4
ФЗО. Письма из Омска. Ночное "привидение".
Так жалею, что пока были живы моя мама и отчим, как-то не думалось, что наступит такое время, когда захочется восстановить во всех подробностях всё, что происходило в такие суровые и такие дорогие сердцу каждого, кто пережил их, эти годы. Я помню всё, что происходило, что видела, чувствовала и о чём думала сама, что рассказали мне и друг другу родители. Но сколько же ценного для памяти людской ушло вместе с ними. Что чувствовали, переживали они. Как встретил весть о войне мой отчим в Риге. Что пережил, когда впервые лицом к лицу сошёлся с врагом с оружием в руках. Правда, бывшие фронтовики после войны не очень любили говорить о ней. Я думаю, что, как каждому нормальному человеку, было страшно и хотелось выжить, и было горько и стыдно, когда приходилось отступать, отдавать на растерзание врагу политую кровью, родную землю, оставляя беззащитных стариков, женщин с детьми, Такое несут в себе до конца дней своих. А война отмерила им срок жизни. Трое друзей: Пётр Сергеевич Телков, Георгий Денисович Луговой и мой отчим, Митрофан Тимофеевич Сколобанов, с первого, до последнего дня прошли всю войну и, хоть не были одногодками, друг за другом ушли.
Я так же не знаю, что рассказала о себе, о своём муже моей маме, ставшая её близкой подругой и поселившаяся с нами в одной комнате наша новая знакомая Антонина Дмитриевна Красковская. Но всё, что говорилось и делалось при мне, помню хорошо.
В ФЗО с четырнадцати-шестнадцатилетними мальчишками, в сложившейся во время войны ситуации, когда ребята наравне со взрослыми стояли у станков, в зимние холода без тёплой одежды, впроголодь, работа коменданта -воспитателя, отвечавшего не только за жизнь и воспитание каждого воспитанника, но и за имущество, которым он пользовался, было очень не просто.
Тётя Тоня, будучи женой высокого воинского начальника, не приспособленная к трудностям, никак не могла приобщиться к тем условиям, в которые всех нас бросила война.
В ФЗО ребята невзлюбили её за брезгливо-презрительный тон в обращении с ними.
Наша мама, пережившая трудное детство во время гражданской войны, как-то сразу нашла подход к этим детям. Смогла почувствовать их недетскую беду. Они не были для неё, как признавалась маме тётя Тоня, все на одно лицо И ребята, в свою очередь, не просто уважали, а любили её. Однажды во время ночного дежурства мама, услышав какую-то странную возню за печкой, пошла посмотреть, что происходит, и вдруг увидела одного из воспитанников, четырнадцатилетнего Колю Баженова, который, взобравшись на табурет, пытался продеть голову в петлю из верёвки, привязанной им к ввинченному в потолок крюку. Мама бросилась к мальчишке, вырвала у него из рук верёвку, стащила его с табурета, а парень разрыдался, уткнувшись лицом в её плечо. Плакал и говорил, говорил, что никогда не видел своих ни отца, ни матери, что он очень любит мою маму, и ему обидно, что Володя ей свой, а он чужой. С тех пор Коля все выходные проводил у нас, Он был очень хорошим, добрым мальчиком.
А тётю Тоню преследовала беда за бедой. Её собственные дети, оба, заболели скарлатиной и попали в больницу. Очевидно, заразились при посещении детской поликлиники, когда их водили на перевязки. Мне, живя с ними в одной комнате, удалось не заболеть, благодаря моей маме, которая сразу же приняла все необходимые меры. Но как же я завидовала, когда их поместили в больницу, и мы их навещали, общаясь с ними через специальное застеклённое окошечко в дверях. До этого я никогда не бывала в больнице и сразу же вообразила какой-то особый, очень привлекательный для себя мир. Врачей, которые только и делают, что обхаживают меня, а я, умирающая, лежу в постели и героически переношу их уколы, операции и всякие другие мучительные процедуры. Все дивятся моему мужеству и думают только о том, как такую героиню спасти. Ещё в детском саду, когда играли в войну, я всегда воображала себя раненой, или убитой, картинно раскинув руки, падала навзничь. Моим кумиром была одна из героинь вышедшего до войны кинофильма "Подруги", Ася, которую играла Янина Жеймо. Я во всём подражала ей.
В каждое своё дежурство тётя Тоня не досчитывалась одеял, простыней полотенец. Она возненавидела мальчишек, а они отвечали ей тем же.
Во время маминых дежурств, если и случались пропажи, ребята сами отбирали украденное у "воришки" и возвращали на место. Однажды зимой во время обеда в столовой, а ели мы не раздеваясь, кто-то стянул купленные мне на барахолке, лежавшие на столе варежки. Мама вышла в сени, попросила ребят позвать Васю Солянова. Сказала только: "У Жени пропали варежки".. Через некоторое время к нашему столу подошёл паренёк, молча положил возле меня варежки и ушёл.
Пока ещё время шло к осени. Мама и тётя Тоня послали запросы о своих мужьях в созданное в городе Бугуруслане Центральное бюро по розыску военнослужащих на фронтах и эвакуированных, разбросанных войной семей и родственников. Странные вещи творились в это не простое время. Очевидно, настолько были напряжены нервы у людей, они так чувствовали друг друга в этих экстремальных ситуациях, что включалась какая-то телепатическая энергетика. В ночь, накануне того дня, когда пришло известие от нашего папы-Димы (так я называла отчима), маме приснилось, что её на просёлочной дороге обогнал грузовик, в кузове которого сидел друг отчима. Увидев маму, он поднялся и с криком: "Держи! Это от Митрича!"- что-то бросил на дорогу.
