далеко идти было, смерть ведь ленивая (по крайней мере, та, которая у Маши дома жила),  поэтому  они близко пошли. Пришли они близко. Смерть на травку села и стала в города играть. А Маша купаться отправилась.  Долго Маша купалась, долго плавала,  так долго, что у смерти уже и  все города закончились, и она чуть со скуки не померла. Но не померла:  кричать начала, чтоб ей помогли. Маша  крик услышала и тут же ей на помощь бросилась. 
Понравилось Маше со смертью купаться ходить. С бабушкой, конечно,
Тоже хорошо было. Да только  бабушка запрещала ей  купаться, где попало. Только в воде плавать  и позволяла, да и то – чистой. А смерть ничего не запрещала, где хочешь, там и купайся, хоть в воде, хоть не  в воде, хоть в  траве, хоть  в воздухе.
Смерть,  вообще, ничего не запрещала.
Маша полагала, что она добрая.  Она  на Машу даже и капельку не обиделась за то, что чуть скуки не померла.
25.
Смерть  болезненна  была, как что , так – она – прыг, и при смерти. Лежит  она вот так, при смерти,  а папа с мамой  ее клюквенным киселем  поют.  Стараются.  Очень им хочется, чтобы смерть скорее выздоровела, скорее поправилась. Больная смерть – это опасно. От нее  смертельной болезнью заразиться можно, а от здоровой  -  ничем таким не заразишься, ну,  разве что клюквенным киселем.
А клюквенный кисель –  очень полезен. Им полезно заражаться. Вот заразиться Маша клюквенным киселем от выздоровевшей смерти,  и долго-долго  потом ничем не болеет.
Маша не болеет,  и папа с мамой – рады. И смерть рада. Он клюквенный кисель очень любила. И ради него даже при смерти  полежать была готова.
А вот  Маше при смерти не лежала. Она, если что  – сразу помирала. И  кисель  не любила.
Папа с мамой с ней сильно  намаялись,  это уже потом им смерть помогать  взялась.
26.
По утрам  бабушка  гречку варила. К гречке в доме хорошо относились не то, что к винегрету.
Особенно папа к  гречке хорошо  относился.  Папа  был химик, а в гречке полно всяких полезных элементов, и папа эти элементы из гречки и добывал, и железо добывал, и медь. Но больше всего ему золото нравилось из гречки Добывать. Добудет всего понемногу, а потом всякое чудодейственное мастерит.
В общем, когда бабушка, гречку варила, папа всегда  вокруг плиты вился, мешался  и Бабушке на нервы действовал.
А Маша - нет. Маша вокруг плиты не вилась, не мешалась и бабушке на нервы не действовала.  В этом плане Маша  не была  похожа на папу,  да  ни на кого она  не была похожа в этом плане, а  если на кого-то и  была похожа в этом плане, то  только  на гречку.
У них было много общего. Так же как и гречка , Маша  тоже любила в молоке плавать.
И вот чтобы гречку с Машей не перепутать (это было бы ужасно),
Бабушка  гречку всегда  – солила, а  Машу -  ну, никогда-никогда.

27.
Бабушка считала, что папа с мамой в воспитании Маши  ничего не понимают, и Машу от них  часто прятала. А  чтобы папе с мамой было чем заняться, чтоб им скучно не было – они же все-таки  папа с мамой -  она  вместо Маши им гречку подсовывала. И папа с мамой вместо Маши  гречку и   воспитывали. И воспитывали они ее , и воспитывали, и воспитывали, и воспитывали. Столько  чудесных мальчиков и девочек они  из гречки  воспитали, что просто  диву даться можно . Но никто диву не давался.   Родители  мальчиков  и девочек, если бы знали, что их детей  папа с мамой  воспитали, наверняка, бы и дались диву,  но они ничего такого не знали, поэтому даваться им  было  необязательно. Неблагодарные!
Но папе с мамой благодарность и  не нужна была. Они ведь не ради благодарности старались, а ради Маши. И, похоже,  не зря они это делали:  Маша  росла у них замечательная-замечательная. Просто отличная. Гречка только диву давалась.

28.
Бабушка Машу в чемодан от папы с мамой прятала.
Блинчиков вкусных напечет, Машу в чемодан спрячет, и -  с этим чемоданом в лес идет, на пикник.  Маше нравилось  на пикник с бабушкой ходить. В чемодане ей хорошо было, уютно, а  чтобы бабушке не приходилось самой чемодан тащить, тяжело все-таки, Маша этим чемоданом управляться  научилась.  Чемодан у нее и ходил,  и летал.  И плеваться даже умел.
Здорово было! Весело.  Чемодан, а он был самым  обычным чемоданом, даже и не подозревал, что так весело бывает на свете. И весело, и вкусно. 
И    потом, когда,  чемодан  уже  сам, на пикник пойти   собирался, то в первую очередь всегда Машу с собой звал. В него самого, конечно, и так много чего помещалось – чемодан, все-таки, но в Машу-то   помещалось еще и больше. Ого-го-го сколько всего в нее помещалось: и  умения, и  развлечения, да еще и  бабушка, с блинчиками.
А еще он (этот чемодан)  Машей думал и улыбался. И так хорошо он Машей думал и улыбался, что бабушка, хоть и морщилась, но прощала ему  это, и на кусочки  его никогда  не рвала,  никогда не разрывала.  А как его не простить?   Вон как чемодан  о-до- Машился-то!

29.
Папа с мамой  волновались, что у Маши все друзья были какие-то странные, что плохо на нее влияют. Девочка-то   у них доверчивая была. Даже чемодану доверяла
Папа с мамой пытались   убедить  Машу, чтобы она  поаккуратнее  была со своими друзьями. Но Маша – что же тут поделаешь - была неаккуратной. Друзья у нее (поэтому)  постоянно раскрошенные ходили, в бумажках.  Неудивительно, что папе с мамой они не очень-то и нравились.  Это еще хорошо, что бабушка была рядом и машинных друзей, как что, так и   пылесосит, как что, так и в порядок приведет. Вот пропылесосит она их, приведет в порядок. А они потом  такие чистые, убранные  –  на Машу  плохо  влияют. Маше бы поаккуратнее с ними, да куда там!  И вот, пожалуйста,  опять  друзья все раскрошенные и в бумажках.
Папа с мамой в переживаниях,
Бабушка с пылесосом.
А Маша   друзьями, которых она  всех до одного  наизусть знала. (Но иногда, чтобы не забыть, могла и на бумажку записать).
Вечерами она их долго-долго с огромным удовольствием папе с мамой  рассказывала.

30.
Однажды Маша пошла за водой  и в колодец упала.
А бабушка за Машей нырнула.
А папа с мамой  за бабушкой.
И все они, оказавшись, в  колодце, спасать друг друга принялись.
Сначала бабушка всех спасла, потом мама с папой,  а потом и Маша хотела всех спасти, раз они все там из-за нее оказались, да только папа с мамой ей не позволили:  наказали, за то, что она в колодец  упала.
Так Маша никого и не спасла. Обиделась Маша. А еще она обиделась, потому что  бабушке,  и папе с мамой  потом  награду дали за спасение. А ей ничего не дали. И она  второй раз обиделась.  Хотела Маша и в третий раз обидеться, но тут ее папа с мамой застукали и категорически  запретили  на них обижаться. 
Ну, Маша и не стала  обижаться. Она просто заплакала,  да и опять в колодец упала. И дверцу  за собой закрыла.  У этого колодца дверца была, чтобы вода не пачкалась. 
Тут–то папа с мамой ее в покое и оставили. Жалко им   стало ребенка, что плачет:  не стали они за ней прыгать. И бабушка – не стала, она ей только салфетки вниз сбросила, чтобы девочка слезы  смогла утереть,  а сама прыгать не стала.
Маша в этот колодец  еще много-много раз  падала.
Все-таки в колодец полезно  падать.  Если ты Маша, конечно.  Что она там делала? Ну, девочка, которая бывает жидкой, уж найдет,  чем в колодце заняться. Она , например, там  в воде растворялась. То туда растворится, то обратно.
 А остальные в него не падали, а когда  падали, то только с ее разрешения (а то Маша плакать начинала ).  Это ведь был Машин колодец.
И поэтому она жмотничала.

31.
Еще, когда Маша в колодец падала, она там с рыбой дружила.
Ух, как она с ней дружила! Они разговаривали, играли, бегали,  прыгали, смеялись,  и в кино даже ходили.
 У рыбы , правда,  на Машу  аллергия  была, но настоящей дружбе это, конечно,   не помеха. К тому же  тоже бабушка  Машу постоянно   лимоном спрыскивала.
Вот спрыснет бабушка Машу лимоном, а  рыба потом от лимонного запаха дуреет, и уже  не понимает, есть у нее аллергия на Машу или нет. А как поймет, так уже и поздно что-то предпринимать, они уже и поиграли, и поговорили и в кино сходили. Маша уже и домой сбегала, и поспала, и поела, и опять вернулась, и опять убежала, и опять прибежала. И опять, и опять, и опять.
Офигивала  рыба, голова шла кругом, но деваться некуда. Надо дружить!
Не бросать же  теперь ( когда она уже совсем постарела),  если  они всю жизнь вот так  весело и интересно  дружили.
И  смелая рыба берет и превращается  в птицу. 
Вот какая у нее была аллергия на Машу, что она даже в птицу превратилась, когда что-то там  поняла,  в конце своей истории.

32.
У Маши куртка была. Грязная-грязная.
Мама ругалась. Ей не нравилось, что у Маши грязная куртка.
А  папа – нет, не ругался. И бабушка - нет, не ругалась.
И куртка.  Куртка ,вообще, никогда не ругалась. Она – всегда  спокойно, молчаливо  пачкалась. Как пойдет на улицу, так обязательно и испачкается,
Хоть на улицу ее не пускай.
Только Маша все равно ее пускала.  Потому что если ее на улицу не пускать, то она на диване валяться станет. И  мама тогда  скажет, что она разбрасывается. И ругаться начнет.

33.
Папа у Маши, как известно,  был химиком, а еще он еду готовил. Вот однажды решил он  картошки пожарить. Стал жарить. И что-то отвлекся.
И  у него вместо жареной картошки торт получился.
Растерялся  папа.
А мама и говорит:
-  Не растеривайся. Все равно никто ничего и не заметит.
И,  правда, никто ничего не заметил.
Бабушка, вон,   торт быстренько  заглотала. Папу за вкусную картошку поблагодарила и  в кресло села,  телевизор смотреть. Там передача интересная начиналась.
И  Маша тоже   ничего не заметила: торт скоренько выпила, за вкусную картошку поблагодарила и к бабушке на колени забралась, чтобы с ней вместе  интересную передачу смотреть.
Потом уже и мама сама ничего не заметила. Торт съела, за картошку  вкусную поблагодарила и  ужасно, ужасно огорчилась по этому поводу.
- Ужас,  какой, - говорит, - какие у нас  в семье все невнимательные.  Я вот обижусь и даже разговаривать ни с кем не буду. Не буду ни с кем разговаривать. Вот не буду , и все.
Но  мама  так  долго твердила, что ни с кем  разговаривать не будет, что  никто и не заметил, что она ни с кем не разговаривает. И она не заметила, что ни с кем не разговаривает. Занята была:  все твердила, и твердила, что ни с кем разговаривать не будет…
Не стала мама обижаться.  Толку-то!  Все равно ведь никто это не заметит (она и сама это ни за что не заметит, зачем ей всякую фигню-то замечать? ),   потому что (отчего бы и не повторить?)  все они тут  были ужасно невнимательные, такие уж невнимательные, что пустяки   всякие никогда не замечали.
Вот, например,   бабушка  с Машей   очень любили телевизор по вечерам смотреть. Смотреть-то  любили, а  включать  –   забывали.  Да и  телевизор, если честно,  у них всегда  в  другой-другой   комнате стоял. Но бабушка с Машей   так были увлечены просмотром интересной передачи, что  ничего этого не заметили. (Кстати, и маму , которая утверждала, что от телевизора глаза портятся – тоже).
Это же  все – мелочи.  А они в той семье мелочи не замечали. Вот и эту историю не заметили.
Но зато,  даже когда, они расстраивались и огорчались, то  все равно были вполне себе счастливы и довольны.
Папа вот, очень был рад потом, что всем картошка понравилась.


34.
Маша крепко с птицей дружила, которая до какого-то момента была рыбой, а после какого-то момента стала птицей, а потом,  после другого момента, стала   слоном, или белкой (но пока еще не стала).
У птицы была жутчайшая аллергия на Машу. Вот Маша с ней и дружила. Можно сказать, по медицинским показаниям. Без Маши эта  рыба-птица-слон-или белка долго  не протянула бы  (А с Машей протянула).
Но самое главное, они были похожи: рыба была непостоянная, а Маша еще непостоянней. На этом они и сошлись.
Вот,  что значит, общие интересы!

35.
Как-то папа с мамой решили  взять Машу и пойти на пруд, кормить уток.
Но для того, чтобы это сделать, им нужно было найти Машу, а чтобы найти Машу, им нужно было хорошенько побегать, а чтобы хорошенько побегать, им нужно было хорошенько попрыгать, а чтобы хорошенько попрыгать, им нужно было хорошенько  поесть. А чтобы  поесть, им нужно было сперва   поспать, а поспав,  им нужно было  проснуться. А проснувшись, им нужно было   пойти на пруд, а для этого им надо было найти Машу.
Сложно все получалось. Запутались папа с мамой  в причинно-следственных связях,  и не пошли кормить уток.
А Маша пошла.
Она в причинно-следственных связях не путалась, она о них ничего не знала, ничего в них не понимала, поэтому просто пошла и  покормила уток. И то, что ни уток,  ни пруда там не было, внимания не обратила. Да и  хлеб с собой не взяла.
А утки, как и Маша, тоже ни в каких связях ничего не понимали.  Они хорошо поели,  были сыты,   и вполне  довольны  своей судьбой.
Недоумевая, отчего это папа с мамой  не идут  их кормить, они   сами сгоняли    к  Маше домой,   и   пока все остальные путались или ничего не понимали в причинно-следственных связях,  утки  быстренько поели. Бабушка их там   и  очень вкусным батоном  покормила.

36.
Машин папа, который, как известно,  был химиком, грустил  иногда.
Вот  грустит Машин папа и думает:
- А если бы я был физиком, я бы не грустил, я бы понимал, что все относительно. Я бы понимал, что все относительно, и я бы не грустил.
Думал так папа, думал,
И,  в конце концов,  уже  начинал грустить потому, что  не ту профессию для себя  выбрал.
Эх!

37.
Когда Маша была в жидком виде, она частенько на огонь бросалась, а огонь в ответ на нее бросался (что ему еще оставалось делать?).  Вот так побросают они друг друга, побросают, устанут, хлоп, на пол,  а бабушка потом ходит,  и  с пола  их  подбирает.  Машу  кружкой зачерпнет и в кровать отнесет, а огонь в обратно в спичку засунет.  Бабушке-то  это несложно было, а вот огню, наоборот. Очень  уж его Маша доставала.
Поэтому, огонь (сидя в спичках),   как только    Машу видел,  тут же  кричать начинал, что спички детям не игрушка. Но Маша не слушала спички. Это же кем надо быть, чтобы спички слушать?! Непонятно, кем надо быть, чтобы спички слушать. А  Маша была понятно  кем.  Не слушала она их.
И  как папа с мамой эти бедные  спички от нее не прятали, ничего не помогало: брала они их и все.
И огонь у них дома не приживался.


