Золото Плевны 5. Рождение притчи Зайцев Н. Колобов

Евгений Колобов
Опять время стёрлось, растворяя границы. Оно потеряло свою значимость. Прошёл час, а может всего десять минут, и колючки над головой пропали. Вот только что цеплялись за одежду, рвали, царапали кожу, а теперь, стенками стояли с двух сторон, открывая узкую полоску свинцового неба.  Спиной проехался по острому камню, в глазах пошли красные круги. Теперь не до грёз - окончательно пришёл в себя, вспоминая реальность. Сглотнул, давясь вязкой слизью слюны и закашлялся, выплёвывая из себя остатки кислых пороховых газов.
 На фоне серых облаков парила хищная птица. Заложив крутой поворот,  исчезла из поля видимости.
 Где ты, мой дружок? Ты же не душа моя? Вижу тебя! Птица. Хищник. Хорошо, что не душа! Сюда можешь не смотреть, сегодня, мы не твоя добыча. Может, бараниной полакомишься. Один черкес, рубил шашкой разбегавшихся овец.  До тех пор, пока Гамаюн не отправил его в черкесские райские кущи.
 Сегодня, прощай, не досуг мне сейчас и думать о тебе. Пора.
 Я закряхтел и упрямо забрыкался, пытаясь высвободиться от хватки казака. Микола сразу замер, полностью останавливаясь. Обернулся.
- Очнулся? – спросил пластун, вытирая пот и кровь с лица.
-  Да.
- Хорошо, - казак перехватил половчее.
- Погоди, Николай, я сам попробую.
С трудом перевернувшись, на четвереньках, пополз.
Спина стала неметь, и что-то в моём теле было явно лишнее. Микола обернулся. В глазах тревога. Смотрит куда-то поверх головы. Сказал, переводя взгляд на меня:
- Сейчас, за мной ползком, сможешь?
- Должен.
- Только тихо.
- Постараюсь.
 Я, стоял на коленях, упираясь руками. «Живые» камни крутились под ладонями, шевелились, норовя вывернуть кисти. Руки дрожали в локтях. Меня качало в разные стороны. С трудом удерживал равновесие. Поморгав, кажется, стряхнул пелену, стал лучше видеть.
Николай ящерицей нырнул под колючие ветки. Я тоже с облегчением распластался. Без всякого удовольствия, обламывая ногти о камни, пополз под кусты, стараясь не потерять из виду грубые башмаки, из свиной кожи. Стёртые подошвы разведчика мелькали, задавая темп.
Опять оказались возле скальной стенки, и поползли вдоль неё. Ледяные цветки, причудливой формы, выступали из расщелин и, набухая, капельками воды, сочились радугой цветов. Почему раньше не видел на сколько природа красива даже в мелочах? Или для этого надо находиться на грани сознания.
- Сейчас будет щель, лезь туда и обживайся, я пока следы попутаю. – Микола замер, видя мою реакцию, - залазь, не опасайся, не брошу.
- Револьвер оставь, один. Я свой обронил где-то. Уходить тебе надо. Со мной не выберешься. Обузой буду.
- Да, ты шо, поручик? Мне же потом Прохор башку отгрызёт.
- Ага. Испугался ты, Прохора… как же.
- Прекрати, поручик. Хотел бы бросить, остался бы, в ущелье лежать. Нет времени, унывать, лезь. 
Он ловко отстегнул мою шашку, помог снять заплечный мешок, видя, что я путаюсь в лямках. Бросил в темноту пещеры. Придерживал, пока залезал в треугольное отверстие.  Пол оказался ниже «входа» на половину моего роста и хоть я старался руками смягчить встречу с каменной поверхностью, но всё равно свалился мешком. Боль была так сильна, что организм защитился, отключая сознание.
Очнулся от того, что рядом в кромешной темноте, кто-то возился. Сопел, то ли от натуги, толь от усердия.
- Кто здесь? - спросил осипшим голосом, пытаясь нащупать шашку и, не найдя её на привычном месте, моментально вспотел.
- Я. Надеюсь, что сегодня, кроме нас, никого не будет.
Пластун шуршал, где-то выше.
- Что там у тебя?
- Шукаю. Сейчас.
- Шу-каешь?
- Ищу! Когда ты уже по человечески начнёшь понимать? Место - это не случайное, Ваня. Давно нашли. Сделали схрон. Подготовили, кой – какой запас, на вот такой случай.
