Васька теперь всё своё свободное проводил у брата на конюшне. Каждое утро Геннадий кормил, а потом поил лошадей из реки, бежав-шей недалеко от конюшни, под угором. А вечером Васька забирался верхом на коня Арсенала, Геннадий выпускал из стойл лошадей, и весь табун мчался к реке. Напоив лошадей, парнишка разрешал им порез-виться на берегу. Те, особенно молодые, носились, взбрыкивая копытами, катались по земле. А рабочие лошади, уставшие за день, просто стояли, шевеля нижней губой, словно хотели сказать молодяжнику: «Обождите, придёт и ваше время, захомутают, зауздают, и так за день наломитесь на работе, не до веселья будет».
А Васька стоял и смотрел в заречную даль. Где-то там далеко за лугом, у самого горизонта бежит могучая река Двина. По ней плавают пароходы. Васька два раза в день слышит пароходный гудок. Один подаёт пароход идущий с Архангельска, а другой – с Котласа. Парнишка бывал однажды со старшими братьями на Двине. Его удивило всё: И Двинской простор, и берег на другой стороне – красный с белыми прожилинами. А наверху вдоль по самому берегу тянется лес.
– Геня, – спросил он у брата, – а почему тот берег такой высокий, а этот нет? На том берегу получается и большой воды весной не бывает?
– А это, Василий, потому, чтобы Двину удержать. Я слыхал от деда Макара, что Двина раньше текла у нас под деревней, а наша речка бежала лесом. Захотелось Двине свободы, и она стала потихоньку уходить в сторону. И дальше бы ушла, да вот этот высокий берег её и остановил. А наша речка обрадовалась, и выскочила на место Двины. Только, брат, вот ведь какая оказия, по весне, во время паводка, все реки оказывается стремятся в старое русло. Вот и у нас та же картина. Двина бежит к нам, наша река в лес, и в результате – большое море на целых две недели получается.
– Ну да-а, – недоверчиво протянул Васька, – так разве бывает?
– Бывает, бывает, – рассмеялся Геннадий.
Лошади потянулись к конюшне, и парнишка пошёл следом. Не за-хотелось ему взбираться на Арсенала. Стареет конь, а Ваське очень хотелось оседлать молодяжку, но брат не позволял, говоря, что рановато ему ещё садиться на молодую лошадку. Сначала привыкнуть надо как следует к верховой езде на давно обученной к этому лошади.
Всё бы ничего, но за вторую четверть Васька принёс три неуда по самым важным предметам: арифметика, русский язык и родная речь. Увидев табель сына, мать чуть дара речи не лишилась. Пошла с табелем успеваемости к отцу:
– Батько, посмотри-ко что делается-то. Ученик-от у нас весь в не-удах.
– А ты куда глядела? Каждую неделю расписывалась за оценки.
– Да ничего я не расписывалась. Ребята все учатся, как учатся. А у этого в табеле…
– Ладно, разберёмся. Что, выпороток, молчишь? – обратился он к сыну. Ваську больно резануло слово «выпороток». Так баба Глаша называла Ваньку Воробьёва, которого мать родила без отца. Со слезами на глазах он спросил отца:
– Тата, ты мне не родной отец что ли?
Тот обмер от неожиданности вопроса.
– Как это я не родной? С чего ты взял?
– Так этим словом баба Глаша всегда называет Ваньку Воробьёва. Него матка без отца родила.
– Тьфу ты, Васька! Это я так, оговорился, к слову пришлось. Родной отец я тебе, конечно. Но с завтрашнего дня, чтобы носу твоего на конюшне не было. Опять два года будешь учиться в одном классе? Ты понял?
– Понял, тата. А коли оценки исправлю, дозволишь на конюшню ходить?
– Видно будет, – уклончиво ответил отец.
– А у мужичков ваших одно «отлично» что ли?
– «Отлично» нет, но и «неудов» тоже нет.
Когда Васька за третью четверть принёс в табеле одни удовлетворительные оценки учёбы, отец милостиво разрешил ему опять ходить к брату на конюшню.
И как-то раз, в начале мая, выбрав удобный момент, когда Геннадий отлучился, оставив Ваську одного на конюшне, тот не раздумывая, вывел молодого необъезженного коня Молодчика, зауздал его, подвёл к огороду и лихо вскочил коню на спину. Конь, не ожидавший такого поворота событий, взвился на дыбы, и Васька брякнулся на землю. На мгновение он отключился. Когда незадачливый всадник пришёл в себя, коня и след простыл. Васька даже не видел – в какую сторону тот ускакал. Парнишка сидел на земле и ревел во всю головушку, размазывая по лицу сопли и слёзы. Ему было и больно, и боялся, что скажет ему брат за непослушание, и где искать Молодчика он не знает.
Когда вернулся Геннадий, Васька всё также сидел на земле.
– Васька, что случилось? Заболел?
– Геня, я… я… – Васька снова заревел.
– Да перестань реветь, говори: в чём дело?
– Я… Молодчика…а он ускакал.
– Как ускакал, кто его выпустил? Хватит сопли разводить, говори по существу, что случилось?
– Я хотел Молодчика объездить, а он меня сразу сбросил и ускакал.
– Так я и знал. У тебя мозги на месте? Не умеешь, так не суйся. Теперь из-за твоей самодеятельности он меня и с уздой не подпустит. В какую сторону конь ускакал?
– Я не видел. Что делать-то, Геня?
– А вот всыпать бы тебе по первое число как следует. Встать можешь?
– Сейчас попробую.
Васька поднялся. Кривясь от боли, он сделал шаг, другой.
– Геня, кабыть ничего. Терпимо. Жить можно.
– Тогда вали домой.
– А ты?
– А я пойду Молодчика искать.
– Я с тобой.
– Домой, тебе сказано! Конь теперь к тебе не подойдёт, я уж сам как-нибудь.
Прихрамывая, горе-наездник отправился домой. Баба Глаша, увидев внука с большой ссадиной на лбу, в грязной одежде, только руками всплеснула:
– Васенька, дитетко, откуле ты такой явилсе? Бываё, кто обидел?
– Никто не обидел. Отвяжись, баба Глаша.
– Да как это отвяжись? Разве я не вижу, што тебе порато худо. Сказывай бабе, я бываёт те и пособлю.
– Сказал ведь: отвяжись. С коня я упал.
– Охти, охти, – запричитала старушка. – А Геня-то куды смотрел?
– Туды и смотрел, – огрызнулся Васька. – Не было него на конюшне. Я без спросу Молодчика вывел. Баба Глаша, ты не сказывай тате с мамой, ладно?
– Ладно, Васенька, ладно. Токо ведь они не глупы, эвон какая болячка у тебя на лбу да и одёжу всю испатрал.
Васька в ответ только махнул рукой. Он затолкал грязную пальтушку под лавку, потом наскоро умылся и забрался на печь.
Продолжение следует...