38.
У Маши лось был, он  на коврике возле ее кровати спал, и Маша на его рога  одежду свою вешала.  Это было очень удобно.  А лосю еще больше было удобно. Во-первых, ему нравилось на коврике спать (замечательно ему было на этом коврике спать) а во-вторых, он за свои рога был спокоен. Лосю ведь   часто по делам надо было отлучаться.  Это был очень занятой лось.  А с рогами не везде можно. Вот пойдет лось мед собирать , а рога свои на коврике оставит. (С рогами собирать мед ну, очень неудобно ). И спокоен лось, знает, что Маша за его рогами всегда присмотрит, а если не Маша, то ее бабушка за рогами присмотрит, а если не бабушка, то Машина одежда, а если не Машина одежда, так коврик за ними присмотрит. А если не коврик, то рога,  в конце концов,   и сами  за собой присмотреть  могли (уж не маленькие ведь!),  а заодно за Машей, бабушкой, одеждой и ковриком.
Всем хорошо было, да и коврик, между прочим, благодаря рогам, на кресле  развалился. Лось был очень доволен, он ведь на этом коврике, как мы помним,  спал.

39.
А папа у Маши был химик. И когда Маша твердела, он мог ее разжижить, а когда была жидкой, мог и затвердить. Это у них дома и называлось -  воспитание. А вот  в газообразном состоянии Машу было сложно воспитывать, поэтому в газообразном состоянии Маша была жутко невоспитанной: пахла невкусно. Папа с мамой морщились. А бабушка не морщилась.  Бабушка за Машу заступалась и вкусными  духами ее опрыскивала.

40.
Нравилось Маше, когда  на улице - сыро. Когда на улице было  сыро, Маша вот,  как поступала. Сперва она прыгала до потолка от радости (раз на улице сыро), а потом брала, и из  слова «сыро» букву «о» выкидывала. И сколько раз на улице было сыро, столько раз она букву «о» и выкидывала.  И что получалось? А получалось то, что на улице теперь  было не сыро, а сыр. Много-много сыра.
Вот пойдет   Маша на улицу, а там сыр повсюду лежит.  Маша  сыра насобирает, и домой  его несет.
Очень Маша сыр любила. И бабушка сыр любила.  А папа с мамой тоже сыр любили, только им не нравилось, что Маша за собой никогда  не убирает, и всегда все разбрасывает. За это они Машу критиковали, а говорили  так:
-О-о-о-о-о-о!

41.
Когда сыра в доме становилось  очень много, ( а когда сыра в доме  очень много , он, лезет повсюду, как придурошный), так вот, когда сыра в доме становилось через чур много, то он сильно мешал нормальной жизни. А жизнь без нормальной жизни – что это за жизнь?  Машина бабушка такую жизнь за жизнь не считала, поэтому шла и  разбиралась с сыром. ( Если честно, никто кроме бабушки  разобраться с ним и не мог, по крайней мере, так ловко).   Ругаться   было бесполезно, и бабушка, полистав книжки и словари, вот, что придумала, она   придумала весь этот  сыр  переписывать.  Был «сыр» – стал «сэр».
Писала бабушка плохо. И сэры у нее получались немного корявыми. Зато и в доме  никогда  не задерживались, Как только бабушку перед собой видели, тут же от страха улепетывали, куда подальше. Еще и букву  «ы» с собой забирали. Она им пЫхтеть по дороге помогала.
В  доме становилось бессырно. Начиналась обычная,  нормальная жизнь. Ну, по крайней мере, такая,  какая, по мнению бабушки,  и должна  была быть у них.
 
42.
Маша на поезде кататься любила.  Вот сядет в поезд, а потом дымком из трубы выплывает, выплывает. Очень ей было весело.  А когда топки  в поездах убрали, и поезда стали электрическими, то Маша  стала и  в таких поездах  кататься,  там она   по проводам вместе с электричеством бегала. Ей так даже  больше нравилось. Почему больше? А потому. Папа  у нее был химиком.  А физиком он не был. Он принципиально  ничего не понимал в электричестве.  Маша могла сколько угодно кататься на поезде, и папа даже  не замечал этого. Папа у Маши был очень принципиальным.
А история эта о том,  что Маше очень нравились   папины принципы. Она их уважала, гордилась ими и всячески  их поддерживала. 

43.               
Однажды Машина бабушка заболела. Лежит  на диване,  встать не может и дышит тяжело. Того и  гляди помрет. Врача бы позвать, да только  врачи в той местности, где они жили,  лишь одни  дикие водились. А от диких врачей толку никакого, сплошной  вред.
Маша перепугалась и плакать начала. Очень уж бабушка у нее  хорошая  была. Очень уж Маша, ее любила.
Папа тоже перепугался, потому что бабушка у Маши  хорошая была,  и терять ее  папе  бы не хотелось.
А  мама пугаться не стала.  Нет, она, конечно,  к бабушке тоже тепло  относилась, но  настроение у нее было такое, чтобы не пугаться. Вот мама   на папу строго посмотрела и говорит:
-Ты химик или нет?
Папа у Маши  был химиком, поэтому отпираться  не стал, так и сказал, что ,мол, да он - химик.
- Ну, и что тогда волнуешься?
Папа  подумал, и решил, что, действительно, раз он  химик, то волноваться и  нечего. И стал уже спокойно  вместе с мамой думать, как быть.   Потом  он   еще и Машу попросил  вместе с ними подумать. Думали они, думали (быстро они думали, потому что  долго думать времени  у них  не было), и папа придумал:  взял Машу и  ушел вместе с ней химичить.    Быстро-быстро он химичил.   Быстро-быстро нахимичил.  Постарался папа и    сделал из Маши микстуру . Такую вот лекарственную микстуру, от которой всякая болячка  пройдет, особенно у Машиной бабушки.
Хлебнула  бабушка  этой  микстуры   и моментально выздоровела.
А то, что Маша в размерах после этого  сильно уменьшилась, так то – пустяки.   Бабушка, когда с дивана соскочила и увидела, какая Маша стала,   тут же ее    кормить   принялась разными вкусностями. И вскоре Маша уже опять стала такой, какой и была,  до всей  этой истории.

44.
Маша, как и все нормальные дети,  в школе училась. Только она туда никогда не ходила. Папа с мамой скрывали от Маши,   что она в школе учится. Не хотели  лишний раз ребенка расстраивать. И возможно, поэтому Маше   нравилось  учиться.  Училась она  хорошо,   просто отлично. Учителя нарадоваться на нее не могли. И это они еще знать про нее ничего не знали, а если бы  знали? Если бы они ее знали,  то,  наверняка,  с ума бы сошли от радости.  А так  с ума от радости они  не сошли.  И вообще, никак не пострадали.  И никто не пострадал. И все в этой истории, к большому удовольствию папы и мамы,   закончилось и  быстро,  и хорошо, не успев еще даже и   начаться.
- Вот, - думали папа с мамой,-  здорово-то как! Моментально выучили девочку. Ну, просто моментально.
И  прозорливостью своей и скрытностью   они  потом еще долго   гордились.
А выучившаяся на отлично Маша стала потом  преотличной  Машей. Такой вот преотличной  Машей, лучше которой, по мнению мамы, папа и бабушки, никогда не было, да и  быть не может на свете.

45.
Маша  со своей подругой рыбищей  любили  в кино ходить.  Пока Маша фильм смотрела,  рыбища  плавала по залу и во все  заглядывала. А  когда фильм был скучный или грустный, тогда  Маша плавала вместе с рыбищей, и тоже во все  заглядывала.  Это было очень интересно.  На скучные фильмы ходить было очень интересно.
Но больше  всего, если честно,  Маше  нравилось ходить в кино, когда там ничего не показывали. Когда ничего не показывали, тогда даже кресла плавали по кинотеатру  и люстра,  и занавеси, и стены.  Все они плавали по кинотеатру  и все  друг в друга заглядывали.  И это было в сто раз интереснее самых   скучных фильмов.  На это «кино» Маша  с рыбищей готовы были хоть каждый день бегать.
А еще они в бассейн ходили. Правда,  в бассейне они  никогда не плавала, потому что рыбища  стеснялась. Они просто бегали  по воде туда-сюда, что, в общем-то, тоже было неплохо.

46.
Как-то Маша  подругу свою  рыбищу в гости позвала. Чтобы Машу с рыбищей   порадовать, бабушка   им  стол праздничный приготовила:  воду  простую,  воду непростую,  такую, сякую, всякую разную. Вот Маша с рыбищей за стол сели . А там, как давай резвиться. Всю-то воду  они перепробовали.    Во всех водах поиграли, во всех водах  попрыгали, во всех водах  побегали.  Резвились они, резвились,  до самой поздней ночи резвились,  а потом прямо за столом и уснули.  Во сне они    хотели еще немного побегать-попрыгать, да только бабушка им не позволила.   Во сне  видно  плохо , и бабушка   волновалась, что они    лбы  себе о стол разобьют, да все ноги переломают. Поэтому бабушка их разбудила, воды  с собой завернула и  скорее  на диван  спать отправила. На диване,  даже прыгая  во сне, ноги не очень-то сломаешь, да и воду  им с собой бабушка не простую положила, а  – мягкую, мягкую.

47.
У Машиной подруги рыбищи  семьи не было, и родственников никаких  не было, даже самых дальних. Поэтому   Машина мама  заботилась о ней ,   вещицы ей разные шила.
И Машин папа, который был химиком,  тоже  заботился о ней, тоже вещицы ей  шил.
И  Машина бабушка заботилась ,  и она    вещицы шила.
В результате, у рыбищи было полным полно замечательных вещиц, которые она очень-очень любила. Вот переоденется  она во что-нибудь эдакое ,   и не узнать ее. Ведь  она,   то  в птицу переодевалась, то в кошку, а то и в слона. Иногда даже в Машу.
Маше нравилось, что подруга у нее такая разностороння, и она  всегда с удовольствием у нее  чему-нибудь новому  училась, и особенно она у нее училась, когда  та  в Машу переодевалась. (Маша ведь была очень умная девочка. У нее   всегда было чему поучиться).
Довольны были папа, мама и бабушка.
- Хорошая,- говорили они, - у Маши  подружка! Чудесно на Машу влияет!


48.
Однажды Маша с подружкой рыбищей решили в прятки сыграть. Маша так спряталась, что не найти ее было, да  и рыбища так спряталась, что не найти ее было.  Обе так спрятались, что  не найти их было. Ужас! Стали Маша с рыбищей  спрятанными-спрятанными.  Ни на что не похожие!
Папа с мамой, увидев это (с большим, надо признаться, трудом),   ругать их принялись    - сильно-сильно. Надо же было так вляпаться! Волновались они, а вдруг Маша с подружкой  все вокруг  своей  спрятанностью перепачкают, и что тогда со всем вокруг станет?!
 Папа с мамой   строго-настрого   запретили детям  играть  в прятки. И еще наказали их -  спать  отправили на целые  сутки раньше.
  А  спрятанность  они  потом с них еще  долго-долго с них оттирали. Оттерли, конечно, папа ведь у Маши химиком был. Да и бабушка своей добротой помогла.
Все вокруг – не пострадало.

49.
Однажды Маша на детскую площадку пошла , да там  и заблудилась. Мама отправилась Машу  искать, и   сама  заблудилась, потом и папа пошел их искать, и тоже потерялся.  Вот  они по детской площадке прыгают, вот они по детской площадке бегают, прыгают, а   выбраться, нет, выбраться  не могут.
Хорошо, что Машина подруга рыбища мимо  пробегала.  Смотрит, папа, мама и Маша  по   детской площадке носятся.  Рыбища не растерялась, папу, маму и Машу в охапку схватила   и, забрав с площадки,  скорее  домой  увела. 
А дома  бабушка  спала,     поэтому    происшествие   это   и  прошляпила.
 Ой, что там началось! Сперва, конечно,  рыбища разбудила бабушку,  а разбудив,   строго-настрого  запретила ей на детскую площадку ходить, потом бабушка, послушав рыбищу,  строго-настрого  запретила Маше   на детскую площадку ходить, потом Маша строго-настрого запретила маме  на детскую площадку ходить, потом мама запретила папе, а   папа -  рыбище.
Затем они немного передохнули, и принялись в обратную сторону запрещать: рыбища  – папе, папа – маме, мама - Маше, Маша – бабушке, бабушка  - рыбище.  Затем  еще раз в правильную сторону позапрещали, и разок в неправильную.
Славно, надо сказать, время   провели. Очень были довольны.
Понравилось им на детскую площадку ходить. Потом они туда  еще много-много раз   ходили. 
Правда, местами менялись, постоянно. Первым каждый раз кто-нибудь «новенький»  терялся на площадке.  Ну,  а потом и остальные  подтягивались.

50.
У Маши лошадь была, которая безобразничать любила.   Маша ее постоянно с лосем путала. Да и не только Маша. Все ее с лосем путали. И сам лось ее  с лосем путал.  А как ему было  не путать, если   лошадь у него рога воровала, и потом в лосиных рогах, выглядела, прямо как самый настоящий лось (а лось без рогов больше походил на лошадь, если честно). Лось  печалился из-за этого. А лошадь – нет, не печалилась. Что ей печалиться? Эта была веселая лошадь, хотя и  сильно невидимая. И вот за то, что она была такой невидимой,  ей все безобразия  и прощали.  И даже лось ей все прощал, хотя и печалился, хотя и в глаза ее  не видел. И все остальные тоже, в глаза не видели, а все равно прощали. 
А Маша, когда все эту лошадь  не видели  (и прощали ее), верхом на ней  каталась. И еще цветными карандашами ее раскрашивала.
Маша раскрашивала, а  лошадь безобразничала. Ух, как она безобразничала! Брала, да  и -   резинкой  себя стирала.

51.

Однажды лошадь так расшалилась, что чуть было Машиного папу      резинкой  не   стерла. Папа  по обыкновению, все лошади  простил, а мама тоже простила: так на лошадь  посмотрела, что даже папа струхнул, и   тапкой  ее  стукнула.  После этого  стал папа   немного блеклым, а  лошадь немного  видимая.  Почему так? А  потому,  что мама стирательную резинку у лошади отобрала,  и дала ей взамен другую, которая была не стирательной, а наоборот. Вот начала лошадь  себя этой резинкой стирать,  и вместо того, чтобы совсем исчезнуть-исчезнуть, она взяла, да -  и слегка появилась-появилась.
Ну, наконец-то! Наконец-то, все в доме увидели лошадь, и познакомились с ней.  А Маша еще и раскрасить  ее смогла. И папу она  тоже раскрасила,  чтобы он не был таким блеклым. Но  из-за того, что Маша его вместе с лошадью раскрашивала,   стал папа у Маши  на лошадь походить.   Ну, просто одно лицо,   просто не отличишь.
Маме  сильно   не понравилось, что папа у них теперь на лошадь походит. И, созвав всю семью, она взялись  его перерисовывать.
Мама рисовала папу, а все кругом  ей подсказывали.  Папа тоже  не сидел без дела, он   ведь был химиком, поэтому  срочно  изобрел закрепитель, и, пока все  им занимались, он этим закрепителем  всю семью и побрызгал, чтобы они никуда не исчезли, чтобы  они случайно не стерлись.
Папа  у мамы, получился, как новенький,  да и вся остальная семья в конце этой истории,  надо сказать,  тоже выглядела прекрасно.
Уф!

