Повернулась хозяйка хижины к подошедшему лишь тогда, когда он новой цветастой речью к ней рассыпался:
- Мои глаза рады видеть тебя в добром здравии, о могущественнная Владычица магии, луноликая Ведунья, Пери огня и ветра…
- Угу, - коротко ответила Ведьма на этот пёстрословный залп. Она из-под косматых бровей внимательно гостя рассматривала - тот аж поёжился чуток под цепким взором колдуньиным – Я, Уруган, таким словесам не обучена. Посему на правах гостеприимной хозяйки мест этих спрошу по-нашенски, по-простому: чего припёрся?
Ничуть не смутившись постановкой Ведьминого вопроса, хан хмыкнул, сверкнул карим глазом и пафосно изрёк:
- Речь буду молвить важную, буду сладкий мёд лить в твои уши, о несравненная!
- О как, - задумчиво изрекла Ведьма, - тогда сперва касатиков своих отгони от моего частокола. Ежели есть о чём говорить, то лишние уши ни к чему. А то неровен час их твоим мёдом зальёт… Да и они мои цветы секут-режут - кабы сердитость на меня не набежала. Не хочется, хан, душегубицей прослыть на старости… Уведи своих-то.
К Ведьминому удивлению хан послушался. Одним взмахом руки велел бусурманам своим далече отойти и шумом-гамом не мешать. Возле себя лишь двоих из стражи оставил: одного повыше та потоньше, другого пониже да потолще. Этим-то и отличались. А всё остальное: и одёжка, и сабли, и шапки остроконечные, и глаза раскосые да усы тонкие обвислые – всё одно, как у братьев единоутробных.
- Не пригласишь ли ты, изумрудовзорая Повелительница леса, в обитель свою, дабы в тишине и покое побеседовать? –полюбопытствовал хан. – Дабы вкусить шербета и лукума из рук твоих, которые подобны двум лебедям, летающим над озером лунной ночью.
«Офигеть,- думал Никифор, не смея выткнуться из засады до хозяйкиного клича, - во заворачивает, даж Иван так не мог, хоть за словом в карман не лазал. Чувак даже не павлин, а гибрид павлина с соловьём. А хозяйка ему не рада, это и дураку понятно.» Над котом зашуршали ветки, это тихо совершил посадку Рамштайн, а вслед за ним тяжело бухнулся на ветку филин Ушас, который в связи с происходящими непонятными событиями проснулся раньше обычного. Птицы замерли и тоже стали ожидать Ведьминого знака.
- Не приглашу, - ровно ответила Ведьма. – Шербетов не держим, лукумов тоже. А тыквенную кашу мою ты вряд ли пробовать станешь. Здесь и поговорим. Присаживайся.
- Куда? – удивился хан, - неуж на землю прямо? Так ваша земля сыра да холодна, а я хан – мне болеть не пристало.
- Нежный, как погляжу, - недовольно вскинула бровь Ведьма, - чего ж на землю. Чай, не дикие… Эй, там… подсобите, постойте-подержите!
Женщина щёлкнула пальцами, и два пня, что недалече виднелись, стрепенулись, от мха и от хвои опавшей отряхнулись да и подбежали бочком к хану и Ведьме. Уруган виду не подал, что удивился. А вот стражники его доблестные глаза повыпучивали, рты пораскрыли широко – не видывали они в жизни своей, чтоб пни бегали. От Ведьминых глаз это не укрылось, лукаво она про себя ухмыльнулась: «Даже в смурную минуту место шалости сыщется». Взяла да и прищёлкнула пальцами ещё раз. Из-за одного пня мелкий мухоморишко выскочил, он видать с пенька вовремя слезть не успел, а теперь вот, по ведьминому велению, спрыгнул. До только не в траву-мураву, а прямёхенко на сапог толстого стражника ханского. Спрыгнул, да и
полез вверх по сапогу-то, а там и по штанине. Бусурманин, как увидел, что по его ноге гриб лезет, так и обмер, а потом ногой махнул, чтоб мухоморишку стряхнуть. Уруган только на пень собрался сесть, а тут сапог услужника его и встретил. Прямёхенько то место встретил, которое хан так простудить боялся на сырой землице. Крякнул хан, обернулся. Злобно зыркнул на стражей своих, да только ни сказать ничего не успел, ни крикнуть – окликнула его Ведьма.
- Ты садись уже, чтоль. Да сказывай, чего хотел. А то мне некогда. У меня в избе зелья перестаивают.
В кустах Никифор с мудрыми птицами все в слух ушли, чтоб ни словечка не пропустить. А Ведьма лишь голову наклонила, да пальцами крючковатыми по своему колену постукивала. Хан в своей манере витееватой речь повёл:
- Одолел я путь немалый, через пустыни и горы, леса и реки вёл я своё войско, вёз тебе дары несметные, горы злата, россыпи камней
самоцветных, диковинных, вина заморские, ковры золототканные, пряности душистые. Всё, чтобы к ногам твоим положить, Пери-чародейница, могущественная и несравненная…
Во время этой речи пламенной у второго охранника , тощего да длинного, брови вверх поползли – не мог никак сердешный докумекать, чего эт его великий повелитель кривую да горбатую старуху красавицей кличет, луноликой Пери называет. Ведьма и это приметила. Про себя морок поправила – и стало второму стражу видеться, что это его тёща ненавистная супротив великого Уругана сидит и собирается огреть хана своею клюкою. Истинный бодигард хозяина телом-то прикрывает, вот и кинулся тощий на хана, с пенька его свалил. Вскочил правитель, хотел было затрещину служаке влепить, да Ведьма его снова к беседе вернула:
- Ты не прыгай-то, не скачи как ошпаренный… Сказывай, сказывай Уруган…Тороплюсь я. А вы, касатики, чтоб своего царька не беспокоить, сходили бы да и корзину мою принесли. По тропинке до трёх сосен, там в кустах сыщете. Да не расстрясите по дороге.
Как послушные истуканы потопали длинный с круглым туда, куда колдунья велела. Хан Уруган сам на сам с Ведьмой остался. Гонору как-то в нём поубавилось, вот и сказал он просто да тихо:
- Свататься приехал, Ведьма. Женой своей тебя видеть желаю…
Шухнуло-ухнуло что-то в кустах недалече – филин в обморок грохнулся, Рамштайн крыльями забил, Никифор от изумления мысли растерял все, и даже лес затих…(продолжение следует)