Два зека на лошадке, запряженной в сани, подъезжают к месту казни. Останавливаются возле трупов. Тот, что повыше говорит:
- Ну, давай грузить, что ли? Бери в подмышки.
Они грузят каждое тело на деревянные носилки, потом скидывают их на сани, усаживаются впереди и едут обратно в сторону зоны, где им уже открывают ворота.
На краю зоны, в стороне от бараков находится в бревенчатом доме медсанчасть. Напротив ее тыльной части деревянная избушка прозекторской.
Тыльная дверь медсанчасти открывается. Из нее два зека выносят труп, замотанный простыней и ногами вперед несут его в прозекторскую, где зек в резиновом халате одетом поверх зимней робы, придерживает им дверь.
Лошадь с санями подъезжает к медсанчасти, у входа в которую курит пожилой мужчина в пенсне и белом халате. Весь его вид выдает в нем врача - интеллигента, но зековская шапка и наброшенная на плечи поверх белого халата телогрейка, говорят о том, что он здесь не по своей воле. Он замечает подъезжающую лошадь и обращается к возчику:
- В прозекторскую всех, пожалуйста. Скажите там, что я сейчас подойду.
Трупы вносят в полутемное помещение, где на деревянных нарах лежат другие, уже голые трупы тощих мужчин с бирками, привязанными к правой ноге. Всего их пять или шесть.
- Стащите с него шмотки, пока совсем не застыл, и кладите сюда, - скомандовал вошедшим здоровый, звероподобный зек в резиновом халате. Татуированные на его пальцах синие перстни выдавали в нем уважаемого обитателя зоны и авторитета в зоновской иерархии.
Когда это было проделано, он скомандовал вновь:
- На стол его, к Профессору.
Зеки притащили на носилках уже голого старика и шмякнули на мраморный стол, возле которого уже стоял врач в пенсне и натягивал резиновые перчатки. Над его головой был большой многоламповый светильник, как в операционной, но с горящей только центральной лампой.
В прозекторскую вошёл молодой высокий худой мужчина в белом халате и белой шапочке из под которой выбиваются кудрявые черные волосы.
- Прошу прощения, Михаил Андреевич,- обращается он к профессору, -задержал вас, но мне только сейчас сказали, что вы здесь и поступил свежий материал.
- Да, что вы, коллега Коханович, какие могут быть претензии? Надевайте перчатки, присоединяйтесь. Анатомичка, знаете ли, да еще для будущего военного хирурга, это практика совершенно не заменимая. Вас ведь из военно-медицинской академии забрали?
- Да, с четвертого курса, прямо с занятий, даже вещи из дома взять не дали.
- Используйте свое время для накопления опыта. Лучше его набирать на трупах, затем, возвращая к жизни полумертвых, чем, извините, наоборот.
Тот, кого называли «Профессор», а возможно так оно и было, говорил, одновременно разбирая на столике анатомические и хирургические инструменты.
– Вы, знаете, мне это весьма пригодилось в двадцатом, когда мы входили Крым. Раненых тогда было очень много, гангрена процветала, тиф. Половина моих хирургических операций - это ампутации. В тридцать девятом, в Карелии, во время Финской кампании, мы вновь получили богатый опыт обморожений и остановки кровотечений холодом. А вот уже опыт Великой Отечественной дал широчайший диапазон знаний для хирурга, в том числе и факты чудес и исцелений.
- Чудес не бывает, - угрюмо отозвался молодой врач, - есть неиспользованные силы организма.-
- Это вы так думаете, медики, вооруженные материалистической марксистко-ленинской теорией, несомненно, самой прогрессивной в мире,- иронически подколол его профессор. Кстати коллега, ототрите операционное поле от крови из пулевых ранений. Я должен видеть, что я режу. Приходилось мне, - продолжал он, – наблюдать и чудеса. Я видел сам человека, у которого пуля прошла через мозг от виска к виску, а он через три дня ходил своими ногами с повязкой на голове. Видел как простреленный насквозь на «Дороге жизни» солдат утонул вместе с машиной и пробыл под водой больше получаса. Его сумели откачать и поставить через две недели в строй. Это разве не чудеса?
