продолжение повести
***
Недалеко от нашего села, всего в шестнадцати километрах, в Красногвардейском, проживал Иван Строев со своею матерью. Совхоз тот был уже в Казахстане. Раньше, при Союзе, кто те границы различал? А вот при разделении СССР жизнь в республиках поначалу отличалась от жизни в России, в ещё худшую сторону.
Ивану Строеву было сорок четыре года, когда матери его не стало. С год он бобыльничал.
Говорят, в молодости он был женат, но не поладила жена с матерью Ивана, бросила его и уехала в неизвестном направлении. Детей у них не было, а то бы Иван не дал ей уехать. Он побоялся второй раз испытывать судьбу, так и прожил с матушкой все свои лучшие годы. Где-то в то время с ним и другая беда приключилась – ремонтировали они трактор на поле, да что-то не так пошло, ему в глаз влетела какая-то железяка, глаз потом и вытек. Районные врачи глаз не спасли, а в Алма- Ату ( тогдашнюю столицу Казахстана) Иван не поехал. Мужик хороший, честный, уважаемый в селе – бригадиром тракторной бригады работал.
Озадачилась родня его судьбой, решили мужику помочь. В Красногвардейском русских уже осталось к тому времени мало, не казашку же сватать.
Со мной на ферме одна доярка была, что в молодости дружила с его двоюродной сестрой. Она ей и присоветуй меня – мол, женщина надёжная, хозяйственная, лиха в жизни хватившая.
Вот иду я как-то раз с работы, а на лавочке у моего дома мужчина сидит. Присмотрелась я – красивый, однако, но одноглазый. «Что он тут делает?»- думаю про себя. А он меня по имени-отчеству величает и просит воды дать напиться. Я пригласила в дом, воды почерпнула в бокал: « Пожалуйста». Тут гости на пороге – его сестра с мужем да та её подружка - доярочка – заходят, и давай меня сватать по всем правилам. Мне-то всё впервые, первый раз я замуж как выходила – расписались в загсе и все дела. И так они меня нахваливают, так нахваливают, что даже неудобно стало. Дочки во все глаза гостя рассматривают. А родня и ему хвалу поёт. Тот тоже смущается. Я девчат своих спрашиваю, что, мол, скажете, а старшая в ответ: «Если он такой, как говорят о нём, то – выходи, мамочка». Было мне в ту пору сорок лет, а ему сорок пять.
Одно условие только поставил Иван – к нему переезжать, не может могилу матери одну оставить и работу хорошую терять.
Я младшую дочь, чтоб школу не менять, решила со старшей оставить, а на каникулы к себе забирать.
Приехала я в Красногвардейское.
Дом у Ивана свой, справный, из бруса. Хозяйства полон двор. Мне в радость такое хозяйство увидеть. Думаю: «Будет чем заняться».
Работы в совхозе для меня – русской - нет. В Казахстане в те годы национализм хвост вовсю распустил. За Ивановой спиной стоял его стаж и уважение за его умную голову – лучше местного инженера - казаха во всём разбирался. А ко мне какое уважение? Одна досада, что пришлой бабе такой мужик хороший достался. В доме – достаток, «Жигулёнок» в гараже почти новенький, в хлеву полно всякой скотины. Вроде, живи да радуйся. Но тосковала я по дочкам, по коровкам моим удойным, по подружкам. Приду, бывало, в их магазин, а там казашки товар хороший меж собой делят, а на меня – ноль внимания. Почему-то все вдруг стали плохо понимать русский язык. Иван - тот их язык знал, правда, не говорил на нём, но понимать - понимал.
Привезли мы в первые каникулы младшую мою шоколадку-Алёнку, а той и поговорить не с кем. Казахская молодёжь своим табором табунятся, моя - дичкой к ограде прилипла. Одна только соседская девчонка, и та – помладше Алёнки – с ней позже подружилась. Не понравились моей девчонке такие порядки. Жалеет меня: «Трудно тебе тут, мамочка». Так, понятное дело, кому такие обычаи понравятся. Но молчу. Отвезли обратно дочку, а тоска пуще прежнего подступает. Вот она, Россия – рядом, двадцати километров нет, а я на чужбине маюсь. Два годика так промыкалась я.
Иван всё видит, но тоже молчит. Однажды я не выдержала:
- Давай расходиться, Ваня!
- Почему расходиться, мы даже не ссорились ни разу?
- Не ссорились, да. Но расходиться надо.
- Это почему же?
