Глава 26 Осада монастыря

Смеющаяся гордость рек и озер

глава 26

Осада монастыря

Писатель: Цзинь Юн
Переводчик: Алексей Юрьевич Кузьмин




Лин-ху Чун торопливо продвигался на север, на рассвете пришел в один городок, зашел в трактир. Самым выдающимся блюдом в провинции Хубэй считается «доупи» – бобовые шкурки. Из соевой муки делают оболочку, и заворачивают в нее всяческую начинку, получается очень вкусно. Лин-ху Чун прикончил три тарелки, расплатился и пошел к выходу.
Тут навстречу ему появился отряд молодцов, среди них один был низкорослый толстяк – это в самом деле был один из «Лао Цзу с Желтой реки» – Лао Тоу-цзы. Лин-ху Чун очень обрадовался, закричал: «Привет, Лао Тоу-цзы!» Лао Тоу-цзы только взглянул на него, на его лице тут же появилось смущенное выражение, он немного помедлил, и вдруг выхватил саблю «дадао». Лин-ху Чун сделал еще один шаг навстречу: Цзу Цянь-цю...»
[Лао Тоу-цзы и Цзу Цянь-цю – неразлучные друзья с реки Хуанхэ]
Произнес только три иероглифа, как Лао Тоу-цзы рубанул его саблей. Удар был и мощный, и правильный, но с прицелом было что-то не так: он прошел на локоть в стороне от плеча Лин-ху Чуна, со свистом разрезав воздух сбоку от него. Ли-ху Чун в страхе отпрянул, вскричав: «Лао Тоу-цзы, я... я – Лин-ху Чун!» Лао Тоу-цзы закричал: «Да разумеется, знаю я, что ты Лин-ху Чун. Все друзья слышали приказ Божественной Девы, кто увидит Лин-ху Чуна, должен убить его на месте, Божественная Дева его за это отблагодарит. Ребята, ведь все знаете о приказе?» Толпа громыхнула: «Мы все знаем!» Все, хотя, разом это произнесли, однако, только смотрели друг на друга с хитрым видом, и никто не выхватил оружия, а многие захихикали, будто это было очень забавным.

Лин-ху Чун покраснел, вспомнив, как Ин-ин отдавала этот приказ, чтобы Лао Тоу-цзы разнес весть по всем рекам и озерам, что всем полагается его убить. Она сказала это для того. чтобы не отпускать его от себя, а также, чтобы все герои знали, что барышня Жэнь не влюбилась в Лин-ху Чуна, как последняя дурочка, а наоборот, ненавидит его до мозга костей. С тех пор много чего произошло, он уже и забыл об этих словах, но сейчас Лао Тоу-цзы произнес эти слова, и он вспомнил приказ, предписывающий его истребить. Тогда, когда Лао Тоу-цзы передавал этот приказ, все герои не могли поверить. Потом Ин-ин принесла его в монастырь Шаолинь, пожертвовав собой ради спасения его жизни. Эта информация просочилась от шаолиньских учеников - мирян, и привела в смятение мир рек и озер. Все и каждый одобряли ее за любовь и преданность, однако не удерживались и от веселья, находя забавным то, что она изо всех сил пыталась скрыть свои чувства, и не признавалась в них. Было очевидно, что она изо всех сил их скрывала, но правда все равно вылезла наружу. Об этом деле знали уже не только сторонники боковых врат, левого пути, но и представители истиных школ знали уже во всех подробностях, и эти события стали темой для праздной болтовни и множества шуток. Сейчас герои внезапно увидали Лин-ху Чуна и безмерно обрадовались, но прекратить шуточки было выше их сил.

Лао Тоу-цзы произнес: «Книжич Лин-ху, Божественная дева отдала приказ убить тебя. Но, хоть мое боевое мастерство и предельно высокое, только что рубил тебя саблей, да промахнулся, а ты меня пощадил, необыкновенное милосердие. Все друзья это своими глазами видели, это не то, что мы не смели убивать княжича Лин-ху – хотели, да не получилось. Уж если у меня, Лао тоу-цзы, не вышло, то у остальных – тем более не получится.Так, или нет?»

Толпа рассмеялась: «Именно так!», Один закричал: «Мы сейчас бились в ужасном бою, обе стороны выбились из сил, никто не сумел убить, решили прекратить. Ребята решили биться за вином. Мы княжича Лин-ху до смерти упоим, потом встретим божественную деву, скажем, что выполнили поручение». Толпа героев зашлась в хохоте, надрывая животы, все кричали: «Отлично, хитро». Еще один человек рассмеялся: «Шэнгу - Божественная Дева только велела нам убить княжича Лин-ху, однако не запретила делать это не саблей. Если мы его прекрасным вином упоим до смерти, то это тоже зачтется. Это называется: когда нет возможности одолеть врага силой, используют мудрость».

Толпа героев снова расхохоталась, обступила Лин-ху Чуна, и потащила его в самое большое заведение – за столами уселись более сорока человек. Несколько человек заколотили по стойке и лавкам, крича: «Тащи вино!» Лин-ху Чун, едва уселся, спросил: «В конце концов, как там Шэнгу?» Толпа героев, увидев его заботу о Ин-ин, сразу обрадовалась.

Лао Тоу-цзы ответил: «Ребята решили пятнадцатого декабря все вместе напасть на Шаолинь и освободить Шэнгу. Но все последние дни из-за проблем с выбором главы союза, все только и знают, что ссорятся, подрывают общее дело. К нам прибыл княжич Лин-ху – это невероятно здорово. Это место предводителя, если не достанется тебе, то кому оно должно достаться? Ежели достанется постороннему человеку, и он освободит Шэнгу – боюсь, она не будет вполне довольна. Один седобородый рассмеялся: «Точно. Даже если под руководством княжича Лин-ху мы не сумеем освободить Шэнгу, то, когда она услышит об этом, то будет очень довольна. Это место предводителя самим Небом. самой Землей уготовано для княжича Лин-ху». Лин-ху Чун сказал: «Кто станет предводителем – это дело незначительное, главное – спасти Шэнгу. Если ради этого мне будет суждено погибнуть, то я буду безмерно счастлив».

Эти слова не попусту слетели у него с языка, он был готов пожертвовать собой ради Ин-ин. Если бы пришлось отдать за нее жизнь – это было бы лучше всего. В обычные дни он берег эту мысль в самой глубине сердца, но сейчас, когда такое множество людей стали надсмехаться над Ин-ин, он был готов умереть, чтобы только над ней не смеялись.

Толпа героев, как услыхала, не только обрадовалась, но все поняли, что Шэнгу не ошиблась, выбрав этого человека. Седобородый сказал: «Оказывается, княжич Лин-ху в самом деле сердечный и справедливый рыцарь, а те слухи, что распускают по рекам и озерам, якобы он отстранился от дел – это все пустые пересуды, зря люди огорчались».
Лин-ху Чун ответил: «Ничтожный случайно в тюрьму угодил, несколько месяцев потерял, о делах цзянху ничего не слыхал. Но днями и ночами вспоминал Шэнгу, думал – голова поседеет. Давайте, давайте, в знак уважения поднимем по чарке, огромное спасибо всем, что не пожалели сил для спасения Божественной Девы». Сказав, стоя поднял чарку и выпил до дна. Толпа героев последовала его примеру.

Лин-ху Чун произнес: «Почтенный господин, ты говоришь, что множество друзей бьются за место главы союза, дело не терпит отлагательства, мы должны как можно скорее это остановить». Старик ответил: «Именно так. Цзу Цянь-цю и Ночной Филин уже поспешили вперед, и нам пора». Лин-ху Чун произнес: «А где все сейчас?» Лао Тоу-цзы ответил: «На поле Хуанбаопин – в «Желтой лощине» назначена встреча». Лин-ху Чун переспросил: «Хуанбаопин?»

Седобородый сказал: «Это к западу от города Санъян, в горах Цзиншань». Лин-ху Чун произнес: «Давайте быстрее поедим и допьем вино, и сразу отправимся туда. мы тут три дня и три ночи бились за выпивкой, не смогли одолеть Лин-ху Чуна, когда увидим Шэнгу, обязательно ей все как было доложим».

Герои расхохотались: «Княжич Лин-ху поглощает вино, как морская пучина, боюсь, еще три дня и три ночи будем биться, все равно тебя не упоим». Лин-ху Чун вышел из дверейц заведения плечом к плечу с Лао Тоу-цзы, спросил его: «Как твоя любимица, поправляется?» Лао Тоу-цзы ответил: «Премного благодарен княжичу Лин-ху за заботу, дочка хоть и не поправилась, но здоровье и не ухудшилось». В сердце Лин-ху Чуна роились сомнения, увидев, что остальные отстали, он спросил: «Ничтожный не понимает, столько героев собрались выручать Шэнгу, говорят, что они обязаны ей великим милосердием. Но ведь она почти ребенок, когда успела облагодетельствовать такое множество людей?» Лао Тоу-цзы ответил: «Княжич в самом деле не знает этих причин?» Лин-ху Чун покачал головой: «Не знаю». Лао Тоу-цзы произнес: «Княжич – человек не посторонний, конечно, должен знать, да только мы все принесли клятву Шэнгу молчать об этом деле. Прошу простить вину». Лин-ху Чун кивнул: «Раз говорить неудобно, то промолчим». Лао Тоу-цзы спросил: «Не лучше ли будет, когда Шэнгу сама о том скажает княжичу?» Лин-ху Чун ответил: «Чем раньше наступит этот день – тем лучше».
По дороге герои наткнулись еще на два отряда, все шли в Желтую лощину, вместе их стало более ста человек.
До поля Хуанбаопин дошли глубокой ночью, на западе дикого поля встретили толпу. За много верст был слышен разноголосый гомон, кто-то хрипло ругался, некоторые орали пронзительными голосами. Лин-ху Чун побежал быстрее, в лунном свете увидел, что толпа героев окружила лужайку, людей было – не сосчитать, на первый взгляд – больше тысячи. Тут послышалось, что кто-то громко прокричал: «Глава клана, глава клана, раз упоминается иероглиф «глава» – разумеется, это должен быть один человек, а вы вшестером хотите стать, какой же это будет глава клана?» Другой ответил: «Мы вшестером как один, один состоит из шестерых человек. Вы все слышали наши прозвища, мы, шестеро братьев. и станем главой клана. Больно много ты болтаешь, давно пора разорвать тебя на четыре части». Лин-ху Чун этих людей еще и глазами не увидел, но сразу понял, что это «Шестеро святых из Персиковой долины». Однако, определить, кто из шестерых братьев сейчас говорил, было нелегко – голоса у них были очень похожи. Тот, кто с ними спорил, перепугался, и больше ничего не отвечал. Но, было похоже, что толпа героев была не очень-то расположена к «Шестерым святым из персиковой долины», кто-то вдалеке ругался, кто-то хихикал в темноте, а некоторые принялись швыряться камнями и кусками земли – поднялась суматоха.
 
Тао Е Сянь - «Святой - Лист Персика» заорал: «Это кто тут в мудреца камнями бросается?» Голос из темноты ответил: «Твой мудрец-папаша.» Тао Хуа Сян – «Святой - Цветок Персика рассердился: «Что? Ты папаша моего старшего брата, значит, и мой папаша тоже?» Тот голос вновь ответил: «А вот это не наверняка!» Тут несколько сотен человек зашлись от хохота. Тао Хуа спросил: «Почему же не наверняка?» Другой человек ответил: «Этого я сам не знаю. Я родил только одного сына». Тао Гань Сян – «Святой - Ствол Персика» спросил: «Ты родил только одного сына, какое ко мне имеешь отношение?» Тут кто-то расхохотался хриплым голосом: «К тебе никакого отношения, скорее всего, к твоему брату имеет отношение». Тао Гань прокричал: «Неужели и ко мне тоже имеет отношение?» Первый голос ответил: «Тут надо посмотреть по внешнему облику – похож, или нет». Тао Ши Сян – «Святой - Плод Персика» вскричал: «Ты говоришь, на меня можешь быть похожим – выходи, давай, полюбуемся!» Тот человек ответил: «Да чего тут любоваться, в зеркало на себя полюбуйся!» Тут в темноту метнулись четыре тени, намереваясь схватить говорившего в темноте. Тот богатырь был более двухсот цзиней весом [100 кг], высокий и огромный, но, когда четверо братьев из персиковой долины схватили его за конечности, он и пошевелиться не смог. Четверо вынесли его на залитую лунным светом лужайку. Тао Ши Сянь произнес: «На меня не похож, неужели я такой уродливый? Третий брат, боюсь, немножко на тебя смахивает». Тао Чжи Сянь – «Святой - Ветвь Персика» произнес: «Тьфу, неужели я уродивей тебя? Тут герои со всей Поднебесной, не мешало бы у них спросить, пусть сличат».
 
Все герои давно уже видели, что Шестеро святых из Персиковой долины все очень уродливы, лица безобразные, если из них выбрать кого попривлекательнее – то это будет очень трудной задачей, но сейчас, видя, как такой богатырь попал в лапы четверым из них, и его вот-вот разорвут на четыре части, все задрожали от ужаса, и никто не посмел отпустить шуточку.


Лин-ху Чун знал раздражительный нрав шестерых святых из персиковой долины, они вполне могли разорвать парня, и громко закричал: «Шестеро святых из Персиковой долины, давайте я, Лин-ху Чун, проверю, как вам такое предложение?» Сказав, вышел из темноты на свет.
 

Толпа героев, едва услыхала имя Лин-ху Чуна, сразу пришла в волнение, на него обратились взоры всех присутствующих. Он, однако, неподвижно смотрел на Шестерых святых из Персиковой долины, опасаясь, что они разорвут парня – хоть и от радости, добавил: «Вы этого парня отпустите, я сличать буду». Четверо тут же выпустили молодца.
 

У этого парня телосложение было богатырское, он встал на землю, подобный железной башне. Он только что избег неминуемой гибели, у него все души-хунь улетели от страха, лицо было серым от ужаса, а тело мелко дрожало. Он понимал, что герою не пристало вот так дрожать, но его тело тряслось. Он хотел для поддержания пристойного вида сказать несколько слов, но только произнес дрожащим голосом: «Я... я... я...»


Лин-ху Чун видел, что тот потрясен от ужаса, но черты его лица правильные, обратился к Шестерым святым из Персиковой долины: «Шестеро уважаемых персиковых братьев, ваш облик совершенно не схож с лицом этого уважаемого приятеля, вы намного красивее его. У Тао Гэня – Корня Персика – необычный скелет, у Тао Ганя – Ствола Персика – крепкое телосложение, у У Тао Чжи – Ветви Персика – длинные конечности, у Тао Е - Листа Персика – красивые брови и чистые глаза, у Тао Хуа – Цветка Персика ... ну, ...это, это самое – глаза, как звезды, Тао Ши – Плод Персика – исполнен духа, да каждый, только взглянет, сразу скажет, что шестеро странствующих рыцарей, известных верностью и справедливостью, они – прекрасные лицом выдающиеся таланты молодого... выдающиеся таланты среднего возраста». Толпа героев, услышав это, тут же рассмеялась, а Шестеро святых из Персиковой долины очень обрадовались. Лао Тоу-цзы уже имел горький опыт общения с шестью братьями, знал их непокладистый характер, тут же развеселился: «С точки зрения ничтожного, оглядываясь на множество героев вокруг, то мастеров высокого уровня много, но по красоте никто не сравнится с Шестерыми святыми из Персиковой долины».


Герои снова разразились хохотом, некоторые говорили: «Не просто красивы, а еще прелестны и изящны. Не имеют сравнения с древности и до наших дней».


Некоторые шутили: «Да сам Пань Ань [литератор эпохи Западная Цзинь, эталон мужской красоты] «отведет свои войска на три перехода», Сун Юй с радостью признает их превосходство». Другие язвили: «Во всем воинском сообществе первые шесть мест по мужской красоте принадлежат шестерым уважаемым. А княжич Лин-ху самое больше, достоин седьмым именоваться».
 

Шестеро святых из Персиковой долины и не подозревали, что над ними надсмехаются, считали, что их хвалят от чистого сердца, улыбались от уха до уха. Тао Чжи произнес: «Наша матушка говорила, что мы – восемь уродцев,
[В оригинале - чоу ба гуай - идиома, дословно «некрасивые восемь странные», обозначает «уродцы». Похожее слово - ван ба дань «дурак» - тоже содержит иероглиф «восемь», но это идиома, к счету отношения не имеет.]
выходит – она ошибалась». Кто-то рассмеялся: «Конечно, ошибалась, вас же всего шестеро, как вы можете стать восемью уродцами?» Кто-то добавил: «Добавить отца с матушкой...», – но ему тут же заткнули рот ладонью.

