39. Разгаданная тайна
Весна выдалась тёплая, в мае стояло до тридцати градусов жары. Катерина с утра до вечера копалась в огороде, Саша с Тоней в школе, заканчивали первый класс. Надежда Сергеевна что-то приболела. Рада бы дочери помочь, но такая слабость, сил нет. Сходила в медпункт, фельдшер Светлана Петровна посмотрела, послушала, смерила давление.
- Сердечко надо бы поберечь, Надежда Сергеевна. Я вам уколы пропишу, приходите каждый день, я вам их проставлю.
Уколы проставили, но Надежда Сергеевна чувствовала, как силы покидают её. Ничего не говорила Катерине. Не хотела расстраивать.
Но как-то вечером, посадив картошку, Катерина заметила:
-Мама, ты что сегодня такая грустная? Устала?
-Да нет, дочка, как я устану? Ты мне ничего делать не даёшь. И садить картошку опять наняла Околиных, сами бы могли. Сашенька бы с Тонечкой прибежали из школы, ты, я - вот и посадили бы в две лопаты.
-Ладно, мама, отдыхай, какой тебе огород? Да и ребята придут, уроки надо учить. Вон как стараются, четверть кончается, надо подтянуться. Саша ни в какую не хочет от Тони отставать. Вчера выговаривал - за что ему Марианна Евгеньевна четвёрку поставила по арифметике, ведь одинаково с Тоней сделал. Гордый он у нас, не хочет быть хуже других и особенно хуже Тони.
-Да, трудно тебе одной с ними придётся, подрастают, - сказала мать.
-Почему одной? Ты ведь помогаешь. Вон как они тебя слушаются, больше чем меня.
-Так я, доченька, не вечная. Слава богу уже восьмые десятки, - вздохнула Надежда Сергеевна.
- Старушкам у нас есть по восемьдесят лет и даже больше и прекрасно живут - бегают вовсю, некоторые ещё и водку пьют. На день Победы собирали всех тружеников тыла, так одна выпила свой пай и ещё пай двух соседок и выплясывала перед Иваном Ивановичем. А самой уж восемьдесят три года. Давай не думай об этом никогда. Надо вот тебе ещё Серёжу дождаться.
-Да, хочется дождаться, и хочется Светочку дождаться. И за тебя сердце болит - что же они такие у тебя бесчувственные выросли? Как-то всё у нас с тобой Катенька в жизни наперекосяк, а сердце-то за всех болит.
Она помолчала, потом вся встрепыхнулась, глаза её загорели и как-то даже торжественно заявила:
-Катерина, кто знает, сколько мне ещё жить осталось? Смерть, как и зима, приходит неожиданно. Откройся, кто такой Виктор, Ольгин муж? Я ведь чувствовала тогда, что есть что-то между вами, хоть ты упорно не показывала. Я молча пыталась разгадать эту тайну, уж грешным делом подумала, не отец ли он двойняшек, лицом-то они копия он. И тем более мне он показался таким родным - родным, как будто я давно его знаю. Спрашивать как-то неудобно.
Прости меня, доченька, старую, но когда вы все уснули, я нашла в его внутреннем кармане паспорт и посмотрела - Парамонов Виктор Александрович. И место рождения Красногорск. Витя, тот самый маленький Витя. Я вспомнила, что у брата Андрея был сын Витя. Вот почему он показался мне таким родным - это племянник моего Андрея. Твой брат. Я вот думала всё это время - а не из-за него ли ты уехала так поспешно тогда и так быстрёхонько выскочила замуж?
Катерина плакала. Надежда Сергеевна поняла, что из-за него.
-А где же вы встретились?
-На заводе, мама, вместе работали, я его любила. Но потом узнала, что он мой брат.
Катерина плакала и думала: «А вот как я узнала, что он мой брат и про своего отца, который нас бросил, я тебе, мамочка , никогда не скажу, как не проси». Но Надежде Сергеевне этого было достаточно, эта новость уже разволновало её сердце. Пришлось пить корвалол и отлеживаться. А вечером она продолжила разговор:
-Катенька, послушайся меня. Чтобы не случилось того, что случилось у вас с Виктором и у Аркаши с Аней, откройся Тоне с Сашей кто их отец. Он здешний, деревенский? Да что там говорить, здешний - не здешний…. Если судьба захочет проделать тоже самое, что проделала с тобой, не подумаешь где они встретятся с его детьми или внуками. Ведь судьба тонкими невидимыми нитями притягивает одного человека к другому, преодолевая тысячи километров. Мне не говори, если не хочешь, а детям скажи обязательно, чтобы потом себя не корила. Это ведь я виновата, что с тобой в жизни случилось. Может совсем другой жизнью жила бы, если бы не встретила Виктора или бы знала его с детства как брата. Я не хотела ни видеть, ни знаться с родственниками твоего отца. Не нравились мне его братья, пили да дрались. А вот видишь, тебя судьба всё таки свела с его племянником.
