Не сотвори себе кумира.
(Исход, 20, 4)
1.
Один учёный раввин, беседуя с Рерихами, сказал им: «Вы ищете Свет, значит, вы – тоже Израиль». Это сказал истинно верующий человек, умеющий видеть и чтить Бога не только в себе и в своей вере, но и в каждом человеке, чьё сердце открыто для добра. Этот раввин – настоящий христианин, ибо он на деле, а не на словах реализует христианскую заповедь о любви и терпимости. В моём понимании православный человек – это тот, кто ПРАВИЛЬНО СЛАВИТ Бога. Но только под этим я подразумеваю не внешнюю сторону дела, а внутреннюю: можно совсем ничего не знать о православии и даже о христианстве – и тем не менее правильно славить Бога в сердце, очищенном от пороков. А можно быть самым ревностным исполнителем всех предписанных обычаев и обрядов – и оставаться при этом полным невеждой в смысле религиозности.
А можно ли совместить внутреннее с внешним? Не только можно, но и нужно. Но ортодоксальная церковь никогда не пойдёт на этот шаг по той причине, что обращение к внутренней сути всегда имеет своим результатом свободное отношение к внешним формам. А свободное отношение к формам трактуется ортодоксами как отступничество, богохульство и безверие. Беседуя с человеком, представитель церкви в первую очередь спросит, крещён ли тот, бывает ли на исповеди, знает ли «Отче наш». Внутренний мир человека интересует его куда меньше. Отнимите у служителя культа все его обряды, догматы, словом, всё внешнее, поставьте его перед чистым Духом – будет ли он тогда убедителен, ярок, будет ли знать и уметь больше обычного, рядового человека? В чём его сила?
Представьте себе такую картину: некий авантюрист, человек с нечистой совестью, для каких-то своих целей поступает в духовную семинарию. Там он прилежно изучает все предметы, не выдавая своих истинных намерений. Заканчивает учёбу, получает приход – и вот вам НЕВЕРУЮЩИЙ СВЯЩЕННИК, никем не узнанный. Возможно ли такое? Вполне. И сколько таких неверующих в церкви, пошедших в неё из корыстных соображений так же, как идут другие люди в другие сферы деятельности! Конечно, ведь церковное образование доступно всякому, имеющему хорошую память и немного усердия. Оно доступно так же, как и обычное светское образование. Оно совершенно не зависит от СЕРДЕЧНЫХ, то есть, духовных способностей учащегося, в нём нет ничего такого, чего при желании не усвоил бы грубый, нравственно тупой человек со здоровым мозгом. Иными словами, для получения звания духовного наставника, учащего вере в Бога, НЕ НУЖНА ВЕРА. Церковное образование по сути своей ничем не отличается от светского, и сама церковь является сообществом обыкновенных людей, изображающих из себя необыкновенных, осенённых Духом Святым.
Говорят, что церковь не учит ничему плохому. Увы, учит. Она учит называться тем, кем не являешься и присваивать себе те качества, которыми не обладаешь. Да, в церковной среде много добрых и умных людей. Но много их и вне церкви. Почему же те, кто вне, должны видеть в священниках своих пастырей духовных? Допустите этих нецерковных людей к информации, даваемой в семинариях – и не будет никакой разницы между ними и духовенством. Никакие ВНЕШНИЕ знания не способны переменить человека настолько, чтобы он превратился из обывателя в «пастыря», из ведомого в ведущего.
Из того факта, что для церковных знаний не обязательна вера, вовсе не следует, что не может быть веры, соединённой с этими знаниями. Нет, но из этого следует лишь то, что может быть вера, свободная от церкви. Духовенство говорит: «Мы зовём к добру, милосердию и миру, мы проповедуем нравственность». Но ведь то же самое можно сказать о любом добром и разумном человеке, и для этого ему не обязательно быть православным и даже вообще верующим. Есть множество людей, учащих добру и словом, и делом, и славящих Бога всей своей жизнью. Почему бы не назвать их православными – правильно славящими? Но церковь, считающая себя носителем и выразителем добра, не хочет и не умеет узнавать и приветствовать это же самое добро, когда оно выражено не по-церковному.
Духовенство творит великий грех: называя себя единственными хранителями Божьей благодати, то есть, единственными истинно добрыми и любящими людьми, оно отнимает тем самым у остальных людей право быть добрыми, право быть с Богом. Говоря, что несут Свет людям, они на самом деле отнимают его у людей.
