Отрывок из семейной хроники ГДЕ НОЧУЮТ ТЕНИ
(Серия «По следам предков» - из путешествия по России в 1998 г.)
"Шаги над пропастью" = продолжение 1-ой части "Оборванные нити".
Опубликовано в Хабаровске, в сборнике Гродековского музея - "ВЕСТНИК ПРИАМУРСКОГО РОДОВЕДЧЕСКОГО ОБЩЕСТВА" № 3, 2010 г. В сборнике "ВИДЕНИЯ", Брисбен 2017 г.
* * * * * * * * *
В те далёкие дни она была совсем ещё ребёнком, а когда бежали - ей всего-то минуло 15. Поэтому, вспоминая о её детстве, я в мыслях невольно, с любовью, называю её просто Таней...
Отец Тани, Павел Николаевич Курочкин, как и все военные царского времени, большую часть жизни проводил в армии - воевал в 1902 году, потом в 1914... В те недолгие промежутки, когда наступало мирное затишье, работал бухгалтером и по долгу службы ездил с семьёй по всей Сибири. Жили в Минусинске, Тобольске, Ачинске, Красноярске.
Там, в Красноярске, в 1907 году родилась моя бабушка Таня. У Тани уже были старшие сёстры – Наташа, Вера и, возможно, кто-то ещё... После неё – в семье тоже рождались братья и сёстры: так, в Минусинске в 1911 году родилась Лена; потом появились на свет Костя и Лёня., но где, в каком городе родились мальчики – этого, наверное, никогда не узнать.
Так или иначе, Аделаиде Аркадьевне суждено было произвести на свет 12 человек детей. К её горю, многие из них умирали в младенчестве... только шестеро остались в живых. Здоровье ли её сказывалось, или постоянные переезды и связанные с этим трудности, или более чем скромное материальное положение, что в те времена было общей участью большинства офицеров в России, только похороны в семье и житейские тяготы шли рука об руку.
В детстве Таня три раза ослепла на нервной почве.
Ребёнком, она остро переживала смерть маленьких братьев и сестёр. Когда слепота случилась с ней в первый раз - ей было лет 6, не больше, и семья всё ещё жила в Минусинске. Таня не видела почти что целый день, и была очень напугана. Но врачи успокаивали, сказали матери, что это - от слёз, от потрясения... что ребёнку нужен полный покой.
Действительно, в конце дня всё само прошло и, вероятно, никогда бы не повторилось... Да вот беда: потрясений в детской жизни Тани было больше чем достаточно. В 1914 году вспыхнула Первая Мировая война и Павел Николавич ушёл на фронт. Конечно, семилетняя Таня не понимала до конца страшного значения слова «война», но горе матери при расставании, и страх за отца передались и ей. А тут снова пришлось хоронить младенца... Таня ослепла второй раз. К счастью, тоже ненадолго.
Не желая обременять мужа заботами, Аделаида Аркадьевна стойко переносила житейские тяготы – не писала ему о домашних горестях, скрывала, что порою приходится испытывать нищету. Сообщила только, что ей с детьми пришлось перебраться сначала в Тобольск., потом в Ачинск.
Гордая Аделаида Аркадьевна старалась скрывать своё бедственное положение даже от знакомых, особенно от смолянок, институтских подруг. А между тем с фронта приходили неутешительные вести. Поэтому знакомые нет-нет да заходили, все - такие же изящные, подтянутые, как она сама. Таня удивлялась: взрослые только и говорят о брожении «революционно настроенной толпы», о панике и беспорядках в городе, о том, что «в воздухе чувствуется напряжение, тревога»...
А потом подошёл 1917 год.
Тане было всего лишь десять лет, когда в России вспыхнула революция. А затем начался красный террор... и волной прокатился страшный уродующий голод.
А ещё через год – её старшая сестра Наташа вышла замуж и переехала к мужу на другую квартиру.
Теперь за старшую из детей осталась Вера, тоже почти невеста. Но как-то само получилось так, что в трудные минуты Аделаида Аркадьевна стала отводить душу не с Верой, а именно с Таней. А Таня – она и в самом деле как бы сразу повзрослела: не по годам стала серьёзной, рассудительной, в трудные минуты не теряла присутствия духа и могла дать матери практический дельный совет. Одно огорчало Аделаиду Аркадьевну: вслед за уличной детворой, Таня стала распевать: «Голод пляшет, голод скачет, голод песенки поёт...».
