Я был раздавлен и опустошён, брошен и обезличен. Даже малейшая надежда на самоидентификацию растворилась в холодном ночном воздухе, без остатка заполнившим пространство в котором я оказался. Каждая мысль, как и каждый вдох давались с огромным трудом, с непомерной тяжестью для уничтоженного ума приходили элементарные логические цепочки, которые едва выстроившись, с противным звоном рассыпались в моей явно не здраво мыслящей голове. Они противоречили, царапались, набрасывались друг на друга, все дальше и дальше уводя меня в бездну отчаяния и потерянности. Пропасть, так вежливо распахнувшаяся надо мною, втянула меня так просто и быстро, что мне едва удалось бы ответить как давно я перешагнул эту точку после которой обратный путь стал невозможен. Пожалуй мысль о прохождении этой некоей точки и стала спасительной для меня на тот момент, единственной не разбившейся на бессвязные эмоции, и послужившая фундаментом для исследования ситуации, в которой по чьей-то или своей собственной воле я оказался. И раз уж эта точка была, то ей явно предшествовало нечто, нечто невероятно важное, то что было теперь закрыто от меня непроницаемой, непреодолимой стеной беспамятства. Прокрутив эту идею о прохождении точки невозврата несколько раз, и убедившись в том что она устойчива и надёжна, я решил пойти дальше и задать про себя следующий приемлемый вопрос в пустоту, а что же ей предшествовало? И от этого вопроса мне вновь стало жутко.
Некоторое время спустя, обретя устойчивость и относительное, в условиях абсолютной абстрактности происходящего, спокойствие, что-то из вне подсказало о необходимости переключения с внутреннего панического поиска на внешний, и тогда пришла вторая благословенная мысль. Необходимо понять – где я.
Осмотрев тесное и замкнутое помещение, утонувшее в неестественном сумраке, я обнаружил что достаточно неплохо вижу в темноте, хоть и под весьма непривычным углом, будто бы снизу-вверх. Никаких видимых источников освещения не было и единственный оконный проем, задёрнутый не пойми чем, не пропускал ни единого лучика света, и я сделал вывод, что к тому же за окном глубокая ночь. К несчастью, все что я мог видеть складывалось в какую-то жуткую, нелепую, чуждую привычной реальности картину. Черно-белые силуэты окружающих предметов подрагивали и рябили, словно на экране старого телевизора, который в полночный час демонстрировал лишь помехи из белого шума. Но среди этой неразберихи я скорее чувствовал, нежели отчётливо осознавал некий обособленный смысловой фон, канал, который к величайшему моему сожалению, не мог мне сейчас ничем помочь. Все выглядело и знакомым и незнакомым одновременно, и при том скорее новым, непознанным, нежели привычным, и от того пугающим. Поэтому, прежде чем перейти к последовательному изучению этого странного места, я все таки решил для начала провести «ревизию» всего того, что могло бы составить моё «я», мою суть, как материальную, так и ментальную. И крайне осторожно и не спеша начал перечислять про себя беззвучным голосом все то, что мне на данный момент было известно, и начал я вот с чего.
Первое, и самое важное открытие состояло в том, что я мыслю, хоть и как-то чересчур несвязно и разорвано, следовательно, я существую, и скорее всего скорее всего жив, нежели мёртв. Более того, мысли, когда удавалось их сложить из противоречивых и путающихся потоков, складывающихся сначала в какие-то ломаные образы, обрывки событий и воспоминаний, словно бы некую цельную и более чем осмысленную картину пропустили бы через гигантскую бумагорезку и затем отдали эти бесчисленные цветастые лоскуты разбуженному, спавшим крепким сном ребёнку и потребовали, чтобы он не только восстановил картину, но ещё и объяснил заложенный в неё смысл, а через этот смысл попытался назвать имя Автора. Одним словом каша в моей голове получилась настолько знатная, что я без сомнения снял бы шляпу, если бы она у меня была, перед поваром ее заварившим.