- А устала я от такой жизни. Сердце моё на две части разрывается. Ты - мужик хороший, но дочки мои одни живут. Внучок, что у старшей родился, - меня по красным дням календаря видит. Я тут волчицей вою. С тобою много ли разговоров? Тебе и говорить ничего не надо, всё видишь, всё подмечаешь. Я о таком, как ты, хозяине всю жизнь мечтала, но не могу больше терпеть такую жизнь. Уеду на Родину, к своим.
Он смолчал.
Первый раз легли раздельно. Слышу – всю ночь не спал, ворочался в комнате, где его мать при жизни обреталась. Мне тоже не спалось: « Что же мне за доля досталась? Вечные проблемы».
Утром Иван, выйдя к завтраку, сказал примирительно:
- Ну что ж, хозяйка, ты права – так жить нельзя, коли сердце разрывается. Уезжать надо.
Пристально так на меня посмотрел. Прямо до самой печёнки, кажется, пробуравил. Увидел, что я нахмурила лоб, засветился лицом-то и твёрдо добавил:
– Но уезжать будем вместе. Твои дочки – мои дочки.
А и правда, моя младшая сразу меня тогда ещё после сватания спросила: «Мама, а как мне его называть? Дядей Ваней или папой?». Услышав это, тот заулыбался и вперёд меня ответил: «Лучше – папой». Старшая-то не сразу его отцом назвала, поначалу как-то безымянно обращалась, а потом вместе уже с зятем стали батей звать.
В первый год, как мы с Иваном сошлись, я забеременела, но была та беременность внематочной. К слову сказать, меня Иван в Свободное на машине доставил, чтоб уже наши русские врачи спасали свою гражданку. Но, видать, не судьба была нам ребёнка общего иметь. Потому и крепко он к девчонкам моим привязался. Вроде никогда их расспросами не донимал, что, мол, нужно, а, как к ним поедем, или когда они к нам, - у него подарки загодя приготовлены и на деньги был скор. Зятю баню сладить помог. Так незаметно и стал им отцом.
- Могилку матери буду уже оттуда доглядывать,- припечатывает Ваня своё решение.
Переехали мы через полгода. Пока дом разбирали, с огородом управились, с хозяйством определились: что взять, что – продать, осень настала.
У нас в Свободном, неподалёку от дома старшей дочки, землю нам дали, мы фундамент залили и брус положили. Следующей весной дом наш полностью собрали. Иван здесь устроился – мужик непьющий, рукастый, везде дело найдёт. Я обратно к своим коровкам вернулась. Дочка с нами, другая - рядом. Красота, а не жизнь!
Бывало, мой Ваня с поля вернётся, из сидорка своего мне букетик полевых ромашек иль васильков подаст. Сам в сторону глядит – стесняется своей нежности. Ещё он рыбачить любил. Я иной раз с ним напрошусь – речным воздухом надышаться. Так он меня из машины не выпускает – комары искусают. Окошко марлей затянет, прихлопнув её дверцей машины: «Спи, хозяюшка моя!» Я и отосплюсь от души на вольном воздухе. Ваня и рыбу сам на бережку почистит, требуху обратно в воду - «для прикорма щучиц». Мне только дома ту рыбку жарить да, в который раз, про себя радоваться такому хозяину.
А ещё он очень деликатный был в постели. И не оттого, что слаб был. Нет. В отличие от Федьки – никогда не принуждал. Ласковый был. Я иной раз думала, как он так целомудренно без женщины жил? О нём никаких плохих слухов по деревне не ходило. Помню, мы фильм «Москва слезам не верит» смотрели с ним по телевизору. Там героиня Гоше своему ещё говорила: «Как долго я тебя ждала». А Иван вдруг добавляет: «И я тебя». Я прямо чуть не расплакалась, услышав это от своего молчуна… А ещё мы с ним, бывало, не только в поле на сенокосе, но и в постели пели. Был у Ивана голос красивый. Он любил, чтоб я ему вторила. Люди уже спят, наверное, а мы песни поём. Душа этого просила. Очень любили песню «Журавли улетели».
И она тихонько запела первый куплет:
Журавли улетели, журавли улетели,
Опустели поля, разыгрались ветра,
Лишь оставила стая среди бурь и метели
Одного с перебитым крылом журавля.
Лицо Татьяны разглаживается от морщин, не смотря на грустный мотив песни. По всему видно, что картина счастливой жизни встаёт перед её глазами.
Помолчав ещё немного, Татьяна заканчивает свой рассказ: « Двадцать лет было в моей жизни счастья. Почти столько же, сколько было несчастья. Так что на Бога роптать не буду…»