Машина промчалась, подняв столб пыли. Мама увидела, что над дорогой, подхваченный ветром, летит конверт. Бросилась его ловить. На конверте были написаны какие-то цифры, но мама проснулась, а их не запомнила. В этот день мы получили письмо от нашего папы. Он тоже обращался в бюро и ему наш адрес сообщили раньше, чем нам его.
Антонина Дмитриевна Красковская так никаких известий о муже не получила.
Но ей сообщили адрес сестры мужа, которая эвакуировалась в Омск.
Тётя Тоня, ещё тогда, когда мы ехали в поезде, при мне, рассказывала маме, что сестра её мужа замужем за Константином Константиновичем Рокоссовским. Имя Рокоссовского тогда, в первые дни войны, не было таким известным. Просто тётя Тоня сказала, что у него высокое воинское звание, (какое, я просто пропустила мимо ушей). Положение её с детьми было очень тяжёлым. Того, что она зарабатывала, едва хватало на еду. Нам отчим выслал денежный аттестат, и мы с тётей Тоней жили одной семьёй. Но время шло к зиме, а у нас у всех никакой тёплой одежды. Тётя Тоня списалась с сестрой мужа, и она пригласила бедствующих родственников приехать к ним в Омск. Тётя Тоня с детьми собралась и уехала. Мы получали от неё письма, в которых она рассказывала, что в Омске её родственники живут в выделенном им особняке, но её приняли холодно. Поселили в одной из двух ванных комнат. Самой Антонине Дмитриевне отвели роль домработницы. В следующем письме она сообщила, что поступила на работу на какую--то фабрику. Последнее, очень коротенькое письмо пришло уже глубокой осенью, а для Омска настоящей зимой. Писала тётя Тоня из больницы, куда попала с обмороженными ногами и пневмонией. Она ходила на работу в тех туфлях, которые удалось купить на барахолке в Кузнецке. Ещё она писала, что очень жалеет о своём решении уехать в Омск, из больницы вряд ли выйдет и не знает, что будет с детьми. Больше мы не получили от неё ни одного письма. Мама пыталась списаться с сестрой её мужа, но ответа не последовало.
Очевидно, уезжая к родственнице мужа, Антонина Дмитриевна, будучи до войны женой высокопоставленного военного, рассчитывала, что займёт такое же положение, как и жена генерала Рокоссовского. Но муж Антонины Дмитриевны числился пропавшим без вести. В то время их самих и их семьи приравнивали к изменникам родины.
Ни в одном из опубликованных документов о Рокоссовском, которые мне удалось прочитать, не фигурирует фамилия Красковский. История об этом родстве выглядит очень странной, и я не упоминала бы о ней, если бы это не было связано с трагической судьбой самой Антонины Дмитриевны и её детей, Люсеньки и Кости Красковских.
Скоро в самом Кузнецке стало очень тревожно. Шёл первый, самый тяжёлый для всей страны год войны. Немцы были под Москвой. Фронт приближался. Уже появилось Тамбовское направление. В Кузнецке готовились к эвакуации. Начали объявлять учебные воздушные тревоги. В комнатах на двух этажах нашего дома всё чаще и чаще раздавались крики, плач женщин, получивших похоронки с фронта. Ходили слухи о какой-то, появившейся в городе банде.
Именно в это время в нашем доме произошло нечто такое, объяснения чему не нашлось ни тогда, ни после. Однажды среди ночи всех жильцов на втором этаже разбудил громкий, настойчивый стук в ближайшую к лестнице дверь. В ночной тишине отчётливо слышен голос из-за двери: "Кто там?" В ответ -- молчание. Через минуту --такой же стук в дверь напротив. Опять крик: "Кто там?" И опять молчание. Никаких шагов в коридоре не слышно, а стук повторяется в каждую дверь. Чувствуется, что никто не спит, все прислушиваются у своих дверей, но никто не решается выглянуть в коридор. А стук приближается к нашим двустворчатым, запертым изнутри на тонкий, совсем ненадёжный крюк, дверям. Дёрни снаружи посильней-- створки распахнутся. Мы с мамой стоим, изо всех сил держим вдвоём крючок, чтобы не сорвался от рывка. В другой руке у мамы полено, вынутое из сложенных у одной из стен в комнате дров. Ведь наша дверь последняя.
Может быть проверяют по голосам, есть ли мужчины. Но в доме одни женщины и дети Комнату напротив занимают две пожилые сестры ленинградки. Когда постучали к ним, дверь внезапно распахнулась, и одна из сестёр выскочила в коридор с зажжённым примусом в руке. Вторая стояла за её спиной с топором. В пустом длинном коридоре -- никого. Ни убежать незамеченным, ни спрятаться здесь невозможно. Соседки стали выходить из своих комнат. Осмотрели все закоулки, заглянули под лестницу. Наружная дверь заперта изнутри. Постояли, поудивлялись и разошлись по своим комнатам. Но мы с мамой в эту ночь так и не уснули. Потом, встретившись, соседки рассуждали друг с другом. Некоторые утверждали, что это плохой знак. Да в то время всё могло служить плохим знаком.
И в нашем доме "подтверждения" этому не пришлось долго ждать.
На два этажа от всех печек- всего два общих дымохода к двум трубам на крыше. Начались февральские снегопады. Чистить трубы от снежных заносов некому. Теперь печки в комнатах топились почти по-чёрному. В соседней с нашей комнате мать, истопив вечером печку, ушла на работу в ночную смену. Её девятилетний сын уснул. Утром, придя с работы, бедная женщина нашла сына на кровати мёртвым. И на первом этаже умерла от отравления угарным газом молодая женщина.
Продолжение следует.