Попробовав вновь восстановить все то, что предшествовало моему нынешнему положению, я опять наткнулся на непреодолимый барьер, вставший между мной и моим прошлым. Он был на настолько высоким и прочным, что мне на миг показалось, что моя история, как и моя жизнь началась только сегодня, только сейчас, когда я открыл глаза в этом сумраке. Но ведь такого просто не может быть! Это невозможно. Так как я в совершенстве владею каким-то языком на котором пытаюсь думать, следовательно, знаю его достаточно давно, и в отличие от тех, кто только приходит в этот мир у меня есть, точнее всего была, целостная картина восприятия, вырабатывающаяся тоже только с годами. Более того мне известны названия предметов, смысл слов, значения фраз. Но увы не имена, их как будто кто-то специально изъял из моей памяти, абсолютно все, включая и моё собственное. И признаюсь честно, это открытие повергло меня в настоящий шок, сконфузило настолько, что я буквально оцепенел, и только сейчас почувствовал насколько неудобно нахожусь в пространстве.
Ноги мои были явно выше чем все остальное тело и лежали толи на кровати, толи на диване и порядочно затекли. Значит в этом нелепом положении я пролежал достаточно долго, удивительно, что я не придавал абсолютно никакого значения до сего момента, будучи совершенно поглощённым внутренним монологом. Руки, заведённые за голову обхватывали основание кресла, словно руки утопающего, держащегося за спасательный круг, как за последнюю надежду. Напрягшись я попытался пошевелиться – из этого ничего не вышло, тело не слушалось и продолжало висеть в позе рухнувшей балерины. Попытавшись сдвинуться с места ещё несколько раз и не добившись успеха, я вновь вернулся к построению логических последовательностей, к счастью делать это стало немного легче.
Положение моего тела объясняло почему я вижу картину застывшей комнаты так странно, снизу-вверх, но ничуть не давало объяснения почему я не могу пошевелиться. Может быть я потерял сознание и ударился головой об пол так сильно, что позабыл не только своё имя, но и все что предшествовало сегодняшней ночи. Стоило только подумать об этом, как словно в ответ пришло весьма явное ощущение того, что падение было скорее одним из последствий произошедшего, но никак не причиной. Не в силах найти дальнейшего объяснения происходящему, мне не оставалось ничего иного, кроме как продолжать успокаивать себя перечислением того, что мне было известно.
К тому, что мне было ведомо я добавил идею о том, что у меня есть тело. Возможно кому-то эта мысль показалась бы полным абсурдом, но только не мне и не в моей ситуации. Ведь до сего момента я недвижимо наблюдал лишь искажённую перспективу из положения застывшей на месте и ошеломлённой точки. Сейчас же я сделал открытие, что эта пытающаяся мыслить и находить ответы, пускай и с огромным напряжением, точка помещена не вовне, но внутри живой, как я надеялся оболочки. Следовательно, оставалось протестировать все органы чувств, имеющиеся в моем распоряжении.
Напротив надписи осязание в моей воображаемой таблице можно было поставить и плюс и минус одновременно, так как я ощущал холод, а значит температуру, дискомфорт от неестественности и неудобности физического положения, но при этом никак не мог на это повлиять. Следующая строка – зрение. Тут все ещё запутаннее. То что я вижу вполне нормально, но то как я вижу очень далеко от понятия нормальности как таковой. Эта отвратительная рябь и размытость не давали сконцентрироваться ни на одном объекте, превращая картинку восприятия в настоящую пытку. Так что тут скорее минус чем плюс. Слух, к моему огорчению с этим видом восприятия дела обстояли ничуть не лучше, чем с предыдущими двумя, а даже напротив, ещё хуже. Из вне не поступал ни единый звук, хотя дыхание, пусть и чрезвычайно затруднённое, у меня явно присутствовало, ещё одно доказательство того, что я жив, ведь покойникам, как известно, дышать не к чему. Но при этом ни хрипа, ни характерного свиста я не слышал, ровно, как и остальных звуков или голосов. Вместо этого озвучке, причём явно издевательской, подвергались мои умственные потуги. В то время когда мне удавалось начать новую логическую цепь я ощущал, не думаю что тут будет уместно слово «слышал», внутри головы нарастающий гул, который бывает от сверхнизких частот, когда же какая-то из мыслей ускользала или рассыпалась на отдельные буквы из-за своей полной несостоятельности, тогда неприятный металлический звон сопровождал этот очередной распад смысла. Так что напротив слуха уверенный минус, или нет, лучше минус и многоточие...