- Как вы могли… предвидеть наш случай? – спросил я, тут же  морщась от своей наивности.
Пластун не ответил, хмыкнув.
Он шуршал, мелкие камешки падали на пол, струились вниз. Текли каменным дождём, как будто стучали по стенкам, всё ниже и ниже.
Бум- бум-бум- шшш - бум - шшш.
Шум падений сочетался с грязно-бордовыми кругами в голове. Сходились в единый ритм. Кружили. Круги не пропадали, хоть открывай глаза, хоть закрывай.
Тогда, чего напрягаться.
Как любой офицер, после боя осматривает своих солдат, чтоб определить урон и оценить возможности уцелевших, нужно было определить свой ущерб и свои возможности.
Поднёс руку к лицу. Башлык, которым лицо было замотано до глаз, заскоруз от крови и состоял из отдельных лоскутов. Пальцы нащупали кусок веточки, зацепившейся колючкой за бровь. Осторожно вытащил. Боли не почувствовал, так как, болело всё. Крутило и выворачивало. Не было такого места, чтоб не отзывалось, острой или тупой болью.
 Николай придвинулся, зашуршал рядом.
- Посунтесь в сторону, граф. Вот так.
- Сейчас.
Кресало высекло искру из кремня, а круги в голове, окрасились в изумрудные цвета.
Ещё удар.  Факел загорелся. Пропитанные маслом тряпки трещали, коптили, но дым моментально всасывался в трещину в скале. Собственно укрытие наше и было трещиной, только с небольшой,  почти ровной площадкой. Лечь рядом, можно было только тесно прижавшись, друг к другу.
 Пристроив факел, казак, занялся моим телом.
- Сидай.
- Не могу.
- Зараз допоможу. Ось так. Тихо, тихо. Не хились. Тут каменюка кругом голый, расшибёшься.
- Мало я на спуске бился,  осталось ещё здесь добавить для полного счастья.
 Осторожно размотав башлык до конца, казак, отодрал в нескольких местах с треском от засохшей крови. Осмотрел лицо. Покачал головой. Вытащил несколько колючек:
 - Видели бы Вы сейчас свою…э… joli minois.
- Я, Вашу вижу. Вся колючками исполосована. Почему по-французски?
- На родном, слишком грубо для графа, а на русском, не могу подобрать.
- Милая мордашка, - я вздохнул. - Кому рассказать, что пластун легче объясняется на французском, чем на русском - не поверят.
- Не хай. Симпатичным шрамом обзавёлся, поручик. Через всю щеку. Очень удачно. Нос, глаз и ухо целы. Стянуть бы, да нечем. Везунчик ты, граф.
- Ага. Очень.
 Казак поддел папаху на затылке и осторожно снял. Я готовился к страшному, но круги в голове как-то поблёкли, а Микола рассмеялся.
 - Надо же, тебя, наверное, Бог в макушку при рождении, поцеловал. Пуля либо рикошетная, але бочком толкнула. Гулю тебе зробыла, с детский кулак.
- Чего ж голова, так болит. Мир вертится вокруг.
- А как ты думал? Чего хотел? Тебя ж, как поездом торкнуло. Мы как-то в гимназии считали силу удара пули. Всё одно, как паровозом, при скорости в тридцать вёрст. А если б наша пуля дум-дум, с крестом тебя нашла, так бы не отделался. Не журысь, к утру боль пройдёт.
- Микола, мне ещё в спину, попало, когда ты меня на плечах тащил.
- Ну? Давай раздеваться, потихоньку.
- Сам- то цел?
- Бог милостив.
Мы дружно перекрестились. Только я ойкнул.
После нескольких минут Колиного кряхтения и моих стонов, в нашем убежище не везде можно было вдвоём одновременно стоять в полный рост.  Я остался в нижней рубашке и с удивлением понял, что здесь довольно тепло. Тепло шло от скальной трещины.
Распоров рубаху, повертев, пластун уложил меня на здоровый бок. В левую руку сунул факел.
 - Держи свет и терпи.
Он рванул прилипшую к ране материю. В глазах потемнело, по спине потекло. Тело покрылось липким потом.
- Пусть кровь течёт, грязь из раны вымывает.
