Когда мне будет 64 года, или сложности перевода
(ностальгическое)
ПЕНИС НА КОРАБЛЕ
(рассказ)
Когда-то, когда происходил одновременно закат и заря разных политико-экономических систем - тогда, чтобы перевести иностранный текст на свой родной «русскоязычный», требовалось , ой-ёй-ёй, сколько шуршать страницами словарей. Бумажных!.. А то молодёжь не врубается, что в данном случае подразумевается словарь, похожий на бумажную книжку. Для них, «гадженутых» - это всё равно, что из времён наскальной живописи.
Сейчас оно, конечно, легко: вдарил пятернёй по клавиатуре, как Моцарт по своему клавесину - и готов текст в переводе. И не надо с нервной дрожью в пальцах шуршать страницами, не находя искомого слова. Особенно, если требуется перевод в лимите времени.
Как у меня и случилось на вступительных экзаменах.
. Последним по списку экзаменом был иностранный, английский. Как тогда называлось – непрофилирующий. Но этот, непрофилирующий, являлся для меня самым сложным предметом ещё со школьных лет чудесных. И потом так по жизни пошло. И до сих пор продолжается.
Ну не приспособлен я по своему типу характера и особенностям воспитания к умышленному коверканию родного языка в угоду чистоты произношения иностранных фраз. Наверное, я очень патриотично воспитанный индивидуум. Тем более, что на момент сдачи вступительных экзаменов в универ лишь два месяца назад был демобилизован с солдатской службы. А это два года в отдалённом гарнизоне, в котором единственной «культурной отдушиной» был вечерний просмотр новостных телепередач, а фразы на английском языке доводилось слышать лишь под гитарные аккорды своих друзей, исполнявших битловские песни с рязанским акцентом.
И вот мне достался на экзамене текст для перевода со словарём. За ограниченное время в десять минут. Текстик не большой, в половинку странички. И словарик такой, небольшой, карманного формата. Название текста какое-то подозрительное - «Gadfly». Схватился за словарь обеими руками - и залистал страницы лихорадочно. Время пошло.
А в словарике такого слова не было. Домыслил, что это какое-то «сложное» слово и начал разбирать его «по частям». Нашлось слово «fly», что означало «муха». «И что, - думаю, - этот текст про какую-то «гадскую муху»? Это что же такое? Какая-такая муха гадская?..»
Лимит времени закончился, а дальше заголовка экзаменационного текста я так и не продвинулся. Видимо, в этом маленьком словарике запас слов был слишком маленький для такого сложного текста, который достался мне. Меня вызвали к столу экзаменаторов - и я пошёл, надеясь лишь на свою солдатскую смекалку и счастливый случай. Меня что-то спросили по-английски. Я понимающе покивал головой, будто что-то понял… и погнал темпераментно объяснять трём экзаменаторам, что, мол, служил я с белыми медведями, которые вообще звери молчаливые и в английском языке абсолютно «нихт ферштейн», а вокруг тундра, тишина, сплошное белое безмолвие, короче говоря, по-французски, кромешный «селянс». Помню до сих пор свой эмоциально-жалостливый спич. Помню, что ввернул ещё несколько иностранных слов: десерт увайт, биг-биг, эва-форэва. И хотел ещё добавить своё любимоё «кам тугеза» в заключение, но посмотрев в лица экзаменаторов - передумал.
Двое из них смотрели на меня взглядами психиатров на призывной комиссии. Третья, молодая женщина в легкомысленной маечке с декольте - до сих пор помню - вытерла вытекающую из уголка правого глаза слезу. Одна из тех, что со взглядом психиатра, спрашивает строго:
- Что же вы, молодой человек роман «Овод» не читали?
- Ох ты!, - хлопнул себя по лбу, - Овод - и есть эта гадская муха?
Скорее всего, так думаю, что экзаменаторы, посмотрев в мой экзаменационный лист, где уже стояли баллы - «пять, пять, четыре», поставили мне за мои «нихт ферштейн» три балла исключительно из принципов гуманизма.
Но мучения мои с англо-русскими словарями продолжались и дальше. Из пяти студенческих лет четыре из них были по пять академ-часов английского в неделю. Да будь он проклят этот язык Шекспира и Диккенса. Так думаю, что если бы великие английские писатели писали свои шедевры на русском языке, они стали бы ещё более великими.
Взять для примера, как переводится в англо-русском словаре одно английское слово - да на целую страницу русскими аналогами. А в обратном порядке - сплошное обеднение смачности образа и потеря словесного послевкусия. Догадываюсь, как тяжело бывает переводчикам русских авторов на английскую разговорную «феню». В обратном порядке, думаю, переводчикам гораздо легче. Сами англичане запутались, к тому же, со своими «транскрипциями». Сами признаются, что «пишется Ливерпуль - а читается Манчестер». И произношение буквы «си» сами себе объяснить не могут, когда как её произносить нужно: то кинематограф произносят, то – синематограф. Сколько я позора натерпелся на четвёртом курсе из-за этих транскрипций, переводов «с художественной обработкой текста».