Оставалось разобраться с запахами и вкусами, что с ними было не так. А уверенность в том, что и с ними не все ладно была почти стопроцентная. Итак, начнём, подумал я, рассматривая уже порядком надоевшую и подрагивающую в белёсых просветах ткань, похожую на штору, и втянув полную грудь настолько сильно, насколько мог, пробуя уловить в этом вдохе всевозможные оттенки ароматов. И тут, вопреки моему изначально пессимистическому настрою, меня ждал успех. Вошедший в мои лёгкие воздух вполне отчётливо хранил в себе ощутимые и разнообразные вариации, так например я учуял весьма сложный и чарующий букет, сотканный из переплетения сандала и миры, можжевельника и ладана с примесью каких-то трав с выветрившимися из моего словарного запаса названиями. И переплетение этих запахов, особенно в противовес повреждённым и скудным на восприятие остальным органам чувств оказался настолько неожиданным и от того приятным, что первая отчётливая положительная эмоция проскочила в моем сознании. Но только стоило ей промелькнуть, как за ней с каким-то урчащим и глубоким звуком, опять же внутри моей черепной коробки, потянулись менее приятные расшифровки той воздушной смеси, что я пытался разложить на составляющие. К моему разочарованию это благостное соцветие приятных запахов будто бы пыталось закрыть собою нечто прямо ему противоположенное и отталкивающее, словно за невероятно красивой маской пряталось злое и пугающее лицо. Так позади этого травянистого многообразия проступили сначала едва уловимо, затем более явственно обрывки чего-то тяжёлого, удушливого, притаившегося на заднем плане. Зловоние чего-то сгоревшего и истлевшего пряталось на окраине восприятия и судя по силе запаха, источник так же располагался на достаточном удалении, возможно и вовсе за пределами помещения. Ведь помимо этой комнаты должен же был существовать целый мир вокруг, и даже больше. Разобравшись с обонянием и убедившись, что с ним все отлично оставалось последнее – вкус. Жаль только что нельзя разобраться в происходящем только с помощью нюха, прекрасно работающего в застывшем теле, которое не может не то что пошевелиться, но даже перевести взгляд. С вкусовыми ощущениями вышло затруднение, ведь чтобы что-то ощутить необходимо это что-то хотя бы укусить, или по крайней мере дотронуться кончиком языка, что мне в данный момент так же было недоступно. Кроме какого-то привкуса, напоминающего отдалённо окислившуюся батарейку, никаких других вкусов я различить не мог, да если честно и не представлял каким образом это сможет помочь мне, если только я не вознамерюсь прогрызть свой путь к истине.
Итак, проведя тестирование всех органов чувств с колоссальным для меня напряжением, и найдя их в крайне плачевном состоянии, признаюсь я совсем отчаялся. Затем я решил попробовать убежать от окружающего меня абсурда с помощью пусть и наивного, зато всем известного приёма – представить себе, что все это сон. Нездоровый, нереальный, не имеющий права на существование сон, от которого я непременно и очень скоро должен проснуться. Внезапно, как только я подумал об этом, чуть выше и правее моего угла обзора зажглась бледно-фиолетовая с прожилками глубокого синего цвета лампа, и для меня она оказалась ярче десятков полуденных Солнц и беспощаднее вспышки ядерного взрыва. Я буквально ослеп. Резкая боль пронзила все моё тело, словно через меня в самый разгар бури пропустили бы ветвистый заряд молний. Глаза рефлекторно закрылись и все стало безупречно белым. Все распалось на отдельные атомы и молекулы, мысли на мельчайшие составляющие, казалось само сознание окончательно расщепилось и исчезло, утонув в потоке света, противиться которому не было ни малейшей возможности. Наверное так и умирают, последнее что пронеслось в голове, после чего все исчезло.