52.
Обычно папа у Маши был химиком, а  когда он не был химиком, тогда   он из снега горки для  Маши строил.  Построит папа  для Маши горку из снега, а Маша с бабушкой потом с этой горки  всю зиму катаются.
Они  катаются, а папа с мамой  отдыхают.   Хорошо отдыхают. Много отдыхают. Здорово отдыхают.  Ведь пока  Маша до низа доедет у папы с мамой  лет сто и пройдет. Они за это время, о,  как, отдохнуть успеют! Но это только у папы с мамой сто лет проходили, а у Маши – нет, у Маши ничего такого не проходило.   Маше  скучно было бы  сто лет с горки катиться, поэтому она столько  и не катилась,  она  быстро-быстро вниз  скатывалась.   Вжик, и уже внизу. Бабушка,  тоже вжик и уже внизу.
Вот какая шустрая была девочка, вот какая у нее была  бабушка. Вот какие горки папа строил:  не то, чтобы  даже и высокие, скорее даже невысокие. Дело  не в этом. Дело   в том, что    папа с мамой очень отдыхать любили, поэтому   время   и тянули, чтобы подольше отдохнуть. А Маша время не тянула , она  быстро отдыхала – вжик и готово. А бабушка – та, вообще, про отдых ничего не знала, она    ерундой не занималась, она просто  за Машей приглядывала.
53.
У Маши однажды  сложный возраст случился. И она  от рук отбилась. Вела себя плохо-плохо. Дома воровать принялась.  Как-то даже дом у папы с мамой стащила.  А потом  обронила его где-то на улице.
Папа с мамой  долго свой дом   искали. Искали, искали,  а найти  не могли. Ох, и досталось Маше!   Без дома-то плохо. Жить ведь где-то надо. А в доме, как известно,  жить лучше всего. Это еще повезло, что у папы с мамой   запасной  дом был. И  они все в запасном доме жить стали. И папа, и мама, и бабушка, и лось, и лошадь, и Маша. Все! Правда, от  Маши этот дом какое-то время прятали, боялись,   что она и его стащит.
Но Маша больше их  дом  не трогала. И  никакие дома не трогала.
Она  к этому моменту и так уже целую улицу  наворовала. Могла бы, наверное, и город  наворовать. Но  скучно ей стало, да и сложный возраст почти прошел. 
Вот, как все хорошо закончилось,   только  улица, которую Маша наворовала,   эта  улица теперь по свету бродит,  и  город подходящий для   себя ищет. А  Маша здесь кучу времени проводит. 
Папа с мамой этого факта сначала немного стеснялись, а потом смирились. Они часто бывают на той улице  (раз ребенок у них там то и дело пропадает),  и все (после Маша)  в порядок приводят, все кругом   флажками   и фонариками украшают.  А бабушка чистит и убирает. Там красиво.
И  может быть,   одному  славному  городу в скором  будущем и  повезет. Может быть. Машины родственники очень надеются на это. Правда, хочется им, чтобы  улица, на которой их замечательная девочка пропадает,  самому лучшему в мире  городу досталась.  На меньшее-то  они не согласны.
Поэтому все города, которые им на глаза попадаются, они один за другим берут, да и    распугивают.

54.
Маше однажды грустно было. И маме с папой однажды  грустно было. И лосю с рогами однажды   грустно было, и лошади  грустно было, и Машиной подруге   рыбищи грустно было. Им всем  грустно было. И  так им всем грустно было, что даже бабушка, глядя на них,  загрустила. (А бабушка  никогда  не грустила, она ведь   практичная была. Не любила просто так  грустить).  А если уже  и бабушка  загрустила,  то тут  и  остальным  пришлось грустить. 
Ох, как они все грустили. И Маша, и папа с мамой, и лось с рогами, и лошадь и Машины подруга рыбища, и даже бабушка (немножко).  Как грустили, как грустили!
Ну, сначала они  много-много грустили, а потом мало-мало.
Всю грусть быстро   выгрустили,  и гулять пошли.  И больше потом уже ни-ни. Никогда.

55.
Как-то Машина подруга рыбища на велосипеде захотела покататься. Захотеть-то захотела, но только вот незадача, а ног-то  у рыбищи не было. А без ног на велосипеде – как покататься? Никак не покататься. Огорчилась рыбища. Очень огорчилась. И вот,  чтобы рыбища не огорчалась, Маша ей  ноги пририсовать. Обрадовалась рыбища,   на велосипед запрыгнула, и – ура! покатила на велосипеде. Вот ехала она, ехала, а потом вдруг заметила (совсем случайно),  что Маша ей вместо ног руки  (которых у рыбищи, кстати, тоже не было) пририсовала.   Оторопела рыбища, и как  быть не знает. Так,  не зная,  как быть, она  на велосипеде и каталась.
 Правда,   раз  у нее руки «появились», то  она теперь прямо  на велосипеде,  могла  и  мороженое есть, и  пирожное, и  суп большой ложкой.  Так она и поступала. (И даже расторопела немножко).   И  на Машу, за то, что она  ей  руки с ногами перепутала,  не обиделась  ни сколько. Напротив. Она Маше  потом  на листе бумаге  БОЛЬШОЕ- БОЛЬШОЕ  СПАСИБО написала.
И потом и  рисовать научилась.

56.
 Как-то в самом-самом детстве  Маша заболела,  и папа с мамой ее к врачу отвели. Врач на них   глянул и говорит:
- Хорошо, что вы пришли, очень хорошо. Просто замечательно. Только я вас не вижу.
Папа с мамой говорят:
- Это ерунда. Зато мы вас видим. Вы  девочку вылечите.
- Ну,- говорит врач,- о чем речь? Конечно, вылечу. Только потом. В следующем году. Или в после следующем. Вы присядьте.
- Как так? - Говорят   папа с мамой.- Нам раньше надо. Нам в следующем и после следующем году некогда будет.
- А всем,- отвечает  врач,-  некогда будет.
-  Какой вы не приветливый! – Обиделись  папа с мамой.-   Мы это так не оставим.
И не оставили они  это.
А потом и бабушка не оставила  так это, и лошадь, и лось с рогами, и машина  подруга рыбища. Никто не оставил.  Поэтому Маша у них  такая здоровая  и выросла.
А врач не вырос. Ему не повезло.  Как был маленьким, так  маленьким  и остался. 
И Маша с ним потом даже в мячик  играла, когда ему  больше   поиграть было не с кем.
Маша была – мячиком, а врач  – котенком.

57.
Маша на дерево залезла

58.
Машин папа,  как известно, был химиком. А машина мама, напротив, химиком не была. Она всем  вокруг советы раздавала. Советов этих у нее была целая куча. Всяких разных. Больших и маленьких, разноцветных и не очень.
Советы эти   летали по дому,  как птицы.  Маша с ними играла, бабушка  кормила,  рыбища им молчала, лошадь рисовала, папа с ними химичил, лось с рогами за ними гонялся . А мама, когда они киснуть начинали,  их перекипячивала.
Советы мамины   были очень  ценные, а вернее даже  домашние, а еще вернее -    чужих они  не любили. Поэтому мама   их надолго никогда никому и не давала. Даст на полчасика, а потом, раз, и   обратно  домой заберет. 


59.
Машина подруга рыбища как-то зимой  в лес пошла. А из леса с лисой вернулась.  Мама  все это увидела и  скорее лису у рыбищи   забрала.  На плечи себе накинула. Радуется мама лисе!  С лисой на плечах она стала такой красавицей! Все только и делали, что ей восторгались,
 И лиса на плечах у мамы, можно сказать,  стала красавицей. Лисой  тоже все восторгались.  Мама ведь, чтобы лисе уютно было, ей и подушку положила и одело.  И лиса на подушке (под одеялом)  очень красиво смотрелась. 
Вот так всю зиму и проспала лиса у мамы на плечах.  А,  как весна пришла, так она проснулась, потянулась и так  сказала:
- Некоторые рыбищи утомительно молчат.  От их молчаний  лисы  прямо на месте  засыпают. 
Рыбища  хотела  извиниться перед лисой за то, что  ее  в лесу  утомила,  но побоялась, что, вот, начнет она извиняться, а извиняться она начнет,  молча, и  лиса опять заснет, и не стала этого делать. 
А мама,  и папа, и Маша, и лошадь, и лось с рогами стали. И долго они извинялись , лиса уже давно в лес убежала, а они все извинялись и извинялись, извинялись, и извинялись. А когда все извинения у них закончились,  тогда и история эта закончилась.
Только это еще не скоро будет. Они очень серьезно настроены.

60.
Когда-то на папу с мамой (да и на всех остальных) соседи сверху постоянно   жаловались. Мол, шумят они  сильно. Мама с папой (и все остальные) на соседей внимания не обращали, потому что не сильно они и шумели. А если и шумели, то тихо.  И  поделать с этим они тоже ничего не могли,  ведь    лошадь  у них по потолку гуляла, Маша у них по потолку скакала, мама с папой   у них на потолке танцевали, бабушка   у них на потолке телевизор смотрела.  Да и вообще,  все они   на потолке  жили.  Жить ведь где-то надо, вот они там и жили.
А потом соседи (раз папа с мамой да и все остальные,  внимания не обращают)  им потолок залили.
Вот тут-то папа с мамой (да и все остальные) на соседей и  обиделись. И так уж они обиделись, что даже разозлились. Взяли они свой потолок  и ушли в другое место жить. Такое другое место, где и соседей никаких не было, и квартир никаких не было, и ничего такого не было.
Только потолок и был, который они с собой принесли.  Он у них замечательный был. Сам на себе держался.  Там они всей семьей и поселились.   Как будто и не переезжали никуда.
А соседи ничего  не заметили.  Как жаловались на них, так до сих пор и жалуются. Уже давно и сами съехали из того дома, а все успокоиться не могут.

61.
Погода была хорошая, и Маша с семьей на берег моря пошли погулять. Вот гуляли они там,  гуляли, а потом что-то  надоело им гулять, и они  на диван  сели.  И долго они  на  том диване сидели. Долго! Как долго? А  так  долго: встали уже  тогда, когда море за горизонт ушло.
И больше в тот день моря  они и   не видели. Так без моря потом по берегу и гуляли.

62.

У мамы люстра  была, любимая. Мама ее то и дело мыла. А однажды забыла помыть. И люстра исчезла. Сразу темно на потолке сделалось . Темно и страшно. Очень-очень страшно. Только никто не испугался.
Мама не испугалась, и папа не испугался, и бабушка с Машей не испугались. А лошадь и лось с рогами, те , вообще, даже и не думали бояться. А чего им было бояться? Что, они темноты никогда в жизни не видели? Видели, конечно.
К тому же в темноте они видели лучше, чем при свете, (а при свете, лучше чем в темноте).
В общем, ерунда, что  люстра пропала,  они потом со свечами на своем потолке жили.
Со свечами -  уютно.

63.
А спать  Маша никогда не боялась.  Ведь когда  ей что-то страшное снилось, она всегда  свет во сне могла включить. И включала. И хорошо ей было.
А вот папе с мамой не хорошо было. Слишком уж яркий свет Маша включала, они потом даже спать не могли. И  всю ночь во сне   от бессонницы  мучились.  И утром  долго-долго проснуться не могли.
И под подушку с ногами прятались.

64.
Маша в окно смотреть любила. А на потолке окна не было. А раз на потолке его не было, то Маша окно всегда с собой приносила. Принесет, а потом сидит и смотрит, что там за окном происходит. Интересно ей.
А маме с папой не интересно было. Не интересно им было, потому что Маша окно  за собой никогда не убирала.  И потом  в него    снаружи все, кому не лень, смотрели. Все кому не лень на них  пялились.
И вот чтобы никто на них снаружи не смотрел, и  никто на них не пялился,  Мама окно  за шкаф прятала. Спрячет, а потом и забудет об этом . А Маша опять окно принесет. И опять, и опять.  У  них за шкафом много-много  окон скопилось.  Окна грустили.  В темноте,  без солнца им было очень тяжело находиться.
Хорошо, что бабушка, когда убиралась, их нашла. Она  окна   помыла,  окна протерла, да  на волю и  выпустила.

65.
А на потолке у Маши дырка была. И Маша в эту дырку всегда проваливалась. Вот провалиться она  в дырку на небо шлепнется, а потом  опс -  и  в этот  космос. Папа с мамой ее  потом с таким большим трудом отыскивали. С таким трудом!
Сами-то они в эту дырку никогда не проваливались , и никто не проваливался, потому что никто эту дырку, кроме Маши  не видел. Не видел и не замечал. Раз не видели и не замечали, то и не проваливались. А если бы видели, то, конечно,    тоже бы   с удовольствием проваливались, и тоже бы в этот космос полетели. А так не летали они в этот космос. А ведь им очень надо было (именно в этот космос полететь , а не в другой), чтобы  там Машу найти.
Потом  папа с мамой этот космос , конечно,  отыскивали, но   каждый раз с таким трудом. С таким трудом!
Вот отыщут они этот космос (с таким трудом, с таким трудом), а там уж и Машу отыщут (легко-легко).
Космосов-то на свете много. Это только Маша одна была такая. Ее-то  найти всегда просто было,  знать бы еще только где.
А из-за дырки им пришлось  капитальный ремонт на потолке  сделать. Вот сделали они капитальный ремонт на потолке, и  дырка сразу всем заметна сделалась, и все ее сразу увидели. 


66.
А еще Маша   заснуть не могла.  А для засыпания, как известно, теплое молоко  хорошо, с медом.  Вот папа с мамой молоко нагреют-нагреют, меда в него кинут-кинут. Размешают-размешают.   Сами его попьют, потом  бабушку напоют, подружку рыбищу напоют, лошадь напоют и лося с рогами не забудут. И спят-спят. И папа с мамой спит, и бабушка спит, и подружка рыбища, и лошадь и лось с рогами. Все спят. Хорошо спят, дружно. А  Маша - на  них посмотрит и тоже засыпает, сладко-сладко. А сама по себе, если не посмотрит , то и не засыпает.
Тут надо заметить, что  Маша очень спать любила. Часто им там (на потолке) молоко пить приходилось.
Особенно, когда Маша болела, им часто молоко пить приходилось. Им целыми днями его пить приходилось, чтобы Маша на них спящих смотрела, спала и выздоравливала.
Вот так Маша на них спящих смотрела,  спала и выздоравливала. Да и они из-за этого тоже, никогда не болели.
67.
Хорошо им  на потолке было. Вот только бабушка сперва неудобно было, потому что она  с потолка то и дело падала. И вот чтобы она  не падала, папа ее к потолку клеем приклеил. И после этого бабушка уже никогда больше с потолка не падала. Так  приклеенная  к потолку по потолку и ходила.
68.

Маша очень праздники любила. И бабушка их любила, и мама, и папа, и подружка рыбища, и лошадь, и лось с рогами. Все они праздники любили.
И у них на потолке постоянно какие-нибудь праздники были. И даже елка новогодняя была. И пусть она плоская была (другая на потолке бы не поместилась) , так и что?  Все равно, даже с плоской елкой, у них весело было. И с плоской елкой, и плоским тортом, и плоскими чашками, и плоскими гостями.
Ведь гости к ним тоже все очень плоские приходили. И было их много! Мама с папой  всем были рады. Никому не отказывали.   
Они  этих гостей аккуратно в  стопочки складывали.
И поэтому, что папа с мамой их так аккуратно в стопочки складывали,  гости у  них на празднике всегда хорошо выглядели.  И никому  не мешали.

69.
Хороший у них потолок был.
А чтобы он еще лучше был,  папа с мамой  на потолке ремонт сделали. Побелили его, покрасили, обои поклеили, паркет положили, мебель поставили. Славно  у них  получилось.  Всем очень понравилось.
- Замечательный у нас потолок,- говорила Маша.
И бабушка говорила, что потолок у них замечательный.
И все говорили, что потолок у них замечательный.
Красивый, уютный, светлый. Ну, очень хороший.
А как он летал?  А бегал?
Быстро он летал и бегал.
Никто его догнать не мог.

70.
На потолке у них  тепло было. И  когда нигде тепло не было, там всегда тепло было. Тепло-тепло.  Славно-славно. Уютно- уютно.
Эх, хороший  у них был потолок.
И объятия у него были -  такие вот  теплые.