Лао Тоу-цзы возгласил: «Уважаемые друзья, нам всем выпала великая удача. Княжич Лин-ху собирался в одиночку отправиться в Шаолинь, освободить Шэнгу, но столкнулся в пути с нами, узнал о всеобщем сборе, и пришел побеседовать. Что касается вопросов красоты, то разумеется, тут впереди Шестеро святых из Персиковой долины...» Едва герои услыхали эти слова, раздались новые взрывы хохота. Лао Тоу-цзы повел рукой, и продолжил свою речь, игнорируя смех: «Но великое дело спасения Шэнгу, осада Шаолиня, не имеют отношения к красоте. С точки зрения ничтожного, мы должны принять главой княжича Лин-ху, попросить его возглавить наше дело, отдавать приказы и распоряжения, а мы все будем с трепетом повиноваться – как вам такое предложение?» В толпе героев все и каждый знали, что Шэнгу попала в Шаолинь, пожертвовав собой ради Лин-ху Чуна, его уровень боевого искусства выдающийся, история о том, как он с Сян Вэнь-тянем бился против множества героев , пришедших из всевозможных школ и кланов уже давно гремела среди рек и озер. Даже если бы его сила была как у цыпленка, то герои все равно выбрали бы именного его своим лидером – ведь на него благосклонно взирала сама Шэнгу - Божественная Дева. Едва Лао Тоу-цзы произнес свою речь, как толпа разразилась восхищенными криками, многие хлопали в ладоши, и кричали «Хао!» - хорошо». Тао Хуа вдруг спросил: «Ну, вызволим мы барышню Жэнь, так она что, достанется Лин-ху Чуну в жены?»

Герои относились к Шэнгу с величайшим почтением, и, хотя в целом Тао Хуа не ошибся, однако никто не осмелился открыто назвать вещь своим имением. Лин-ху Чун очень смутился, отошел в темноту, и не произнес ни слова. Тао Е произнес: «Он и женушку заполучит, и место главы, не слишком ли ему будет здорово? Мы поможем ему получить женушку, а вот место главы пусть достанется нам, шестерым братьям». Тао Гэнь произнес: «Точно! Кроме него нам никто к этому месту путь не преграждает». И в один миг Тао Гэнь, Тао Гань, Тао Чжи и Тао Ши взялись за свое дело, бросились, поймали Лин-ху Чуна и растянули его за четыре конечности. Они были так быстры, так внезапно перешли от слов к делу, что Лин-ху Чун не успел отреагировать, и повис в воздухе, растянутый за конечности.

Герои закричали: «Не надо, отпустите!»

Тао Е рассмеялся: «Да успокойтесь все, мы его не убьем, только хотим, чтобы он пообещал нам, что мы, шестеро братьев, станем главой...»
Не успел он закончить фразу, как Тао Гень, Тао Гань, Тао Чжи и Тао Ши вдруг вскрикнули, торопливо выпустили Лин-ху Чуна, и стали ругаться: «Ай-я, ты... ты что за дьявольское колдовство применил?» Оказывается, когда Лин-ху Чуна растянули за четыре конечности, он испугался, что эти четверо дураков могут его и в самом деле разорвать – и тут же применил Си син дафа - «Великий метод звездного дыхания». Четверо святых из Персиковой долины только почувствовали, что их внутренняя сила начала понемногу вытекать из их ладоней, и чем больше они пытались ее удержать, тем сильнее она вытекала. Они перепугались, и отпустили руки. Лин-ху Чун быстро встал на ноги. Тао Е тут же спросил: «В чем дело?»Тао Гэнь и Тао Ши в один голос вскричали: «Это... это гунфу у Лин-ху Чуна очень странное, нам его не удержать». Тао Гань поправил: «Не то, что не можем его удержать, а вот просто вдруг расхотелось его удерживать». Толпа героев взорвалась криками радости: «Шестеро святых из Персиковой долины, сдаетесь на этот раз?» Тао Гэнь ответил: «Лин-ху Чун для нас, шестерых братьев – хороший друг. Лин-ху Чун – это то же самое, что и Шестеро святых из Персиковой долины, а Шестеро святых из Персиковой долины – и есть Лин-ху Чун. Если Лин-ху Чун станет предводителем, то это значит, что и мы, шестеро братьев тоже станем предводителями, как тут не сдаться?» Тао Хуа поправил: «Ну где в Поднебесной видано, чтобы кто-то сдавался сам себе? Тупые вы, раз об этом спрашиваете». Толпа героев видела вид шестерых братьев, догадались, что когда они схватили Лин-ху Чуна, то осрамились, но скорее умрут, чем это признают. Хоть Суть произошедшего была и непонятно. однако все разразились радостными криками и смехом. Лин-ху Чун произнес:
 «Друзья, в этот раз мы идем забирать Шэнгу, а также спасать множество захваченных Шаолинем друзей. Монастырь Шаолинь является высшей точкой в воинском сообществе, и семьдесят две техники Шаолиня уже много веков гремят в Поднебесной, никакая школа с ним не сравнится. Но нас много и силы велики, только здесь уже более тысячи героев, а по пути присоединится еще множество отличных парней. Пусть наше мастерство и уступает шаолиньским монахам и ученикам-мирянам, но десять бьют одного, и обычно всегда побеждают». Толпа заревела: «Верно, верно! Кто сказал, что монахи Шаолиня имеют по две головы и три руки, их что, победить нельзя?» Лин-ху Чун продолжил: «Но, хотя шаолиньские монахи удерживают Шэнгу, но никак ей не вредят. Шаолиньские наставники имеют высокие добродетели, не творят зла, за это пользуются всеобщим уважением. Даже если мы разрушим до основания монастырь Шаолинь, опасаюсь, что друзья из мира рек и озер сочтут, что мы воспользовались численным преимуществом, и не являемся настоящими героями. Исходя из этого, по моему скромному мнению, следует сначала действовать учтивостью и ритуалом, а уж потом – силой оружия. Если удастся освободить Шэнгу и остальных друзей, попросив Шаолинь пойти на уступку, не развязывая кровавой бойни – то это будет лучше всего.
Цзу Цян-цю произнес: «Мне по душе слова княжича Лин-ху, если биться по-настоящему, то потери с обоих сторон будут огромны». Тао Чжи произнес: «А мне не по душе слова княжича Лин-ху. Если не биться в полную если потери будут маленькими, то какой в этом интерес, чего забавного?» Цзу Цянь-цю ответил: «Раз Лин-ху Чун стал нашим предводителем, то приказы отдает он, а все должны слушаться». Тао Гань ответил:

«Так и есть, но мы, Шестеро святых из Персиковой долины, можем и получше приказы отдавать». Герои услыхали, что Шестеро святых из Персиковой долины опять затевают скандал, задерживают общее дело, и все пришли в негодование. Многие потянули руки к саблям, стоило бы сейчас Лин-ху Чуну сделать слабый знак рукой – и всех шестерых вмиг бы покромсали. Хотя эти шестеро и были высокими мастерами, но не смогли бы защититься от десятков мечей и сабель. Цзу Цянь-цю произнес: «Глава союза потому и называется главой, что именно он отдает приказы. Если он не будет отдавать приказы, какой же он будет хозяин союза? Это слово и определяет, кто приказы отдает». Тао Хуа предложил: Раз так, то давайте разделим иероглифы «союз» и «хозяин», сократим слово «хозяин»». Тао Е покачал головой: «Оставлять один иероглиф «союз» – очень неблагозвучно». Тао Гань отметил: «На мой просвещенный взгляд, неблагозвучный иероглиф «Союз» – «Мэн» следует разделить пополам – получится «светлая» «кровь»! Тао Чжи забеспокоился: «Ошибка, ошибка! Иероглиф «Мэн», если разделить пополам, то получится не иероглиф «кровь» а другой – он на одну черту короче, что же это за иероглиф?» Никто из шестерых братьев не знал, что это знак «посуда». Герои поняли, что братья осрамились, но никто не стал указывать на их ошибку. Тао Гань произнес: «На одну черту меньше, все равно «кровь». Например, я тебя порежу ножом, если глубоко, то пойдет много крови, а если вспомню братские чувства и порежу неглубоко, то крови пойдет мало, но все равно это будет кровь».

Тао Чжи рассердился: «Ты меня ножом порежешь, даже если неглубоко, это уже значит, что забыл о братских чувствах. С чего это ты решил меня ножом резать?» Тао Гань возразил: «Но я же не порезал, и ножа у меня в руках нет». Тао Хуа сказал: «А если бы нож в руках был?»

Толпа героев слушала их все возрастающую нелепицу, и не удержалась от криков: «Потише немного, все слушают приказы главы союза». Тао Чжи сказал: «Ну и пусть отдает приказы, к чему тишина-то?» Лин-ху Чун напряг горло: «Друзья, на пальцах можно сосчитать, что до пятого декабря осталось семнадцать дней, нам всем надо потихоньку двигаться, придем к горе Суншань, будет почти вовремя. Мы в этот раз идем не таясь, с развернутыми знаменами и барабанным боем. Днем мы купим ткань и сделаем флаги, напишем на них: «Герои Поднебесной вместе бросаются на Шаолинь, с почтением приветствуют Божественную Деву», также купим барабаны и пошлем барабанщиков вперед, чтобы шаолиньские монахи и ученики-миряне заранее трепетали от ужаса».

Девять из десяти этой братии, разбойников левого пути, были заядлыми любителями побузить. Услыхав, какой он собирается устроить переполох, они были безмерно обрадованы, крики радости заметались среди горных склонов. Среди них были несколько человек почтенного возраста – увидав всеобщее ликование, они не выразили ни восторга, ни возражений, только потягивали себя за длинные бороды, и усмехались. На следующий день с утра Лин-ху Чун пригласил Цзу Цянь-цю, Цзи Ву-ши и Лао Тоу-цзы изготовить флаги, закупить барабаны. К полудню были изготовлены десятки больших белых флагов с надписями, а вот барабанов удалось купить только два. Лин-ху Чун сказал: «Выходим прямо сейчас, по пути будем проходить через поселки и города, закупим все необходимое».

Тут же несколько человек ударили в барабаны, герои разразились громкими криками, и строем отправились на север. Лин-ху Чун видел, как отряд клана Северная Хэншань попал в засаду на перевале Зарницы Святого, посовещался с Цзи Ву-ши и другими, выслал семь отрядов – два послал вперед по два – слева и справа, два оставил позади, и еще один в качестве подкрепления шел в глубоком тылу. Остальные шли в главном отряде в центре. Также отправил отряд священного ворона с реки Ханьшуй разведывать новости. Эта банда «Священного ворона» была из местных, контролировала пространство от Хунани до провинции Хубэй, если где хоть травинка под ветром шелохнется – им все уже было известно в подробностях. Все герои, за исключением Шестерых святых из персиковой долины, увидев, в каком порядке он провел войсковое развертывание, восхитились, и с трепетом повиновались. Продвигались несколько дней, к ним постоянно присоединялись новые выдающиеся рыцари. Флагов и барабанов с каждым днем становилось все больше, и так, под грохот барабанов, в гомоне и криках более двух тысяч человек устремились к Шаолиню.
В один из дней они достигли подножия горы Удан. Лин-ху Чун произнес: «Фракция горы Удан является вторым в Поднебесной кланом воинских искусств, слава и мощь велики, уступает только Шаолиню. Мы сейчас идем возвращать Шэнгу, даже самому Шаолиню не собираемся наносить ущерб, разумеется, вовсе не собираемся провиниться перед фракцией Удан. Мы пройдем скрытным маршем, проявляя уважение к фракции Удан. Настоятель Чун Сюй заслуживает глубокого уважения. Все присутствующие согласны?» Лао Тоу-цзы ответил: «Как скажет княжич Лин-ху, так и сделаем. Нам только нужно освободить Божественную Деву, и мы будем вполне довольны, не стоит разбрасываться по мелочам, наживать могущественных врагов. Вот если не сумеем освободить Шэнгу, а Удан сровняем с землей, какая, в задницу, от э того польза?» Лин-ху Чун согласился: «Вот это верно! Прошу передать приказ: Знамена свернуть, барабанный бой прекратить, развернуться маршем на восток». И герои повернули на восток. В этот же день им навстречу попался на дороге человек на ослике, за ним пешком шли два крестьянина, один из них нес на коромысле овощи, другой – связки хвороста. На ослике сидел старик, с согнутой спиной, непрерывно кашляющий, вся одежда в заплатах. Герои шли огромной толпой, при оружии, все, как на подбор – здоровяки внушительного вида, но, едва завидели на пути встречных, сразу уступили дорогу. Трое продолжали спокойно продвигаться вперед, будто никого не замечая.

Тао Гэнь Сян ругнулся: «Чего делаете?» Толкнул ослика рукой, тот заорал, упал, и сломал ногу. Старик свалился на землю, с трудом, кряхтя, встал на ноги. Лин-ху Чун не упустил случая проявить милосердие, бросился к старику, поддержал, и помог ему подняться: «Очень извиняюсь. Старый господин, больно упали?»

Старик раскашлялся: «Да что... что... что обращать внимание? Я бедняк...» Двое пеших подошли, сняли коромысла, встали, подбоченясь, и глядели с яростью. Тот, что нес овощи, произнес, задыхаясь от гнева: «Тут подножие горы Удан, что вы за люди, что осмелились здесь бить людей?» Тао Гэнь ответил: «Подножие горы Удан, ну и что с того?» Тот крестьянин произнес: «У подножия горы Удан все поголовно владеют боевым мастерством. Вы, непутевые, пришли сюда бесчинствовать, в самом деле не видите разницы между полезным и гибельным, сами на беду напрашиваетесь». Толпа героев видела, что эти двое истощены от недоедания, обоим лет за пятьдесят, этому с овощами, даже для того, чтобы просто разговаривать, контроля энергии не хватает, а он вдруг заявляет, что владеет боевым искусством, и тут несколько десятков молодцов расхохотались. Тао Хуа рассмеялся: «Ты тоже владеешь боевым мастерством?» Тот ханец ответил: «Под горой Удан даже трехлетние дети тренируют кулак, пятилетние дети владеют мечом, что тут удивительного?» Тао Хуа ткнул пальцем в того, что нес хворост: «А он? Он тоже умеет владеть мечом?»Тот ханец тут же ответил: «Да я... я... да я в детстве несколько месяцев изучал, потом несколько десятков лет не тренировал, это гунфу... кхэ-кхэ, ... пришлось пока отложить». Тот, что был с овощами, произнес: «Боевое искусство Удана – первое во всей Поднебесной, достаточно изучать несколько месяцев, и ты уже такому не противник». Тао Е рассмеялся: «Ну, так покажи мне несколько приемов тренировки».
[Ханец – китаец. Самоназвание китайцев – Хань, кроме ханьцев в Китае живут и другие народы, но нация Хань самая многочисленная.]
Ханец с хворостом ответил: «Толку-то? Вы же все равно – увидите, а не поймете». Толпа героев расхохоталась: «Не поймем, так хоть посмотрим».

