Мои длинные волосы быстро покрывались московской пылью и требовали ухода. В душ Щепкинского общежития я мог попасть не всегда, впрочем, как и в саму общагу. Один раз я пришел в гостиницу «Байкал» к девчонкам из Горно-Алтайской делегации. Меня там хорошо знали. Разрешили принять душ. В делегации, кстати, оказалась и девочка из Курмач-Байгола, родной деревни моих бабушки и дедушки по маминой линии. Именно в этой деревне я в детстве проводил летние каникулы. И тут эхо родного места догнало меня сквозь время и расстояние и настигло где – в трех шагах от ВГИКа.
Тем временем экзамены шли своим чередом. Я поступал сразу в три вуза: во ВГИК на сценарный факультет на курс Натальи Борисовны Рязанцевой, в ГИТИС на режиссерский на курс Андрея Александровича Гончарова, и в Московский институт культуры в Химках на режиссера массовых представлений.
В последнем дела шли лучше всего, я сдавал все экзамены на четверки, даже мои Высоцкий-Гоголь на показе актерского мастерства помогли мне. Запомнилось сочинение. Мы с Наташей-моделью сидели, конечно, рядом. И она у меня спросила, как пишется слово «кинематографический»: через «и» или через «о». Я сказал, что через «е». Наташа сказала, что не может быть, потому что «кино» не склоняется, и, значит, в состав сложного слова входит тоже неизменно, поэтому, правильно - «киноматографический». Тут я попросил показать мне её сочинение. Что я увидел – не описать словами. Я сам не очень грамотный человек. У меня и синтаксис авторский и орфография странная, но сочинение моей подруги просто страшный сон учителя русского языка.
На нас уже косились наблюдатели из приёмной комиссии. Тогда я шепнул Наташе: «Поверь мне, ничего не спрашивай и не спорь. Напиши все свои мысли, а потом отдай мне, я проверю, а ты - перепишешь, а ты слово в слово, а главное буква в букву, на чистовик». Наташа нахмурилась, а потом кивнула. Мы получили по четверке. Потом, когда я получал от неё письма из Воронежа, она всегда начинала их так «Только, пожалуйста, не смейся над ошибками!»
Больше всего я боялся идти в ГИТИС. Если бы не Амаду, который, как я уже говорил, всюду чувствовал себя как дома, и вёл себя так, будто ему все должны, все люди братья, и любую проблему можно решить разговором с правильно подобранными словами и правильным поведением, так вот, если бы не Амаду, я бы туда и не сунулся. Абитуриенты декламировали, читали, погружались в образы, еще не представ перед комиссией. Я не мог просто так изображать что-то без особых причин, поэтому меня удивляло такое поведение. Они казались мне не от мира сего, что там говорит, немного не в себе. И, в то же время, я смотрел на них как на небожителей, мне казалось и в жизни настоящие актеры так себя и ведут, непрерывно и непременно что-то играют, в кого-то перевоплощаются.
Абитуриенты-режиссеры были другими, они не суетились. Они смотрели на происходящее отстраненным взглядом, полным мудрости, какой-то потусторонней тоски и сигаретного дыма. Они отвечали не торопясь, казалось, они знают и умеют всё. Я хотел скорее бежать оттуда, но Амаду схватил меня за джинсовую куртку: «Э, мы так не договаривались. Ты пробуешь поступать со мной, а я с тобой».
Мы заходили по одному в аудиторию с темными стенами, небольшими окнами. И начиналось что-то вроде перекрестного допроса. «Зачем вы хотите стать режиссером?» «Да собственно…» «Почему вы хотите поступить именно к «Андрею Александровичу?» «К кому? Ах да…» «Что для вас театр?» Забор, - думал я, для нескольких поколений горно-алтайцев, театр – это зеленый забор, за которым идёт вечная стройка. «Какой последний спектакль вам понравился?» А радиоспектакли можно, хотел спросить я. «Вы сами когда-нибудь что-нибудь ставили?» Конечно, ставил, «Дюймовочку», «Снежную королеву» и «Маленького принца», но как-то стыдно об этом говорить. «Какая ваша любимая пьеса?» О, тут уже полегче, и я ляпнул без всякого смущения: «Жан-Поль Сартр. Мухи». «Хорошо. Напишите нам экспликацию на эту пьесу». Что? А что это такое экс-пли-ка ци-я?