71.
А вот дверей  на потолке у них не было, поэтому,  двери за собой  никто   из них не закрывал.  Неудобно это было.
И маме , и папе, и бабушке, и Маше, и подруге рыбище, и лошадке, и лосю с рогами – всем  неудобно было.
И вот, чтобы  им удобно  было, бабушка  вот, что придумала:  она придумала потолок на молнию застегивать.
Бабушка у них  рукодельница была. Никто другой не мог, а она потолок не только на молнию, но   еще и на пуговицы   застегивала.

72.
Как известно, все они на потолке жили. И,  как известно, им там хорошо было. Не тесно. Почему? А потому. Потому, что  потолок у них трехэтажный был.  А на трехэтажном этаже тесно быть не может.
 Вот,  бывало,  разбредутся мама, папа, бабушка, Маша, подруга рыбища, лошадка, лось с рогами  по разным этажам, лягут на потолок ,  и на солнышке нежатся.  Свежим воздухом дышат. Где  они на потолке солнышко и свежий воздух брали? А понятно, где  на небе. Потолок-то у них   только так наизнанку выворачивался, только так. Вот  вывернется потолок наизнанку, и пожалуйста,  тут вам и солнышко, тут вам и свежий воздух.
А иногда он так лихо  выворачивался, что там не только солнышко, но  даже и солнышки  (со свежими воздухами) были.

73.
Однажды бабушка потолок помыла, мокрой-мокрой водой.  А подруга рыбища этого не заметила:  пошла,  поскользнулась и  с потолка-то и   упала. Вот падает она с потолка,  а  папа, мама, бабушка, Маша, лошадка, лось с рогами,  увидев это,  в кучу сбились  и вслед ей вопят:
- Плыви!- Вопят. -  Плыви!
 Жутко они перепугались.
А рыбища  все  не плывет. Все падает и падает. Падает и падает. Того и гляди разобьется. 
Растерялись они. И только бабушка не растерялась.
Схватила она ведро с водой  и, скорее, чтоб  рыбище удобно плыть было ,  воду вниз лить принялась.
Тут-то рыбища падать  и перестала.  Воду на себе почувствовала и сразу же  поплыла как миленькая.
И не разбилась, в общем.


74.
А на обед у них на потолке всегда  суп был.  Куриный. Куриный он был, потому что им его  курица варила, правда еще  ей иногда и    петух помогал. Вот прибегут курица с петухом к ним на потолок , возьмут кастрюлю  с водой, всякого такого туда накидают, да  суп и  сварят. 
И суп у них  расчудесный  получался. Замечательный суп. Даже прекрасный.  Папа, мама, бабушка, Маша, подруга рыбища, лошадка и лось с рогами ,- все этот суп  любили. Очень ему радовались. Они обсуждали его, хвалили, шутили над ним.  И  с превеликим   удовольствием   - не ели.  Каждый день с удовольствием не ели.
Несъеденный  суп  после обеда быстро распадался на части: воду, кастрюлю  всякое такое. Но  не беда, что распадался.   Курица с петухом   ведь на следующий день опять к ним на потолок прибегали. Прибегут  и    опять, всем на радость,   тот же самый  суп  и  сварят.
Обедать на том потолке, надо признаться, всегда было очень  весело. 

75.
Мама у Маши чистоту любила, она  постоянно все убирала, чистила, натирала, а  потолок -   белила.  И потолок белила , а заодно и всех остальных, кто под руку ей  попадется. А под руку ей попадались – и  Маша, и подруга рыбища, и лошадка,  и лось с рогами. Они-то ничего, а вот папа, который, кстати,  тоже маме под руку попадался, сильно огорчался, что его  потом, после маминой побелки,   с потолком путали. Но папа  был химиком, поэтому он недолго огорчался.  Вместо этого он начинал   маму за люстру   принимать. Вот примет маму за люстру, а  свет ей никогда и  не включит.  Мама, которая темноту жуть, как не любила,   хмурилась, ворчала, трещала, но поделать ничего не могла. (Люстры – они, ведь и,  правда, мало что поделать могут).  Тогда  мама сдавалась и  разбеливала   папу,   а заодно и всех остальных, которые  по папиной просьбе,  ее тоже  из-за всех сил за люстру принимали.
Вот и получается, что у них на потолке  не так,  чтобы и  чисто  было.   По крайней мере,  не так чисто, как хотелось бы маме.


76.
Но вообще, маме обычно нравилось,  что  папа ее за люстру принимает. Любила она  ярко-ярко светиться, и  – блестеть любила, и сверкать.
 Поэтому, как праздник, так  папа  маму всегда за люстру принимал.
Вот мама в центре потолке распрекрасная  красуется, подвесками звенит, а все остальные вокруг  нее в пятне  света сидят   и  радуются.
Свет у люстры такой волшебный-волшебный. Очень приятно в нем находиться. От этого света всем как-то сразу – раз, и хорошо делалось, раз,  и 
Прекрасно.
А еще у мамы  ведь замечательный вкус был. Она всегда  в разные   прикольные люстры переодевалась. А в простую лампочку – никогда.
Простые лампочки  у них на потолке  противные были. Они кусались. Их  за это там не любили.  И   гоняли, как мышей.
Маме не хотелось, чтобы ее гоняли, как мышь, так что о   лампочках она    даже  и помыслить  боялась.  Если что – тут же вздрагивала.
А  чтобы свет у них  на потолке был, она сама и  светилась, без всяких гадких лампочек.

77.
Однажды подруга рыбища  заболела. Страшно заболела. Температура у рыбищи поднялась. Лежит рыбища, пошевелиться не может и  горит, горит, как на сковородке, чуть ли не корочкой румяной покрывается. Ужас какой!
Испугались все , и принялись рыбищу льдом обкладывать. А рыбища такая горячая  была , что  кусочки льда на ней просто   шипели , плавились, шипели и плавились.  Весь лед она  на потолке растопила, а холоднее   не сделалась. Мало того, что и холоднее не сделалась, так  еще и потолок чуть не подожгла.
Хорошо, кто-то догадался ( папа, наверное, он все-таки был химиком , а может, и бабушка – она в народной медицине толк знала)  рыбищу в утюг превратить.
 Превратили они рыбищу в утюг. Смотрят (ну,  ясное  дело),  а утюг-то  в розетку включен. Быстро выдернули они утюг из розетки. И вздохнули спокойно. Хорошо-то как!  Утюг теперь остывать начнет, а, значит, и рыбища  выздоровеет.  Так и получилось. Выздоровела рыбища. Температура у нее спала.
Все были рады и довольны.  И рыбища была  рада и довольна. Так довольна, что на радостях  все белье на потолке перегладила. Правда,  утюг не включала. Да и вообще,  им  не пользовалась. Да и не было у них утюга. Он им не понравился. Они его в себе на потолок не пускали. Вон,  какие неприятности могли от него случиться. Вон какие!
Рыбища без утюга все белье прекрасно перегладила. 

78.
Чтобы Маша росла  здоровой и бодрой, мама  ее немолоком поила.
Правда,  немолоко у них на потолке не водилось, чтобы его достать,  нужно было в магазин сходить.  Но в магазин  никто из них  не ходил. А без толку -   немолока там все равно никогда не было. И без немолока   Маша  никогда бы не выросла    здоровой, и бодрой.  Ужас. Вернее, это мог бы быть   ужас, но его  не было. Вместо ужаса у них потолок  был.   И потолок  тот легко  для Маши немолоко доставал. Удивительно? Да ни капельки!
Потолков-то на свете много, и  есть они повсюду.  А значит, и -   связи у  потолка   везде были. С такими связями много что достать можно. Ну, вот потолок и доставал. И молоко, и немолоко,- да, все, что угодно!

79.
Лось с рогами  на особом положении на потолке  был. Лося  уважали. И рога его тоже уважали. Можно сказать, на лосиных рогах все у них на потолке и держалось, особенно полотенца,   занавески, шторы,  картины,  комнатные растения, кастрюли, сковородки,  ну и всякое другое. Все на этих рогах держалось.
И вот, когда лося  однажды на потолке не было,  ( он  в лес  пошел ),  а  рога, ничего не сказав,   тоже куда-то ушли , то   полотенцам,   занавескам, шторам,  картинам,  комнатным растениям, кастрюлям, сковородкам,   и всякому  другому – тут же держаться   стало   не за что. Что тут началось!
Всякое другое  – ужас,  какой! -  теперь  просто так в воздухе болтается. Всем мешает. А папа, мама, бабушка, Маша, лошадка, во всем этом путаются, блуждают.  Во всем этом теряются.
Вернулся лось, а на потолке, такая ерунда происходит.  Ух, как он огорчился. Ух, как опечалился. Подоспевшие рога, молча,   отчитал. И сказку им  в тут  ночь  не рассказывал!
Больше  рога   без предупреждения никуда  не уходили. Мало того, они,  когда уходили,   теперь  и потолок  с собой брали. Незаметно.  Очень уж им  не понравилось, как лось с ними обошелся. Очень уж не понравилось! Без сказки-то ночью  плохо!
А на потолке, между тем,  стало спокойно.  Во всяком случае,  такая ерунда их уже не беспокоила.


80.
Лось у них – задумчивый  был. Как задумается, так уж задумается.  И  от этого остальным   не по себе делалось. 
Поэтому , как только на потолке  видели, что лось задумывается ,  они тут же дела свои  бросали и  всем потолком  его    раздумывать принимались. 
А это было не так просто. Лось с такой силой думал, что страшно делалось. Однако на потолке они ко всякому привыкли. И  разными  хитростям, и смелостями  брали да и   раздумывали его . Раздуманный лось сразу на лося походить начинал. А когда  он задумчивый был, то ни капели на лося не походил.
Задумчивый -  он ни на что не походил. Задумчивый – он в своей задумчивости растворялся.  И его потом пылесосом  по молекулам собирать приходилось.  А лося из молекул сложно  собрать.  Однажды, например,  у них  вместо лося заяц получался, а в другой раз и  стол.  Тоже хорошие существа, но для потолка совершенно не пригодные. Им на потолке лось нужен был.  (Папа, который был химиком, потом, конечно, все  поправил, исправил. Но с каким трудом! )
Лось же,  не желая никого огорчать (а все, конечно, огорчались),  однажды сильно   задумался, как бы ему не задумываться.  Думал он , думал, а придумать  ничего не смог,  мало того, что ничего не придумал, так еще  и зайцем почти   стал.
Не понравилось это лосю! Жуть, как не понравилось!
После этой истории  ему долго задумываться не хотелось, а когда, наконец,  захотелось,  то он хоть  задумался,  но    очень осторожно. Осторожно и аккуратно.  И только наполовину.
Это помогло.
Он перестал распадаться на молекулы  (ну, разве что чуть-чуть).
На потолке радовались.  Ух, как радовались! А как не радоваться?  Они  же теперь запросто (ничего не опасаясь)   могли думать вместе  с лосем.  Лось   очень интересно думал! Ах, как он интересно думал! Никто так интересно не думал, как их лось!
Здорово было!

81.
О чем думал лось? Чаще всего  лось думал о девочке Маше. (А когда он не думал о Маше, он думал о пирожных ).  У лося очень хорошо получалось думать о девочке Маше. Просто замечательно. Никто, кроме лося не мог так думать о Маше.  Вот лось и думал о ней.   А весь потолок ему идеи подкидывал, как о ней думать и что.
(О пирожных, кстати, лось тоже  думал  хорошо).
И Маша от таких старательных думаний    становилась самой настоящей Машей,  необычной и удивительной, настолько удивительной, что думать о ней (лосю на радость, да и всем остальным )   можно было бесконечно. 
Маша, кстати,  тоже часто  думала о лосе:  она его пирожными угощала.


82.
Еще лось любил во мху поваляться.  Поэтому у них на потолке (кое-где)   мох и  рос.  Мягкий, уютный. Валяться на нем было – одно удовольствие. А еще во мху  клюква росла.  И    бабушка  из  клюквы кисель варила. Кисель-то все на потолке  любили (он вкусный был), а вот ягоду  собирать  никто не хотел.  Бабушку это  возмущало. Но она не возмущалась.  Она,   смирившись (А что ей еще оставалось?)  из несобранной клюквы кисель   варила.  Вот , правда, посуду ( в отместку) за собой никогда не мыла.
Но посуде- то что? Она ведь и не пачкалась.

83.
Лось однажды селедку   приволок. Из леса.  Грустную, поникшую, болезненную.
Лось,   молча, оставил селедку на потолке и по-быстрому куда-то свинтил. За селедкой  нужно было ухаживать. Все подумали, подумали, и  ухаживать за селедкой  выпало подруге рыбище. Что и неудивительно,  селедкам  ведь  нужна вода, а подруга рыбища всегда знала, где найти воду. (Она  могла найти ее даже там, где этой воды и в помине не было).
Что ж,  подруга рыбища стала ухаживать за селедкой. Она  старалась.  Она поила селедку чаем. (И сама, конечно, тоже пила). С утра до вечера  распивали они   чай.  И это было замечательно.  Это было увлекательно.  Воды в чае было много. Как много? А так много: больше, чем в море, больше, чем в океане. Так много было воды в чае, что селедка быстро поправляться начала. Поправлялась. Поправлялась.  И скоро совсем поправилась.
Вернулась селедка к себе в лес. А ее там никто не узнает, такая она стала бодрая, веселая и здоровая.  Пришлось ей  заново  со всеми знакомиться.
Еще о потолке.   Когда другие  (вместо рыбищи) там   чай заваривали, то  чай   у них  суховат получался  (как кашель). И от такого чая ни одна селедка  никогда в жизни бы  не поправилась. Хуже того, отведав такого чая, она обязательно  превратилась бы во что-нибудь  сухое, вяленное   и  очень скучное.   А этого на потолке никому    не надо было. Брр.
Они этого очень боялись.

84.
Лось из леса лес приволок.  Это он его от пожара спас.
На потолке это никого не удивило. Лось ведь  постоянно что-нибудь из леса таскал, то селедку, то не следку.  Все привыкли. И ни одного плохого  слова  ему на это   не сказали. А не успели.  Лось, как пришел,  тут же  в лесу и заблудился. Его поискали немного, и бросили. Не маленький сам найдется. 
Лось   и  сам нашелся , в другом, правда,  лесу.
А с этим лесом вот что получилось.  Он был глухой  и  старый. Он всего  боялся, ну, кроме волков. (Лес все-таки. Что ему волков-то бояться?)  Поэтому он  по-быстрому  подружился с бабушкой, и в случае ужаса какого (чаще личного) стал   у нее  под кроватью прятаться. 
Бабушка  тоже подружилась с лесом.  (Как с ним не подружиться? Лес все-таки).  И никакому  ужасу (особенно его  личному)   в обиду его  не давала.
Лес, забравшись под бабушкину  кровать,  чувствовал  себя отлично. Он   дышал легко и радостно.
И на потолке  поэтому всегда было легко и радостно.   И воздух был свежий-свежий.  И все ужасы в этом воздухе гибли. И пахло – так вкусно, так хорошо, лесом.

85.
Потолку иногда – ну, очень хотелось   на полу полежать. Папу с мамой это настораживало. И подругу рыбищу, и лошадку и лося с рогами, это настораживало. Вот,   как возьмет потолок да и бухнется на пол. И что тогда будет?  Даже страшно представить, что тогда будет.
А вот  бабушке с Машей  было не страшно. И  не потому, что они  были такие уж бесстрашные, совсем не поэтому (хотя и это тоже),  а потому что они  спешно  коврик вязали. Такой славный, уютный коврик, который они не просто так вязали.   Они  его для потолка  вязали,   чтобы ему  было,  где полежать. На коврике ведь хорошо лежать, уж  лучше,  чем на полу. На  полу   холодно, твердо,   простудиться можно. А на коврике- мягко и  ни за что не простудишься.
Потолок очень  он  был рад коврику. С удовольствием лежал на нем. И никогда, на радость папе, маме и всем остальным, не простужался. Да и о  поле  перестал думать. И хорошо, что перестал. Пола  у них там больше   не было.  Бабушка с Машей   из этого пола  как раз коврик-то и связали.