Ханец с хворостом произнес: «Эх, раз так, я потренирую несколько приемов, не уверен, помню ли я их еще? Дайте мне кто-нибудь меч». Один из молодцов, хохоча, передал ему меч. Ханец принял клинок, отошел на не залитое твердое рисовое поле, несколько раз, примеряясь, на восток кольнул, на запад рубанул, вдруг запнулся, глубоко задумался, почесывая голову, и снова провел несколько приемов. Толпа героев видела, что приемы не согласованы, движения и формы неуклюжие, не удержались от хохота. Ханец с овощами сказал: «Что тут смешного? Дайте-ка я потренируюсь, возьму меч взаймы». Получил меч, и начал суматошно колоть и рубить туда-сюда, все делал очень поспешно, будто сумасшедший, тоже вызывая всеобщий смех. Лин-ху Чун сперва тоже посмеялся, заложив руки за спину, но, увидев десяток приемов, невольно изумился: эти двое выполняли одни и те же приемы, но один все время запаздывал, а другой спешил, однако, в приемах огрехов было очень мало, это было что-то очень экзотическое. У обоих формы были очень некрасивые, однако приемы были по-старинному бесхитростные, было похоже, что они использовали мощь мечей только на одну-две десятых, приберегая остальное про запас, глубоко скрывая от посторонних. Он тут же приблизился широким шагом, сложил руки аркой перед грудью, и искренним тоном произнес: «Сегодня кланяюсь двум преждерожденным, удостоился чести увидеть высокие приемы». Двое тут же остановились. Ханец с хворостом произнес: «Малец, ты понял наши приемы меча?» Лин-ху Чун ответил: «Не осмелюсь сказать, что понял. Приемы двух уважаемых глубоки и утонченны, как можно употребить слово «понял»? Методы меча горы Удан известны во всей Поднебесной, оказывается настолько восхитительны». Ханец с хворостом спросил:


«Ты такой малец, как твое имя?» Лин-ху Чун не успел ответить, как из толпы героев сразу несколько человек закричали: «Что это за обращение, малец-немалец?» «Это наш предводитель, Лин-ху гунцзы – «княжич Лин-ху»» «Вот деревенщина, нельзя ли повежливее!» Тот с хворостом, наклонил голову: «Лин-ху гуацзы? «Тыквенное семечко Лин-ху»? Вот ведь дают людям имена, нет бы назвать обормота как получше, так нет, назовут то семечком, то арахисом, слушать невозможно». Лин-ху Чун обнял кулак и поклонился: «Лин-ху Чун сегодня удостоился увидеть волшебный уданский меч, преисполнен восхищения, в другой раз обязательно поднимусь на гору Удан, земно поклонюсь настоятелю Чун Сюю с искренним уважением и почтением. Дозволено ли будет узнать драгоценные имена двоих уважаемых?» Тот, что был с хворостом, харкнул на землю: «Вас тут такое множество, с гонгами и барабанами, у вас тут что, похороны?» Лин-ху Чун уже понял, что эти двое – высокие мастера горы Удан, и с уважением склонился до земли: «У нас есть друзья, которые удерживаются в Шаолине, мы идем умолять настоятеля Фан Чжэна проявить милосердие и отпустить их». Ханец с овощами произнес: «Оказывается, это не похороны! Но вы загубили осла моего дядюшки, будете убыток возмещать?»
Лин-ху Чун привел трех лошадей: «Эти три лошади, разумеется, не сравнятся с вашим осликом, прошу трех уважаемых пользоваться. Позднерожденные не знают, куда направляются преждерожденные, так вышло, просим простить вину». Говоря, передал им трех скакунов. Толпа героев очень изумилась, видя, что Лин-ху Чун чем дальше, тем почтительней, вовсе не разыгрывает представление. Тот, что был с овощами, сказал: «Раз ты понял наши методы меча, может быть, хочешь посоревноваться?» Лин-ху Чун ответил: «Позднерожденный не может быть противником двум почтенным». Тот, что нес хворост, произнес: «Ты не хочешь сразиться, так я наоборот – хочу». Стал размахивать мечом вкривь и вкось, сделал выпад в сторону Лин-ху Чуна. Лин-ху Чун оценил, что его меч угрожает его девяти уязвимым местам – это было изумительно. Он произнес: «Хорошие методы меча!» Выхватил меч, провел обратный укол. Тот ханец начал беспорядочно колоть в пустоту. Лин-ху Чун повел своим мечом назад, и тоже уколол в пустоту. Двое провели по семь-восемь атак, но оба кололи в пустое пространство, их мечи так ни разу и не скрестились. Но при этом тот ханец с хворостом шаг за шагом отступал назад. Тот, что был с овощами, подал голос: «А этот Семечко-арахис, оказывается, кое-что понимает». Поднял меч, и пошел беспорядочно колоть и подрезать, в один миг провел приемов двадцать. Каждое движение меча рубило не Лин-ху Чуна – меч свистел не ближе, чем на семь-восемь локтей от его тела. Лин-ху Чун крутил мечом, то коля в пустоту в сторону ханьца с хворостом, то подрезая в сторону ханьца с овощами, тоже не приближаясь к ним мечом ближе, чем на семь-восемь локтей. Те двое, видя его приемы, а особенно вид, с которыми они проводились, то отскакивали прыжками, то защищались, отводя в пустоте его удары, их мечи словно плясали в руках. Толпа героев окаменела в изумлении: меч Лин-ху Чуна очевидно был на очень большом расстоянии от обоих, его движения не были наполнены неистовой силой, не было заметно угрозы в положениях меча, отчего же эти двое непрерывно отступали и защищались? Глядя на этот странный поединок, все начали понимать, что двое старцев на самом деле были высокими мастерами меча, скрывающими свои навыки за внешним неумением. Их атакующие действия у одного были неуклюжими и замедленными, у другого – лихорадочно быстрыми и поспешными. Однако в защитах, уклонах и перемещениях их методы тела были согласованными и ловкими, сочетали быстрое и медленное, дух их был сконцентрирован, они вовсе не разыгрывали представление.

Вдруг оба они вскрикнули, методы меча преобразились. Тот, который был с овощами, стал широко открывать наружу и закрывать внутрь – широко сметать поперек, формы стали очень выразительными, исполненными величия. Тот, что был с хворостом, вдруг стал стремительно метаться вперед и назад, кончик его меча мерцал тут и там, как зимние звезды. Кончик меча Лин-ху Чуна замер, поднявшись вверх и наискосок, но не двигался, он внимательно смотрел во все глаза то на одного, то на другого. Едва его взгляд достигал одного из них, тот тут же менял прием, либо с криком отпрыгивал назад, или менял прием с атаки на защиту.

Цзи Ву-ши, Лао Тоу-цзы, Цзу Цянь-цю и другие бойцы высокого уровня постепенно начали понимать общие очертания поединка, обнаружив, что двое ханьцев защищаются или уклоняются от одного взгляда Лин-ху Чуна, будто он в самом деле воздействует им на уязвимые точки.

Едва тот, что был с хворостом, поднял меч для высокого рубящего удара, как Лин-ху Чун метнул взгляд ему в подбрюшье в точку Шанцю, тот тут же вернул меч в защиту. В это время тот, что был с овощами, начал выпад с прямым уколом, Лин-ху Чун взглянул ему на левую сторону шеи, в точку «Небесный треножник» Тяньдин, тот тут же пригнул голову, меч зарылся в землю, пробив твердую засохшую корку на рисовом поле, как будто взгляд Лин-ху Чуна обладал свойствами скрытого оружия, и мог в самом деле воздействовать на его точку Тяньдин.
Двое ханьцев провели еще один круг приемов, они промокли от пота, и тут старик, который ехал на ослике, и до этого все время молча наблюдавший со стороны, кашлянул, и произнес: «Восхитительно! Восхитительно! Отступайте!» Двое ханьцев в один голос откликнулись: «Слушаемся!» Но взгляд Лин-ху Чуна так и перебегал с одного на другого, упираясь в уязвимые точки на их телах. Двое «танцующими мечами» одновременно отбивались от этих взглядов, и одновременно отступали, не в силах избавиться от взглядов Лин-ху Чуна. Старик произнес: «Прекрасные методы меча! Княжич Лин-ху, позволь старику поучиться высоким приемам». Лин-ху Чун отвечал: «Не осмеливаюсь!», – обернулся, и низко поклонился старику со сложением рук. Двое ханьцев только в этот момент освободились от воздействия взгляда Лин-ху Чуна, тут же рванулись назад, подобно двум большим воронам, быстро перелетев на несколько саженей. Толпа героев не удержалась от криков восхищения. Каковы их методы меча – было очень трудно оценить, а вот навыки «легкого тела» были превосходны, и каждый понял, насколько высокое у них гунфу.
Старик произнес: «Княжич Лин-ху великодушно придерживал свой меч, если бы бил на самом деле, то у вас уже было бы по тысяче отверстий, сотне прорех, разве дал бы он вам возможность так легко уйти? Быстрее благодарите его». Двое птицами подлетели вперед, в поклонах согнулись до земли. Тот, что был с овощами, произнес: «Сегодня стало очевидно, что над Небом есть иные небеса, над людьми тоже есть превосходящие их люди. Высокие приемы княжича редко встречаются в нашем мире, мы только что были очень невежливы, просим простить вину». Лин-ху Чун сложил руки в ответном поклоне: «Методы меча Удан в самом деле изумительны. Двое уважаемых использовали один инь, другой – ян, один твердое, один – мягкое, но что же насчет методов меча Великого предела?»
[Великий предел– Тайцзи объединяет в себе инь и ян, балансирует в бесконечности превращений между двумя противоположностями. Горы Удан являются одним из важнейших центров даосизма, именно в этом учении возникло понятие «Великого предела». Методы кулачного боя Тайцзи и меча тайцзи до сих пор передаются в традиции Удана.]
Тот, что был с овощами, произнес: «Княжич смеется над нами. Мы используем только меч «Двух первоначал». Можем использовать либо инь, либо ян, но не в силах объединить их воедино».

Лин-ху Чун ответил: «Когда ничтожный смотрел со стороны, с великим трудом сумел различить скрытую утонченность этих методов меча. Если бы мы бились по-настоящему, не наверняка сумел бы опередить». Старик ответил: «Княжич, к чему чрезмерно скромничать? Княжич одним взглядом находил уязвимые места в каждом приеме меча двух первоначал. Эх, эта техника меча... этот набор приемов...» Не переставая покачивать головой, обратился: «Более пятидесяти лет назад на Удане было два даосских настоятеля, они вложили свою душу в этот комплекс меча «Двух первоначал», полагали, что в этих приемах присутствуют инь и ян, жесткое и мягкое, эх!» Он глубоко вздохнул, будто хотел сказать: «Кто мог знать, что эти приемы столкнутся с таким высоким мастерством меча, что не в силах будут провести ни одного удара». Лин-ху Чун с предельным потением произнес:
«Искусство меча этих двух дядюшек-наставников предельно утонченное. На горе Удан есть наставник Чун Сюй и другие высокие мастера, разумеется, они оберегают сокровенные тайны. Позднерожденный с друзьями сейчас проходит у подножия горы Удан, но спешит в Шаолинь по неотложному делу, не может поклониться настоятелю Чун Сюю, в самом деле – упущение в ритуале. Уладим это дело, само собой, поднимусь в даосский скит Чжэн Ву,
[Чжэн Ву - Владыка (Дух) Севера (божество, изображаемое с черепахой и змеёй, один из весьма распространённых народных культов)]
буду земно кланяться, бить лбом Великому императору духу севера и настоятелю Чун Сюю». Обычно Лин-ху Чун с людьми держался заносчиво, но сейчас увидел эти техники меча, совмещавшие мягкое и твердое, со множеством скрытых тайных превращений. Хотя он и нашел в этих техниках уязвимые места, но какая техника в Поднебесной не имеет уязвимых мест? В его сердце родилось восхищение, он догадывался, что этот старик – высокий мастер горы Удан, и поэтому говорил совершенно искренне. Старик кивнул головой: «Годы очень молодые, овладел непревзойденным боевым мастерством и не возгордился – такое редко увидишь. Княжич Лин-ху, ты преемник мастера горы Хуашань Фэн Цин-яна?» Лин-ху Чун вздрогнул: «Его глаз очень наметан, он явно знает историю моего обучения. Хоть я и обещал Фэн Цин-яну не рассказывать о нем, но этот наставник уже все сказал, отпираться не имеет смысла». Произнес: «Позднерожденный имел счастье выучить у дядюшки-великого наставника Фэна несколько поверхностных приемов меча, самую малость». Эти слова были очень туманными, он не подтверждал, что получил от Фэн Цин-яна полную передачу учения. Старик улыбнулся: «Самая малость, верхушечки! Хэ-хэ. Преждерожденный Фэн передал только это?» Он принял меч от ханьца с хворостом, взял его в левую руку: «Тогда я хочу попросить указаний, поучиться самым верхушечкам методов меча старого наставника Фэна».
Лин-ху Чун произнес: «Позднерожденный разве смеет соперничать с преждерожденным?»

Тот старик только улыбнулся, слегка развернулся влево, левая рука с мечом пошла наверх, клинок оказался поперек перед грудью, правая и левая ладони оказались смотрящими центрами друг на друга, будто он держал перед грудью шар. Лин-ху Чун увидел его начальное движение, в нем крылись неисчислимые превращения форм, и тут же начал пристально всматриваться. Старец повел левой рукой меч вперед, рисуя овал, Лин-ху Чун почувствовал подавляющую мощную энергию, не ответить было невозможно, он произнес: «Виноват!» Он не разглядел, где в этой технике меча уязвимое место, провел отвлекающий ложный удар. Старец вдруг переложил меч в правую руку, блеснуло ледяное сияние, и секущий удар понесся в горло Лин-ху Чуну. Удар был таким быстрым, что наблюдавшие со стороны герои невольно вскрикнули. Но этот удар был настолько широк, что Лин-ху Чун нашел уязвимую точку – она была на боку противника, и нанес туда укол, целясь в точку Юанье. Старик перевел меч в вертикальное положение, мечи лязгнули, и оба отступили на шаг. Но Лин-ху Чун почувствовал, что в мягком, как вата, усилии старика скрыта грозная мощь – от столкновения мечей его правая рука слегка занемела. Старик вскрикнул от неожиданности, на его лице мелькнула тень испуга. Он вновь переложил меч в левую руку, и прокрутил две петли перед корпусом. Лин-ху Чун заметил, что его меч передает длинное усилие, защищает все тело плотно и без зазоров, внутренне вздрогнул: «Еще ни в чьей технике меча я не видел такого отсутствия слабостей. Если он будет так атаковать, как мне вскрыть его технику? Преждерожденный Жэнь Во-син имел гораздо более мощную по силе технику меча, но у этого старика в каждом приеме почти невозможно найти слабые места. Неужели, есть способы применения меча, вовсе не содержащие уязвимых мест?» В его сердце зародился страх, на лбу выступили крупные капли пота.

Старик сформировал правую кисть в мудру меча, левой рукой заставил кончик меча вибрировать, и тут же внезапно провел плоский укол вперед, и из-за вибрации не было понятно, в какую часть тела придет удар.

Этот удар угрожал семи уязвимым местам в верхней части тела Лин-ху Чуна, но именно из-за того, что эта атака была внезапна, Лин-ху Чун разглядел на теле противника три уязвимых места. Не было смысла атаковать с намерением убить, он только показал атаку в область жизненно важных центров, и сразу немного успокоился: «В защите этого старца нет уязвимостей, но они появляются, едва он переходит в атаку». И он легонько двинул меч в сторону левого плеча противника. Старик в этот момент продолжил атаку, атакуя Лин-ху Чуна в голову, но теперь он уже опаздывал.

Старик вернулся к защите, продолжив рисовать круги и петли. В один миг в глазах Лин-ху Чуна замелькали блистающие круги – большие и маленькие, прямые и наклонные, переливающиеся бесконечным потоком искр. У него в глазах зарябило, он тут же ударил в один из кругов. Раздался лязг, мечи столкнулись, и Лин-ху Чун вновь ощутил нарастающее онемение в руке.

Старик стал накручивать круги, чем дальше, тем больше, его тело почти скрылось за бесконечным вихрем сверкающих кругов, затухающих после прокрутки и рождающихся на новом взмахе. Хотя его меч был предельно быстр, но никакого шума рассекаемого воздуха вообще не было слышно – это было изумительное мастерство. Лин-ху Чун не мог разглядеть ни малейшего зазора в его технике меча, ни малейшей слабости в его формах, будто его тело прикрывали сотни тысяч мечей. Защитная форма старика не имела изъянов. Но вдруг его динамическая защита пришла в движение, сотни тысяч колец заволновались, по ним пошли волны, и эти волны начали клокотать и выплескиваться. Лин-ху Чун не мог их обуздать, и ему осталось только сделать шаг назад.
Он отошел на шаг, мерцающие круги продвинулись на шаг вперед, и Лин-ху Чуну пришлось снова отступить на семь шагов. Толпа героев, увидев, что их предводитель бьется без успеха, его сметает, как ветром, замерев, глядели на поединок, и их ладони покрылись ледяным потом. Тао Гэнь Сянь вдруг спросил: «Что это за техника меча? Это так детишки кружочки рисуют, я так тоже могу рисовать». Тао Хуа поддержал: «Я тоже порисую, и мои круги будут еще круглее, чем у него». Тао Чжи прокричал: «Лин-ху шиди, не бойся, если ты проиграешь, мы этого старикашку разорвем на четыре части, за тебя отплатим». Тао Е поправил: «Слова не точны! Во-первых, он Лин-ху мэнчжу [глава союза], не Лин-ху шиди [младший брат-наставник]. Во-вторых, откуда ты узнал, что он боится?» Тао Чжи ответил: «Хотя Лин-ху Чун стал мэнчжу – главой союза, но он гораздо моложе меня, неужели, став главой союза он стал Лин-ху гэгэ - старшим братом, Лин-ху бобо – дядюшкой, или Лин-ху йейе – дедушкой Лин-ху, или Лин-ху лао тай йе – старым великим господином Лин-ху?» В этот момент Лин-ху Чун снова отступил, толпа героев изумилась, а глупая болтовня шестерых святых из персиковой долины только увеличивала их раздражение.