Он порылся в своей торбе достал, какой-то свёрток и уже знакомую баклажку.
-  На-ка, хлебни.
- Не тени, чего там?
- А ну, вздохни глубоко.
- Больно.
- Пуля под углом вошла в спину, скользнула по ребру, может и перебила его. И застряла под кожей. Не глубоко. Я её вижу. Нужно вырезать.
- И?
- Сейчас будем доставать.
- Ты что лекарь?!
- От наших плавней до лекарни, сотня вёрст. Десять раз сдохнешь, пока доберёшься. Прям, как сейчас.
- Шутник.
Ты, Вань, того не знаешь, что жизнь мне спас, если б, не твоё ребро, мне бы башку прострелили. 
Казак говорил, а сам разворачивал свой свёрток. В толстой выделанной свиной коже завёрнуты: глиняная баночка, чистые тряпицы, горстка корпии.
Я понял, моего согласия он спрашивать не будет.
- Дай, ещё хлебнуть.
- Лучше после, - и словно оправдываясь,- там совсем немного осталось.
Эта непривычная интонация подействовала на меня сильнее крика.
Он жалеет меня, будет резать, но ему меня жалко.
Кто в этом мире меня жалел?
 Прохор? Ему, вроде положено с малолетства за мной следить. Служба такая.
Мама? Ну, мама есть мама!
Вот и всё.
Даст Бог, вырваться отсюда – женюсь. Тогда, может ещё жена жалеть и молиться за меня будет. Мысль напугала и одновременно разозлила. Что ж ты, поручик – хват, чуть прижала судьба, на что угодно готов?! 
 - Режь, Микола, не тяни, а то я какой–нибудь дурацкий обет  дам, потом всю жизнь жалеть буду.
Казак сел мне на ноги,
- Не шевелись и свет держи.
Замурлыкал, напевая какую-то бодрую песню. Свиную кожу свернул в трубочку.
- На -ка, зажми зубами.
Первых разрез я перенёс  спокойно. Больно, но терпеть можно. На втором понял, зачем кожа во рту. Без неё, зубы раскрошил друг о друга.
 А, вот когда пластун стал выдавливать пулю наружу, несколько мгновений впал в темноту забвения.
Всего лишь на миг, факел наклонился и я снова твёрдо его сжал.
Бесформенный кусок свинца, в маленькой лужице крови, лежал перед моими глазами.
- На память, только на теле не носи - плохая примета.
- Ну что, закончил? Слезай с меня. Расселся, изверг. А я то поверил, что ты - «лекарь».
- Потерпи, разрез нужно затворить.
- Как это «затворить»? – насторожился я.
Он что-то делал с револьверным патроном. В конце концов, зубами вытащил пулю, помакнув новую рану, густо обсыпал порохом. В очередной раз сказал:
-Терпи, - от факела поджог порох.
В глазах потемнело. К счастью, обморок оборвал боль, по сравнению с которой все предыдущие страдания казались сущей ерундой.

Монолитная тёмная стена дрогнула перед глазами,  я понял, что передо мной открывают створки дверей. В щели сразу стал литься ширясь слепящий золотой свет. Мягкий, нежный, он резал глаза, заставляя болезненно щуриться. Раздался мелодичный перезвон. Словно на люстре хрустальные подвески заволновались от сквозняка, играя друг с другом. Тихий звук отрезвил лишь на секунду, расслабил. Теперь я отчётливо понимал. Просто настала пора. Каждый, когда-то  должен войти  туда, где ждёт праведный суд по делам земным.
Щель растёт, двери раскрываются и… почему так всё знакомо? Не может быть! Я… дома? Как такое может случиться? Дома! Дюжие лакеи, одетые в расшитые золотом ливреи при виде меня вытягиваются в струнку. Замирают, каменея лицами, стараясь выказать мне максимально почёта. А я, всё ещё не решаюсь войти в парадную залу родного дома. Смотрю на них, не веря в очевидное. Я вернулся домой, где моё возращение отмечают балом. Чувствую, по скоплению экипажей и далёкому гулу голосов многочисленное скопление людей. Никак не могу привыкнуть к подобному. Мысленно понимаю, что никакого шального  снаряда с картечью не будет – и мирное время и дом родной, но нутро протестует – слишком опасно, замри, выжди, лишний раз выдохни. Сердце учащённо начинается биться. Колотится в груди набатом. Странно знакомым звуком: буш-шш, бушш. Мне крайне не спокойно, начинаю волноваться, потому что знаю и другую тревожную тайну. Там, среди гостей, наконец-то ждёт меня не только мать, брат и близкие кузены. От такого ликования скрадывается дыхание. И хоть ничто не может сравниться с любовью и тревогой матери за сына на войне, я ощущаю совершенно другую связь. Более волнующую меня. Белокурый ангел из снов стал реальностью, превращаясь в девушку ослепительной красоты, из-за которой не раз вспыхивали трагические страсти в столице и здесь в уезде.