Катерина долго не могла заснуть и всё думала над материными словами, вспоминала свою молодость и Виктора. Как мама сказала -судьба невидимой ниточкой тянется от одного человека к другому. Мама сама разгадала, что ниточка эта тянулась от клубочка по имени Судьба именно от неё и её Андрея, соединив меня с Виктором, а Аню с Аркашей. От меня - к Нине, затем к Петру, затем Серёжа, Аня и Аркаша. Все повязаны одной ниточкой. Как мама говорит, ниточка по имени «Судьба». Вспоминала, что после похорон Раисы Петровны задумала, если мать почувствует в Викторе своего, родного, то она обязательно признается детям. Теперь придётся, тем более мама наказала это сделать. Что - то она раскисла, всё о болезнях, о смерти, об усталости. Надо наверное как-то положить её в больницу, подлечить, лето впереди. Она лето любит. Хочется, чтобы болезни не беспокоили её, чтобы жила и радовалась.
Катерина думала о матери, а в соседней комнате мать думала о ней. «Как тяжело дочери будет жить в такое трудное время без моей поддержки». Она чувствовала кончину.
Умерла тихо, спокойно, во сне. Уснула и не проснулась.
Катерина всем дала телеграммы. В ответ получила телеграмму от тёти Любы. Просила послать ещё одну телеграмму и заверить её врачом. Катерина так и сделала. На похороны приехали тётя Люба с дядей Лёшей, Люся с Андреем Завацкие. Сказали, что им в сберкассе не выдавали деньги по не заверенной врачом телеграмме. Да и те дали пачками рублей и трёшек.
Похороны делать было намного тяжелее, чем два года назад Раисе Петровне. Водки дали ящик и сказали, что это на всё и даже на сороковины, больше в конторе не дадут. Денег на похороны со сберкнижки разрешили снять только две тысячи. И тоже только по предъявлению справки о смерти. Катерина с Колей Полухиным съездили в Новореченский, в магазин промтоваров - им там выдали немного носков, платочков, ткани и тюлю два метра. Продавец выразилась - необходимые ритуальные услуги.
-И всё? - удивилась Катерина.
Она никогда не задумывалась, что с мамой может что-то случиться. Не считала её старой и никогда ничего такого не запасала. Да и как было запасать? Носки выдавали по одной паре на семью, полотенца - по одному, со скандалом.
Красной ткани дали столько, что не хватило бы гроб обколотить. Решили опалить его паяльной лампой и покрыть лаком, как это делали почти все, у кого в последние годы умирали родственники. Кто-то сказал, что в другом магазине в свободной торговле видел по коммерческим дорогим ценам платочки, носки, полотенца. Съездили, купили.
Провожать Надежду Сергеевну в последний путь пришли чуть ли не все в деревне. Так уж было заведено здесь. Пока живые, вроде и не особенно роднятся, ругаются даже. Но когда человек умирает, на похороны приходят все и начинают вспоминать кем и через кого приходятся покойному родственником. Катерину это всегда коробило, ей казалось, здесь люди подвидные. Но иногда думала, а может это хорошо. Старые люди говорили, что в той комнате, где лежит покойный, находятся два мира - мир мёртвых и мир живых. Именно тому, кто пришёл проститься с покойным, прощают все грехи живому.
Поминальный обед делали в совхозной столовой. По подсчётам поваров, народу пришло больше ста человек, так как готовили на сто человек и ничего не осталось. Кроме этого нужно было каждому что-то подать - платочки, полотенца, носки….
Катерина долго не могла привыкнуть, что мамы нет. Она не смотрела телевизор, не знала, что происходит в стране. В деревне в это время перестали особо следить за политическими событиями, некогда было сидеть у телевизора. Нужно было отработать восемь часов, а потом дома то картошку окучивать, то покос подоспел, то коров пасти очередь подошла. Сделав всю домашнюю работу по хозяйству, спешили к телевизору только тогда, когда начинался мексиканский сериал «Богатые тоже плачут». Его смотрела вся страна. Обсуждались в очередях, в магазинах, на работе - что же ещё ждёт Марианну, героиню сериала? Найдёт ли она сына? Что там с Луис Альберто? Сериал шёл уже больше полгода, некоторые иронично стали называть его «мыльная опера», но смотреть продолжали. Надежда Сергеевна тоже любила смотреть этот сериал, поэтому у Катерины не поворачивалась рука включить телевизор. Ей казалось, что это предательство по отношению к маме. «Она вот не досмотрела, умерла, а я спокойно продолжаю смотреть, как ни в чём не бывало», - думала Катерина.