- То, что я живой это тоже чудо,- встрял здоровенный угрюмый зек в резиновом халате, пыхтя самокруткой, - ты, лепила, слушай, что профессор говорит. Он меня чисто с того света вытащил, когда я в прошлом году с заточкой в спине к нему из барака в больничку приполз.
- Да, Макарыч, задал ты мне тогда работы, случай был не простой,- подтвердил профессор. – Ну, вот, коллега, кажется, наш подопечный начинает оттаивать. Пора резать, начинайте от лонного сочленения.
Молодой врач взял в руки ланцет и провел им по коже живота от лобка к грудине. Вдруг он испуганно посмотрел на профессора, который тоже смотрел, не отрываясь сквозь своё пенсне на труп.
- Что это, Михал Андреич? – отложив в сторону ланцет, прошептал он.
На глазах у изумленных докторов пулевые отверстия начали затягиваться сами собой как при заживлении, но только с ускорением в сотни раз. Через пять минут ни дырок от пуль, ни от разреза на животе не осталось и следа. Молодой врач осторожно взял старика за запястье, где обычно нащупывают пульс, профессор положил пальцы на подключичную артерию. Оба взглянули друг на друга одновременно и одновременно молча посмотрели на копавшегося с трупами зека.
- Макарыч, - окликнул его профессор, а как ты насчет соточку принять? У меня маленько в заначке осталось.
-Это кто ж откажется? А что за праздник?
-Сегодня тридцать лет, как мне вручили диплом врача-хирурга.
-За это надо.
Профессор открыл замок и порылся где-то в недрах своего белого медицинского стеклянного шкафа и достал пузырёк с рыжей жидкостью с надписью «ЯД».
- Это что?- спросил Макарыч.
-Спирт, не сомневайся.
- А почему рыжий?
- Немного йода добавлено. Это не вредно, даже наоборот.
- А чего ж тогда «ЯД» написано?
- Сюда такие спецы по замкам заходят, что, сам понимаешь, его бы давно не было.
- А ты, Профессор не прост,- усмехнулся громила в фартуке, ох, не прост,- засовывая пузырек в карман и снимая фартук. - Я так понимаю, что сегодня уже не понадоблюсь?
- Догадливый ты у нас, Макарыч.
Зек вышел из прозекторской, повесив фартук на гвоздь и хлопнув дверью, в которую ворвались клубы морозного тумана.
-Михал Андреич, что это? Что делаем-то теперь?-
- Что это не знаю. Знаю только, что он жив, и мы должны попытаться его спасти. Грузите его на носилки, быстро.
Они уложили тело на носилки, профессор быстро отвязал от ноги трупа, лежащего на нарах бирку и привязал к ноге старика.
- Куда его?- спросил Коханович.
- В изолятор. Там сейчас никого. У койки ширму поставим.
- Чья бирка-то?
- Прозорова Ильи Алексеевича, умершего сегодня от инфаркта.
- Так его опознают.
- Это вряд ли. Он не в авторитете, политик судя по всему. Это с того этапа, что только вчера в зону пригнали.
Они внесли Харитонова в палату, переложили на кровать и отгородили на всякий случай ширмой. Профессор взял стетоскоп и начал прослушивать старика. Коханович замерял пульс по секундомеру.
- Поставьте ему тонометр, коллега.
Коханович быстро наложил черную манжету и накачал воздух грушей. Профессор, слушая стетоскоп, следил за показаниями прибора.
- Поразительно,- произнёс он, когда из манжеты вышел почти весь воздух,- это похлеще будет, чем полчаса под водой. Ведь у него практически всё в норме. А у Вас что?
- У меня лично, похоже, тахикардия и гипертония сразу, а вот у пациента, да еще такого старика, пульс в норме: шестьдесят восемь ударов в минуту.
- Значит так, коллега, пусть будет всё как есть. Кстати, не такой уж он старик, помнится ему пятьдесят четыре года. Введите ему снотворное, чтобы он сутки спал. Пока спит, пригласите санитара, обработайте его по форме двадцать. А я сейчас пойду, вскрою расстрелянного Харитонова и выпишу заключение о смерти.
- Как Харитонова?
- Да, да казнённого Харитонова. А кого же еще, хоть он пока без бирки лежит? Бирку тоже выпишем. А вот Прозорова, у которого, оказывается, инфаркт случайно спутали с приступом стенокардии, мы с вами, коллега, еще понаблюдаем.