 Образ не задерживается в видениях, покрываясь лёгким туманом. Но точно уверен, что юна, свежа, легка и смешлива.
Останавливаюсь перед красным ковром на ступенях, боясь повернуться к зеркалу.
Золотой эфес шашки притягивает к себе взгляд. Я сглатываю, боясь посмотреть в большое зеркало за спинами лакеев.
Я, что… генерал?
Осторожно смотрю в ртутное зеркало в тёмной бронзовой оправе. Вздыхаю.. Всего лишь штаб – офицер. Крестов и медалей хватает. В вороте Анна с мечами. Герой войны и только. Я такой же, как и сейчас, правда, немного уставший, с печальными глазами, с морщинкой между бровей и шрамом на щеке. Суров. Как казак Микола определил ещё в пещере, когда от неприятеля прятались, homme brave. Бравый вид, только былого задора в глазах нет.
У зеркала из тени выступает Прохор. Как раньше не заметил? В чёрном фраке, белые кудри расчёсаны на пробор. Медленно протягивает руки в белых перчатках, шепчет одними губами:
- Ждет.
Я киваю. Отдаю ему фуражку и перчатки и легким шагом поднимаюсь по лестнице. Лакеи открывают очередные двери, вхожу в большой зал. На балконе тихо играет оркестр венский вальс.
Людей много. Никто не танцует – виновника ждут.
Я иду к тебе. Любимая. Родная. Иду.
Люди расступаются в разные стороны.  Заинтересовано - оценивающие взгляды дам, восхищённые или настороженные глаза молодых мужчин.  Не волнует равнодушие и редкая теплота взглядов пожилых дворян – соседей. Сейчас не до вас. Сейчас к невесте.
 Любимая. Родная. Иду. Как же я ждал эту встречу. Жил ради такого момента. Меня заливает волной радости. Теперь я понимаю друзей, их блеск в глазах, тревогу и волнительные тихие речи о сокровенном за фужером хорошего шампанского.
Дамы не  торопятся. Плывут в своих пышных платьях, освобождая пространство, поводят плавно открытыми плечами, кружат голову ароматами духов. Веера качают воздух. Туда–сюда.
Бу-шш – бу-шш, словно далёкий прибой очень медленно и неторопливо бьётся о каменные утёсы. Воздух то волной приносится мне в лицо, то уносится прочь к очередной мушке у пухлых губ. 
Я  вижу… Миколу.
Вокруг казака пустота. Все морщатся, но никто не решается подойти. Дамы напуганы.
Грязь стекает с его поношенной и рваной черкески на отполированный пол. Среди блеска разноцветных платьев, фраков, мундиров, золото и серебра он неуместен. Сам казак смотрит в пол. Папаха надвинута на брови. Овчина местами выдрана и пожжена.
Очень медленно он поднимает голову и пристально смотрит на меня. В  серых глазах – мрак преисподней.
Ещё медленнее поднимает сжатый кулак.
Раскрывает ладонь с грязными пальцами. И я вижу, в крохотной лужице крови пулю, недавно извлеченную из моего тела.  Густые капли сочатся между пальцев, стекают с обломанных ногтей казака.
И он хрипит:
- Пулю забыл, Ваня. Забери.
Я дёргаю ногой, поскальзываясь на отполированном полу, и начинаю падение…


  Поручик спал беспокойно. Стонал во сне, вертел увечной головой, сучил ногами.
 От этих стонов я и проснулся. Свёрнутый вместо подушки бешмет лежал в стороне от головы. Осторожно приподняв, подложил походную подушку ему под голову. Иван горел. При его ранениях это было обычно. Вот если завтра жар  не спадёт, видать в рану попала какая-то грязь, тут уже как Бог  даст.