Лин-ху Чун отступил еще назад, с плеском поставил ногу в мелкую лужицу, в его памяти шевельнулась мысль: «Дядюшка -великий наставник Фэн неизменно поучал меня, повторяя, что в Поднебесной боевые искусства разделяются на тысячи превращений и десятки тысяч изменений, изумительно таинственных, трудных для понимания. Но нужно только чтобы у противника были приемы, а в любом приеме есть уязвимое место. Великий рыцарь Ду Гу передал комплекс меча, и с его помощью можно стать не имеющим противников в Поднебесной. Нужно только разглядеть уязвимое место в приеме противника. Я вижу, как этот преждерожденный выписывает круги своим мечом, в его движениях не видно ни малейшего зазора, но это не означает, что в его приемах нет уязвимостей, это значит что я не вижу этих уязвимостей».

Он отступил еще на десяток шагов. внимательно всматриваясь в изумительные круги, возникающие из сверкания меча, и внезапно подумал: «Возможно, уязвимое место скрыто в самом центре круга. Если это место не является уязвимым, а я нанесу укол в это место, то он провернет меч, и отрубит мне руку».

Снова подумал: «Счастье еще, что его атаки в этой манере очень неспешны, и убить меня ему нелегко. Но я только отступаю без ответа, в конце концов, это приведет к поражению. Глава проиграет, все ребята упадут духом, куда там возмущать спокойствие в Шаолине, спасать Шэнгу?» Вспомнил, как к нему относилась Ин-ин, ради нее дать отрубить себе руку – что в этом невозможного? Понял, что потерять ради нее руку будет ему в радость. Снова вспомнил, что он ей обязан очень многим, он должен пострадать ради нее, только так можно отплатить за часть ее милостей. Укрепился в этой мысли, представил, что сам хочет потерять собственную руку, тут же послал ее вперед, нанося укол прямо в центр сверкающего круга старика.
Раздался вскрик, Лин-ху Чун почувствовал сильное сотрясение в груди, энергия и кровь всколыхнулись, но с рукой, однако, все было в порядке. Тот старик отступил на два шага, поставил меч вертикально, на его лице было изумление, и в то же время стыд, и некоторая часть досады. Он молчал довольно долго, затем произнес: «Методы меча княжича Лин-ху высоки и мудры, храбрость и опыт превосходны, восхищаюсь, восхищаюсь!» Лин-ху Чун только в этот момент догадался, что своим ударом он нашел уязвимость, тщательно скрываемую этим стариком, прошедшим через тысячи поединков с разными мастерами, и никто до Лин-ху Чуна не смог найти в его технике меча эту слабость. Он рискнул и выиграл, но в душе кричал: «Повезло, пронесло на авось!» По спине пот тек ручьем, он согнулся в глубоком поклоне: «У преждерожденного методы меча входят в область духа, удостоился чести получить величайшие указания, позднерожденный облагодетельствован». Это не была пустая похвала – в этом поединке он в самом деле получил огромный прогресс, поняв, что самое сосредоточие силы противника может одновременно быть и его самым уязвимым местом, можно атаковать самую сильную часть противника, и так легко с ним разделаться.
Когда высокие мастера вступают в поединок – то все решается одним приемом. Старик увидел, что Лин-ху Чун пробился через его сверкающие круги, и после этого уже не было необходимости продолжать соревнование. Он некоторое время внимательно вглядывался в Лин-ху Чуна: «Княжич Лин-ху, дряхлый старик хочет сказать тебе несколько слов, отойдем в сторону». Лин-ху Чун произнес: «Слушаюсь, с почтением выслушаю поучения преждерожденного». Старик отдал меч ханьцу с овощами, отошел в сторону востока. Лин-ху Чун бросил меч на землю, и пошел следом.
Подошли к большому дереву, стоящему в нескольких десятках саженей от толпы героев – хоть их и могли видеть, но слов никто расслышать не мог. Старик уселся в тени, указал пальцем на круглый валун: «Прошу садиться, поговорим». Когда Лин-ху Чун уселся, продолжил: «Княжич Лин-ху, ты еще так молод, в твоем возрасте такие таланты боевого искусства встречаются крайне редко». Лин-ху Чун ответил: «Не смею. Позднерожденный вел себя непристойно, репутация испорчена, исключен из школы, стоит ли преждерожденному так к нему относиться?»
Старик сказал: «Я всю жизнь в воинской среде, в делах люблю кристальную ясность и полную честность. Твои поступки и поведение говорят о необузданности и смелости, ты не следуешь общепринятым правилам, но не изменяешь принципам великого мужа. Я тайно посылал людей собирать информацию – за тобой не было обнаружено ни малейшего преступления.
Те слухи, которые распускают на реках и озерах, не заслуживают доверия».

Лин-ху Чун слушал, как старик разбирает его поступки, ловя каждое слово своим сердцем, невольно обрадовался: «Этот преждерожденный наверняка занимает не последнее место в воинском сообществе, иначе как бы он мог посылать людей собирать обо мне информацию».
Старик снова сказал: «Молодые люди гордятся своими достижениями, этого трудно избежать. Господин Юэ внешне тих и скромен, но характер мелочный...»
Лин-ху Чун тут же поднялся на ноги: «Благодетельный наставник мне как отец, позднерожденный не смеет слышать, чтобы его порицали».
Старик слегка улыбнулся: «Ты не забыл об этом, это хорошо. Дряхлый старик неудачно выразился». Его лицо вдруг приобрело торжественное выражение, он произнес: «Как давно ты практикуешь «Си син да фа»?»
«Лин-ху Чун ответил: «Полгода назад позднерожденный представления не имел об этом методе, когда начал изучать, вовсе не знал, что это «Великий метод звездного дыхания»». Старик кивнул: «Так и есть! Мы с тобой трижды сшибались клинками, ты мог бы высосать мою внутреннюю силу, но я точно ощущал, что тебе вовсе не хочется прибегать к этому гибельному колдовству. У дряхлого старика есть один совет, не знаю, молодой рыцарь согласится его принять?»

Лин-ху Чун пришел в смятение, с поклоном произнес: «Позднерожденный с трепетом будет повиноваться драгоценным поучениям». Старик сказал: «Этот Великий метод звездного дыхания в борьбе с врагом выглядит могущественным и ужасным, но для практикующего постепенно наносит ущерб здоровью, и чем глубже овладение этим методом, тем тяжелее ущерб. Лучше всего было бы, если бы молодой рыцарь сумел «остановить коня перед самой пропастью», решительно прекратил тренировать этот метод».
Когда Лин-ху Чун был в «Сливовом поместье одинокой горы», он уже слышал от Жэнь Во-сина слова о том, что тренировка «Си син да фа» приводит к тяжелым последствиям, и уже давно хотел отказаться практиковать это колдовское искусство, не хотел получать полную передачу этого метода, отказался в нем совершенствоваться, сейчас, услышав совет старика, понял, что тот говорит верно, ответил: «Поучения преждерожденного позднерожденный не посмеет забывать. Позднерожденный знает, что это учение не праведное, давно решил не вредить им людям, однако уже получил этот навык, даже если и решил не использовать, а не могу удержаться». Старик кивнул: «Насколько я слышал, именно так все и происходит. Есть одна вещь, молодой рыцарь может воспользоваться, если не боится трудностей, но для настоящего рыцаря нет того, что бы он не смог достичь. В Шаолине есть тайное искусство «Ицзиньцзин», молодой рыцарь должен был о нем слышать». Лин-ху Чун ответил:

«Разумеется. Говорят, что это высочайшее искусство внутренней энергии, но оно передается далеко не всем даже из старшего поколения шаолиньских монахов». Старик ответил: «Молодой рыцарь возглавляет людей, направляющихся в Шаолинь, боюсь, добром это дело не кончится, не важно, какая сторона победит, обе стороны потеряют множество высоких мастеров, это будет беда для мира боевых искусств. Дряхлый старик не талантлив, согласен стать посредником, замолвить словечко перед настоятелем Шаолиня, чтобы тот сменил гнев на милость и передал молодому рыцарю искусство «Ицзиньцзин», а молодой рыцарь склонит своих последователей к добру, уговорит разойтись, и великое бедствие будет предотвращено. Как такое предложение, молодой рыцарь?» Лин-ху Чун ответил: «Но что что же тогда будет с барышней Жэнь, которая заключена в монастыре Шаолинь?» Старик сказал: «Барышня Жэнь убила четверых учеников Шаолиня, к тому же устраивает беспорядки на реках и озерах, что вредит людям. Великий наставник Фан Чжэн поместил ее в заключение вовсе не из-за личных счетов его клана, он делает это ради буддийской милости ко всем обитателям рек и озер. Молодой рыцарь обладает таким высоким боевым мастерством, почему бы ему не взять себе в жены простую скромную девушку, не входящую в знаменитые школы? Если он не откажется от этой демоницы, разве он не погубит свою репутацию, не навлечет на себя беды?» Лин-ху Чун произнес: «Получил милость от преждерожденного, очень обязан. Преждерожденный имеет прекрасное намерение, позднерожденный очень тронут, но не осмеливается следовать приказу». Старик вздохнул, покачал головой: «Молодые люди падки до красы, но румяна и пудра таят в себе опасность, и трудно от этого освободиться». Лин-ху Чун поклонился: «Позднерожденный прощается».

Старик произнес: «Подожди. Дряхлый старик редко общается с кланом Хуашань, но господин Юэ должен немного уважать дряхлого старика, послушай моего совета, дряхлый старик поручится за тебя перед настоятелем монастыря Шаолинь, чтобы тебя вернули в клан Хуашань. Ты мне доверяешь?»

У Лин-ху Чуна невольно сердце затрепетало, быть возвращенным в клан Хуашань было его заветным желанием, у этого старика было такое боевое искусство, если верить его словам, то он был одним из старейших и уважаемых мастеров клана Удан, он обещал поручиться за него перед настоятелем храма Шаолинь, и он наверняка сможет устроить это дело. Шифу всегда считался с единомышленниками общего пути, а Шаолинь и Удан – это два самых могущественных клана современного мира боевых искусств. Если лидеры этих двух кланов дадут рекомендации, то шифу будет крайне трудно их не уважить.

Шифу прежде был ему как родной отец, но в этот раз прислал письмо в Шаолинь, объявляя о том, что изгоняет его из клана, так это все из-за того, что он сам связался с Сян Вэнь-тянем, Ин-ин, и другими, поставил шифу в безвыходное положение перед другими истинными кланами, но, если за него вступятся лидеры Шаолиня и Удана, то шифу будет лучше всего изменить решение. Но, если его вернут в клан Хуашань, он будет с утра до вечера видеться с сяошимэй, но неужели ради этого Ин-ин будет обречена на горести заключения в одной из пещер позади храма Шаолинь?

Подумал об этом, и тут же горячая кровь заклокотала в груди, он сказал: «Если позднерожденный не сможет выручить барышню Жэнь из заключения в Шаолине, не будет считать себя человеком. Неважно, завершится ли это дело успехом или поражением, если позднерожденный останется в живых, то обязательно вернется с визитом на Удан, будет стоя на коленях биться челом даосскому наставнику Чун Сюю в знак благодарности». Старик вздохнул, произнес: «Ты не ценишь собственную жизнь, не ценишь шифу, не ценишь свою репутацию и судьбу, остаешься в одиночестве, и все из-за этой демоницы из колдовского учения. А если она в будущем отвернется от тебя, обречет на мучения, неужели ты не будешь об этом сожалеть?»
Лин-ху Чун ответил: «Эта жизнь позднерожденного спасена барышней Жэнь, отдать ее обратно ради ее спасения – разве стоит об этом сожалеть?» Старик кивнул головой: «Хорошо, тогда ступай!»

Лин-ху Чун снова согнулся в поклоне, повернулся к толпе героев, произнес: «Пошли!» Тао Ши спросил: «Ты бился на мечах с этим стариком, почему не разделили, кто победил, а кто проиграл, что дальше не бьетесь?» Эти двое только что бились на мечах, однако не признали победу или поражение, хотя старик прекрасно понимал, что он не соперник Лин-ху Чуну – он только махнул рукой, не обращая ни на кого внимания. Лин-ху Чун сказал: «Методы меча уважаемого преждерожденного удивительны и высоки, незачем снова драться, победить его будет нелегко, уж лучше прекратить соревнование». Тао Ши сказал:

«Тогда ты глупец. Раз победитель не определен, надо было продолжать, ты бы наверняка победил». Лин-ху Чун рассмеялся: «Да ведь не наверняка» Тао Ши возразил: «Да разве? Этот старик по сравнению с тобой очень старый, сил у него явно меньше, время дольше, разумеется, у тебя будет преимущество». Лин-ху Чун не успел возразить, как послышался голос Тао Гэня: «Это отчего, что если годы старше, то то сил обязательно меньше?» Лин-ху Чун тут догадался, что среди шести святых из персиковой долины Тао Гэнь был самым старшим, а Тао Ши – самым молодым, Тао Ши сказал, что старшие слабее, и Тао Гэнь никак не мог с ним согласиться.
Тао Гань вмешался: «Если, чем меньше возраст, тем больше сил, то тогда трехлетний ребенок будет самым сильным?» Тао Хуа возразил: «Эти слова не точны, в этом высказывании иероглиф «самый» употреблен неправильно, у двухлетнего ребенка сила должна быть еще больше». Тао Гань ответил: «Ты тоже ошибся, тогда годовалый ребенок будет сильнее двухлетнего». Тао Е подытожил: «У еще не рожденного плода в утробе матери сила будет самой большой».

Герои продвигались на север, достигли границ Хэнани, и тут к ним присоединилось еще две группы бойцов – одна шла с запада, другая – с востока. Вместе пришедших было более двух тысяч, теперь счет героев перевалил за четыре тысячи. Что касается ночлега – то с этим еще особых проблем не было – герои могли спать и в лесах, и на лугу, в глухих горах – лишь бы было где преклонить голову. А вот с едой и вином было сложнее. В последние дни на их пути все трактиры оказывались разгромленными, кастрюли, котлы и посуда испорчены, столы и стулья разбиты. Герои не могли вдоволь выпить вина, поесть досыта, поэтому становились раздражительными, разносили кабачки и трактиры до основания.
Лин-ху Чун видел, что все эти бродяги рек и озер были жестокими злодеями, но в то же время глубоко чтящими верность и справедливость парнями. Если Ин-ин не отпустят из монастыря Шаолинь, то не миновать кровопролитного сражения, ужасные последствия будут неизбежны. Он уже несколько дней с нетерпением ждал вестей от наставниц Дин Сянь и Дин И, только ради уважения к ним настоятель Фан Чжэн мог отпустить Ин-ин, и таким образом избежать лютой резни. По пальцам можно было сосчитать, что до пятнадцатого декабря оставалось только три дня, до Шаолиня было меньше ста верст, но от обоих уважаемых наставниц вестей не было. Теперь герои продвигались с развернутыми знаменами и барабанным боем, давая знать о себе и вблизи, и на дальнем расстоянии, но противная сторона пока никакими действиями себя не обнаруживала, будто и не боялась вовсе. Лин-ху Чун с Цзу Цянь-цю, Цзи Ву-ши и другими обсуждали ситуацию, все очень беспокоились.