Принято возмущаться капиталистами, стремящимися захватить в личную собственность как можно больше материальных благ. Однако церковь (не сознательно, конечно) совершила нечто куда более ужасное: она ПРИВАТИЗИРОВАЛА БОГА. «Придите ко Мне, и Я утешу вас», - говорит Бог Любви. Церковь повторяет это от СВОЕГО имени, обещая утешение и мир в обмен на согласие отдать ей свою душу. Церковь никак не уразумеет того, что Иисус, говоря о Себе, имеет в виду не себя лично, а Любовь, совершенным воплощением которой Он является. Он ничего не требует от людей лично для себя (в отличие от церкви), не призывает их поклоняться какой бы то ни было форме. Он зовёт только к Любви. И если бы церковь делала то же самое, она на деле, а не на словах стала бы той Церковью, что завещали Иисус и Апостолы, тем сообществом воистину просветлённых и возвышенных людей, отдающих жизнь свою делу увеличения в себе силы Любви во имя блага ближних. Эти люди не стали бы отделять себя от остальных какими-то особыми обычаями, правилами и обрядами и признавать своими лишь тех, кто соблюдает их. Напротив, зная о себе, что они являются носителями Любви, столь необходимой для каждого человека, эти люди старались бы избавляться от того, что способно оттолкнуть от них человека, мыслящего НЕ ТАК, как они, но О ТОМ ЖЕ.
В какой мере церковь исполняет всё это, решайте сами.
Православная нравственность, православная совесть – звучит очень странно. Совесть, любовь – категория абсолютная, относящаяся к внутреннему миру. Если начать наделять её какими-либо атрибутами из мира внешнего, она немедленно отходит на второй план, и речь тогда уже ведётся не о совести, хотя она и упоминается. И если Бог в человеке проявляется через совесть, то и вера в Бога не может быть никакой иной, кроме как ПРОСТО верой, но никак не православной, католической и прочей.
Для церкви признание главенства сути над формой равнозначно самоубийству, так как вся церковь есть форма. Она сложилась в известный исторический период и долгое время играла важную роль в жизни людей. Но ведь у всякой вещи и явления – своя мера. Когда-то православия не было, и это значит, что когда-нибудь его опять не будет. Были времена, когда не существовало и отдельной славянской нации – очевидно, настанет час, когда народы снова сольются в единое образование, которое не будет иметь никакого названия, кроме одного – ЛЮДИ. И единая на всех Религия также будет безымянной, но зато она будет литься светом из глаз каждого встречного человека, как льётся свет из солнца, которое тоже – одно на всех.
2.
Если любовь к Богу сильнее привязанности к собственным представлениям о Нём, и человек горит желанием и дальше совершенствовать свои представления, делая их всё более объективными, то тогда он непременно обратится к изучению чужих вероисповеданий. И непременно найдёт в них то, чего нет в его родной вере, поскольку все основные религиозные конфессии – не что иное, как взгляд на одно и то же с разных сторон. Вряд ли серьёзно думающий человек захочет оказаться обладателем однобокого мировоззрения.
Каждая нация в процессе эволюции вырабатывала свой взгляд на Бога, свои формы поклонения и постижения Его. Следует ли из этого сделать тот вывод, что каждый народ должен и в дальнейшем оставаться в пределах своей национальной веры, не отклоняясь от неё ни на йоту? Нет, конечно. Ведь в чём тогда будет заключаться развитие? Есть только два возможных варианта на пути национального самоутверждения: либо мы приходим к расширению своего сознания и принятию в него всего положительного и созидательного, что наработано в ходе эволюции ВСЕМ человечеством, и тогда мы действительно становимся центром мира, либо приходим к сужению и самоограничению, отделению себя от «чужого». Последний вариант смертелен для нации, поскольку в этом случае она превращается в ветвь, отсечённую от ствола человечества. Таким образом, нации, вместе с её религией, в любом случае суждено перестать быть собой, но если в первом случае она перестаёт быть собой потому, что перерастает себя, становясь чем-то большим, то во втором – потому, что она высыхает и умирает, отрезанная от Целого и лишённая возможности роста.