86.
Лось по ночам,  во сне,  когда  глаза закрывал,  тут же перемещался в какое-нибудь другое место. Вот заснет лось на потолке, а проснется где-нибудь еще. Это было жутко  неудобно. Лосю  (когда такое случалось) потом часами приходилось бегать повсюду  и искать свой потолок.  И потолку, то есть   папа с мамой, бабушке, Маше, подруге рыбище, лошадке тоже часами  приходилось бегать повсюду и искать лося. Ужас что такое у них было!
И все друг за друга очень волновались.
И  чтобы такого ужаса у них не было, и чтоб никто ни за кого  не волновался,    решил лось    с открытыми глазами спать. И стал он так спать.  А раз с открытыми глазами теперь он спал,  то значит, и видно ему было , куда это  он во сне перемещается. Запомнит лось все хорошенько,  наизусть выучит , а утром  проснувшись (а проснуться он мог  где угодно) ,  легко и просто дорогу на  родной потолок и найдет.  За пять минут до своих  добирался.
Вот как  он дорогу-то    вызубривал.

87.
Подруга рыбища никогда не плакала (а чего ей плакать?) , а если и плакала (когда папа истории рассказывал) то горючими-горючими слезами. Маму это огорчало. И она, если видела, что рыбища может вот-вот заплакать, всегда принималась ее утешать, а папу ругать (за  дурацкие истории). Но иногда мама  не успевала. И тогда – рыбища  слез много проливала, целую кружку.  А папа брал эту кружку и  рыбищными  слезами  машину свою заправлял, и потом разъезжал на ней  везде,  на огромной скорости.
А  вот без рыбешкиных слез  машина никуда не ездила, на месте стояла, да посуду на радость маме мыла.
А дурацкие  папины истории (на самом деле) были очень  веселыми. Все смеялись. Только рыбище   было стыдно смеяться (рыбы не смеются ), поэтому она   и плакала. 

88.
А мама у них лунатиком была. Лунатики – они что? Лунатики – они во сне ходят. А мама у них во сне не только ходила.  Она  во сне  еще и пироги  пекла, и торты, и картошку жарила, и всякое такое делала,  да и лампочки  только так их гоняла.  Лампочки у них на потолке, как  мышки  были, бегали везде, лазили, что-то и погрызть могли. И мама, когда не спала,  жутко-жутко-жутко их боялась, а  когда лунатила, ни сколечко.
Спящую маму все любили, только   лампочки  –  остерегались.  Они  всячески ей спать не давали, то книжку интересную подсунут, то фильм, то  пугать начнут.
Но мама  была настырная.  И  не смотря на все трудности, все равно спать умудрялась.
Вот так мама  спала  и,  лунатя , пекла торты, пироги, а лампочки -  гоняла.  Они   бегали по потолку  и выполняли  все ее  указания.
А попробуй, не выполни.  Мама могла такой   лунатный взор на них   кинуть, что  лампочки только так  перегорать бы  стали.  Лучше не рисковать. И лампочки не рисковали.  Прислуживали маме и  терпеливо ждали, когда она  проснется.
А мама не просыпалась. Вернее спала   долго. Иногда сутками. Иногда месяцами. А иногда годами.
- Из вредности,- думали лампочки, -   или в отместку.
Думая так, лампочки  вздыхали и  лопали пожаренную лунатной мамой   картошку. Очень уж они ее любили.  Если честно, жить без нее не могли.
Совсем-совсем не могли, моментально без нее  погибали.


89.
Одна больная  лампочка  подругу рыбищу  однажды укусила.  И заразила ее:  рыбища   тоже светиться начала (как лампочка). Ух, как на потолке все   обрадовались! Ух, как здорово теперь  стало  с рыбищей  гулять. Все с ней  гуляли:  и папа, и мама, и Маша, и бабушка,  и лошадка,  и лось с рогами. Ну, они бы, конечно,  по-всякому   с рыбищей  гуляли, но когда ее лампочка покусала,  они  еще больше  гулять с ней  стали.
Рыбища была тоже довольна. Все равно ведь болеть, так отчего бы и не погулять?
Вот так и было:   рыбища   по темноте движется  и дорогу   освещает. А  за ней остальные идут   -   на ноги (копыта и лапы)  друг другу не наступают, и никому на ноги (копыта и лапы ) не наступают, потому что видят все ноги (копыта, и лапы) в округе . И темноту видят! И что в темноте – видят! И что за темнотой видят!  Красота!
А потом рыбище до того догулялась, что выздоровела.  И светиться перестала.  А раз рыбища светиться  перестала, то и им в темноте было делать нечего. Вышли они скорее оттуда    и на потолок к себе вернулись. 
Очень довольны все были. И рыбища была довольна.  Ей , конечно, нравилось  болеть , но и не болеть  ведь  тоже приятно. Добралась рыбища до потолка , да  тут же и  заснула. Здоровым-здоровым сном.
А остальные сидели на потолке и воспоминаниями делились.   Как долго они гуляли ! Никогда они так долго не гуляли! Может, сто часов они гуляли,  а может, и двести, а может, и целую  тысячу. Другие бы на их месте, возможно,   и испугались, что  так долго пришлось им  по темноте блуждать, а они нет. Напротив, очень рады были:   Вон, сколько темноты прошли, вон, сколько  темноты  посмотрели.
С лампочками и фонариками, так не погуляешь, лампочки и фонарики ведь никогда не знают куда идти, а рыбища – знала. Во всяком случае,  ни разу с дороги не сбилась, ни разу не запуталась.

90.
А вот одна лампочка девочку Машу полюбила. Так уж она ее полюбила, что бегала за ней повсюду, как собачка. А еще , когда Машу видела, светилась, а когда не видела – не светилась. Папа такому повороту дел очень рад был. Так и сказал:
- Буду на этой лампочке электричество экономить.
Сказано – сделано. Стал он на этой лампочке  электричество экономить. Экономил, экономил  и  сэкономил.  Целую кучу. Такую огромную кучу, что они  из этой кучи потом  и мебели всякой    наделали, и шарфов навязали, посуды налепили, и в путешествие съездили. На все им хватило.
А казалось бы такая маленькая лампочка!
Маленькая-то маленькая, но  какая содержательная! А потому содержательная, что Машу полюбила.  А полюби она кого-нибудь другого, не была бы она такой содержательной, и   не видать бы  им на потолке  ни новой  не мебели, ни шарфов,  ни посуды, путешествия.
К тому же,  кто-нибудь другой и не заметил бы, что его лампочка полюбила. А Маша заметила. Сразу же.
Без этого ведь ни как.

91.
Как-то посылка на потолок пришла.   На потолке удивились. Не ждали они никакой посылки. А посылка, на самом-то деле,   домой  шла,  Но случайно адрес по дороге  перепутала и к ним попала. Пришла, а ее – не ждут. Ой, как неприятно!  Ой, как обидно! Посылку, конечно, домой   отправили. Да только  назавтра она   опять на потолок пришла, и ее опять домой отправили.  Она на следующий  день   к ним заявилась, и  на после следующий, и на после-после следующий.  Потом  они ее уже  и ждать   стали. И когда  однажды  ее долго не было,  даже и волновались немного:
- Что-то  нашей посылки давно не было. Не потерялась ли где она?
 А посылка не потерялась.  Это она вещи  собирала.
Собрала и на следующий день уже с вещами к ним и  пришла.  У  них  осталась.  Посылка ведь, где ждут, туда с вещами и приходит, там и остается.
Много им всякого здоровского принесла. Замечательного-замечательного
Не зря все-таки, пока посылка их приручала,  они ее  приручили к себе. 

92.
Однажды, так  получилось, что  папа решил обидеться на маму, а мама на бабушку,  а бабушка на Машу, а Маша захотела  на лося с рогами обидеться, а лось с рогами -  на лошадку, а лошадка  на  папу. Вот так все они  друг на друга  и обиделись, только  подругу рыбищу  забыли. Ой, как им неудобно стало, что они рыбищу забыли. (Чуть даже с потолка от неудобства не свалились). «Ну, - думают, -  бедная  рыбища, ей   обидно  будет, что о ней забыли. Не хорошо это». И вот, чтобы рыбище  обидно не  было, они все на нее и обиделись. А  она – на них.
И очень славно у них  получилось, что все друг на друга обиделись, и что никто   в стороне  не остался. Каждый оказался вовлечен в  общее дело. (А Рыбища больше всех вовлечена). Дружно, по-семейному провели они время.  Довольны   были, очень!  А то ведь , все им некогда было, чтоб  так -  вместе, так - заодно.
С большим интересом они помолчали, покричали,   а рыбища даже  выросла на пару сантиметров. Но все хорошее, как известно, раз и  заканчивается: скоро-скоро  они обижаться  перестали, молчать-кричать-расти перестали, помирились,  и по своим личным  делам  разбрелись, кто куда.

93.
Однажды подруга рыбища  проснулась какой-то бледной, блеклой. Какой-то выцветший. Почти призрачной.  Того и гляди, в воздухе растворится. Мама с папой даже испугались, и Маша испугалась, и лось с рогами испугался, и лошадка испугалась, и все они испугались, что рыбища  у них какая-то блеклая, бледная, выцветшая и призрачная , что пропасть, что в воздухе раствориться  может.
Одна только бабушка пугаться не стала. Быстро что-то прикинула, что-то подумала, потом   взяла  рыбищу, да  в розетку  ее и  включила. Хоп,  и рыбища, тут же  и загустела и красочнее сделалась.
Бабушка еще и по носу ее щелкнула, и вообще  замечательно вышло. Смотрят все на рыбищу и радуются: она  такая   четкая, яркая.  Ну, очень хорошо показывать стала.
Все-таки молодец у них была  бабушка!  Хорошо в рыбах разбиралась.
Мало того, что рыбища показывать хорошо стала, так у нее еще  и звук  появился.
Очень всем  это понравилось.
И подруге рыбище понравилось.
И теперь, без электричества она никуда не ходит, куда бы ни шла, всегда с собой берет.  В случае чего тут же – раз, и в розетку .   

94.
 У подруги рыбищи  звук появился. И она звучать начала. Вода, в которой рыбища  иногда плавала , просто чокнулась от этого. И стала  чокнутой. И что с такой водой делать?  Никто не знал, что с такой водой делать. Все были смущены.  Вода и сама не знала, что с собой делать. И тоже была смущена.  Она    ожила. И  бегала. Бегала вода , бегала,  а потом , видать,  совсем чокнулась –  да    с потолка и убежала.  И остались они на потолке   без воды.  Это было  неприятно. Это было неудобно. Неправильно. И очень смутительно.  Рыбище, вон,  даже     без воды плавать пришлось. До тех пор ей  без воды плавать  пришлось, пока папе не надоело все это. А как надоело ему , что рыбища без воды плавает,  что они  и  посуду без воды моют, что и чай без воды  заваривают,   так он  смущаться и перестал. Встряхнулся , да  и пошел воду искать. Долго ходил, бродил (может час, а то и все 5). Везде искал, везде  смотрел. И,  в конце концов,  нашел он эту воду.  Хорошо,  что она была чокнутой, была бы она какой-нибудь другой , папа вряд ли бы ее  нашел , а так аж  за тысячу километров  распознал  ее. Увидев,  как она в смущении под камень прячется,  папа  скорее  промчался к воде.  Достал он ее из-под  камня, и принес  на потолок.   
Чокнутая вода сильно изменилась, она похудела и истрепалась. Выглядела, прямо скажем, неважно.  Но и такой ей все были  рады. Никто не смущался:  теперь-то им  было  ясно , что с ней   делать. Что? А вот что – обнять, накормить и   спать положить.  Так они и поступили.
А бабушка  ей еще и косички заплела.
Вода спала спокойным чокнутым сном, и   тоже  ни капельки  не смущалась.
- Вот проснусь,- думала она во сне, -  поем, попью и  побего-плаваю.

95.
Однажды летом жарко было. И на потолке снег пошел. Очень теплый. Все снегу обрадовались, и только чокнутая вода снегу была не рада, потому что  замерзла. Сильно замерзла. Дрожать начала. Температура у  нее понизилась, и  сильно-сильно минусовой сделалась. Бабушка   как это  увидела,  тут же ей  теплое одеяло дала,  потом и второе  теплое одеяло дала, потом  и  третье, и четвертое,  и много-много других теплых  одеял дала. Забралась вода под все эти одеяла,  и хорошо ей  сделалось. Тепло, уютно,  славно.  Отогрелась вода, дрожать перестала.
А там и снег закончился. Можно вылезать.
Но  чокнутая вода не спешила это делать, да и одеяла  возвращать не спешила.  Так уж ей  понравилось под ними нежиться, что она захотела   оставить их  себе.  (Похоже, вода была  не только чокнутой, но еще и мерзлячкой).
Но бабушка и   не возражала. Если хочется воде сидеть под одеялами, пусть сидит.   Ей не жалко. Напротив, бабушке ей   еще и подушку дала и полотенца банные.
Все  на потолке немного удивились, что бабушка воду балует, но спорить не стали. Бабушка мудрая, - подумали все,- знает, что делает.
И бабушка, правда, знала. Она  сообразила, что  вода, которая любит под одеялами нежиться, особенная вода.  Чокнутая, конечно, но ведь и  уютная.  В такой воде  и плавать будет приятно,  и посуду мыть такой водой будет  приятно, и чай заваривать.
Так и получилось.
Всем на потолке очень  понравилось, что вода у них   уютная стала. Что чай очень вкусный, и что  поплавать с удобствами можно. Плывешь и,  как будто на диване лежишь или в гамаке качаешься. Да и  посуду они  теперь  с удовольствием  мыли. И даже  бабушка, которая мокрого  не любила (бррр, терпеть не могла) , тоже с удовольствием мыла. Она  и  плавать начала, вместе со всеми.   
А  чокнутой воде понравилось, что она всем понравился, и что бабушке она понравилась.  Вода свой уют берегла и всяких неудобств избегала. Например, прежде чем делами заняться,  она для начала всегда   сухо-насухо вытиралась. (А перед встречей с бабушкой даже два раза вытиралась).
Вытрется, а потом – бежит. А чтобы не простудиться.


96.
А папа спорить любил. Как начнет спорить, так и не остановишь его. И спорит, и спорит, и спорит, и спорит. День, два, три.  Ужас!  Поэтому когда папа спорил,  никто с ним  никогда не спорил. Опасались связываться.
А папа и  доволен. Ему даже и нравилось. В одиночку. Здорово ведь -   он спорит, а с ним никто не спорит.  Никто  не мешает,   не отвлекает.  Не противоречит.
Особенно  читать папе так нравилось.  Читал папа , споря, и радовался (ух, как радовался!), что никто его   не трогает, да  и трогать, понятно,   не станет.
А еще, споря, он  любил  поболтать со своими  о чем-нибудь приятном.  И спать после обеда  он тоже любил, споря.