В этот вечер герои легли спать в диком поле под открытым небом, отправив дозорных во все четыре стороны, опасаясь внезапного нападения противника. Ледяной ветер пронизывал до костей, свинцовые облака нависали над самой землей, было похоже, что скоро повалит снегопад. Вокруг повсюду были дикие места. но повсюду тут и там зажигались огни костров. Герои и раньше не были организованным войском, но сейчас разбились на кучки, собирались в беспорядке, где-то пели песни, кто-то орал, иные бились на саблях и мечах, дрались на кулаках, боролись, кто-то просто ругался – равнина вокруг огласилась криками и шумом. Лин-ху Чун подумал: «Лучше всего будет не позволять всей этой толпе приближаться к Шаолиню. Почему бы мне не пойти вперед упрашивать уважаемых наставников Фан Чжэна и Фан Шэна? Если удастся вызволить Ин-ин, разве это не будет счастьем для всей Поднебесной?» Подумав об этом, ощутил жар во всем теле, но мысли потекли дальше: «Но, если Шаолинь начнет действия против меня одного, захватит меня, или казнит? Меня убьют – не велика потеря, так ведь эта сторона лишится предводителя, тут все придет в хаос, наверняка и Ин-ин не спасут, опасаюсь, что все эти несколько тысяч близких друзей лягут в землю на горе Шаошишань. Если из-за меня произойдет такая беда, как мне жить среди людей?»

Он поднялся, огляделся по сторонам, увидел вокруг клокочущее пламя костров, рядом с ними огромное множество людей, подумал: «Все эти люди не обманули Ин-ин, как я могу их обмануть». Через два дня герои достигли горы Шаошишань недалеко от Шаолиня. За эти два дня встретили еще множество отрядов. Прибыли знакомые по встрече на холме Пяти Гегемонов герои, среди них Хуан Бо-лю, Сы-ма Да, Лань Фэн-хуан и другие, глава клана Белого Дракона с реки Дзюцзян господин Ши, а с ним и «Пара летучих рыб с реки Хуанхэ», и великое множество героев, которых Лин-ху Чун раньше и в глаза не видел. Их стало самое малое – тысяч пять или шесть. Раздался грохот сотен барабанов, шум поднялся преогромный, просто потрясающий Небо и Землю. Били в барабаны довольно долго, но никто из хэшанов к ним так и не вышел. Лин-ху Чун скомандовал: «Прекратить барабанить!». Приказ разнесся, грохот барабанов постепенно стих. Лин-ху Чун громко прокричал: «Позднерожденный Лин-ху Чун со товарищи прибыл в Шаолинь, просит встречи с настоятелем». Он вложил в крик свою внутреннюю силу, голос был слышен за несколько верст. Однако им никто не ответил. Лин-ху Чун прокричал еще раз, и снова никто не откликался. Лин-ху Чун распорядился: «Прошу брата Цзу преподнести визитную карточку».

Цзу Цянь-цю откликнулся: «Слушаюсь». Взял в руки коробку с приветственными дарами, в ней уже лежала заранее заготовленная визитная карточка Лин-ху Чуна, представляющая его, как руководителя собрания героев, подошел к главным воротам Шаолиня, несколько раз земно поклонился, однако не услышал никаких звуков из монастыря. Он легонько толкнул ворота рукой – оказалось, что затвора вовсе нет, и двери спокойно распахнулись. Он взглянул внутрь – там было пусто, и не видно ни одного человека. Он не осмелилсчя взять на себя ответственность первым войти внутрь, вернулся, и сообщил Лин-ху Чуну. Лин-ху Чун, хоть и имел высокое боевое искусство, но в делах большого опыта не имел, столкнувшись с такой непредвиденной ситуацией, не знал, что и предпринять, некоторое время стоял, замерев, и не произнося ни слова. Тао Гэнь вскричал: «Хэшаны разбежались из обители? Тогда заходим внутрь, убьем всех лысых, кого найдем». Тао Гань возразил: «Ты же сказал, что все хэшаны разбежались, где же мы найдем лысых, чтобы их убивать?» Тао Гэнь ответил: «Разве монашки тоже не бывают лысые?» Тао Хуа возразил: «Но откуда же возьмутся монашки в обители хэшанов?» Тао Гэнь указал пальцем на Ю Сюня: «Вот он не хэшан, и не монашка – а тоже лысый». Тао Гань спросил: «А зачем ты хочешь его убить?»

Цзи Ву-ши предложил: «Пойдем внутрь, поглядим – хорошо?» Лин-ху Чун ответил: «Хорошо. Прошу братьев Цзи, Лао, Цзу, главу союза Хуана спуститься со мной к монастырю, войти в него на разведку. Прошу всех передать мой приказ, без моего распоряжения не предпринимать никаких неосмотрительных шагов, не причинять какого-либо вреда или неуважения хэшанам, и не повредить на горе Шаошишань ни травинки, ни деревца». Тао Чжи спросил: «В самом деле, даже одну травинку нельзя выдернуть?» Лин-ху Чун очень тревожился за Ин-ин, быстрым шагом пошел к монастырю. Цзи Ву-ши и остальная четверка пошли следом за ним.
Вошли в ворота, пошли вверх по каменным ступеням, вошли в передний двор, зашли в передний зал, дошли до Драгоценного зала Великих Героев, увидели украшенный драгоценностями величественный образ Будды, на полу и столах лежал тончайший слой серой пыли. Цзу Цянь-цю спросил: «Неужели все хэшаны из обители в самом деле сбежали начисто?» Лин-ху Чун ответил: «Брат Цзу, иероглиф «сбежали» здесь неуместен».
Пятеро внимательно всматривались, прислушивались, слышали вдалеке гомон тысячной толпы героев, но внутри монастыря не было слышно ни звука.
Цзи Ву-ши прошептал: «Монахи могли установить в монастыре механические ловушки против нас». Лин-ху Чун подумал: «Монахи Фан Чжэн и Фан Шэн исполнены добродетели, как они могли применять коварные планы? Мы – бродяги левого пути, боковых врат, шаолиньские монахи борются с нами, используя мудрость, а не силу, вот что странно». В таком огромном монастыре не было ни души – в глубине сердца он почувствовал ужас, не зная, как теперь спасать Ин-ин.

Пятеро «смотрели на четыре дороги, слушали на восемь сторон», шаг за шагом продвигаясь все глубже, прошли два дворика, достигли заднего зала, и вдруг Лин-ху Чун и Цзи Ву-ши одновременно остановились, встав в боевую позицию. Лао Тоу-ци и другие тоже замерли. Лин-ху Чун указал пальцем на одинокий флигель на северо-западе, и крадучись, пошел к нему. Остальные последовали за ним. Вскоре от флигеля донеслись едва слышные звуки – кто-то постанывал. Лин-ху Чун стал перед флигелем, взял в руку меч, другой толкнул дверь, и сразу уклонился в сторону, опасаясь, что изнутри прилетит скрытое оружие. Дверь со скрипом распахнулась, изнутри снова донесся тихий стон. Лин-ху Чун, наклонившись, всмотрелся вглубь комнаты, и невольно вздрогнул от ужаса, заметив лежащих на полу двух монахинь. Лицом кнаружи лежала госпожа-наставница Дин И. В ее лице не было ни кровинки, глаза закрыты, дыхание отсутствовало, тело окоченевшее. Он стрелой ворвался внутрь. Цзу Цянь-цю крикнул: «Глава клана, берегись!», – и прыгнул за ним. Лин-ху Чун обошел лежащее на полу тело Дин И, вгляделся в другого человека, – это оказалась настоятельница клана Северная Хэншань Дин Сянь шитай. Лин-ху Чун рухнул перед ней: «Шитай, госпожа-наставница!» Дин Сянь слегка приоткрыла глаза, сначала ее взгляд был безжизненным, но вскоре в ее взгляде появилось слабая радость, уголки рта несколько раз дрогнули, но она не смогла ничего произнести. Лин-ху Чун склонился к самому полу: «Это позднерожденный Лин-ху Чун». Губы Дин Сянь снова дрогнули, она смогла тихонько прошептать: «ты... ты... ты...». Больше он ничего не расслышал, было видно, что положение ее крайне тяжелое, он и не знал, что лучше сделать. Дин Сянь собралась с силами, произнесла: «Ты... ты обещай мне...» Лин-ху Чун торопливо произнес: «Слушаюсь, слушаюсь. Какой будет приказ госпожи-наставницы, Лин-ху Чун готов погибнуть, но выполнит». Он понял, что обе наставницы, кажется, отдали свои жизни в монастыре Шаолинь ради него, и из его глаз покатились слезы. Дин Сянь прошептала: «Ты... Ты обязательно должен мне пообещать... обещаешь?» Лин-ху Чун ответил: «Конечно, обещаю!» Глаза госпожи-наставницы Дин Сянь озарились радостным блеском: «Ты... ты обещай мне принять от меня... принять от меня место главы школы Северная Хэншань...» Она сказала это, и у нее больше не хватило сил дышать.

Лин-ху Чун был потрясен: «Позднерожденный – мужчина, не может быть руководителем драгоценного клана. Но госпожа-наставница – успокойтесь, если драгоценному клану будет угрожать какая-либо опасность, позднерожденный отдаст все силы для его защиты». Дин Сянь едва заметно покачала головой: «Нет, нет. Я...
... я выбрала тебя, Лин-ху Чун, в качестве Хэньшанского... Хэншаньского настоятеля, если ты... если ты не пообещаешь мне, я умру... умру не упокоенной».

Цзу Цянь-цю и остальные четверо застыли позади Лин-ху Чуна, в ужасе глядя друг на друга, осознавая, что предсмертное желание Дин Сянь шитай совершенно невообразимое. У Лин-ху Чуна сердце и дух были в хаосе, он чувствовал, что это поручение в самом деле труднейшее из трудных, но, видя перед собой находящуюся при последнем дыхании Дин Сянь шитай, с обливающимся горячей кровью сердцем произнес:
«Хорошо, позднерожденный обещает госпоже наставнице». На устах Дин Сянь шитай показалась улыбка, она прошептала: «Премного... премного благодарна! В клане Хэншань несколько сотен у... учениц, с сегодняшнего дня тебе придется о них заботится... утруждаю молодого рыцаря Лин-ху». Лин-ху Чун был и потрясен, и разгневан, и убит горем, произнес:

«Монастырь Шаолинь поступил столь неучтиво, погубил двух наставниц, позднерожденный...» Но Дин Сянь склонила голову набок, и закрыла глаза. Лин-ху Чун испугался, проверил ее дыхание, но оно уже остановилось. Его сердце разрывалось от горя, он обернулся, и пощупал руку госпожи-наставницы Дин И – она была холодна, как лед, смерть наступила несколько часов назад, он пришел в возмущение и негодование, не выдержал, и залился горькими слезами. Лао Тоу-цзы произнес: «Княжич Лин-ху, мы обязательно отомстим за настоятельницу и госпожу-наставницу. Лысые ослы из Шаолиня разбежались невесть куда, так что уж лучше нам сжечь Шаолинь».
У Лин-ху Чуна грудь разрывалась от горя и возмущения, он поддержал: «Точно! Прямо сейчас подожжем монастырь». Цзи Ву-ши торопливо возразил: «Не пойдет! Не пойдет! Если Шэнгу спрятана в Шаолине, разве мы ее не сожжем?» Тут Лин-ху Чун внезапно осознал ситуацию, и холодный пот заструился у него по спине, он произнес: «Я глупец неотесаный, если бы не предостережение брата Цзи, то совершил бы ужасную ошибку. Но что же сейчас предпринять?» Цзи Ву-ши ответил: «В Шаолиньском монастыре тысячи залов и сотни келей, нам пятерым их не обыскать, прошу главу союза издать приказ, призвать двести молодцов на поиски». Лин-ху Чун ответил: «Верно, тогда прошу брата Цзи привести людей». Цзи Ву-ши ответил: «Слушаюсь!», – развернулся, и пошел наружу. Цзу Цянь-цю крикнул: «Только ни в коем случае не пускай сюда шестерых святых из персиковой долины».
Лин-ху Чун перенес тела наставниц на кушетки для медитации, встал на колени и несколько раз поклонился, доставая лбом до земли, обещая в сердце своем: «Ученик приложит все силы, снежно-холодной местью отомстит за двух наставниц, прославлю и возвеличу школу клана Северная Хэншань, чтобы души двух наставниц смогли успокоиться». Он встал на ноги, внимательно осмотрел, есть ли раны у наставниц, но никаких повреждений не обнаружил, крови также не было видно. Он не посмел распахивать их одежду, и решил, что они убиты высокими мастерами Шаолиня, которые использовали мощную внутреннюю силу, чтобы поразить их. Тут послышался звук шагов – две сотни бойцов вошли в обитель, и, разделившись, приступили к поискам. Тут снаружи внезапно послышалось: «Лин-ху Чун не велел нам входить, а мы назло войдем, что он сможет сделать?» Это был голос Тао Чжи. Лин-ху Чун нахмурился, притворился, что не слышит. Тут раздался голос Тао Ганя: «Прийти к прославленному в Поднебесной монастырю Шаолинь, и не прогуляться внутри – разве это не является несправедливой обидой?» Голос Тао Е раздался уже чуть громче: «Войти в знаменитый в Поднебесной монастырь Шаолинь, и не увидеть там знаменитых в Поднебесной хэшанов – тоже значит быть несправедливо обиженным». Тао Чжи продолжил: «Войти в Шаолинь, не встретить там прославленных в Поднебесной монахов, и не помериться силами с прославленным в Поднебесной Шаолиньским гунфу – вот это самое обидное, такой случай больше не представится». Тао Хуа сказал: «В потрясающем своей славой монастыре Шаолинь вдруг не оказалось ни одного монаха – вот это уму непостижимо». Тао Ши произнес: «То, что нет хэшанов – это как раз неудивительно, а вот то, что тут двое монашек – вот это странно». Тао Гэнь произнес: «Две монашки – это не чудо, странно то, что они не только старые, да к тому же еще и мертвые». Так, разговаривая между собой, шестеро братьев дошли до внутреннего дворика.

Лин-ху Чун и Цзу Цянь-цю, Лао Тоу-цзы, Хуан Бо-лю вышли из флигеля, закрыв за собой дверь. Во внутренних двориках Шаолиня тут и там уже мелькали герои-рыцари, обшаривая каждый закоулок. Через некоторое время стали прибегать посланцы с докладами: «Из библиотеки, книгохранилища вывезены все священные сутры и обиходные книги, все убрано, вплоть до плошек и лампад». Другие докладывали: «В монастыре совершенно нет «хвороста, зерна, масла и соли» – все припасы вывезены начисто, вплоть до того, что в огороде все овощи вытащены подчистую». Чем больше Лин-ху Чун слушал доклады, тем больше у него сердце опускалось: «Шаолиньские монахи все предельно тщательно распланировали, даже сырых овощей не оставили, разумеется, и Ин-ин тоже заранее перевели в другое место. Поднебесная так велика, где же нам ее теперь искать?» Еще не рассвело, а две сотни бойцов обыскали уже весь Шаолинь, вплоть до того, что за образами и досками с каллиграфией искали, не нашли ничего, даже одного клочка бумаги. Некоторые довольно заявляли: «Клан Шаолинь всеми почитаем, занимает первое место в Поднебесной, но, едва услышал , что мы идем – так они все разбежались – такого отродясь еще не было». Другие заявляли: «Мы такие могучие, теперь прославимся, люди в боевом сообществе больше не посмеют нас недооценивать». Третьи беспокоились: «То, что мы разогнали хэшанов, это конечно, славно, но что же с Шэнгу?
Мы пришли сюда Божественную Деву освобождать, а не хэшанов гонять». Герои прониклись этой логикой, многие повесили головы и пали духом, некоторые стали смотреть на Лин-ху Чуна – может быть, он сумеет все объяснить? Лин-ху Чун сказал: «Эта ситуация абсолютно неожиданная, кто мог предположить, что монахи Шаолиня уйдут из монастыря. Что в этой ситуации предпринять, ничтожный совершенно не представляет. У одного человека планы коротки, у двоих уже длиннее, прошу всех присутствующих изложить высокие воззрения».

Хуан Бо-лю произнес: «На взгляд подчиненного, искать Шэнгу трудно, а вот найти шаолиньских монахов легко. Шаолиньских монахов не менее тысячи, они никак не могут все спрятаться, и никогда не обнаружить себя. Мы найдем монахов, обнаружим их пристанище, разузнаем, где скрывают Шэнгу». Цзу Цянь-цю произнес: «Глава клана Хуан неплохо сказал. Мы сейчас квартируемся в монастыре Шаолинь, неужели ученики фракции Шаолинь смогут забыть свою тысячелетнюю традицию, позволить нам жить в их монастыре? Нужно только, чтобы они решились отобрать монастырь обратно, тогда-то мы от них и узнаем, где содержат Божественную Деву». Кто-то спросил: «Разузнать, где содержат Шэнгу? Да разве они нам скажут?» Лао Тоу-цзы ответил: «В таких методах нужно только проявлять вежливость, и так вынудить рассказать. Так что, нам нужно только захватить нескольких шаолиньских монахов живыми, потребуется человек восемь или десять, ты боишься, что они не расскажут?» Человек снова спросил: «А если эти хэшаны будут упорствовать до последнего, наотрез откажутся говорить?»
Лао Тоу-цзы сказал: «Да это же просто. Попросим хозяйку учения Лань [Лань Фэнхуан Синий Феникс - глава учения «Пяти ядов»] выпустить на них нескольких волшебных драконов, волшебных вещей – боюсь, они все свои думы нам поведают».