Поняла, что опять что-то происходит в стране после того, как приближались сороковины и Гоша Ермаков предложил Катерине достать водку.
-Всё равно ведь поминки делать надо, Катерина, обычай такой. Не сделаешь - осудят. Я знаю, что ящик-то тот на похороны ушёл, вон сколько народу на поминках было. Кроме этого всем надо было дать - тот гроб делал, тот памятник, те могилу копали. Дело такое, без водки сейчас никуда. Я могу достать, у меня на базе есть знакомый.
Водка оказалась сто двадцать пять рублей бутылка, ещё сорок дней назад она была сорок два рубля. «Что случилось? Вот как цены прыгают. Невероятно. Зарплата тоже растёт, - успокоила она себя. - В прошлом году в это же время я получала сто семьдесят два рубля, а сейчас уже тысяча двести тридцать пять рублей. Как же продукты не подорожают?»
Постепенно Катерина стала входить в курс дела и уже читала в газетах и слушала по телевизору, что Правительство готовило новые экономические реформы. Во главе реформ Президент Ельцин поставил молодого экономиста Егора Тимуровича Гайдара. В советское время цены устанавливало государство, а сейчас - производитель.
Вступил в силу ещё один президентский указ «О свободе торговли». Торговлей стал заниматься каждый, кто желал. Катерина поехала в город на семинар клубных работников и ужаснулась - у центрального магазина выстраивалась целая цепочка торговцев. Кто пачкой сигарет торговал, кто банкой консервов, кто бутылкой водки, кто вязаными варежками. «Видимо запаслись по блату, теперь не нужно, продают. А наш брат покупает. Нет, я не буду у таких покупать», - думала Катерина. Цены росли не по дням, а по часам.
Катерина всеми силами старалась тянуть хозяйство. Без маминой пенсии стало тяжелее, но она старалась не снимать с книжки деньги. Думала - цены растут, а там хоть на чёрный день пригодятся. Да и не на что было снимать. По мелочам трясти деньги, которые копились годами на хорошую и дорогую вещь, не хотелось. Вещей в магазинах не было, бытовые товары тоже перестали давать - даже по спискам и талонам. С маминой книжки нельзя было снять, пока не пройдёт полгода.
Полгода прошло. Пока ездила в нотариус, оформляла наследство - ещё время прошло. Когда Катерина пришла снимать деньги с маминой сберкнижки, они превратились в ничто. Хотя её три тысячи ещё год-два назад были большими деньгами. Деньги эти маме дались с большим трудом, никогда в жизни у неё не было такого богатства. Тысяча из них - страховка, которую она платила пять лет. Вторая тысяча – небольшие крохи от её зарплаты, когда она работала и получала пенсию и вырученные деньги от облигаций. Их заставляли в приказном порядке покупать после войны на восстановление хозяйства. Выдачу денег по облигациям обещали через десять лет после войны. Но отложили. Затем обещали ещё через десять лет - опять отложили. И лишь в семидесятые годы государство стало выдавать небольшими крохами, растянув лет на десять. Третью тысячу Надежда Сергеевна положила на сберкнижку, когда кое-что продала, уезжая жить к Катерине.
Вот и все её накопления, вот и всё её богатство, которое она нажила за свою жизнь. И всё это богатство улетучилось за какие-то восемь - десять месяцев. На три тысячи рублей можно было купить «Запорожец» или половину «Москвича», или два мотоцикла «Урал». А ещё можно было купить три – четыре хороших дома в Новореченском. Теперь на эти деньги можно было купить только тряпичные тапочки со шнурками для Тони, называли их «мокасины». Или же булку хлеба, которая стоила две тысячи пятьсот рублей.
Постояла, подумала Катерина и решила перевести эти деньги на свою книжку, пусть лежат эти копейки в память о маме и о том времени. Тапочки дочери она и так купит. Реформы больно ударили по народу. Освобождение цен вызвало невиданную в стране инфляцию. Фабрика Гоззнака едва успевала печатать деньги. Инфляция «съела» денежные сбережения у населения. К началу реформ в сберкассах хранилось около триста миллиардов рублей вкладов: в одночасье они обесценились. Зарплата тоже росла, но не так быстро, по телевизору то и дело звучали слова «инфляция». «Ну вот ещё одно красивое слово придумали, чтобы народ обмануть» - говорили в деревне.
Эта самая инфляция съела и все Катеринины накопления. Сколько быков было сдано! Сколько поросят продано! Молока сколько сдано государству! А сколько трудов вложено! Очень обидно! Зарплаты добавляли через два-три месяца, но цены бежали намного вперёд. Катерина уже получала не тысячу с чем-то, не три тысячи, как осенью прошлого года, а десять тысяч. С мая по сентябрь - девятнадцать тысяч. В сентябре - двадцать семь. В октябре - тридцать. В декабре - тридцать пять. Что там её или мамины тысячи, оставшиеся на сберкнижке, когда булка хлеба стоит сейчас дороже!