 Огонь на факеле начал бегать снизу вверх и больше коптил, чем светил. Нужно зажечь новый. Ещё два факела лежали вверху в трещине. Осторожно поднялся, поставил ногу на камень , потянулся вверх и вдруг заметил, что трещина стала шире. И там из глубины скалы, вроде свет пробивается. Идущая трещина вниз так и осталась в три пальца шириной, так- что осторожно попробовал ногой опору, потихоньку начал протискиваться в сторону света.  Пробравшись через косую трещину, попал в каменный коридор, где не пришлось наклоняться. Впереди открывалась просторная пещера, заполненная серебристым туманом. Он как- бы сам светился, но через него видно было и стены и потолок, только ноги ниже колен, если их высоко не поднимать – были не видны. Я, такой туман в жизни не видел, хотя, думал, чему, чему а уж туманом, меня трудно удивить.  Утренний туман у реки, туман в балочках и низинах при встающем солнце. Туман в плавнях и в горах, там, где непонятно туман это или облако.
Осенние и весенние туманы. Зимний туман, когда престаёшь понимать где небо, а где снег. Туман, в котором тонут все звуки, а собственную руку можно рассмотреть только возле носа. Только такого как здесь я не видел и ни от кого не слышал, что такой бывает.
Во-первых, он не сырой, а во-вторых пахнет хорошо,  почти как в церкви.
 Впереди ещё проход и зал ещё больше. Здесь тумана нет, а по всему полу свечи горят. Толстые высокие, тоненькие, чуть коптящие огарочки. Палёными свечами не пахнет, а наоборот, воздух как после грозы.
 Конца этой пещере не видно. Хотя какая это пещера, не потолка не стен. Как бы мне здесь не потеряться. Пропадёт мой граф без меня. Правильно Прохор говорил, как дитя малое. При войске, при своих пушках, он бравый поручик, а здесь до следующего вечера не доживёт.
- Будь здоров, казаче.
В сторонке сидел старик с длинной белой бородой, толи в длинной серой рубахе, толи балахоне, вроде церковных. Как я его не заметил, ведь почти прошёл мимо.
- Здравствуйте  и Вам дедушка.
- Иди, посиди со мной. Вот, угостить мне тебя нечем.
  - Спасибо  диду, не голоден я.  У меня тоже ничего для Вас нема.
Но если подождёте, сбегаю, в торбе трошки вяленого мяса есть.
- Оставь для себя, ты мне лучше помоги. Затуши вон ту свечку,
 по правую руку.
 Справа горела синим огнём, приличных таких размеров, белая как снег свеча.
- Эту?
Старик кивнул.
Двумя пальцами сжал фитиль и огня не почувствовал.
 - Вот и отмучился друг твой Сашко Гулый. Чистая душа.  А как на дудочке- жалейке играл, у меня некоторые свечи белее становились.
- Кто Вы, диду? Почему Сашко, только отмучился. Его засадный черкес со скалы подстрелил, прямо в голову, я сам видел.
Голос старика стал строгим,
- Стоит ли тебе отвечать и вопрос не один.
 - Простите, дедушка, если обидел ненароком Вас глупый казак.
 - Повинную голову - меч не сечёт. Соскучился я, давно с живой душой не разговаривал.
 - Смотритель я. За жизнями. Хочешь, твою жизнь покажу?
 В его руке появилась толстая свеча, с весёлым огоньком.
 - А вот жизнь дружка твоего – графа.
 В другой руке, изогнутая свеча, с мизинец толщиной, белая с одной стороны серая с другой, жёлтый огонёк метался как под ветром.
 - Хочешь, я у него половину отниму и тебе добавлю? Не спеши, подумай, а я тебе про Сашка расскажу. Не убила его черкесская пуля, подобрали раненного его черкесы. Когда в себя приходил, огнём жгли, про монеты золотые услышать хотели. У кого? Куда тот спрятался. Торопились сильно, а он всё в беспамятство впадал. Плохо умирал. Так ничего не открыл им.
-Тело, где его?
- Над телами у меня власти нет. Так, что подумал, добавить жизни?
- Если Вам так просто нашими жизнями распоряжаться, так отрежьте у меня половину, разделите на три части, одну батьке добавьте, другую маме, ну и Ивану, как-то не хорошо он у Вас выглядит.