Нынешние безликость, бездушие и вытравливание всего живого и самобытного происходят от соединения объективно назревшей необходимости расширения узких национальных рамок с духовной апатией людей, их неумением отличать настоящие ценности от обывательской шелухи. В результате, с одной стороны, стираются границы между народами, происходит крушение преград, условностей и предрассудков, сближаются расы и нации, что само по себе хорошо, но, с другой, убивается душа этих народов, и вместо неё насаждается нечто искусственное, одно на всех, поразительно безвкусное и глупое. Этот суррогат объединяет людей не на основе культуры сердца – духовности, а на основе жевательно-развлекательной идеологии. Я очень хорошо понимаю людей, страдающих от вида этой бесовщины, и сам мучаюсь и возмущаюсь не меньше их. Я, так же, как и они, зову вернуться к нашим истокам и вижу в этом возвращении, очищении единственный путь к спасению. Но мне кажется странным, когда под возвращением к Началу подразумевают воскрешение изжитых форм, попытку влезть в старую одежду, из которой мы давно уже выросли. Если раньше нас спасала идея славянского единства под знаменем православия, то сегодня Жизнь ставит перед нами задачу куда более масштабную и трудную, выполнение которой немыслимо без осознания себя частью Космоса и без принятия на себя соответствующих такому положению обязанностей. Спасение наше, как и всегда – в единстве, но это Единство уже пишется с заглавной буквы и не имеет никаких дополнительных, ОГРАНИЧИВАЮЩИХ определений.
Дифференциация, разделение неизбежно на пути развития. Некогда единой Религии необходимо было распасться на множество ответвлений, чтобы все нации, такие непохожие друг на друга, могли внимать Истине на СВОЁМ языке, через СВОИ особенности. Но ведь очевидно, что если после периода разделения не последует этап воссоединения – возвращения к Истоку, то все национальные особенности восприятия Единого попросту выродятся в непримиримое, узкое сектантство, безнадёжно далёкое от духа истинной Религии.
Когда кто-то, озаботившись возрождением духовной культуры и самобытности своей Родины и призывая вернуться к истокам, указывает на некую конкретную форму, полагая, что она и есть те самые истоки, я спрашиваю: «Почему именно это, а не то, что было до того?» Казалось бы, чем глубже корни, тем ближе они к желанному истоку. Но нет, мы обрубаем наши корни в том месте, дальше которого, как нам кажется, начинается уже ДРУГОЕ, не наше. Там, во тьме тысячелетий, обнаруживается Единство, непонятное и пугающее, которое мы не желаем признать своим истоком. Мы самовольно определяем наше начало в той точке эволюции, с которой начинается знакомое и привычное нам. А, согласно законам существования, признание наличия реального начала чего-либо означает и признание неминуемости его конца. Поэтому, если мы хотим быть вечно, мы должны искать своё происхождение только в Вечности, и нигде больше.
Наше ограниченное сознание, привыкшее жить в пределах доступного обозрению, не в состоянии охватить всю объективность. Так, например, очень трудно, почти невозможно жить с верой в Жизнь человеку, чьё сознание обусловлено бытом, интересами одной только своей семьи. Но намного легче тому, кто поднялся до осознания себя гражданином своего государства, членом своей церкви, частью этноса. Такой человек терпеливо переносит трудности и невзгоды личного характера, ибо он уже начал познавать неизбежность БЛАГОЙ зависимости частного от общего. Что раньше казалось ему катастрофой, концом, то теперь таковым не кажется: дух вырос, расширилась среда его обитания, понятие ДОМА стало настолько величественнее и мощнее, что для того, чтобы подавить дух, теперь уже мало каких-то житейско-бытовых потрясений. Что раньше имело над человеком власть, то сегодня бессильно выбить его из колеи веры в Жизнь. Он стал СВОБОДНЕЕ, хотя обывателю в такой свободе мерещится самая лютая кабала.
Но есть и ещё более высокая степень свободы, которую представитель предыдущей степени может не понять и не принять так же, как обыватель не понимает гражданскую и национальную самоотверженность. Эту, более высокую, степень сознания можно назвать общечеловеческой, или космополитичной. Как верный гражданин умеет подчинять своё личное, семейное интересам нации, так и космополит умеет быть в первую очередь ЧЕЛОВЕКОМ, а уж затем представителем своего народа, своей религии и своей семьи. Замечу – он не перестаёт быть ни семьянином, ни патриотом, он не отвергает и не отрицает ничего, он только расширяет уже имеющиеся понятия, освобождая их от условного, непрочного, а значит – укрепляя и утверждая их. Он во всём находит и выделяет зерно Сути, вечной и неизменной, и им всё измеряет и оценивает. Поэтому его слова и поступки часто осуждаются теми, кто слишком привязан к внешним формам. Отсутствие в нём привязанности к форме понимается ими как равнодушие. Им кажется, что этот человек изменил святым принципам и ОТОШЁЛ от жизни, тогда как на самом деле он ВОШЁЛ в неё – и сделался невидимым для тех, кто остался вовне.