Все закивали в знак согласия. Все хорошо знали, что он говорит о ядовитых змеях, ядовитых насекомых, и прочих ядах главы учения «Пяти ядов» Лань Фэнхуан. Когда она выпускает их кому-нибудь на тело, то они кусаю так, что это страшнее любой пытки. Лань Фэн-хуан слегка улыбнулась: «Хэшаны в монастыре Шаолинь такие тренированные, подействуют ли на них мои волшебные драконы, волшебные вещи, этого пока знать нельзя».

Однако Лин-ху Чун подумал: «Такие жестокости, пожалуй, излишни. Мы только должны поймать человек сто хэшанов, и сто обменяем на одного – они будут вынуждены отпустить Ин-ин». Тут раздался грубый рев: «Так давно уже не ел мяса, да так можно сдохнуть от голода. В обители не оказалось хэшанов, иначе бы мы полакомились их белым мясом под тонкой кожицей, сварили бы, было бы замечательно!» Говорившим был высокий и крепкий человек, один из «Пары медведей с северных пустошей» – «Бай Сюн» – «Белый медведь». Герои знали, что он, вместе со своим собратом «Черным медведем», любит лакомиться человечиной, от его слов всем стало тошно, но прошло уже много времени, как они поднялись на гору Шаошишань, тут не было ничего съестного, всем хотелось есть и пить, и у многих в животах заурчало. Хуан Бо-лю сказал: «Шаолиньские монахи придумали план, что-то там укрепить, что-то там ...» Цзу Цянь-цю подхватил: «Укрепить стены и взять измором». Хуан Бо-лю ответил: «Именно. Они надеются, что мы здесь долго не продержимся, послушненько спустимся с горы, что в Поднебесной может быть проще?» Лин-ху Чун произнес: «Не знаю, у главы клана Хуан Бо-лю какие высокие воззрения?» Хуан бо-лю ответил: Нам нужно отрядить часть братьев, чтобы они разведали, куда делись хэшаны, также отрядить людей на поиски съестного. Мы тут сидим в монастыре, ждем ... «ждем зайца под деревом», а уже попались в ... попались в ловушку хэшанов».
Этот глава клана Хуан Бо-лю любил пословицы, только не всегда точно понимал их значение, и часто употреблял не к месту. Лин-ху Чун ответил: «Так и есть. Тогда прошу главу клана Хуан Бо-лю передать приказ отправить пять сотен искусных бойцов спуститься с горы, разузнать новости о месте пребывания шаолиньских монахов. Также прошу попутно решить проблему продовольствия». Хуан Бо-лю принял приказ, развернулся, и пошел. Лань Фэн-хуан рассмеялась: «Глава клана Хуан, прошу тебя поторопиться, а то у нас Белый Медведь и Черный Медведь вконец проголодались, того и гляди – съедят кого-нибудь. Хуан Бо-лю рассмеялся: «Дряхлый старик позаботится. Однако, как бы «Пара медведей с северных пустошей не были голодны, они все же и пальцем не посмеют тронуть хозяйку учения Лань». Цзу Цянь-цю сказал: «Все монахи из монастыря скрылись бесследно, просим уважаемых друзей еще раз хорошенько потрудиться, просмотреть все еще разок, ищите повсюду, а если наткнетесь на что-то необычное, наверняка там может быть зацепка!» Герои шумно попрощались, и все приступили к поискам.
Лин-ху Чун сидел на круглом молитвенном коврике в зале Великих героев, глядя на величественный образ Будды, на лице которого было выражение милосердия, и размышлял: «Настоятель Фан Шэн – монах высокого Пути, он знал, что мы заявимся сюда, он предпочел пожертвовать своим престижем и славным именем клана. чтобы избежать битвы с ужасным кровопролитием. Но к чему им было убивать наставниц Дин И и Дин Сянь? Скорее всего это был какой-то грубый и жестокий монах, сделавший это вопреки воле настоятеля. Я помню добродетельный характер великого наставника Фан Чжэна, не хочу причинять зла его монахам, надо попробовать найти другой путь освобождения Ин-ин». В этот миг в зал ворвался мощный порыв северного ветра, качнул тяжелые занавеси перед местом для медитации, в сосуде для возжигания благовоний поднял пепел от сгоревших благовоний, и рассыпал его по всему залу. Лин-ху Чун подошел к выходу, и увидел за дверями, что все небо заволокло свинцовыми тучами, северный ветер неистовствовал, он подумал: «Уже сегодня вечером может выпасть снег». Только эта мысль мелькнула в его голове, а из воздуха вдруг начали падать первые снежинки, он снова задымался: «Небо холодное, земля ледяная, не знаю, есть ли зимняя одежда у Ин-ин? В храме Шаолинь людей много, силы велики, планы тщательно проработаны. Мы тут все смельчаки, все хотим спасти Ин-ин, но, боюсь, тут трудностей не счесть». Он сложил руки за спиной, и начал ходить туда-сюда перед галереей. Снежинки падали ему на голову, облепляли лицо, руки, но тут же таяли.

Он снова задумался: ««Дин Сянь шитай перед смертью имела тяжелые раны, но разум ее был кристально чист, отчего же она хотела, чтобы я стал ее преемником на посту настоятеля фракции Северная Хэншань? В их школе нет ни одного мужчины, говорят, что у них настоятелями всегда были женщины-монашки, как я, мужчина, смогу стать у них настоятелем? Когда об этом узнают на реках и озерах, разве это не будет поводом для многочисленных насмешек? Эх, раз я уже ей пообещал, великий муж разве может съесть свои слова? Буду поступать по-своему, посторонние будут смеяться, стоит ли на них обращать внимание?» Подумал так, и внезапно воодушевился.

Вдруг на середине склона горы раздались крики, прошло немного времени, и все молодцы, бывшие за стенами монастыря, принялись орать. Сердце у Лин-ху Чуна екнуло, он бросился к воротам, ему на глаза попался Хуан Бо-лю, с лицом, залитым свежей кровью, тот спешил, у него в плече торчала стрела, безостановочно трясшаяся при движении. Он кричал: «Глава союза, враги... враги оседлали дорогу из монастыря, мы... мы попались в их сети». Лин-ху Чун взволнованно спросил: «Это монахи Шаолиня?» Хуан Бо-лю ответил: «Это не хэшаны, это миряне, бабушку их так, мы всего три версты прошли от ворот, и тут нас накрыли стрелами, убили более десятка братьев, а ранили, боюсь, человек семьдесят - восемьдесят, мы полностью разгромлены».

Тут в ворота стали возвращаться несколько сотен молодцов в плачевном состоянии, раненных стрелами действительно было немало. Братья орали, как гром, все рвались вниз на смертный бой. Лин-ху Чун снова спросил: «Враги были из какого клана, какой фракции, глава клана Хуан разглядел какие-нибудь зацепки?» Хуан Бо-лю ответил: «Мы с врагами не смогли вступить в ближний бой, бабушку их так, они стреляли очень мощно. Мы этих мерзавцев даже не разглядели, нас сразу засыпали стрелами. Но в ближнем бою мы бы им показали».

Цзу Цянь-цю произнес: «Похоже, что наши враги из Шаолиня устроили нам смертельную западню, поймали нас, как черепаху в кувшин». Лао Тоу-цзы возразил: «Что значит, как черпаху в кувшин? Мы – не легкая добыча. Разве тот, кто преувеличивает дух врага, не губит собственное величие? Эти люди... эти враги применили стратагему «заманить вглубь территории»». Цзу Цянь-цю ответил: «Хорошо, пусть будет «заманить вглубь территории», и мы все сюда зашли, что еще сказать? Эти хэшаны хотят, чтобы мы все тут умерли от голода на горе Шаошишань». «Белый медведь» заорал: «А-ну ка я брошусь сейчас вниз, поубиваю несколько этих мерзавцев?» И тут же ему громко откликнулись более тысячи человек. Лин-ху Чун сказал: «Прогодите! У врагов луки и стрелы, нам нужен план, как им противостоять, чтобы не было напрасных потерь.

Цзи Ву-ши произнес: «В этой обители нет ни одного хэшана, а вот молитвенных ковриков – более тысячи». Только он это сказал, как все тут же догадались, и закричали: «Надо сделать щиты, это же замечательно». И тут же несколько сотен человек бросились по молитвенным залам и притащили множество плетеных из соломы футонов для медитации. Лин-ху Чун вскрисчал: «Этим мы защитимся от стрел, ребята, погнали с горы!» Цзи Ву-ши ответил: «Глава союза, место, где будем встречаться, когда спустимся с горы, планы дальнейших действий, как спасать Шэнгу – все это нужно сейчас заранее рассчитать». Лин-ху Чун произнес: «Именно так! Ну ты же видишь, что я в делах не разбираюсь, зачем меня выбрали предводителем? Я думаю, что после того, как мы спустимся с горы, нам всем следует пока рассыпаться по отдаленным землям, каждому по отдельности искать сведения о месторасположении Шэнгу, обмениваться информацией, и составить новый план спасения». Цзи Ву-ши произнес: «Ну, так даже лучше». И тут же велел передать всем этот приказ Лин-ху Чуна.

Тот хэшан-каннибал Черный медведь прокричал: «Лысые ослы из монастыря Шаолинь такие зловредные, сожжем это дьявоьское капище, а потом рванем вниз, вызовем их на смертный бой». Он сам тоже был хэшаном, ругая их «лысыми ослами», и себя не пощадил. Толпа героев откликнулась радостными криками одобрения. Лин-ху Чун замахал руками: «Шэнгу пока так и не заполучили, нельзя вести себя неотесанно, чтобы у Божественной девы не прибавилось страданий». Люди согласились»Ладно, сделаем им эту уступку». Лин-ху Чун произнес: «Брат Цзи, прошу распорядиться, какими отрядами бросаться в бой». Цзи Ву-ши видел, что Лин-ху Чун не обладает талантом управления массами в условиях бурных перемен, но все же не уклоняется от ответственности, и остается верен гуманности, громко произнес: «Прошу всех друзей слушать внимательно, глава союза издал приказ, все разделятся на восемь отрядов для спуска с горы. Мы пойдем на восемь сторон – от юго-востока до северо-запада. Нам нужно только прорвать окружение, и нам не нужно терять много людей ранеными и убитыми». Он тут же разделил всех на восемь отрядов, на каждое направление выдвигалось от пяти до восьми сотен человек. Цзи Ву-ши произнес: «Прямая дорога с юга является главной, ведущей к Шаолиню, там наверняка больше всего врагов. Мы с главой союза прежде ударим по этому направлению, свяжем врагов боем, дадим остальным хороший шанс прорваться». Лин-ху Чун взял в одну руку меч, в другую – коврик для медитации, и быстро пошел вниз. все заорали, направились спускаться по восьми направлениям. Но дорога из монастыря была только одна, и поначалу все спускались, заполняя все свободное пространство, как пчелиный рой. Лин-ху Чун пробежал несколько ли, как вдруг раздались звуки гонга, им навстречу из-за деревьев посыпался дождь стрел. Он тут же применил технику «Преодоления стрел» из «Девяти мечей одинокого», сбивая, поднимая, хлопая плашмя и ударяя, и так отклонил в сторону все летящие на него пернатые стрелы. Он ни на миг не замедлил скорость бега, рванувшись вперед. Вдруг кто-то сзади него вскрикнул «А!» – это Лань Фэн-хуан оказалась сбитой на землю, получив одновременно две стрелы – в левую ногу и левое плечо. Лин-ху Чун быстро развернулся, бросился к ней, и поставил на ноги: «Я тебя буду прикрывать на спуске с горы». Лань Фэн-хуан ответила: «Не беспокойся обо мне, тебе... тебе... тебе самому будет нелегко прорваться». В этот момент стрелы полетели кучным потоком, подобно рою саранчи, Лин-ху Чун, будто небрежной рукой поливая направо и налево вином, отбил их все, но увидел, что вокруг него все и каждый уже были ранены стрелами.
Лин-ху Чун обнял Лань Фэн-хуан левой рукой, и таща ее на себе, помчался вниз, отбиваясь мечом от стрел. Он почувствовал, что стрелки обладают и силой, и скоростью стрельбы, они несомненно высокие мастера боевого искусства, целились они превосходно, и, хотя у всех героев были тростниковые коврики, но ими было трудно отбиться от такого множества стрел, и раненых становилось все больше и больше. Лин-ху Чун уже не был уверен, следует ли продолжать спускаться, или лучше вернуться вверх. Цзи Ву-ши закричал: «Глава союза, враги очень сильны в стрельбе, братьям не прорваться, уже много раненых и убитых, лучше скомандовать отступление, потом выработаем новый план».

Лин-ху Чун уже давно понял, что они потерпели поражение, до врага добраться не удается, потому сразу закричал громким голосом: «Ребята, все возвращаемся в Шаолинь!» Его внутренняя сила была настолько мощной, что его крик перекрыл шум битвы и крики тысячи людей, долетел до каждого. Цзи Ву-ши, Цзу Цянь-цю и другие разом подхватили: «Глава союза издал приказ, все отходим в Шаолинь». Герои услыхали приказ, и один за другим стали возвращаться назад.

Перед стенами Шаолиня раздавались крики – тут и там выли и стонали раненые, вся земля была залита кровью. Цзи Ву-ши отобрал восемь сотен избежавших ран бойцов, и отрядил их на восемь сторон защищать монастырь от возможного штурма. Пришедшие в Шаолинь герои принадлежали к разным школам, кланам и бандам, у каждого было свое управление, но теперь вся эта многотысячная толпа превратилась в неорганизованный сброд. Лин-ху Чун произнес: «Ребята, быстрее окажите помощь раненым братьям». Сам подумал: «Эх, нет с нами сестер из северной Хэншани, сейчас так недостает их волшебных снадобий». Снова подумал: «Если бы Хэншаньские сестры были здесь, стали бы они помогать мне, или нашим противникам из истинных школ? Эх, две госпожи-наставницы убиты, ученицы Хэншани наверняка стали бы помогать мне». Услыхал, что крики не прекращаются, невольно пришел в смятение. Если бы он был тут один, то бросился бы прорываться в одиночку, – прорвался бы – и ладно, убили бы – тоже отлично, он бы не стал из-за этого переживать. Однако он теперь командовал всем этим множеством людей, жизнь и смерть, опасность и спасение всех зависели от его управления, а он, как назло оказался совершенно неспособным, это действительно было тяжко. Он заметил, что уже начинает темнеть, и в этот момент на склоне горы забили в барабаны, и раздались громкие крики. Лин-ху Чун выхватил меч, и бросился к выходу. Герои тоже подхватили оружие, собираясь вступить в смертную схватку с противником. Но только барабаны били все сильнее, а враги вовсе и не думала атаковать. Прошло некоторое время, грохот барабанов начал стихать, и среди бойцов пошли разговоры: «Барабаны стихли, надо начинать». «Бросимся на них, разобьем вдребезги, все лучше чем здесь ждать смерти». «Бабушку твою так, эти мерзавцы хотят нас здесь голодом и жаждой заморить». «Черепашьи дети не пошли вверх, значит нам нужно атаковать вниз». «Да побежали уже вниз, что разговаривать?» Цзи Ву-ши тихонько обратился к Лин-ху Чуну: «Если этой ночью мы не прорвемся, то через день ребята от голода не смогут биться». Лин-ху Чун ответил: «Так и есть. Возьмем-ка мы две-три сотни отборных мастеров, чтобы пробить путь, в ночной темноте враги не смогут как следует прицелиться, нужно посеять хаос в рядах врагов, и все смогут прорваться. Цзи Ву-ши произнес: «Только это и остается». Но в этот самый момент под горой снова загремели барабаны, и более сотни человек с белыми повязками на головах кинулись снизу на приступ. Герои взревели, и рванулись на встречный бой. Но атаковавшие едва нахлынули к стенам монастыря, как тут же отступили назад. Герои опустили оружие, пользуясь передышкой. Но тут снова забили барабаны, крики нападавших стихали в одном месте, и поднимались в другом – никому так и не удалось отдохнуть. Цзи Ву-ши произнес: «Глава союза, враги используют стратагему утомления солдат, хотят лишить нас отдыха. Лин-ху Чун согласился: «Так и есть. Прошу брата Цзи отдать распоряжения».