Опять варшавская квартира, - бабушка лежит на диване. Может, яркое солнце утомляет её глаза, потому что вспоминая эту «песенку», она говорит и всё время вытирает глаза, и усмехается одновременно. Я мысленно «вглядываюсь» в её дрожащее лицо, - конечно же, она плачет! - и вспоминаю родной голос:
- Моя мама была в ужасе, оттого что у меня, да и у всех нас, появились новые «словечки». Вечно сетовала - куда, мол, делось наше воспитание, манеры! И отец подолгу не появлялся... вся наша жизнь была на нервах.
Подбородок бабушки опять задрожал. А я опять как бы переношусь в её прошлое...
Может быть, и хорошо, что Павла Николаевича часто не было в городе: назревала Гражданская война, а он был на стороне Белых. Не раз приходилось видеть Тане, как вооружённые банды большевиков в любое время дня и ночи неожиданно врывались к ним в дом. Выбивали двери, грабили, сквернословили, грозили прикладами и требовали, чтобы мать сказала – где её муж. Не добившись ответа, выкрикивали страшные ругательства и, ломая и калеча всё, что нельзя унести с собой, исчезали. А некоторое время спустя, начали грозиться мать арестовать: узнали, что её девичья фамилия не просто Шорр, как в обыденной жизни подписывали её родители, а Кощенфальва фон Стик Шорр.
Тане было немногим больше двенадцати, но она уже знала, что большевики зверски расправлялись с теми, у кого было мало-мальски интеллигентное лицо или признак «голубой крови» - могли расстрелять на месте. А между тем мать этого или не хотела, или не могла понять, - плача во время очередного визита красных, с гордостью заявляла о своей фамилии. Кончилось тем, что в один прекрасный день её арестовали.
И снова у меня перед глазами зелёный диван... с трудом сдерживая слёзы, бабушка говорит:
- Увели! Ночью! Мы, дети, страшно кричали... Потом бегали к ней в тюрьму.... рыдали у ворот, пока стража нас не прогоняла. А потом нам дали с матерью увидеться... только мы её, избитую, не узнавали – она походила на кусок окровавленного мяса...
Мне, когда я это впервые услышала, стало страшно так, что не передать никакими словами, и даже сейчас трудно об этом вспоминать.
К счастью, Аделаиду Аркадьевну скоро выпустили. Только легче от этого не стало: она никак не могла прийти в себя – подолгу сидела забившись в угол и тихо, навзрыд плакала, ни с кем не разговаривала; а в паспорте – в том месте, где стояла фамилия и были записаны дети – всё было перечёркнуто, и сверху написано: «Вошь и пять паразитов».
Красные не оставляли её в покое, всё так же являлись с обыском и допросом. Только с некоторых пор одному из банды приглянулась Вера... так что ей приходилось всегда быть начеку и вовремя исчезать из дома.
Однажды ночью к Аделаиде Аркадьевне постучали. Это было где-то в начале октября 1919 года. Долго боялись открывать, пока за дверью не раздался шёпот: посыльный от Павла Николаевича. Но мать уже почти ничего не понимала и в отчаянии едва не подняла шум...
Посыльный сказал, что отец в дом не войдёт, велел разбудить Таню, просил выйти к нему. Потом проводил Таню соседнего забора, где ждал отец.
Говорили недолго. Отец сумел пробраться сюда из Барнаула; знал всё, что здесь происходило. Известие о домогательствах комиссара его встревожило... оставлять Веру в сложившейся обстановке было опасно. Велел срочно покинуть Ачинск. А пока...
К тому времени Тане было неполных тринадцать. Что ж, жизнь заставляет дочь вырасти раньше времени, но в данный момент она – единственный человек, который может хоть как-то защитить семью. В руках Павла Николаевича блеснул маузер. В темноте показал ей, как взвести курок, целиться... велел повторить... Потом велел, придя домой, спрятать маузер где-нибудь у двери, но никому об этом не говорить. В отчаянии прижал Таню к груди, перекрестил, и исчез.
Сразу уехать не удалось - Аделаиду Аркадьевну опять арестовали. Снова избивали до полусознания. И опять истощённые от голода Вера с Таней, пугаясь окровавленного вида матери, не отходили от тюрьмы. Хорошо, что они оставляли дома Лену с малышами. И когда через три дня они повели мать домой, то Вера пошла вперёд и велела Лене уложить Костю и Лёню спать...
Продолжение следует., © Т.Н, Малеевская.