97.
Еще про маму сказать надо. А сказать про маму  надо то, что она была бука.  Такая вот бука, которая не любит, когда ей кто-нибудь   на глаза попадается. Не нравилось ей это. Совсем не нравилось!  А то ведь попадутся - и начинается. И сто  вопросов  тебе зададут, и  сто пожеланий пожелают, и  сто дел тебе придумают. Придется волноваться,  действовать,  что-то отвечать придется , думать, мыть, стирать, готовить,  а маме этого  не хотелось.  Лень ей было всем этим заниматься.  Когда такое случалось, мама становилась,  как туча, и даже мрачнее тучи. Настроение у нее портилось.  Она и громыхнуть могла.
На потолке   знали, что мама у них бука, и что    может громыхнуть.
 И  чтоб этого не случилось, чтобы не портить маме настроение,  такой замечательной  маме,  которая обо  всех  заботится,  которая всегда  рядом, всегда   готова помочь, посоветовать, обнять, улыбнуться, испечь, утешить, станцевать, прочитать,  никто из них никогда  на глаза ей и  не попадался.
Мама  рада была этому  радешенька. И настроение у нее было всегда хорошее.  Она не громыхала, всегда улыбалась и тучей  никогда не была.

98.
А бабушка у них, как известно, волчицей была. Вернее это она   сначала волчицей была, а потом, когда папа с мамой  ею обзавелись, то она  по большей части бабушкой стала.
Мудрой, заботливой и оченьмашулюбящей и всехостальныхнапотолкетоже бабушкой. 
Всем  нравилось, что у них  такая машулюбющая и всехостальныхнапотолкетоже бабушка. И бабушке нравилось, что она такая, Нравилось ей, что она  по   большей части  бабушка и только по меньшей (даже малюсенькой )  части  волчица. Нравилось ей, что спит она    на потолке, а не на улице, что по лесам ей бегать не надо,  что  волчица  одна   по лесам   бегает.  Ей-то самой   бегать по лесам совсем  не хотелось,  не интересно ей было там  бегать, и тяжело, и лень. Ну, что там в этих лесах бегать! Что она там не видела?  Ей  интереснее   было другое -  оченьмашулюбить и всех остальныхнапотолкетоже. И интереснее,  и легче. И не лень.   А волчица, конечно,  обижалась, на бабушку. Обижалась,  что ей одной  приходится, и по лесам бегать и зубами щелкать.  Что она бегает, а бабушка на потолке нежится. Она пыталась добраться да бабушки,   забрать ее себе.    Но  на то на   потолке ведь и    были  Маша да и всеостальныетоже.  Попробуй-ка, забери у них бабушку.  Куда там! Не заберешь. Покусают, поцарапают. А бабушку любимую  не отдадут.
Другими словами, бабушке не надо было не  беспокоиться о волчице. И  довольная этим обстоятельствам,  она преспокойненько  беспокоилась о Маше и обовсехостальныхнапотолкетоже.

99.
Про Машу. О  Маше можно было бы  много что сказать. Много. Очень много!  Настолько много,  что  и сказать-то вроде как  нечего.

100.
Что говорили  о подруге рыбище? А ничего не говорили. О ней на потолке ничего не говорили, о ней – на потолке    молчали. Все время молчали.  Кто-нибудь другой  на месте рыбищи мог бы и  обидеться  на это, а она вот   – нет, не обижалась. А чего обижаться-то? Это ведь не какие-нибудь  прохиндеи о ней молчали, а  самые знакомые и  близкие папа, мама, бабушка, Маша, лось с рогами, лошадка, это они молчали. И рыбища, которая  в молчании собаку съела, понимала, что    молчат они    весьма уважительно, весьма радостно, восторженно  и очень-очень  доброжелательно. Хорошо молчат. Замечательно.   Лучше и не бывает.
Молчанием в свой адрес рыбища   была  уж так   довольна (довольна, довольна), что  говорила об этом без устали.


101.
Про лося с рогами  на потолке  тоже говорили. Так и  говорили:  и  «ЛОСЬ». И  печатными буквами  они это говорили, и письменными. По много-много раз говорили. Старались! А лось, хоть и рад этому был (а как не радоваться?) , но все-таки  привередничал (а как не привередничать?):
-  Поаккуратнее  скажите, почетче. 
Лосю не отказывали. (А как ему отказать?   Безлосевщина – это ведь  не шутки).  Вот они   брали линейку, стирательную резинку. И уже  с линейкой  и резинкой, и очень-очень аккуратно и четко  говорили про него и «ЛОСЬ». 
Лось от такого отношения прямо-таки расцветал.  И лосем с рогами делался. Таким большим, таким красивым. И Главное, таким  настоящим.

102.
А лошадка была самая скромная на потолке.  Чтобы  не мешать никому, она  частенько забиралась на люстру , и там    тихонечко мурлыкала   , а еще  тихонечко  лаяла,  кукарекала,  жужжала, чирикала, мычала.  И рычала тоже тихонечко.  Все ею очень гордились. 
И говорили про нее:
-  Лошадка-то у нас о, какая!  Не - иго-го!
А люстра от гордости прямо-таки светилась.

103.
Однажды  у папы печень  заболела. Как папа узнал об этом? А очень просто он узнал об этом.  Ему об этом мама сказала, а маме – бабушка, а бабушке – Маша, а Маше – подруга рыбища, а подруге рыбище – лось с рогами, а лосю с рогами – лошадка, а лошадке – печень . Потому что лошадка   была внимательная . А  папа – нет. Папа на свою печень внимания не обращал. А лошадка   обращала. Она на все на свете внимание обращала, вот и на папину печень внимание обратила. И та  ей все про свои болячки и рассказала.
Папа немного огорчился, узнав,   что у него печень больна.  А потом ( ну, что поделаешь?)   положил  ее в больницу.  Сам ложиться не стал, на потолке остался.
И вот какое-то время папа   жил без печени.  И даже неплохо жил. По крайней мере, за печень ему   беспокоиться  не приходилось.
Без печени папа прекрасно мог обходиться, а вот  без мамы, бабушки, Маши, лося с рогами, лошадки   - нет. Не мог.  Без них он никогда бы не знал, что с ним не так, что у него болит. И давным-давно бы умер.
А так , вскоре  и  печень выздоровела, да и он сам  жив остался.


104.
А  мама у них, когда плохо чувствовала , то  так и выглядела.  А еще она по-разному себя плохо чувствовала. Чувствовала себя  плохо , как  карась – походила на  карася, чувствовала себя плохо ,  как  корова  – на   корову  и  походила.
Поэтому глядя на маму,  все сразу понимали, как  она  себя чувствует. Как корова, как собака, как карась , или как кто-нибудь еще.
И маме запросто можно  помочь.  Если она  чувствовала себя , как корова, ее  угощали  хлебом, если, как карась    –  минеральной водой, собаку – задабривали вкусной косточкой.  Вот угостят ее чем-нибудь эдаким, порадуют,  смотрят, а мама уже   опять мама. 
Хуже , когда мама  чувствовала  себя плохо,  как  папа или как  бабушка, Маша, подруга рыбища, лось с рогами или лошадка.  И тогда все сильно усложнялось. От маминого дурного самочувствия корочкой хлеба уже было  не отделаться. Но  на потолке  ведь любили маму, поэтому  все брали себя в руки , взбадривались   и, пусть даже через силу,  начинали чувствовать себя  хорошо и даже замечательно.
И  чаше всего это помогало.


105.
А Маша никогда-никогда  не болела. Она и  без всяких болезней прекрасно умирала. У нее это запросто  получалось. Раз,  и умерла.
Но это ерунда, так и другие могут. Но она-то -  и   десять  раз  подряд могла  умереть. И двадцать. И сто.
Помрет-оживет, помрет - оживет, помрет-оживет.  И так сто   раз.   
- Какая спортивная   девочка! - Гордились ею на потолке.
А бабушка еще и  так говорила:
-   Вот поэтому и не болеет!

106.
А подруга рыбища, когда ей не по себе было, плоской становилось. Такой  плоской, как лист бумаги.  Смотреть грустно.
В таких случаях (чтобы не смотреть грустно)  подругу рыбищу тут же  в трубочку и  скатывали. Скатают, а потом свистят  в эту трубочку. Бодро и весело.   Посвистят бодро и весело, глядишь, а подруга рыбища уже в себя и  приходит. Мало того, что  она  в себя приходит, так и другие,  которым  не по себе было, тоже.
Подруге рыбище ведь  обычно не по себе было,  только тогда, когда кому-то  еще  не по себе было,  только тогда она плоской и грустной  становилось, а в остальное время – нет. В остальное время  она чувствовала себя прекрасно.  Жила себе на потолке, да   посвистывала.   Бодро и весело.   
И все, кто на нее смотрел, радовался.

107.
А лось никогда-никогда-никогда не болел, а то,  что чихал и кашлял  часто, так это не в счет. Это не он. Это у него рога то и дело  простужались. Рога простудятся, а он чихает и кашляет. Кто-то ведь должен.  Кто если не лось?  Вот лось   и отдувался.
И лосю, за то,  что он  так благородно себя ведет,  на потолке многое прощали.   И, когда он абсолютно здоровый, чихая и кашляя,    целый день на подушках валялся , ему и слова не говорили.  А  мама с бабушкой его еще и  всяким вкусным кормили. И больные  рога ( такие бодрые и такие радостные)  по  голове гладили. А потому что – герой.


108.
А больную лошадку никто на потолке никогда не видел. Ну, то есть,  когда ее никто на потолке не видел, все сразу понимали, что  лошадка  заболела и что плохо ей, плохо.
Всем  было  жалко больную лошадку (которую к тому же еще и не видно было). И ее тут же начинали спасать.
Как спасать   такую  лошадку? А  так. Надо  просто постараться и    увидеть ее. И   они всем  потолком  старались.  Честно говоря,  это было  не очень просто. Увидеть то, чего нет, всегда не просто. А иногда и невозможно. Но лошадке  надо было как-то помочь.  И они вот,  что придумали. Они хватались за  звучание лошадки и начинали тянуть его.  Тянули его,  тянули, и  в конце концов  изображение  лошадки, которое цеплялось к  звучанию,   и вытягивали. Раз, два, три.   И вот лошадка уже стоит перед ними  живая и здоровая.
Мама тут же начинала поить ее чаем, папа   угощал ее сахаром,  бабушка   стихи с ней разучивала, Маша чесала    гриву, подруга рыбища песенку мурлыкала, лось с рогами  дул ей в ухо, тихонько-тихонько. Вроде,   ерунда. Вроде, пустяки.  Вроде,    маленькие радости.  Но лошадке они доставляли огромное удовольствие.  И  она  все время ими   и звучала.


109.
А папа однажды,  на всех обидевшись, решил уйти с потолка.  Обиделся и ушел. По дороге попытался вспомнить,  на что   обиделся.  Не смог.  Вернулся обратно.  Стал у мамы, бабушка, Маши, подруги рыбищи, лося с рогами, лошадки  спрашивать, что случилось, на что он обиделся и  почему ушел.  Спрашивал, спрашивал, а без толку.   Никто ему ничего не говорит, не объясняет. Какое равнодушие!  Никакой помощи.  Ну, папа огорчился, конечно. И  обидевшись на всех,   ушел с потолка.  Потом, правда,  вернулся. Пришлось.  А потом опять ушел, а потом опять вернулся. Ушел - вернулся, ушел - вернулся.
А потом уже, как вернулся, так  и не уходил никуда:  устал очень.  Устал,   спать лег, а  обидеться забыл. И  никто ему  и не напомнил.  Другой  на месте папы обиделся бы  на это, а папа не стал. Решил всех прощать, да и   спал уже крепко.


110.
А мама, когда  обижалась, начинала глазами стрелять. И это было ужасно. Никому  не нравилось, как мама по ним глазами стреляет. И все очень старались,   чтобы этого не было. А  для этого они поступали так.  Просто поступали.  Они не давали маме   обижаться.
Не всем нравится, когда им что-то не дают, а вот мама ничего, спокойно воспринимала.  Не даете - и не надо. Подумаешь.  Она  не  обижалась. Она, вообще,  была необидчивой.  Хотя, с удовольствием  и обиделась бы, но не могла, раз ей не давали.
Да,  мама  не обижалась, она лишь  в отместку  брала, да и  поступала, как и они, поступала  с ними также.

111.
А Маша никогда не обижалась.  Зачем? Все и так знали, что она это  делать умеет. И даже хорошо делать умеет. Лучше всех на свете делать  умеет. Пусть  уж другие обижаются, которые  это плохо делать   умеют. А ей не надо.
Маша была доброй  девочкой. Она о других думала. 

112.
А подруга рыбища    скромная была (в плане обиды).  В открытую  она  не обижалась, потому что стыдно. А вот, когда никого вокруг не было, запросто могла и обидеться.  Обидится и плачет. А чего плачет? А то и плачет, что не получалось у нее обижать, а если получалось, то плохо.  Плохо и  отвратительно.   Вот рыбища  и практиковалась.  Очень ей   хотелось    научиться обижаться , как следует. Сперва ведь нужно научиться, а уже  потом всем свою обиду и  показывать.  Рыбища старалась. Но пока у нее   ничего не выходило.   И она стыдилась.
Неудачи – это  неприятно. На потолке рыбищу  жалели. И утешали ее. И из-за всех сил подбадривали.


113.
А лось был хитрый. Он   хитро обижался. Рогами.

114.
А вот лошадка обижаться не умела. И  не пыталась. И не училась. Но ее и не заставляли. На потолке  прекрасно понимали (они были умные), заставляй не заставляй, а ничего не поможет. Раз не умеет, то и не умеет.  Не каждому ведь   дано.

115.
А  папа у них , как известно, был химиком  поэтому  в сказки и не верил. Правда,  и мама (она-то химиком не была)   в сказки не верила, да и  бабушка тоже. У них дел  было по горло, некогда им было в сказки верить. Маша – та  подросла. И  стала принципиальной (или вредной) и  не верила в сказки из принципа (или из вредности). Но больше всех  не верила в сказки подруга рыбища.  Ух, как она не верила в сказки. Из-за всех сил она не верила в сказки.   Впрочем,   лось с рогами и лошадка, не верили в них так же, да и папа с мамой, бабушка и Маша не отставали.  Никто из них не верил в сказки. Сказок ведь  нет. Откуда им взяться? Вот у них на потолке, например,  сказок не было. Зато реальностей - хоть отбавляй! Папа про это так и сказал:
- Сказок на свете -  нет, а   реальностей  разных  – сколько угодно!
Все  были согласны с папой. И мама, и бабушка, и Маша, и подруга рыбища, и лось с рогами, и  лошадка, все они были согласны с папой.  Они ведь были реалистами. И даже многократными  реалистами.  А как иначе?  По-другому на потолке им  было  просто   не выжить.

116.
А Маша забывчивая  была (вся в папу). Все на свете могла забыть. Но это еще ничего. Это пустяки.  А вот  однажды она себя забыла. Проснулась  как-то и не помнит – что она и кто она. Сидит и плачет. На потолке переполошись. Была у них  девочка Маша, а стала – непонятно кто.
Принялись они  думать, как спасти Машу. 
О папе подумали.  (Папа ведь тоже имел привычку все забывать. Правда,  он , в случае чего,  мог  себя  сам и  по химическим формулам восстановить,  потому что был химиком,  но  от  Маши- увы и ах -  такого ожидать не приходилось, она  химиком не была).
Потом о маме подумали, и о бабушке, и о подруге рыбище, и о лосе с рогами, и о лошадке. Обо всех подумали.
И вот что выдумали. А  выдумали они то, что ничего им другого не остается, как  объяснить маше, как  быть Машей.  Они ведь ее  хорошо знали, а значит,  могли этому и   научить.   
Как быть жидкой, как быть твердой, как быть газообразной, и не плакать - этому  папа учил.
Как быть веселой, доброй и художественной, и не плакать, - этому мама.
Быстрой, ловкой, смелой, находчивой, и не плакать  -  это бабушка учила.
Дружбе , озорству, как быть верной, немного вредной, и не плакать -  об этом подруга рыбища  рассказывала.
Лось с рогами и лошадка учили копыто-постучанию,  нюху, шевелению.  Обниманию. И не плакать.
Вот учили они ее,  учили, долго  учили, много времени, много   сил потратили. Устали, не спали. Зато и не зря старались. В конце концов у них  хорошая    девочка   получилась.  Самая настоящая Маша, такая же, как  и раньше,  а может и лучше. Сидит на потолке и  не плачет.
Ух, как они  были рады!
А на случай, если  Маша опять вдруг себя забудет, они ее на пленку записали, ну, чтобы больше не забывала.  Мол, они-то свое дело сделали, как быть Машей,  научили, а теперь ее очередь – за собой присматривать. И Маша честно за собой  присматривала, то и дело  пленку смотрела. Повезло Маше с учителями. Она столько всего  узнала!
И так ей интересно все это  было, что она даже    наизусть  себя   выучила.