Цзи Ву-ши передал приказы, чтобы только сотня бойцов ждала схватки в воротах, а остальным отдыхать, и не обращать внимание на шум. Цзу Цянь-цю произнес: «У ничтожного тоже есть стратагема, мы сначала отберем три сотни хороших бойцов, дождемся, пока враги пойдут на штурм, и контратакуем. Смешаемся с их строем, тупицы не смогут нас обстреливать из луков, и мы покинем гору. Чтобы использовать эту хитрость, мы должны воспользоваться суматохой, но мы должны быть готовыми к броску». Лин-ху Чун ответил: «Прекрасно! Прошу брата Цзу выбрать бойцов, и, воспользовавшись суматохой, пойти на прорыв». И еще до полуночи Цзу Цянь-цю отобрал три сотни хороших бойцов высшего класса, хорошо обученных и исполненных сил. Пусть в строю у противника было несколько тысяч бойцов, но им бы не удалось удержать эти три сотни яростных тигров.

Лин-ху Чун приободрился, вслед за Цзу Цянь-цю прошел на западный склон горы, увидел построение из трех сотен человек, стоящих ровными рядами, и произнес: «Прошу уважаемых присесть для отдыха, дождемся, когда стемнеет окончательно, и тогда ринемся на смертный бой». Все радостно откликнулись. Тут снегопад усилился, огромные хлопья снега носились в воздухе, снег уже прикрыл землю, и ложился людям на одежду и головы. В монастыре не было кувшинов или корчаг для воды, а все колодцы были доверху завалены грязью и землей. Каждый собирал пригоршнями снег и растапливал его понемногу во рту. Наконец, стемнело так, что двое людей, стоящих напротив не видели друг друга в лицо. Цзу Цянь-цю произнес: «Хорошо еще, что снег пошел, сейчас как раз середина месяца, луна бы светила вовсю».
Тут по всей горе установилась тишина. От середины горы до подножия было несколько тысяч врагов, внутри и снаружи монастыря было несколько тысяч героев. но ночную тишину не тревожил ни один звук, слова замирали у всех на устах. Только слышался мягкий шорох снежинок, падавших на листву деревьев, траву и кустарники. Лин-ху Чун вдруг подумал: «Где-то сейчас сяошимэй?»
На закате гора была наполнена многочисленными криками. Сейчас враги затихли, будто хотели тайно бросится в настоящую атаку. Лин-ху Чун вынул меч, прошептал: «Вперед!» Он первым сбежал по северо-западному склону, Цзи Ву-ши, Цзу Цянь-цю, Тянь Бо-гуан, «Пара медведей с северных пустошей», и еще триста отобранных бойцов бросились за ним.
Более трехсот человек бежали вниз, не встречая сопротивления. Они промчались одну ли, Цзу Цянь-цю достал хлопушку, и запалил, в небо с грохотом взлетел огненный шар, взорвался в воздухе со страшным грохотом. это был сигнал к оставшимся в монастыре бойцам, что им тоже пора идти на прорыв.
Лин-ху Чун мчался впереди всех, и вдруг почувствовал больв ноге – он наступил на острый гвоздь. Успел почувствовать недоброе, быстро послал в ногу внутреннюю энергию, схватился за ветку дерева. и вдруг рядом раздался голос Цзу Цянь-цю: «Ай-йо, беда, из-под земли черти вылазят!» Перед каждым человеком из-под земли оказался острый железный гвоздь, кому-то стопу проткнуло насквозь – непереносимая боль. Несколько десятков человек мужественно продолжили бег, но тут снова раздались крики – ноги попали в ловушки, и из кустов в них полетели длинные пики. Раздались горестные крики, вопли метались между горами. Цзи Ву-ши прокричал: «Глава союза, быстрее давай команду отступать!» Лин-ху Чун оценил ситуацию, было ясно, что кланы истиных школ наставили ловушек по всему склону горы, если сейчас не отступить, то все войско погибнет. Поэтому он тут же прокричал: «Ребята, отступаем! Всем отступать в Шаолинь!»
Он с верхушки одного дерева перелез на другое, добрался до края ловушки, махнул мечом, и пронзил троих с длинными копьями, спрыгнул на землю рядом с копейщиком, предполагая, что тут не может быть торчащих из земли шипов, и тут же заколол семь или восемь человек. Копейщики закричали начали разбегаться Свалившихся в ловушку людей было около сорока, из них более десятка уже погибли. Герои были в кромешной тьме, хотя выпавший на землю снег давал слабые отблески, но как ни гляди – обнаружить под снегом ловушки не получится, и все ощущали давление энергии смерти, шаг за шагом осторожно возвращались обратно вверх по склону, к счастью враги не стали преследовать.
Когда герои вернулись в Шаолинь, рассмотрели раны в свете фонарей – девять из десяти имели ораны на ногах от шипов, с обильным кровотечением, все непрерывно ругались, было очевидно, что пока одни враги несколько страж непрерывно били в барабаны, то другие их отряды в это время под шумок копали ловушки и устанавливали шипы. Шипы были в локоть длиной. на семь вершков уходили в землю, на три вершка торчали сверху, острия были очень острые, неужели враги вкопали около сотни тысяч шипов по всей горе? Эти шипы были, несомненно, заранее подготовлены, враги давно вынашивали эти хитрые планы, среди героев каждый об этом задумался, и невольно ужаснулся. Цзи Ву-ши отвел Лин-ху Чуна в сторону, взволнованно произнес: «Княжич Лин-ху, ребята все хотят отступать, сопротивление невозможно. Мы думали и день, и ночь, уж лучше княжичу в одиночку продолжать великое дело спасения Шэнгу».

Лин-ху Чун произнес: «Ты... ты... ты что имеешь в виду?» Цзи Ву-ши ответил: «Я разумеется, знаю, что справедливость княжича простирается до облачных небес, он не осмелится уйти в одиночку. Но люди уже все понимают, что кто, кроме княжича, отомстит за ребят великой местью? К тому же Шэнгу в тяжелом положении, кто еще может ее спасти?»

Лин-ху Чун усмехнулся: «Значит, Цзи Ву-ши предлагает мне в одиночку спускаться с горы, спасая жизнь, этого дела прошу больше не касаться. Умрем, так умрем, что тут такого необычного? В этом мире есть ли кто, кто может избегнуть смерти? Умрем вместе, Шэнгу останется в заключении, и тоже умрет. Хотя истинные кланы сегодня и победили, но пройдет несколько десятков лет, разве они тоже не умрут один за другим? Разница между победой и поражением – это просто вопрос, кто умрет первым, а кто чуть позже – и не более того». Цзи Ву-ши услыхал, что его советам не внимают, понял. что долгие уговоры ни к чему, но, если Лин-ху Чун этой темной ночью не осуществит побег, то ясным днем враги предпримут мощное наступление, тогда уже не будет шансов спастись – он только развел руки и глубоко вздохнул.
Вдруг до них донеслись взрывы хохота, люди смеялись все громче и радостнее. Ситуация была ужасная – герои были разбиты, осаждены в монастыре, жить им осталось лишь до рассвета, и вдруг кто-то так радостно смеется! Лин-ху Чун и Цзи Ву-ши прислушались, узнали голоса шестерых святых из персиковой долины, разом подумали: «Во всем мире есть только эти шестеро, удивительные существа, способные так радоваться накануне смерти». Тут кто-то из шестерых святых произнес: «В Поднебесной где еще найдешь таких дураков! Ногами наступать на острые шипы, хэ-хэ-хэ, до смерти насмешили». Другой продолжил: «Вы такие тупицы, что, в самом деле, хотели попробовать – кто сильнее – нога или гвоздь? Хэ-хэ, гвозди прокололи ноги, ну и как – приятно?» Другой рассмеялся: «Надо было гвоздем сперва попробовать, каково это – через стопу самому молотком пробить?
Ха-ха-ха, хэ-хэ-хэ, ке-ке-ке». Шестеро братьев задыхались от смеха, будто это было самым смешным случаем в Поднебесной.
Толпа героев, получивших ранения стоп, от боли ругали и Небо, и тут такие нетактичные люди стали над ними надсмехаться, тут уж все не выдержали и стали их громко ругать. Однако, Шестеро святых из Персиковой долины странно реагировали на ругань – они стали разбирать смысл каждого слова. Ты их обзовешь «Чжи нян цзей» – «прямой девичий преступник» – они тут же начнут тебя спрашивать, какая разница между прямой девушкой, и девушкой изогнутой; Ты их обругаешь «Ван ба дань» – «князь восемь яиц», так они тебя запытают, что лучше – «князь семь яиц», «князь девять яиц», или все же лучше – «князь восемь яиц». В зале поднялся переполох, все орали, некоторые схватились за сабли, уже были готовы драться. Лин-ху Чун понял, что переполох перерастает в потасовку, и закричал: «И-иии! Что это за дела? Вот это чудо удивительное, невероятно интересно!» Шестеро святых из Персиковой долины, едва его услышали, тут же разом спросили: «Что это за вещь такая забавная? Лин-ху Чун ответил: «Я видел, как шесть мышей набросились на кошку, укусив, подхватили ее, и умчались». Он показал рукой – «Вот туда побежали». Тао Гэнь схватил его за рукав: «Пошли, пошли! Ребята все хотят посмотреть». Герои видели, что Лин-ху Чун обидняком ругает шестерых братьев, называя их мышами, а они это принимают за правду, и все разом рассмеялись. Шестеро святых из Персиковой долины обступили Лин-ху Чуна, и бешено помчались в задний зал.