 
  Поручик спал беспокойно. Стонал во сне, вертел увечной головой, сучил ногами.
 От этих стонов я и проснулся. Свёрнутый вместо подушки бешмет лежал в стороне от головы. Осторожно приподняв, подложил походную подушку ему под голову. Иван горел. При его ранениях это было обычно. Почему-то я был уверен, что к утру жар спадёт.
Запах в пещере странный, нужно свежего воздуха запустить и факел поменять. Осторожно отвалил в сторону камень, который снаружи закрывал вход. Вылез по плечи наружу. В морозном воздухе доносились голоса турецких часовых, перекликающиеся, чтоб не заснуть. Горели костры. Ничего не боятся басурмане.
 Сон странный снился, а про что не могу вспомнить.
Глянул на звёзды, час через три нужно будет ползти к ущелью к границе этих зарослей. Наши должны за нами прийти до рассвета.
Спать не хотелось, да и обдумать происшедшие события нужно было. Сердце защемило, увидел родные причерноморские горы, степи. Попытка отбить выкуп обычна у черкесов. Две стороны договариваются, третья, посторонняя нападает после передачи. Те, кто должен платить, клянутся на Коране, что всё выполнили и требуют выполнения договора.
Появление черкесов здесь, для нас не неожиданность.
Мы похожи. Они за сотни лет заслужили репутацию отважных, умелых и преданных, за деньги, воинов.
Богатые восточные эмиры, нанимали их для личной охраны и выполнения особо трудных поручений. Бывало, воевали на одной стороне с казаками. Здесь другой случай.
 Может кто-то из турецких начальников, имел зуб на нашего баши, а может, прослышав о выкупе, черкесы сами решили подзаработать, тогда вчерашним, они не удовлетворяться. Сегодня будут ждать наших, а потом всё здесь осмотрят, наверняка найдут тропку, хоть и не любят лазить по зарослям держи - дерева и эту щель найдут. Пятьдесят золотых – деньги немалые. Всё перевернут. Как я вчера не путал следы, но пока беспамятного поручика тащил, немало клочков на колючках оставил.
 Один я бы ушёл через турецкие позиции к другому проходу. С целым поручиком это было бы трудно, а с попятнаным…
 Есть один путь, даже не путь, а так, тропинка - опередить горцев.
Трескотня выстрелов прорвала тягучие мысли. Снимая наваждение. Прислушался, хмурясь. Загомонили турецкие часовые, перекликаясь. Засвистел офицерский свисток. Еще несколько раз вспыхивали отчаянные волны выстрелов. Звуки боя, искажённые эхом не позволяли понять картину боя, оставалось только догадываться. Черкесы ждали вылазки, но наши, видно, к этому были готовы. Никифоров выделил на подмогу донцов.
 Похоже, не сшибли черкесов. Кто мог помочь остался под выстрелами или отошел. А может, хлопцы и не случайно устроили такой кавардак, давая понять, что не смогут забрать и нет возможности подойти близко к схрону.
Понял, что домой хода нет. Но и нам не отсидеться. Тишина ночи вернулась не скоро, хотя нам это на руку. Успокаивались часовые. Скрипела изредка арба большими колесами, да покрикивал на быков на болгарском погонщик, заставляя шевелиться и передвигаться вислоухую неповоротливую скотину. Сверху две тени неторопливо носили чёрные кули к арбе. Трупы забирают. Ислам требует хоронить погибших мусульман в день гибели.
Тени носильщиков изредка ругались по-болгарски.
План созрел моментально. Ящерицей заскользил в темноту…

Микола забрал меня в ад. Унес вихрем. Нещадно трясло. Значит, не обманывали дьяконы. Жарят черти на сковородках грешников. Еще как жарят. Я вон, как пляшу и горю. Запах крови, требухи, пороха преследовал во время падения и сейчас заполнял он, все лёгкие густым смрадом. Спина горела огнем видно еще и за крюк подвесили. Открыл очи и сразу прикрыл. Укутан в башлык по глаза, а прямо в узкую щель смотрит на меня открытый глаз мертвяка. Равнодушно и безразлично. Навалился. Давит. Не продохнуть.
 За что ты так со мной, Микола? Где грешен? В чем вина?
- Микола… - мычал я, - Микола…
Звук тонул, теряясь в тяжелых складках материи.
Тонул и я.