Человек, не умеющий и не желающий быть гражданином Мира, никогда не сможет стать истинным гражданином своего Отечества. Человек, сердце которого не развито настолько, чтобы признать чужой образ мышления и чужую религию наравне со своими идеями, никогда не поймёт свою религию и себя самого до конца.
И все попытки возрождения нравственности и здравого смысла через утверждение своего особенного пути, отличного от пути прочих народов, явятся всего лишь полумерой и не будут соответствовать реальным требованиям времени. Сегодня, когда разрушается сама ОСНОВА Жизни, когда хаос угрожает смертью всему миру, спасение можно найти только в идее всемирной, космической. Такая идея не вмещается в рамки идеи национальной и православной. Если и говорить об отличии русских от других, особенно западных, народов, то надо говорить именно о нашей способности в критические моменты мировой истории подняться над собой – и стать выразителем идеи Общего Блага. Так было в годы революции и Великой Отечественной войны. Не свои домашние проблемы мы тогда решали, но от имени всего человечества взяли на себя крест искания Истины и её защиты. РУССКАЯ НАЦИОНАЛЬНАЯ И РЕЛИГИОЗНАЯ ИДЕЯ ЕСТЬ ИДЕЯ НАДНАЦИОНАЛЬНАЯ, ВЫХОДЯЩАЯ ЗА ГРАНИЦЫ РЕЛИГИИ В ЕЁ ОБЫЧНОМ ПОНИМАНИИ. Поэтому наше самоутверждение внешне порой напоминает самоуничтожение (революция) и совершенно не укладывается в логику «нормального» мышления. Нам тесно в самих себе. Мы ломаем и создаём – чтобы снова сломать. Немыслимо постичь это странное свойство, если не попытаться уйти от трёхмерного осязаемого мира в мир идей, где земная рассудочность не всегда приемлема. Надо суметь освободиться в своём мышлении от сковывающего авторитета всего внешнего, причём по самому большому счёту, не боясь призрака аморфности или небытия. Это будет практической реализацией преобладания «сердца над волей, созерцания над анализом», как сказал И. А. Ильин. Освобождение от мира форм (не путём ОТКАЗА от форм и их законов, что приводит к хаосу, а через их развитие – утончение и расширение) даст возможность понять Русь, в которой этим формам так достаётся, и которую до сих пор побаивается недоумевающий Запад, не знающий ничего, кроме грубой плоти.
3.
Утверждать, что русский человек способен возжечь свою совесть, веру и придти к Богу только через православие – значит утверждать, что способы нахождения и выражения Истины важнее и первичнее самой Истины.
Конечно, невозможно отрицать то, что православие связано со славянством очень прочно, что оно неотделимо от многовекового развития религиозного сознания народа. Но что такое развитие, как не бесконечная череда сменяющих друг друга форм, естественно исходящих одна из другой? Как бы ни была значительна та или иная форма вероисповедания или этнического образования, как бы долго ни существовало то и другое, в конце концов должно наступить новое. Степень обновления бывает разной: происходят незначительные изменения внутри существующей формы, или же сменяется сама форма. Изменения могут носить и столь масштабный характер, что нам может показаться, будто всё гибнет безвозвратно.
Так вот, чтобы не возникло такого впечатления, чтобы почва не ушла из-под ног и не умерла вера в нерушимость Истины, надо научиться видеть Истину не в том, что подвержено изменениям, что появляется и исчезает, а в Том, что действительно нерушимо.
При этом не нужно ничего свергать и выдумывать что-то взамен. Мир внешний следует вообще оставить в покое и не искать в нём ничего абсолютно прочного. Это не его прерогатива. Материальное, относительное существует как путь, как возможность выражения Абсолютного, - так и нужно к нему относиться. Ценить, уважать и изучать – и в то же время видеть в нём СРЕДСТВО, а не цель. Необходимость и преимущество на данный момент какой-либо формы, или пути развития, определяется внутренней, объективной необходимостью, но никак не самой этой формой.
Путей к Богу множество, но любой из них лишается смысла, когда его отождествляют с самим Богом, пытаясь сделать единственным и нерушимым навеки. Пора избавиться от такого грубого фетишизма! Пора обрести наконец свободу. Ибо ради счастья свободы живёт человек, ради свободы приносятся им все жертвы, и к свободе зовут все религии мира. Будем же учиться быть свободными от всего, кроме Любви!
Предоставим Ей одной решать, чему быть, а чему уходить.