Лин-ху Чун рассмеялся: «Эй, нужно ли?» Тао Ши крикнул: «Да чтоб мы, и не посмотрели?» Лин-ху Чун предпочел, чтобы они утащили его, чем затеяли потасовку со всей толпой героев, расслабился, и семеро быстро умчались вдаль.
Тао Гань с треском распахнул какую-то боковую дверцу, внутри был кромешный мрак. Лин-ху Чун рассмеялся: «Ай-йо, шестеро мышек загнали кота в норку». Тао Гэнь ответил: «Ты людей не обманывай». Зажег огонь, но в помещении ничего не оказалось, внутри была только внушительная статуя сидящей лицом к стене бодисатвы. Тао Гэнь засветил стоявшую на столике лампу, произнес: «Ну и где тут норка? Сейчас выгоним мышей». Исследовал с лампой все щели, но никакой норы не нашел.
Тао Чжи предположил: «Может быть, за этим изваянием бодисатвы?» Тао Гань ответил: «За спиной бодисатвы только мы семеро, неужели мы – это мыши?» Тао Гэнь сказал: «Бодисатва сидит в созерцании лицом к стене, его спина таким образом, является лицевой стороной». Тао Гань ответил: «Ты совершенно очевидно ошибся, все ровно наоборот! Спина как может быть лицевой стороной?» Тао Хуа произнес: «Да хоть спина, хоть лицевая сторона – отодвинем, и посмотрим за ней». Тао Е и Тао Ши согласились: «Точно», – и втроем отодвинули каменную статую.
Лин-ху Чун закричал: «Ой, не надо, это же предок Да Мо!» Он знал, что предок Да Мо был предком-наставником Шаолиня, основателем шаолиньского боевого искусства, которое непоколебимо стоит тысячи лет, и его традиции продолжаются непрерывно. Когда-то Да Мо девять лет просидел лицом к стене, достиг великого просветления, поэтому все статуи Да Мо в монастыре повернуты лицом к стене. Предок Да Мо также является основателем учения Чань, которое он принес на Срединную равнину, независимо от того, кто изучает учение Чань, или боевое искусство – для всех он равно уважаем. В этот раз. герои, придя в Шаолинь, все соблюдали его запреты, никто не смел нанести Шаолиню какой-либо ущерб, никто не осмелился непочтительно обращаться с его изваяниями.
Но Тао Хуа и его братья были дикими и необузданными, они не обращали внимания на призывы Лин-ху Чуна, они втроем приложили силу более, чем в тысячу цзиней, раздался скрип, и статуя Да Мо развернулась в обратную сторону. В этот момент семеро человек разом вскрикнули – в стене медленно поднималась стальная плита, открывая большое отверстие. Эта железная плита была ржавой от старости, но крепкой, трое братьев опешили от удивления. Раздался скрип. из отверстия пахнуло кислым. Тао Чжи воскликнул: «Оказывается, нора есть!» Тао Гэнь произнес: «Идем, посмотрим, как мыши кота тащат». Он нагнулся, и пролез в отверстие. Остальные братья протиснулись за ним. Внутренний проход оказался огромным, когда шестеро вошли в него, раздалось эхо шагов. Тут шестеро закричали, и выскочили обратно. Тао Чжи сказал: «Внутри черным-черно, проход огромен, конца не видно. Тао Е произнес: «Если темно, то как можно утверждать, что конец далеко? Может быть, пройдем несколько шагов, и упремся в конец». Тао Чжи произнес: «Если ты знаешь, что конец прохода через несколько шагов, почему же не делаешь эти шаги, ведь знаешь, что тупик близко?» Тао Е произнес: «Я сказал «возможно», а не «наверняка». Между этими словами есть различие». Тао Чжи ответил: «Раз ты не уверен, к чему болтать?» Тао Гэнь спросил: «Да что тут скандалить? Зажгите быстрее два факела, пошли, посмотрим». Тао Ши спросил: «Почему же два факела, а не три?» Тао Хуа ответил: «Раз зажигаем три, почему бы не зажечь четвертый?» Так они спорили, не закрывая ртов, но руки у них были проворные, они разбили столик, и из его ножек сделали четыре факела, дерясь и отнимая их друг у друга, снова пролезли в проход. Лин-ху Чун подумал: «Судя по виду, это тайный подземный ход монастыря Шаолинь. Когда я был в заключении в Сливовом поместье на Одинокой горе, тоже проходил таким подземным коридором. Похоже, Ин-ин заключена именно здесь». Когда он об этом подумал, сердце его учащенно забилось, он тоже протиснулся в проход, и быстро догнал шестерых святых из Персиковой долины. Подземный коридор в самом деле оказался очень просторным, совсем не похожим на сырой и тесный коридор в Сливовом поместье Одинокой горы. Общим был только затхлый запах – дышать было нелегко. Тао Ши произнес: «Однако, что-то шестерых мышей не видать? Боюсь, мы не в ту нору залезли. Давайте вернемся, поищем в других местах». Тао Гань произнес: «Дойдем до конца и вернемся, не опоздаем». Они снова пошли вперед, но вдруг раздался свист рассекаемого воздуха, и из пустоты на них понесся удар чаньским посохом на уровне головы. Тао Хуа шел впереди, быстро отскочил назад, и тяжело столкнулся с Тао Хуа. В темноте м5елькунул силуэт монаха с чаньским посохом в руках, скрывшегося в правой стене. Тао Хуа рассердился, закричал: «Бабушку твою так, преступный лысый осел, прятался здесь, поджидая Старого Хозяина». Вытянул руку, сунул за стену, и оттуда полетел новый удар чаньским посохом, Этот удар перекрыл Тао Хуа путь к отступлению, он не мог отпрянуть назад, и ему пришлось прыгнуть вперед, он поскользнулся на левую ногу, а справа вновь взлетел чаньский посох. В этот миг Лин-ху Чун четко разглядел, что посохом орудовал вовсе не живой человек, а механический железный человек, однако, сделаный очень искусстно. Стоило только человеку наступить на педаль управляющего механизма, как он тут же бил чаньским посохом, мог приближаться и отступать, и каждый удар был очень искусным и мощным. Тао Хуа защитился короткой железной палкой, раздался звон, и его короткое оружие вылетело из руки. Тао Хуа закричал: «Ай-я», перешел в кувырок, и на него обрушился новый удар посохом. Тао Гэнь и Тао Чжи, каждый с короткой железной палкой в руках, бросились его прикрывать, приняли удар на скрещенные железные стержни, и так вдвоем защитили брата. Едва прошел первый удар, как пришел второй, навстречу ему прыгнули Тао Гань, Тао Е и Тао Ши. Пять железных палок отбили атаки шестами с правой и левой стены. Хотя бьющие шестами железные хэшаны были не более чем мертвые механизмы, но они были сделаны превосходными мастерами. Мастера наверняка получали указания от высоких мастеров боевого искусства Шаолиня – каждый удар посохом был и силен, и искусен. руки оружие хэшанов были из булатной стали, вес оружия был около сотни цзиней, [50 кг]сила ударов была велика, не уступающая мастерам Да Дао – Большой алебарды. Хотя Шестеро святых из Персиковой долины и были высокими мастерами, но их железные палки были очень короткими, ими было трудно защищаться от тяжелых длинных шестов. Жалобные крики братьев пронзали Небо, они только хотели ураться отсюда, но стоило им сделать шаг назад. как их били сзади, они перли вперед – их с удвоенной силы били сразу двое железных хэшанов. Лин-ху Чун увидел, что ситуация опасная, к тому же заметил, что, хотя приемы железных хэшанов и хитры, но в них полно возможностей для контратаки, выхватил меч, и уколол одного из железных хэшанов в запястье. Раздался скрежет. посыпались искры, меч спружинил обратно. В этот миг раздался дикий крик Тао Гэня, которого сбили наземь ударом железного шеста. Лин-ху Чун, до этого сохранявший хладнокровие, взволновался не на шутку, его мысли пришли в хаос, он неосознанно прыгнул вперед, и нанес два пронзающих удара в грудь и подбрюшье железному хэшану. Эти удары только слегка поцарапали ржавчину на железном теле, и в голову Лин-ху Чуна со свистом понесся поперечный удар шестом.
Лин-ху Чун вздрогнул, уклонился, но слева-спереди на него пошел новый удар. Тут у него в глазах потемнело, уже ничего нельзя было разобрать в темноте. Оказывается, четыре факела из ножек столика, которые братья несли с собой, уже давно валялись на земле, и почти погасли. Когда Лин-ху Чун бросился в бой, три факела уже не горели, а теперь потух и четвертый. Темень кромешная, руки и ноги бесполезны, в темноте только и слышались жалобные крики шестерых святых из персиковой долины, избиваемых шестами, ему самому попало в левое плечо, и было ужасно больно.
Лин-ху Чун приник к земле, над спиной ветер свистел от ударов шестов, он быдто попал в кошмарный сон, он был перепуган, и сил не было. Но вот удары стихли, и каждый из механических хэшанов со скрипом вернулся на свое место. Тут вдалеке появился блеск, и кто-то крикнул: «Княжич Лин-ху, ты где?» Лин-ху Чун очень обрадовался, крикнул: «Я... я здесь...» Он лежал, прижавшись к земле, не смея шевельнуться, тут послышался топот шагов, несколько человек приближалось, раздался удивленный вздох Цзи Ву-ши. Лин-ху Чун предупредил: «Не... не приближайтесь... механизмы... механизмы очень крутые».
Цзи Ву-ши и другие долго не могли найти Лин-ху Чуна, начали беспокоиться, принялись искать, несколько десятков человек отправились на розыски, в зале со статуей Да Мо обнаружили дыру, увидели, что Лин-ху Чун и Шестеро святых из Персиковой долины валяются на полу, их тела забрызганы свежей кровью, и малость запаниковали. Цзу Цянь-цю крикнул: «Княжич Лин-ху, ты как?» Лин-ху Чун ответил: «Стойте и не двигайтесь, от любого движения могут сработать механизмы». Цзу Цянь-цю ответил: «Слушаюсь! У меня есть Жуаньбянь – гибкая плеть ,
[Обычный бянь – это граненый ломик с рукояткой в виде рукоятки меча. Мягкая плеть - рукоятка, как у меча, а ударная часть состоит из отдельных граненых стержней- звеньев, соединенных в цепь]
может быть, так вас вытащу?» Лин-ху Чун ответил: «Лучше и быть не может!» Цзу Цянь-цю размахнулся. хлестнул железной плетью, она обвила левую ногу Тао Чжи, и он выволок его, и поставил на ноги. Он снова взмахнул, плеть обвилась вокруг правой ноги Лин-ху Чуна. Цзу Цянь-цю произнес: «Виноват!», – и отволок его в безопасное место. Так он одного за другим вытащил и остальных, не нажав спусковых механизмов, и железные хэшаны уже не вылезали бить людей.
Лин-ху Чун, шатаясь, поднялся на ноги, поспешил осмотреть шестерывх братьев из Персиковой долины. Всем шестерым досталось по плечам и спинам, к счастью, кожа у них была грубая, а мышцы плотные, к тому же внутренняя сила была мощная, так что все ранения оказались поверхностными. Тао Гэнь начал «надувать корову»: «Эти железные хэшаны были очень крутые, но мы, шестеро братьев, их всех поломали». Тао Хуа почувствовал, что негоже приписывать себе все заслуги, и добавил: «Княжич Лин-ху тоже немного отличился, однако его заслуги наших не превосходят». Лин-ху Чун, который с трудом терпел боль в плече, рассмеялся: «Ну, это само собой, кто же превзойдет шестерых святых из Персиковой долины?» Цзу Цянь-цю спросил: «Княжич Лин-ху, что же, в конце концов, случилось?» Лин-ху Чун в кратце рассказал о случившемся, добавил: «Скорее всего, Шэнгу держат здесь. Нам нужен план, как можно испортить этих железных Хэшанов?» Цзу Цянь-цю метнул взгляд на шестерых братьев: «Выходит, железные хэшаны все же не испорчены».
Тао Гань сказал: «Да к чему было портить этих железных хэшанов?У нас просто не было времени руки марать». Тао Ши поддержал: «Ну да, мы, шестеро святых, где только не бывали, нет таких твердынь, которые бы мы не разрушили, нет таких врагов, которых бы мы не одолели». Цзи Ву-ши сказал: «Никогда не видел я железных хэшанов, хочу посмотреть их силу, может быть, шестеро братьев еще раз войдут в коридор и запустят механизмы, откроют нам глаза на этот мир?» Шестерым братьям и так уже несладко досталось, как они могли снова лезть в проход, чтобы отведать тумаков от порхающих чаньских посохов – попали в безвыходное положение. Но Тао Гань нашелся: «Уважаемые, кошка хватает мышь – это каждый видел, но вот чтобы мыши покусали кошку, видел ли кто-либо подобное?» Тао Е подхватил: «А мы семеро только что видели, вот это в самом деле открывает глаза и раздвигает горизонты, это дело невиданное». У шестерых братьев был величайший талант, столкнувшись с трудным вопросом, свернуть в сторону, и резко сменить тему разговора.
Лин-ху Чун произнес: «Прошу кого-нибудь принести больших камней, весом в одну-две сотни цзиней». [50 - 100 кг.]
Тут же несколько человек вышли наружу, притащили три больших камня из монастырского сада с декоративными каменными горками и обелисками. Лин-ху Чун взял камень, напряг внутреннюю силу, и пустил его кувырком. Раздался грохот, сработала спусковая система, стены заскрипели, один за другим стали выходить железные хэшаны, посохи в их руках с гудением рассекли воздух. Железные посохи сметали перек, били вдоли, прошло довольно долгое время, прежде чем они убрались назад в стены. Толпа героев, окаменев от ужаса, смотрела во все глаза.
Цзи Ву-ши произнес: «Княжич, эти железные хэшаны приводятся в действие спусковыми механизмами, если заблокировать передачу сигнала от спусковых механизмов, то железные хэшаны не придут в действие. Мы покатаем камни несколько раз, и их действие прекратится». Лин-ху Чун думал только о том, как поскорее спасти Ин-ин, и торопливо сказал: «Дело с этими железными хэшанами нужно закончить как можно раньше. Если каждый механизм даже по семь раз прокатывать, мы тут до света будем камни катать. Если у кого из приятелей есть драгоценная сабля или драгоценный меч, прошу дать мне взаймы». Тут к ним подошел из толпы один человек, вынул из ножен саблю: «Глава союза, этот клинок достаточно острый». Лин-ху Чун взглянул на человека, заметил высокий нос и глубоко посаженные глаза, желтую бороду – похоже, тот был пришельцем из Западных Земель. Он принял холодное лезвие тяжелой сабли, она была незаурядной, произнес: «Премного благодарен! Эта сабля нужна для рубки железных людей, если будут повреждения, прошу не винить». Тот человек рассмеялся: «Чтобы спасти Шэнгу ребята и жизни не пожалеют, что говорить о клинках». Лин-ху Чун покивал, и пошел вперед. Шестеро святых из Персиковой долины разом вскричали: «Берегись!» Лин-ху Чун прошел еще пару шагов, раздался скрип, и на него обрушился удар чаньским посохом. Он уже видел этот прием три раза, заранее размахнулся, раздался свист, и правое запястье железного хэшана со звоном отлетело, железная рука с шестом упали на землю. Лин-ху Чун похвалил: «Очень острая драгоценная сабля!» Он поначалу побаивался, что сабля недостаточно остра, и не сможет перерубить запястье железному хэшану. Но увидев, что эта сабля рубит металл, как глину, тут же воодушевился, раздался парный свист, и еще два железных хэшана лишились запястий. Он держал в руках саблю, но все его приемы были из «девяти мечей Ду Гу». Железные хэшаны безостановочно появлялись из стен и атаковали, но, едва им отрубали руку, посох валился на землю. Железные истуканы по-прежнему продолжали вертеть руками, но без оружия уже не представляли опасности. Лин-ху Чун заметил, что чем больше он продвигался вперед, тем искусней и сложнее становились приемы железных хэшанов, в сердце не мог не восхититься, но все же это были просто мертвые механизмы из оружейной стали, в каждом приеме находились многочисленные возможности для встречной атаки, а с отрубленными запястьями они превращались просто в бесполезные предметы. Герои двигались позади с высоко поднятыми факелами, светя ему. После того, как более сотни железных хэшанов были изрублены, из железных стен уже никто больше не появлялся. Кто-то подсчитал, что общим числом железных монахов было росно сто восемь. От радости герои закричали так, что у всех уши заложило.
Лин-ху Чун больше всего хотел встретиться с Ин-ин, взял факел, бросился вперед, проявляя особую осторожность, опасаясь попасть в новые ловушки, дорога перед ним все круче уходила вниз, все ниже и ниже. Так они прошли версты три, и подземный ход вывел их в пещеру, а никаких ловушек так и не встретилось. Вдруг впереди показались слабые лучики света, Лин-ху Чун быстро устремился к нему. Под ноги попалось что-то мягкое – он уже ступал по снегу, в грудь ударил порыв чистого ледяного ветра, и они оказались на открытом пространстве. Он осмотрелся по сторонам: из темного сумрака ночи падали огромные хлопья снега, слышался звон маленького ручейка. В груди вспыхнуло подозрение, что эта дорога вывела их вовсе не к месту заключения Ин-ин. Тут послышался голос Цзи Ву-ши: «Передайте всем, чтобы ни в коем случае не шумели, возможно, мы уже под горой Шаошишань». Лин-ху Чун спросил: «Неужели мы спаслись?» Цзи Ву-ши ответил: «Княжич, в разгар зимы ручьи на вершине горы пересыхают, похоже, что мы прошли подземный ход, и вышли к подножию горы». Цзу Цянь-цю обрадовался: «Так и есть, мы нежданно-негаданно нашли тайный подземный ход из Шаолиня».
Лин-ху Чун был и изумлен, и обрадован, вернул драгоценную саблю бойцу из Западных Земель, распорядился: «Тогда быстрее передайте всем, пусть ребята выходят через подземный ход».
Цзи Ву-ши распорядился чтобы небольшие группы отправились на разведку дороги, и разослал отряды в дальние засады для прикрытия выхода из тоннеля, ведь если враги внезапно атакуют и обрушат выходы из подземного хода, то обрекут всех братьев на гибель.
Прошло немного времени, и разведчики стали возвращаться с донесениями, что этио в самом деле подножие горы Шаошишань, они находятся с ее обратной стороны, над головами высятся постройки монастыря на вершине горы. Хотя все и спаслись от гибели, но громко радоваться никто не посмел. Герои один за другим выходили из тоннеля, их становилось все больше и больше, выносили также всех раненых и тела всех погибших.
Герои спаслись от смерти и вернулись к жизни, хоть и не осмеливались кричать от радости, но перешептывались не без удовлетворения. Черный медведь из «Пары медведей с северных пустошей» произнес: «Глава союза, когда эти бараны узнают, что мы покинули монастырь, может быть, проатаковать их задницы, обрезать им дуракам, хвост, немного удовлетворить нашу ярость». Тут в разговор влез Тао Гань: «У дураков есть хвосты?» Лин-ху Чун ответил: «Мы пришли в монастырь ради спасения Шэнгу, однако ее не выручили, нужно продолжать поиски, нам новые потери ни к чему». Белый медведь произнес: «Эх, так или иначе, мне хочется поймать несколько мерзавцев и сожрать, иначе их превосходство просто невыносимо». Лин-ху Чун ответил: «Прошу всех передать приказ: всем рассыпаться и расходиться порознь, если столкнетесь с кланами истиных школ, лучше всего боя не затевать и не быть с ними невежливыми. Если кто получит сведения о Божественной Деве, пусть немедленно передает всем.
Я, Лин-ху Чун, пока жив, невзирая на опасности, буду продолжать попытки спасти Шэнгу. Все братья покинули монастырь?»
Цзи Ву-ши подошел к подземному ходу, несколько раз прокричал внутри, но никто не откликнулся, он снова покричал несколько раз, опять без ответа, тогда вернулся, и доложил: «Вышли все!» У Лин-ху Чуна вдруг взыграло ребячество: «Давайте-ка прокричим три раза, напугаем людей из истиных кланов». Цзу Цянь-цю рассмеялся: «Прелесно! Давайте-ка все крикнем по приказу главы союза».
Лин-ху Чун, используя внутреннюю силу , прокричал: «Всем кричать за мной, один, два, три:
– Эй, мы спустились с горы!»
Несколько тысяч героев откликнулись: «Эй, мы спустились с горы!»
Лин-ху Чун снова прокричал: «Мы любуемся снегом, покрывшим вершины гор!»
И все герои поддержали: «Мы любуемся снегом, покрывшим вершины гор!»
Лин-ху Чун снова закричал: «Синие горы неизменны, зеленые ручьи текут далеко, когда-нибудь еще встретимся».
Герои заорали: «Синие горы неизменны, зеленые ручьи текут далеко, когда-нибудь еще встретимся».
Лин-ху Чун рассмеялся: «Ну, двинулись!»
Тут кто-то закричал: «Вы, черепашьи дети, тупицы, идите к вашим бабушкам на восемнадцать поколений!» И все закричали: «Вы, черепашьи дети, тупицы, идите к вашим бабушкам на восемнадцать поколений!» И тому подобные грубости и ругательства, выкрикиваемые тысячью глоток, стали громом раздаваться по всей долине, в самом деле, такого раньше никто не слыхивал. Лин-ху Чун прикрикнул: «Все, хватит орать, ребята, уходим!» Все обрадовались, и подхватили: «Все, хватит орать, ребята, уходим!». Пока все орали, со склонов горы в ответ не донеслось ни звука, ни шороха. Небо уже светлело, и все, попрощавшись, стали расходиться. Лин-ху Чун подумал: «У меня есть первое важнейшее дело – найти Ин-ин, потом следует разузнать, кто погубил наставниц Дин Сянь и Дин И. Куда мне следует пойти, чтобы выполнить эти два важнейших дела?» У него внезапно мелькнула мысль: «Монахи Шаолиня и люди из истинных кланов уже знают, что мы спустились с горы, раз нас истребить и не удалось, то они, разумеется, вернутся в монастырь Шаолинь. Возможно, Ин-ин тоже будет при них. Чтобы выполнить мои два дела, мне следует вернуться в Шаолинь». Снова подумал: «Чтобы незаметно проникнуть в монастырь, чем меньше людей – тем лучше, не нужно брать с собой Цзи Ву-ши и остальных.Он поклонился Цзи Ву-ши, Лао Тоу-цзы, Цзу Цянь-цю, Лань Фэн-хуан, Хуан Бо-лю, и остальным: «Сейчас все разделимся и будем усердно тараться. а после того, как освободим Шэнгу, встретимся и напьемся вдоволь». Цзи Ву-ши спросил: «Княжич, куда ты собрался идти?» Лин-ху Чун ответил: «Прошу простить маленького братишку, что не сообщает сейчас, потом все объясню в подробностях».
Люди не стали задавать лишних вопросов, и ответили прощальным поклоном.