117.
Маша на море ходить любила. Ох, как она любила на море  ходить!  Придет и радуется. Вот,  здорово-то! Обычно Маша одна на море ходила. Ее одну отпускали. Никто за ней никогда  не смотрел и не присматривал. Почему? А очень просто -  не до нее им всем  было. Заняты были сильно.
Что делали? Да, за морем  следили. Старательно.
Известное дело,  за морем  глаз да глаз нужен. Его  ведь частенько нет на месте.  А папе с мамой, бабушке, подруге рыбище, лосю с рогами,  лошадке нужно, чтоб оно там  было. Чтоб пришла девочка Маша на  место, а там -  море, там радость.   
И у них  получалось. 
Маша приходила на место. А там каждый раз было    – море.
И огромная радость.

118.
А море  мама   обычно   из подручных средств собирала. А что? Вода на потолке была, соль тоже.  А когда соли не было, так сахарный песок  был. Маме-то какая разница,  она  и сахаром  солить умела.
И море у нее   получалось такое, что просто  обзавидуешься! Отличное  море!
Отутюженное, проветренное, теплое.
А все от того, что  мама у них  была прекрасной     хозяйкой. Может,  сахаром и солила,  зато    никогда, ну, никогда  его   не пересаливала.
Всем  полюбилось мамино море. И  они его  по очереди   в синий цвет раскрашивали. 

119.
Однажды что-то на море вода  закончилась. Приходит Маша  на море, а  ей не искупаться - воды-то и нет. Села девочка на берег и грустит.
Папа с мамой, бабушка, подруга рыбища, лось с рогами, лошадка  понурую девочку  на берегу моря увидели и переполошились. Как же так?! Маша? Грустная?! Непорядок!  Побросав все свои дела, они  скорее помчались  к Маше.  Окружили  и утешать   принялись.  Один за другим, наперебой. Слов на нее вылили – целое море.   И про  синеву,  про воду соленую, и про пену, и  про глубины морские. А также про солнце, про небо, про птиц и дельфинов, и всякое такое. 
И вот Маша уже  и не печалится. А что  ей печалиться? Слова  лились на нее, как вода. Они  были такие теплые, легкие, приятные. И мокрые.   Маша в этих словах прямо-таки купалась. Резвилась, смеялась.  Хорошей ей было.  Может, даже лучше, чем в море.
Но  папа потом   все равно  за водой для моря   сбегал. 
Решил, что надо  им поберечь слова, чтоб без них  не остаться. Папа  был  химиком, и прекрасно понимал,   без слов  на потолке  им плохо будет. Они  из этих слов и воздух, и хлеб, и торты,  и газ с нефтью  добывали.


120.
А подруга рыбища, как говорить научилась, так и говорила,  без устали. Ей:
- Помолчи!
 А она - не молчит.
Ей:
- Помолчи!
А она – не молчит.  Говорит, радуется,    и все тут.
Много слов за день наговаривала подруга рыбища, целую кучу!  Славные это были слова. И полезные.    Из этих слов  можно было и суп сварить, и кашу,  и что-нибудь еще.
Но от чего   же ее  тогда   помолчать просили, раз слова были такие полезные? А от того,  ее помолчать просили, что  самые лучшие  слова у нее  были  не эти, из которых суп, и кашу варят,  а  другие , которые она замалчивала. Те были особые слова. Чудесные. Необыкновенные. Подумаешь, каша с супом,   на других  словах летать  можно было ,  и плавать. Вот так легко и запросто.
Но рыбища перестала замалчивать слова.  Перестала. На потолке ворчали.  И даже сокрушались немного.  Эх, рыбища, рыбища.
А  рыбища радовалась и  продолжала говорить.  И  им, бедным,    только и  оставалось, как морщиться и  вздыхать и, вздыхая и морщась,   на супе   летать,  и да   на каше  плавать.
Ох, и неудобно же  это было,  но ничего не    поделаешь, приходилось терпеть.
А рыбищу – они и такую  любили.

121.
А из папиных слов, можно было веревки вить, но никто не вил веревки из папиных слов. Папиными словами не разбрасывались. Они были прочные, надежные и  хранились хорошо,  а вот папа не очень хорошо хранился, поэтому веревки, если что, стали бы вить  из папы.  Но не вили, конечно. Зачем им на потолке веревки?
Папа был   горд, что у него такие   слова.    В случае чего, он   всегда мог  за ними  спрятаться.  Папа  и прятался.  Это было  удобно, и не только папе,  всем остальным тоже.  Ведь  если папа пропадал куда-нибудь ,  никто   не волновался,  все на потолке   знали,  где он, где  его искать. И одним махом находили его.  Вон он,  за своими  словами прячется.
А еще,  папа был немного трусоват, а слова его  – нет. Смелые у него были слова.  Всегда   за всех заступались.  Любому негодяю могли по шее  дать (а если у негодяя не было шеи, то не беда, слова ее сперва  дорисовывали, и    уже потом давали по  шее). 
Наверное, папа их хорошо воспитывал.
И за такие отличные слова папе на потолке многое прощали.  И даже - берегли его.
122.
(А мамины слова.
Одного, второго, третьего. И рога тоже.  У  лося на голове.
 Но с каким трудом!
Бывают такие пропажи, которые под другие пропажи маскируются.  Рога и маскировались.  Зачем? А к настоящей жизни готовили. Досталось же им за это. Лось их потом целую неделю не носил. Да и  никто не носил. Только Бабушка, когда никто не видел,  потихоньку (из  жалости) понашевала.
Больше про настоящую жизнь рога и  не заикались.  И этой были вполне  довольны.   
Потому что настоящая жизнь страшная. А настоящая потолочная жизнь еще страшнее:  лосю, вон,    шапку подарили).


123.
Однажды на потолке вдруг жарко стало, а потом вдруг холодно, а потом вдруг жарко, а потом вдруг  опять холодно.  Жарко - холодно, жарко - холодно.
Что такое? Что происходит? А это холодильник с камином   воюют, вот, что происходит.  (Холодильник был злой, а  камин  вредный).
А папа с мамой, бабушка, Маша, подруга рыбища, лось с рогами и лошадка , как только сообразили в чем дело, тут же   помчались камин  с холодильником, которых еще найти надо было,  разнимать. Невозможно же жить,  когда все время -  то жарко, а  то  холодно.
Камин они    нашли на одном конце света, а холодильник на другом.  Находились-то они  в разных местах, а вот   воевать  предпочитали у них на потолке.
Папа с мамой, бабушка, Маша, подруга рыбища, лось с рогами, лошадка стали  камин  с  холодильником мирить, да куда там!  Они не мирятся.  У них ведь – противоречия, они ведь , как ночь и день.
Папе с мамой, бабушке, Маше, подруге рыбище, лосю с рогами и лошадке жить на войне  не хотелось. Сели они в кружок и стали думать, как поступить.  Посидели в кружке и придумали. 
- Надо, - решили они,- потолок хорошенько спрятать.
И спрятали.   
Помогло!
Воевать  камину с холодильником   стало негде. Они растерялись (и даже сильно) и  попытались найти  другое место для войны, но  оба были привередливы,  им  ничего  не подходило, ничего не нравилось.  Они  огорчились ( и даже сильно) , и оставшись каждый при своем  противоречии,   воевать-то  бросили. 
Что с ними потом случилось, кто знает. Папе с мамой, бабушке, Маше, подруге рыбищи, лось с рогами и лошадке не до них  было.  Их ведь потолок ждал. Скорее, скорее    кинулись они его  от войны  отмывать. Отмыли.  Передохнули. Ну, а уже   потом его искать  отправились.
Очень уж хорошо они его спрятали.  Но это ерунда. Пустяки. Найдут. Главное,  они его от войны отмыли. Вот, что главное.

124.
Маша, когда маленькая была,  все на свете путала. Могла, например,   маму с папой перепутать, а молоко с супом.  Это, конечно, ерунда. Вернее, это  могло быть ерундой,  но ерундой это не было, потому что путала Маша все очень убедительно.  Уж запутает, так запутает. Раз, и мама уже становится папой. А молоко – супом.
Ужасная неразбериха у них из-за этого  была.
Молоко с супом не сильно волновались. У них воображения  не было. А вот папа с мамой  нервничали. Когда Маша их путала,  это куда ни шло,  они между собой всегда договориться могли , а вот  если она  маму с молоком  перепутает, а папу  с супом, что тогда будет? Им и представить было страшно, что тогда будет.  Папа с мамой так  нервничали, что даже поседели.
Им еще  повезло,  что Маша росла быстро. За десять минут стала она  большой и умной. И все на свете  путать перестала.
Папа с мамой вздохнули.  Правда, Маша к этому моменту их  так   запутала,  что  кто из них изначально был папой, а кто мамой, они  уже и не знали.  Да и ладно!  Они хоть нервничать перестали.  И больше никогда в жизни не нервничали,  а   седина прошла.
И суп у них  с тех пор  всегда был молочный. 

125.
Маша, как известно, никогда не болела.  А когда все-таки болела, то так сильно гореть начинала, что  ее  даже из   огнетушителя тушили.  После этого Маша  уже и не горела, и быстро-быстро выздоравливала.
Пена-то в огнетушителе  была особая. Морская.
Это у них мама обо всех заботилась, это  она    в огнетушители   море   консервировала.  И на зиму, и чтобы лечиться.
Вот Маша с удовольствием и  лечилась, и никогда, как мы знаем, не болела. 


126.
Однажды папа с мамой, Маша, бабушка, подруга рыбища,  лось с рогами и лошадка в лес, за малиной пошли. Много они  малины набрали, много! Собрались   уходить. Глянь, а тары-то для малины у них и нет. Тару-то они с собой в лес  и  не взяли. Ни баночки, ни сумочки,  ни бутылечка, ничего у них  не было. Все забыли!
Ой, ты, неприятность какая! Что же делать? Придется им без малины возвращаться.
Загрустили они. И только бабушка не  грустила,  она, ведь в лесу долго прожила, а значит, знала, как там  выжить. Вот и стала она выживать,  и всем об этом  рассказывать.
- Надо,- говорит,- корзину сплести. Из чего-нибудь очень гибкого.
Сказано – сделано. Самой гибкой среди них  оказалась Маша. Вот бабушка и сплела из нее  корзину.  Отличная корзина из Маши    получилась, даже чудесная. Только хихикающая. Маша ведь  щекотки боялась. И ей немного щекотно было, когда бабушка ее плела.
Так полную Машу малины они  на потолок  принесли. Вернее не очень полную, Маша по дороге половину съела.  Но все равно  еще много осталось.   Всяко  больше,  чем они  в лесу  собрали.
Вот как им повезло, что они за малиной  без тары пришли.  И  с  бабушкой,  тоже повезло,  и с Машей, которая  хотела  быть лучшей  корзиной в мире (и стала ей).  Да, и со всем на свете. Со всем на свете им даже  больше всего повезло. 
А малины  этой им на целую зиму  хватало, и даже на сто-двести зим.

127.
А подруга рыбища собачку захотела, чтобы ей  было с кем гулять. Ну, папа и привел ей собачку. Маленькую, шуструю, лохматую.  На самом-то деле, это табуретка была, но рыбища  об этом не знала. Табуретка, как табуретка. Правда,  выглядела она , как собачка. Посмотришь не нее и в жизнь не подумаешь, что это табуретка. А что - собачка, обязательно подумаешь. Вот рыбища и подумала про собачку  и с удовольствием с ней гуляла , а подумала бы про табуретку, гуляла бы без удовольствия, да и , вообще бы с табуреткой  не гуляла.
Вот как хорошо  правильно думать.  Подруга рыбища  всегда  правильно      думала.  И всех учила.
Папа был доволен. Он не особо любил собак, а к табуреткам , напротив, хорошо относился. И когда, эта лаяла или  линяла, он не раздражался . Даже погладить мог и за ушами почесать. Чего злиться-то? Табуретка же.

128.
Маша котенка захотела.  Ну, папа ей котенка и приволок. Игрушечного.  А Маша ведь небалованная.  Игрушечный, так игрушечный. Спасибо.  И хотя с игрушечным ладить сложнее, чем с настоящим, она и такому была рада. Но  настоящий, конечно, лучше.  Настоящий - он уже все умеет, умеет бегать, прыгать, кувыркаться,  молоко лакать, а игрушечный –  ничего такого не умеет, его всему-всему учить надо.  Вот Маша и учила его  всякому-такому.  А что ей еще оставалось? Ей, правда,   бабушка помогла. Кувырки с котенком отрабатывала.   Она в этом вопросе    -ого-го, как разбиралась.
Учили, они его учили. (Непросто было, котенок-то был игрушечный, соображал плохо).  Но ничего, выучили.   Вскоре стал котенок бегать, прыгать, веселиться,  молоко лакать. А кувыркался он  лучше  бабушки.   И мурлыкать научился, и на коленях у Маши  лежать.
И сердце. У него даже сердце билось.  Этому,  правда, его никто его  не учил. Это у него само получилось, от радости.
Папа улыбался. Молодец он, что  не поддался на уговоры и подарил Маше игрушку.  Глядя, как  подарок  носится по потолку и , между прочим, разбивает его кружку, он так  думал:
-  Даже  с игрушечным котенком   полно  хлопот,  а настоящим? Даже страшно подумать, что бы было с настоящим! 

129.
Мама  поваренную книгу захотела, чтобы знать,  как всякие вкусные блюда готовить. Ну,  папа и купил ей такую книгу. Большую, в красивой обложке. Рецептов там, правда, не было. Ни одного. Это потому что папа книгу-то  купил, а  рецепты купить   забыл.
- Вот ты всегда все забываешь,- вздохнула мама.
Вздыхала она, вздыхала, однако вскоре вздыхать бросила. Что толку от вздохов? От вздохов новые рецепты не появятся. А маме   они очень-очень нужны были. Что ж, раз папа таким забывчивым оказался,  решила мама сама рецептами заняться. Села она за книгу , долго сидела (минут десять-пятнадцать), устала, но   зато  всю книгу  рецептами исписала, да такими интересными!
Взяв поваренную книгу, мама    поспешила на кухню  (да, у них на потолке и кухня была),  чтобы приготовить что-нибудь вкусное по новому рецепту. Она даже подпрыгивала от нетерпения, так ей хотелось скорее опробовать новый рецепт. Вот, только, когда мама дошла (допрыгала)  до кухни,  готовить ей  стало что-то  лень. 
Раз лень, мама и не стала ничего готовить,  она просто взяла, да  и начала  доставать готовые блюда из поваренной книги.   Ароматные, душистые, сочные. Одно, второе, третье.
Вкусно было.  Всем очень понравилась мамина  новая  стряпня.  Особенно папе. Он ведь любил поесть, а вкусно поесть, он любил еще больше. Правда, раньше он этого не знал. А теперь узнал.   
- Эх! – Говорил папа.
И на каждом углу хвастал,  какую отличную поваренную книгу он купил маме.
Кто знает, возможно,  он был   прав.