Текст для перевода в качестве домашнего задания мне достался с виду простой, адаптированный, странички на три. Помню, там даже была одна иллюстрация. Текст назывался «Panic on ship». Перевод «с художественной обработкой» давался легко: было много знакомых слов и словарём почти не пользовался. Сразу стало понятно, о чём идёт речь в этом коротком рассказе: на пассажирском корабле внезапно появился какой-то разбойник, пират, в данном текстовом варианте называемый «пенис». Пенис - это, видимо, такое обыденное обозначение разбойников в англо-говорящем варианте, что и пишется оно с маленькой буквы. Мой «художественно-обработанный» перевод примерно звучал так. В первом коротком предложении все слова были знакомыми, и я их перевёл, не заглядывая в словарь:
« Пенис сначала был маленький, но потом стал большой. … Из-под палубы вылез грязный человек в полосатой тряпке и сказал капитану тихими словами, что под палубой он нашёл маленький огонёк. Капитан корабля сам себя сделал хмурым, а полосатому человеку сказал, чтобы тот себя сделал малоразговорчивым. Потом капитан со своей вышки сказал в большое ведро, чтобы все пассажиры начали делать танцы. А пассажиры в это время кидались хлебом и разговаривали с чайками. Потом капитан начал постепенно понимать, что среди пассажиров начал возникать пенис. А капитан всё кричал, что этот пенис ему хорошо знаком и он совсем не страшный, не надо бояться, а лучше делать танцы. Но пассажиры в белых платьях и белых пиджаках сделали себя бледными и собрались в кучу. Особенно пениса испугались бабушки. Потом пассажиры сделали себя не воспитанными людьми и стали обрывать верёвки на шлюпках и спасательных кругах. Пенис около одного часа буйствовал на корабле и всех напугал смертельно. Из-под палубы вылезли грязные люди и начали драться с пассажирами. Шлюпки неорганизованно падали в море. В конце концов капитан догадался, что пенис очень большой и разрешил всем организованно спасаться любым образом.
Рассказ заканчивался моралью, что нельзя ни в коем случае пускать пенис на корабль.
И мне на занятиях выпал жребий вслух читать сделанный дома перевод. И так получилось, что в тот день я оказался за первым столом, прямо перед преподавателем.
Когда я закончил чтение, я почувствовал, как по спине пробегает холодок. С чего-то я решил, что так приближается момент славы. Осознали всё-таки мою способность к художественному переводу, то есть к пассивному освоению английского языка, несмотря на полную неспособность к активной форме его освоения. Я с некоторой долей надменности, краем глаза посмотрел на преподавательницу за преподавательским столом. Она, всегда выглядевшая, как леди, хоть и не прирождённая, но соответствующим образом воспитанная, всегда появлялась на занятиях в строгом сером костюме, с большим бантом на блузке и с выражением на лице: «Как вы меня достали». Больше всех (не дурак, понимаю) что больше всех - это я.
Ну не даётся мне английское произношение, как будто умышленно, но неосознанно, родину продаёшь, ломая родной язык чуждыми звуками. И эта леди мстила мне за мой патриотизм тройной пересдачей зачётов каждую сессию. Кто же после этого будет любить английский язык? «Английский язык - не математика, - внушала она мне многократно. - Его нельзя выучить. Его надо впитывать». А он в меня не впитывается: видимо, я чересчур уже пропитан родненьким языком. Ну вот - я и решил в данный момент «сделать реванш» в форме пассивной формы освоения языка. Наблюдаю за выражением лица преподавательницы, подозреваю, что реванш удаётся. Глаза у неё сузились, губы сжались в нитку, голова втянулась в плечи… А на бантик на её блузке аж вибрирует.
Оглянулся назад. Студенческий народ, как выражается современный юморист, «неиствовывал». Через общий гул двадцати выраженных эмоций прорывались: то девчачье хихиканье на грани нервного визга, то гоготанье парней, похожее на клёкот гусиной стаи, улетающей на юг. Один из сокурсников просто выл от восторга, как пьяный боцман, и кулаком бацал по крышке стола… Короче говоря, «веселится и ликует весь народ»…
Наблюдая это народное ликованье, чувство горечи у меня постепенно сменилось осознанием сделанного доброго дела. Если верить утверждению, что пять минут полноценного смеха продлевают жизнь на пять лет, то мои сокурсники получили от меня бесценный подарок. Правда, потом одна из студенток, бывшая тогда в состоянии беременности, упрекнула меня, что из-за моего «пениса» она родила ребёнка раньше положенного срока. Но, заметила при этом, что ребёнок родился очень весёлым и почти не хнычет.
А в летнюю сессии на финальном экзамене по английскому языку преподавательница, взяв мою зачётку, поколыхав своим бантом на блузке, не задав ни одного вопроса, молча, поставила мне в зачётку «удов».
Вот такие бывают сложности художественного перевода… в интерпретации некоторых переводчиков.
Но это было тогда, когда песня «When I-m Sixty four» казалась неактуальной, а упомянутая дата далёкой и вряд ли достижимой отметкой на жизненной, полной приключениями, дороге. Однако ж, I still remember and «The Beatles – forever» звучит у меня, говорят, с чисто лондонским произношением.
Вот бы услышали как я её выговариваю многочисленные мои преподавательницы по английскому языку.
;
=============== «» ===================
,