А она так всегда рассчитывала на свои накопления! Радовалась - если цены вырастут и денег хватать не будет, с книжки будет снимать. Цены росли сказочно быстро… Невероятно быстро… Непонятно быстро… Зачем нам эти тысячные зарплаты, когда цены ещё больше их? Оставили бы всё как есть - зарплата девяносто рублей и хлеб по двадцать копеек. Кому это надо так нам голову морочить? ВИДИМО, КОМУ-ТО БЫЛО НАДО!
Но что делать, не умирать же теперь. Жить надо. Детей растить, одевать их надо, кормить. Слава богу, уже помогают помаленьку. Катерина не сидела у телевизора сложа руки - вязала, починяла, шила. Тоня и Саша росли в связанных ею кофточках, шапочках, шила юбочки, брючки и сарафанчики. Даже верхнюю одежду умудрялась перешивать из старых Светланиных и Серёжиных. А что делать? Жить как-то надо. Не вылезала всё лето из огорода. Закатает в банки всякие салаты, варений наварит, компотов, огурцов, капусты и грибов насолит. «Опять не пропадём, ребята, - говорила Катерина, - а муку, сахар и лапшу как -нибудь купим на свою зарплату».
Но зарплаты категорически не хватало. Хозяйство всё больше и больше требовало расходов. Хлеб дошёл до пяти тысяч рублей за булку, много не наберёшь. Для скотины комбикорм враз подорожал. Выписать трактор, чтобы выкосить покос, требовалась вся её зарплата. Где они берут такие расценки на трактор?
Катерина знала, что раньше её Петя всю жизнь за бутылку косил. Раньше на дальний покос выписывали трактор - выписка от семи до двенадцати рублей, солярка совхозная лилась рекой. Никто её не мерил и не измерял. Клавдия, учётчица, до того «на глазок» распишет по путёвкам трактористам, что по документам бочка должны быть пустой, а она ещё не начата - сливали тут же на землю.
А сейчас - «солярка дорогая» - один ответ. Как жить-то, если покос выкосить отдаёшь столько, сколько за месяц зарабатываешь? А ведь его ещё грести надо кого-то нанять, рассчитаться…
А потом надо зимой опять трактор выписать, сено домой привезти. Заколдованный круг. И держать скотину не выгодно, и убрать скотину - с голоду помрёшь. Нет, это просто невозможно так жить!
В совхозе дела пошли ещё хуже, там перестали давать зарплату, задерживали по два-три месяца. Потом выдавали - то понемногу деньгами, то молоком, то мясом, то комбикормом или зерном. Вот у них Катерина и покупала комбикорм и зерно, но тоже не дёшево. А по осени некоторые товарищи тайком таскали зерно от совхозных комбайнов, ночью стучались, предлагали купить - покупала. Кур чем-то кормить надо, да свиньям парила. Молоко принимать в совхоз не стали, молокозавод закрылся. Своё-то с фермы они возили на молокозавод в районный центр, в Покровск. Какая выгода у частников принимать и возить такую даль? Раньше чем больше совхоз сдаст молока государству, тем больше дадут дотации, а сейчас никому ничего не нужно стало. Сначала предложили совхозам перейти на хозрасчёт. Объяснили, сколько заработаете - всё ваше. Сами будете решать куда девать свои доходы.
На ферме пошли сокращения. Чем меньше рабочих, тем больше достанется от доходов. Скотников заставляли работу плотников и сторожей выполнять, чтобы со стороны никого не брать. Доярки подменяли друг друга безо всякой доплаты, сами стирали свои халаты, заменяли скотников. Но доходы не росли. Государство перестало давать дотацию, так как совхоз на хозрасчёте. И всё покатилось под откос. За работу рассчитывались зерном, телятами и мясом - коров кололи, продавали трактора и машины. Одну ферму в Колесовой убрали, кузницу, столярку, сократили сварщика. Решили, что изредка можно и в центральную усадьбу свозить что-то приварить или сколотить для фермы. Убрали бухгалтерию и бухгалтера. Чтобы выписать трактор или молоко, нужно было идти в центральную контору. Доярки забыли, что такое выходные, работали на чистом энтузиазме, месяцами не получая зарплату.
Катерина молоком кормила телёнка, поросят, собаку с кошками. Пристроилась из творога делать сыр и даже била масло из сметаны. Успокаивала себя - ладно, денег от молока сейчас нет, так хоть есть что покушать, у других и этого нет. С мужиками живут, а скотину не держат. Читала в журналах и газетах о том, что люди в некоторых деревнях варили кашу и стряпали хлеб из комбикорма. А впереди предстояло ещё больше испытаний. Это было только начало.