130.
Однажды на потолке как-то печально стало.
- Что такое?- Подумали все.- Отчего так  печально?  И нехорошо как-то?
Не по себе им было. Они  думали . И пытались понять, почему. А потом лошадка сказала (а может, и лось с рогами это сказал, или подруга рыбища, а может, и  Маша, а то и папа с мамой или бабушка, в общем, кто-то из них сказал),  что  все это от того, что на потолке  нет никого.  Ведь когда никого нет, часто и  бывает печально.
- Ну, - подумали они. И решили проверить, а вдруг,  правда.
Скорехонько вернулись они  на потолок, друг на друга глянули.  И точно. Правда.  Они все тут. И   вот  уже и не печально на потолке.  Ни капельки.  Хорошо на потолке. И даже  отлично. 
И   ведь не было их  минут пять, а тут такая история. 
И вот, чтобы больше таких историй не было,  уходя куда-нибудь, они теперь всегда оставляли  на потолке кого-нибудь или  что-нибудь. Мебель, тени, а чаще всего  -  свои чудесные  мысли, (которые они  заранее думали).
131.
Живя на потолке, они все немного вниз головой ходили. Кому-то, возможно, это было бы  и неудобно.  Кому-то, да только не им. Им , наоборот,  очень  даже удобно было. А если кого-то заинтересует, почему им это   удобно было, ответ простой.
Потому что  жили они так.  Вниз головой.

132.
Однажды у лося с рогами рога пропали. Все переполошились, искать их бросились. Искали, искали и обнаружили,  что это  не рога  пропали , а лошадка, вернее  не лошадка, а папа с мамой, ну, то есть бабушка у них  пропала, и  даже не бабушка, а девочка Маша и  подруга рыбища, нет, скорее не  Маша,  и не рыбища. Маша с рыбищей  были на месте, а вот лось точно  пропал,  вернее рога его пропали. А все,   переполошившись,  искать их бросились. Искали, искали и обнаружили, что это не рога,   а лошадка, папа с мамой, бабушка, девочка Маша с подругой рыбищей, лось, -  это они все  пропали.  Понятное дело,  не понравилось это им (а кому бы понравилось?) , и перестали  они рога искать.
А лосю, чтобы он не расстраивался,     вместо рогов  шапку  подарили. Красивую.
Что же, лось был рад шапке. И все остальные были рады шапке.  Даже  рога были рады шапке. Хотя,  может,  и нет, может, и не рады. Может  это ловушка была. И рога туда ненароком  угодили. Но как бы там не было, под шапкой-то рога и    нашли.

133.
А однажды на потолке  свет выключили. То ли одно случилось,  то ли  и другое, неизвестно.  Но,  так или иначе, а свет погас. Сильно погас, и даже сильно-сильно.  Раз и нет. А на  потолке  и    не заметили этого.  И внимания не обратили.   У них  на потолке ведь  и без света светло было,  даже в самую темень.
Вот как у них на потолке   было.  Замечательно  было. Хорошо-хорошо.
Так хорошо, что   им  даже   электричество    завидовало.

134.
Но иногда электричество на потолке все-таки  бывало. Чай-то пить надо. А  чайник  у них  был электрический. Вот папа специально для чайника электричество и приносил, в кулечке. К чаю.
135.
А как-то  Маша ключ от потолка потеряла, и тут же  папа с мамой ключ от потолка потеряли, и бабушка тогда же ключ от потолка потеряла (а с ней такое никогда не случалось), и тут же и подруга рыбища ключ потеряла, и лось с рогами, и лошадка. Все они одновременно ключ от потолка потеряли. Вот ужас-то! Ключ   от потолка у них   был  только  один! Больше не было!
 Растерялись они, расстроились.
- Ну, - думают,- мы и растяпы.
Им еще повезло, что замок  был простой: они все к нему подходили.  А то  неизвестно, чем бы это все закончилось. А так известно чем, пришли, подругу рыбищу в замочную скважину вставили  (она самая удобная была), потолок открыли,  и все.
Расстраиваться перестали. (Все, кроме лося. Этот  сильно расстроился, что его в замочную скважину не пустили. А его не пустили, потому что у него там рога всегда заедали).
Ключ они потом тоже нашли. Но не сразу, понятное дело.  А пару дней назад.

136.
Лошадка во сне иногда  падала. Только успевай ловить.  Все ее и ловили. По очереди. Но лучше всего ловить лошадку получалось у бабушки.  Она так здорово ее ловила, что лошадке и падать-то было не страшно. И даже   нравилось ей  падать. Ой, как ей нравилось падать!  Ну, вот   она и падала,  не переставая. И падала, и падала, и падала.  А бабушка ее  ловила, не переставая. И ловила, и ловила, и ловила.
И трогать  бабушку в это время,  никто не смел. А попробуй, тронь. Лошадка, вон как, вокруг нее суетилась (а  то, что она падала, так и что? ей это   нисколько ей  не мешало).  Лошадка  и  кофе ей подавала, и тапочки, и книжки.   А в случае чего,  могла и куснуть.
Хорошо   было бабушке. Да и   лошадка, которая  благодаря   бабушке   вверх падала, ни разу ведь   о небо и  не разбилась. 

137.
А память у папы была фотографическая. И папа этой памятью все снимал.  Что видел, то и снимал. А потом всем показывал. Много он что видел, много чего интересного показывал.
Правда, для того, чтобы это  увидеть,  надо было папе  в глаза смотреть, у него в глазах все это отражалась.  Это было не очень удобно. И папа придумал, что он будет  свои фильмы  на специальном  экране показывать. Так и было.
Папа, как кинопроектор,  пялился  на экран, и все остальные пялились  на экран, на котором  показывалось,  что  наснимал папа.
Маше  нравились такие просмотры. А папа и рад стараться. Он  снимал для Маши, и снимал. ( Для всех остальных он, конечно, тоже снимал, но для Маши он снимал больше всего).
Вот так и получилось, что    все мультфильмы , какие только есть на свете, Маша на том экране и  пересмотрела.   Но папа утверждал, что не все мультфильмы  (какие только есть на свете)  она там посмотрела, а намного-намного  больше.
Папа был химиком,  серьезным человеком,  и многие на потолке ему верили.

138.
А однажды у них на потолке - потолок перевернулся. И это была катастрофа (Ну, почти). Папа с мамой, бабушка, Маша, подруга рыбища, лось с рогами, лошадка, все они чуть было с потолка и  не упали, чуть было  не разбились. Но они не упали, и не разбились. Вовремя заметили надвигающуюся  катастрофу  (особенно, бабушка вовремя заметила,  и сигнал подала)  и, ухватившись друг за друга,  кое-как удержались  на месте.  Сами удержались,  а потом  и потолок  перевернули обратно. 
Обошлось! Но все, конечно, испугались (немного).
И вот,  чтобы ничего  такого больше  не повторилось, чтоб  потолок не переворачивался (да и , вообще, чтобы не делся  вдруг куда-нибудь),    придумали они его  к чему-нибудь надежному    привязать. Крепко накрепко привязать.
Так они и сделали. 
Привязали.  К чему? А к потолку  и  привязали. 
- Потолок, - решили все,  – это самое надежное место.
А то, что он перевернулся  до этого, так и что?  Он же  был  ненадежен! Он же  был непривязан.  А теперь они его привязали. И он, вон,  каким  стал! Надежным-надежным!
Все закончилось хорошо, а то, что вода  на них какое-то время снизу вверх капала, так это ерунда.
Зато потолок больше никогда  не переворачивался.

139.
Маша очень чувствительная была. И в детстве, когда на что-нибудь острое смотрела,  всегда ранилась. Из-за этого она все время пораненная и ходила. Папа с мамой прямо-таки не знали, что делать. Они и прятали от Маши  все острые предметы , и укутывали их во что-нибудь мягкое. Но разве все  укутаешь?! Как ни укутывай, а найдется какой-нибудь хитрый  сучок, на который Маша посмотрит и сразу раз  и -  до крови.
А потом, на радость папе с мамой,  бабушка у них появилась. Бабушка, как известно, была волчицей. Она и  взялась  опекать внучку.  Она ее хорошо опекала. Просто замечательно.  И даже    показала Маше, как нужно   смотреть , чтобы не раниться.   Надо, оказывается,  закрыв глаза,  смотреть.  Маша стала так    делать.  И больше не ранилась.
Все-таки это важно, правильно смотреть на мир. Бабушка –   та  умела смотреть правильно. А смотрела бы неправильно,  бабушкой Маши в жизнь бы не была. Смотрела бы она  не правильно, ее  бы  и близко к девочке   не подпустили. Да  она бы Машу   и не заметила. 
А так легко заметила.   Ни зря же    папа с мамой  ею  занимались,   давным-давно,  когда она  еще    волчонком была.   Папе с мамой  нужна была бабушка. Сами   с  Машей они   не всегда справлялись. Вот бабушку себе  с  пеленок и воспитывали.


182.

Иногда,
Папа с мамой  Машу были прибить  готовы.
Потому,
Ну, потому что – она
Простых вещей не понимала.
Вот захотят папа с мамой Машу прибить,
А потом вспомнят о бабушке,
И  начинают улыбаться, радостно и благодарно.
«Как все-таки хорошо, - думают, -  у Маши есть бабушка.
Без бабушки мы бы эту Машу и   прибить могли, а так - не прибьем».
Нет, действительно, попробуй-ка прибить  девочку, у которой такая бабушка.
Да такая бабушка за свою внучку кому
Угодно горло перегрызет, и не посмотрит,
Что это ее  папа с мамой.

Бабушка , конечно, Машу очень  любила. Но дело было и не только в этом.  А  в том, что  она  хорошо знала:
Простые вещи – иногда самые сложные.
Их никто не  понимает. Даже волки.

183.
Маша несобранная была. По утрам собраться - ну, никогда  не могла. Мама с папой Машу ругали.
-Это что же такое? Опять без руки пришла.
 Хорошо, что у Маши бабушка   была. Бабушка ее никогда не ругала, она, если что,   и руку внучке   всегда могла принести, и ногу. А когда Маша, голову  где-то оставила, так бабушка ей свою голову отдала. Ей для внучки ничего не жалко было.
Папа с мамой на Машу с бабушкиной головой посмотрели,  и ругать ее даже   и  не подумали.   По Маше сразу было видно, что она  стала очень умной. Как ее такую умную ругать?
Наоборот, папа с мамой ее хвалить взялись. Они и  бабушку хвалили,  мол, какая она замечательная, и в воспитании толк знает.
А бабушка в воспитании, и  правда  толк знала.
Маша  ведь свою голову после этого случая уже  никогда  не теряла: голова у Бабушки, конечно, умная была,  но больно уж  меховая. Маше в ней – ну, очень – очень жарко было.  Она даже вспотела. Не по себе Маше  с этой головой. Со своей она  намного лучше  себя чувствовала , к тому же   бабушка  прежде чем эту голову Маше отдать сперва ее  умыла,  причесала и долго-долго гладила.





184.

По утрам, рано-рано,
Маша забиралась на шкаф
И начинала петь,
А бабушка ей подпевала,
То есть подвывала.
- Ох, ох, ох, - просыпалась  мама.
- Ах, ах, ах,-  просыпался  папа.
Они лежали в кровати и
Радовались, что у них не дом,
А черти что. Было бы не черти что,
Маша с бабушкой уж  точно бы,
Весь дом перебудили.
А так ничего.
А так можно было  - повернуться на другой
Бок и снова спать.
Папа с мамой так и поступали. И спали
Совершенно спокойно.

185.


Машина бабушка в отпуск
Собралась.
В поход решила пойти,
И Машу с собой взять.
Какой же это отпуск без Маши? Это не отпуск, а ерунда какая-то!
А родителей она с собой брать не захотела,
Какой же это отпуск с родителями?! Это не отпуск,
А ерунда какая-то.

Вот бабушка с Машей в поход пошли.
А папа с мамой им вслед руками машут и кричат:
- Не пропадайте! Пишите!
А бабушка с Машей и не думают пропадать.
По горам, лесам  гуляют,
И родителям , как велено,  письма пишут. Вернее Маша пишет, а бабушка их поправляет.

Много они гор и лесов  обошли и писем много написали.
А как все письма написали,
Так обратно и домой пошли.
Приходят они к папе с мамой,
А там такая картина:
Взмыленный  папа на фортепьяно играет,
Взмыленная  мама на скрипке.
И вот играют они на всех этих инструментах.
И то заплачут, то засмеются, то еще что-нибудь такое сделают.

А как Машу с бабушкой увидели,
Так музыку свою бросили и к ним
Скорее побежали.
- Эх, Маша!- Вопят.
- Эх, бабушка!- Вопят.
- Как хорошо, что вы вернулись!- Вопят.

Что ни говори, а устали они от Машиных писем.
Что ни письмо, то филькина грамота.
Вернее не филькина грамота, а нотная.
Маша им все письма в нотной тетради нотами писала.

А это бабушка придумала.  Не было у нее времени с буквами возиться. Букв-то на свете много, а нот всего семь.  Бабушка все буквы  и запомнить-то  не могла. А ноты знала.   С нотами проще.
А папе с мамой морока.
Пока там разберешь,
Пока сыграешь,
С ума сойдешь.

Нет, иногда  красиво, конечно,
Получалось.
Но чаще - не очень. Чаще чушь какая-то получалась.
Нотную  грамоту папа с мамой плохо знали. Да и с музыкальными инструментами были почти незнакомы.

И из-за чуши, которая у них получалась,  очень страдали.
- Какое чудовищное «письмо»,- думали они.
А вдруг с ребенком что-нибудь случилось?
А вдруг бабушка потерялась?
Словом,  некоторые письма папа с мамой раз по сто проигрывали. Чтобы добиться слаженности. Чтобы музыка звучала радостно и гармонично. Чтоб убедиться: у Маши все  прекрасно. И они с бабушкой хорошо отдыхают.
Очень папа с мамой очень устали.

- В следующий раз,- говорили они.- Никаких писем!


186.
Маше сон однажды приснился,
Что умерла она. Испугалась
Маша и быстрее проснулась.
Смотрит, а она и, вправду,  умерла.
«Ну и дела!- Думает Маша,-  Лучше я еще посплю».
И опять заснула.
Спит Маша, и бабушка ей снится.
Маша ей говорит:
- Что-то я умерла, бабушка.
А бабушка ей:
- Ты,- говорит,-  спи и ни о чем не волнуйся.
 - А ничего, что я мертвая? - спрашивает Маша.
- Ничего,- говорит бабушка.- Во сне это ерунда, во сне - это не страшно.
Еще бабушка сказала, что пойдет с Машиными родителями
Разбираться, а то, вон, мол, до чего ребенка довели, смотреть страшно.

Как сказала, так и сделала. Помчалась бабушка
С Машиными папой и мамой разговаривать.
А те и не в курсе, что у них ребенок помер.
Очень они огорчились, конечно, узнав об этом.
Мама кричит:
- Опять нахимичил!
Папа кричит:
- На себя посмотри!
Долго они так кричали и перепирались. Но криками ведь
Ничего не изменишь,
Ничего не вернешь!
Эх, Маша!
Папа с мамой покричали, покричали,
Да и, успокоившись немного,  пошли вещи
Собирать. А бабушка у них под ногами вертелась:
-  Мячик не забудьте и косточку.
- Переезды, переезды, - ворчала мама, укладывая  бабушкин мячик с косточкой в чемодан. - Терпеть не могу.
Но другого выхода не было.
Нет, действительно, не бросать же Машу?!
Словом, как бы мама ни ворчала, но  пришлось им опять всем к Маше в сон переезжать. Да там, на новом месте,  и обустраиваться.