Оборвалась связь времён
Наш скорый поезд «Москва-Адлер» вышел с Курского вокзала Москвы точно по расписанию, в 16-30. В пути предстояло пробыть сорок четыре часа. Настроение наше было дорожно-спокойное. Особых впечатлений от путешествия не ожидалось: два последних года поездить по дорогам европейской части страны пришлось немало.
Путь вначале пролегал по «Московской» железной дороге через такие небольшие старинные города, как Тула и Курск, а затем по «Южной», включив в своё посещение не менее давних, но значительно многолюднее первых, Белгород, Харьков, Таганрог, Ростов-на-Дону, упрямо продолжая держать курс на Черноморское побережье Кавказа.
Всегда поражала нас, дальневосточников, густонаселённость этих мест.
Создавалось впечатление, что дорога пролегает по бесконечному населённому пункту – настолько неразрывно окружают её то большие, то малые города, пригороды которых уже соединились своими постройками, становясь всё более основательными и современными.
Сейчас, во второй половине 1997 года, особенно видна новизна в подходе к частному домостроению, представляющего собой, в основном, коттеджи, которые заметно покраснели итальянским кирпичом, особенно в подмосковье и исключили полностью национальную деревянную архитектуру.
Поезд останавливался довольно часто – названия станций были, как говорится, на слуху, что подтверждало незыблемость истории российских земель. На каждой остановке путников встречали базарами с традиционной, всегда горячей и душистой, отварной картошкой, солёными огурчиками, варениками, молоком. Иногда – редкими продавцами горячих пирожков и прохладительных напитков.
Полтора-два года назад можно было увидеть вынесенные к вагонам для продажи совершенно новые промышленные товары и различные вещи. Помню, однажды рано-ранним утром, где-то между Ряжском и Рязанью меня удивила своим товаром просто одетая пожилая женщина.
Торговала она, вернее, пыталась это делать, великолепными чистошерстяными ажурными шалями из тонкорунной домашней пряжи. И было-то их у неё всего две, нежно и гибко свесившимися с локтя, доставая почти земли своими концами, по цене «дешевле некуда». Но разборчивые и подозрительные пассажиры сначала увидели бедно одетую женщину, а уж только потом её искусный и редкий товар. Пока поняли настоящую цену вещи, всем желающим их не хватило. Сейчас уже такого товара на станциях не было да и, вообще, пока на станциях продавали только продукты.
Ещё засветло, вечером, проезжали яблочно-садовые места страны… Были беспредельно удивлены изобилием и дешевизной исконно русских сортов яблок, разноцветных и разномастных, которые продавались не килограммами или штуками, а вёдрами. За окном мелькали "мичуринские" сады...
Чуть позже в продаже появились меды, а дальше – подсолнечное масло, натуральное, разных отжимов. Ближе к югу обычно предлагали грецкие орехи, целиком и очищенные, банками и полиэтиленовыми пакетами. Очень дёшево…
Всё время были заметны продавцы, которые заходили со своим товаром в вагон, продавая его на ходу поезда. В купе был слышен с прохода, передвигающийся сладенький тягучий тенорок:
– Мёд, медок… Мёд, медок, медок…
Или возникал вдруг мужской, густоватый, с "прилеганием" на «о», приглушаемый самим же хозяином, голос:
– Маслоо…, масло по-остное…, по-остное. Масло поостное…
Не выглядывая из купе на этот зов, мысленно, судя по скрываемому могучему голосу, можно нарисовать образ полного, с брюшком, высокого человека-губы трубочкой, в не застёгивающемся пиджаке, снаряжённого двумя сумками, с торчащими пробками полиэтиленовых бутылок… И это было ошибкой. Мужчина, на самом деле,был невысок, правда, слегка толстоват, с мощной шеей, крепко вошедшей в плечи и основательно сидящей головой, с лицом, кажется, помазанным маслом. А голос находился, т.е. располагался, где-то…, скорей всего, во всём теле.
Быстро темнело, но торговля продолжалась до самой ночи. Среди продавцов почему-то больше старушек и мужчин.
Ночью проехали город Харьков. Граница. В этих местах нас разбудила украинская таможенная служба. Проверяли документы, багаж. Раскрывали все сумки тех, у кого их было больше одной. Слышно, как возмущалась одна женщина, она заплатила за свой багаж 230 долларов, что-то дорогое ввозилось из России.
…Мы ехали по Украине.
Как только рассвело, по проходу засновали продавцы, предлагая всё, что можно продать. Сначала, не понятно почему, все они предлагали посуду. Посуда была однотипная, мерцающая лёгким перламутром, представляла собой сервизы и отдельно чайники, чашки, кажется, сошедшие с одного конвейера. Через некоторое время стало известно, что таким образом – товаром - выдают заработную плату работникам местного фарфорового завода. Каждый продавец расхваливал свой товар, стараясь сначала продать его дороже или уж, позже, если не повезёт, сбыть, во что бы ни стало.
На остановках к вагонам часто подходили дети лет десяти, просили на хлеб и обменивали рубли на гривны. Шла продажа всего с тянущихся в дверь вагона рук.
Было шумно и тревожно.
Днём на ходу поезда в купе заглянул мужчина, предлагая фабрично упакованные в полиэтилен плитки "Козинаки". Его большая сумка была полна этими упаковками. На вид мужчине – не больше тридцати. Он, продавая, зашёл в купе и как-то отчаянно, непрофессионально требовательно сказал:
– Купите. Три тысячи. (По сегодняшнему масштабу цен, около трёх рублей) – И положил пачку на столик.
Видя, что мы не собираемся интересоваться его товаром, он объяснил, показывая на свою сумку:
– Здесь вся моя месячная зарплата с кондитерской фабрики. Конфеты выданы вместо денег. Вот продаю, детей кормить нечем. Денег нет, – сказал мужчина как-то обречённо.
Мы взяли, как не взять... Когда он возвращался назад, к выходу из вагона, у него в руках оставалась одна не проданная пачка конфет. Но лицо мужчины не посветлело, он только ускорил свой шаг.
Уже к вечеру, незадолго до Таганрога, вагон перекрыли военные. Снова граница. С Россией. На этот раз проверка документов и багажа прошла быстро, без шума и таможенных поборов.
За окном потянулась российская земля, своими пейзажами, климатом – ничем визуально не отличавшаяся от только что, проехавшей нами, украинской. И там и здесь говорили на одном языке, на русском.
Но отличие всё-таки было существенным. Оно относилось к людям. Горестное настроение вынужденных продавцов на украинских станциях, в принципе, простых людей, усиливало нескрываемое на их лицах отчаяние, растерянность, смешавшись с какой-то загнанностью в глазах. Это всё ясно говорило о тяжёлом положении людей, об их большой нужде.
Мы ехали дальше на юг. На станциях продавали традиционные пирожки, орехи и дары Приазовья – рыбу. Крупная, мелкая, в связках – любая, вся чистая, высушенная морскими ветрами, она годилась на разный вкус. Продавцы предлагали свой товар без особого надрыва и безысходности во взглядах.
Позже пассажиры всего вагона обсуждали разницу в увиденном по двум сторонам границы. Говорили о плодородии украинских земель, о том, что Украина всегда была богата сахаром, маслом, свининой, курами, гусями да и многим-многим другим. Богата и до сих пор, но, похоже, только работящими сильными людьми. И вот теперь этим людям живётся так нелегко…
Впечатление было гнетущим. Увиденные на украинских железнодорожных станциях эпизоды жизни, болью и тяжестью ложились на сердце.
Г. Комсомольск-на-Амуре, 1996 год