Как часто ты спрашиваешь себя о чём-то действительно важном?
О демонах, что живут у тебя под кроватью. О светловолосой девушке, на которую ты загляделся, стоя на перроне. Об избитых и избивающих. Тебе же просто хотелось теплоты и прикосновений человека, от вида которого внутри загораются бенгальские огни, а полосатые тигры скребут своими заточенными когтями твои рёбра.
Тебе бы хотелось взять десять тысяч банок с краской всех возможных цветов и разлить её по всей округе. По всем ступеням, периллам, переходам и аркам, в которых прятались каждую ночь хулиганы с маленькими раскладными ножами и любовники, с жадностью хватающие друг друга за конечности. Губы горели у всех. И сверху на всё безумие бедных кварталов пускал свои бардовые слёзы закат, так бережно обнимающий горизонтом уплывающее солнце.
Хотелось есть таблетки, напиваться, танцевать на потрёпанных годами столах, по которым будто вечность скребли кошки, и разглядывать падающие с неба осколки, пытаться ловить их нежностью своих рук. Вам, не мне. Одиноким, но любящим. Своих матерей, отцов, бабушек и случайно проходящих незнакомок и незнакомцев.
Я стоял по колено в снегу и щурился на открывающееся мне солнце. Закрывал глаза ладонями. Руки мёрзли, и я прятал их в карманы своей куртки, что бы снова начать щуриться. Присоединившись к детям, я стал помогать им, собирать нового снеговика. На десять минут мне вновь стало беззаботно и радостно. Я чувствовал всю нежность снега. Он таял у меня на ладонях, и я будто бы вместе с ним, слыша раздающийся повсюду заливистый смех детей, их радость.
Я сам себе казался тысячей снежинок порхающих над твоей головой, укутанной в шапку и шарф. Хотелось обволакивать или же просто прилипнуть к чьему-нибудь окну и с восторгом глазеть на чужую жизнь.
В одном из таких окон мальчик встал на побитый годами табурет и начал звонко читать заученные стихи. Родители хлопали ему в ответ и хвалили.
Ты когда-нибудь сидел в большом и необъятном кресле, с котом или кошкой у себя на коленях, упершись глазами в соседнюю стену и кажется растеряв все знания, которые приобрёл с таким усилием за прошлые годы. В такие моменты просто сливаешься с пустотой, вспоминая лишь горячие поцелуи и внутреннюю сторону бёдер, по которым стекали капельки влаги, той девушки, которую ты так усердно бросал на кровать, двигая своими рыхлыми плечами.
Мне казалось, что люди умеют Любить. Умеют выказывать свою преданность, заботу, печаль.
Потом мне казалось, что я ошибался, и все лишь могут лицезреть своё собственное хладное тело, балдея от этого. Мои красные руки в трещинах и рубцах сжимают собственное горло, царапая его ногтями, а глаза тем временем уставились на собственное отражение в умирающем зеркале.
Я отпускаю руки. Я сжимаю руки. Затем опускаю их, как безвольные щупальца старого осьминога, которому уже давно пора на пенсию. Вижу очертания своих же собственных пальцев на шее. Начинаю сильно тереть глаза, будто у меня аллергия на что-то. Мне хочется влюбиться и быть счастливым? Нет. Когда можно ломать каждую свою косточку в теле, в любой, какой тебе только вздумается последовательности, и называть себя настоящим исследователем собственного Я.
Человек стоит на бульваре в промокших ботинках и у него кончились сигареты. У меня к нему жалость, но вместо объятий я вырываю его сердце из груди и пристально рассматриваю, держа в своих руках. Чувствую, как капельки крови маленькими струйками стекают к моим ногам. Вокруг, как побитые собаки слоняются машины и одни ладони пытаются не выпустить из себя других.
Мы переплетаемся, как драконы, в нагретом добела воздухе. Я шепчу внутрь себя, - “не смотри на солнце, не смотри на солнце, не смотри на солнце”. Оно словно сгорает вместе с нами в этом панельном аду. Не греет, а холодит, и мне дозволено разглядывать все царапины и шрамы на твоих сбитых коленях, что бьют в моё сердце родниковой водой из самого чистого источника.
Может быть мы никогда с тобой и не были знакомы? Всё это мне просто привиделось. Как какой-нибудь дурман, наваждение или сон после острой пьянки, и по нашим воспоминаниям мне остаётся ходить, как по лезвию острого ножа. Можно поранить свои ступни, но будет совсем не жалко. Ветром сдует, и я больше никогда тебя не увижу.
У меня нет привычки грызть свои ногти от волнения. Вместо этого я пью по пять кружек крепкого кофе в день и несусь на огромной скорости в гигантские сугробы. Бросаю в них своё тело. Рою тоннели. Закапываюсь ото всех. Поднимаю руки к небу и прошу у него града. Что бы большие и горькие кристальные комья падали на головы людей, а я смеялся, глядя потрёпанными глазами сквозь снег. Они будто бы вытекают из меня и сливаются с мокрыми хлопьями. Их несёт ветер в чужие шапки и куртки.
Он уносит в непроглядную ночь и метель мои руки, ноги, лицо, кончики пальцев, ресницы и брови, запястья и сбитые колени. Меня нет. Кажется, меня совсем уже нет.