Потом двадцать человек собрали в небольшой аудитории. Пронесся шепоток «Иоффе, Иоффе». Человек с белыми волосами осмотрел нас всех внимательно и сказал: «Вас осталось мало, но будет ещё меньше, поэтому желаю вам хорошо отдохнуть, хотя отдыхать вам не придется». Экспликацию приняли.
Следующий экзамен состоялся в театре им. Маяковского. Сначала мы читали стихи, монологи, пели, танцевали, потом было новое задание придумать небольшой этюд с переменой положения. Каждому претенденту дали по парочке актеров-абитуриентов и какую-нибудь пословицу, вроде «Всяк сверчок – знай свой шесток», или «Сколько волка ни корми, а своя рубашка ближе к телу». Соревнования, состязания всегда меня напрягали, а тут - третий этап, ответственно, волнительно, я в нескольких шагах от того, чтобы стать режиссером, буду учиться вместе с Амаду, я не сомневался, что он точно поступит. Но желание сделать что-то такое, что бы запомнилось, и превзошло все, что делали другие, так давило, там туманило мозги, что я ничего не мог придумать дельного, и, чем меньше времени оставалось до показа, тем становилось страшнее и безнадежнее. Парень и актриса, которые мне достались, смотрели сочувственно.
Перед показом мы не досчитались одного абитуриента, оказалось, что его забрали в милицию. Паренек вышел покурить на крыльцо театра, и тут милиция, проверила документы, регистрации не оказалось, а театральное искусство, возможно потеряло нового Мейерхольда.
В общем, на третьем этапе я срезался. Дальше Амаду шел один. Во ВГИКе ситуация была обратная, Амаду не смог пройти отбор на режиссера кино, зато я сдавал экзамен за экзаменом. Правда, с переменным успехом. За литературу устно я получил пятерку, сочинение написал на три. Следующий экзамен был необычным – нам показали несколько короткометражек и мы должны были написать что-то вроде анализа. Я не представлял, как это делать. Но решил, что мне терять нечего и разошелся. Я цеплялся за каждую деталь, трех часов мне было мало, графин на столе в кадре у меня был не просто графином, а символом хрупкости человеческого существования. Свет из окна, разрезающий лицо человека напополам намекает на двойственную природу человека. И всё в таком же духе. И этот приём сработал. Я получил пятёрку.
Следующий экзамен – сценарный этюд. Дается несколько тем и надо написать историю пригодную для кино. Писал я про остров, на котором оказались несколько друзей. Выбраться с острова из-за наводнения они не могли и всё выясняли и выясняли между собой отношения. Но писалось как-то вяло, и я получил трояк.
Оставался последний экзамен – собеседование. Но тут возникла загвоздка, чтобы попасть на это последние испытание, нужно принести подлинники документов. Во ВГИКе у меня были копии, а сами документы в институте культуры. Обе Наташи, Наташа-модель и Наташа из Марий Эл, Амаду, все сказали, что если я не рискну, и не пойду на собеседование во ВГИК, то буду полным дураком. Но есть ли у меня шансы поступить в киноинститут? Вот вопрос. В институте культуры шансы были реальные, я был почти на сто процентов уверен, что пройду, а вот смогу ли я стать сценаристом?
Слушай своё сердце. Зорко одно лишь сердце. Ничего подобного. Сердце немо. «Когда бог молчит, в его уста можно вложить все что угодно».
Сергей Решетнев ©