О РАБОТЕ И ЖИЗНИ.
Часть 7
ДИАГНОСТИКА
В 1984 году на объект был поставлен из КБ химавтоматики для испытаний аппарат №3 серии реакторов ЯРД модели 11Б91. Опасаясь неудачных последствий при испытаниях на двигательных режимах, руководство КБ химавтоматики, НИИ тепловых процессов, ПНИТИ приняло решение начать его испытания на режимах энергоустановки на уровне мощности 5% от проектной.
Реактор был установлен на 2-е рабочее место, к нему подключили ряд вспомогательных систем 1-го рабочего места и стали проводить испытания на азоте вместо водорода. Испытания реактора на режимах энергоустановки и с азотом в качестве рабочего тела резко упрощали технологию испытаний, практически не влияя на их результаты. Испытания вела небольшая комплексная бригада специалистов Объединённой экспедиции и экспедиции 20, притом достаточно интенсивно. Выполнялось по нескольку пусков в месяц длительностью до 24 часов каждый пуск. На таких режимах этот реактор мог работать годами, как реакторы АЭС. В составе космической энергоустановки реактор не был самым напряженным узлом, и эти испытания были практически формальным подтверждением его годности по параметрам космической энергоустановки.
Почти 2 года, с 1984 по 1985 год, продолжались испытания реактора ЯРД модели 11Б91 на режимах энергоустановки. Весь цикл испытаний он выдержал без замечаний, и в конце 1985 года его поставили в хранилище на высвечивание. Я почти не принимал участия в этих испытаниях.
Большинство инженеров экспедиции 20 были заняты проектными работами с Новосибирским филиалом проектного института по нашему объекту, монтажом стендовых систем измерения, управления, пультовой 2-го рабочего места. Кроме того, я в это время занимался, вместе с моим другом Шараментовым, начальником группы динамики реактора, методикой создания стендовой системы диагностики аварий и отказов при испытаниях. Для теоретического обоснования и разработки алгоритма диагностирования мы привлекли ученых и сотрудников НИИ механики Горьковского университета. Ребята с этого НИИ под руководством доктора наук Горяченко В.Д. уже давно сотрудничали с предприятиями Минсредмаша и Министерством атомной энергетики по вопросам исследования динамики реакторов, в основном АЭС и подлодок.
Идея диагностирования отказов и аварий на испытаниях реакторов ЯРД заключалась в том, чтобы выбрать ряд наиболее информативных параметров реактора и отслеживать отклонение их от расчетных значений при пуске в режиме реального времени. Моделирование расчетных значений (эталонов исправного состояния реактора), отслеживание отклонений и собственно диагностирование, т.е. идентификацию отказа или аварии должна была проводить ЭВМ. В память ЭВМ закладывались банк отказов, программа расчета процессов исправного реактора по программе пуска, программа сравнения расчетных и измеряемых параметров реактора и ряд программ, учитывающих «коридор» ошибок измерений, коррекцию расчётной модели по измеряемым параметрам, выдачу сообщений и пр.
Задача была весьма сложной не только для программистов, но и в методическом плане. Необходимо было учесть возможные отказы самих измерительных каналов, поставляющих информацию в систему диагностики, неполноту банка отказов, погрешность измерений, неадекватность математических моделей отказов и модели исправного реактора. Глубокую проработку этих вопросов мы намеревались провести вместе с математиками и физиками НИИ механики. Да и часть этой работы я собирался положить в свою кандидатскую диссертацию. У ребят из НИИ механики был уже некоторый задел по разработке системы диагностики энергоблоков Игналинской АЭС.
Вдвоем с Шараментовым мы несколько раз были в командировках в Горьком в НИИ механики, где обсуждали и согласовывали технические задания на проведение исследований, выдавали исходные данные для проведения теоретических и методических работ, участвовали в научно-технических семинарах, проводимых в НИИ механики по проблемам динамики и диагностики ядерных реакторов. У себя в экспедиции мы «пробивали» эту тему у руководства, организовывали рабочий коллектив, в основном из молодых специалистов.
Для меня эти годы, с 1982 по 1986, характеризовались становлением себя, как специалиста, переходом от работы по указаниям начальника к творческой работе. Поисковые работы в эти годы рождались десятками. Большинство предложений испытательского или разработочного характера уходило в корзину. Наши руководители Костылев, Демянко, Фисенко были «генераторами идей» и требовали от нас, инженеров методической группы, расчетного, схемного или технического обоснования большинства своих «прожектов». Некоторые из этих идей после нашей проработки шли наверх к руководству НИИ тепловых процессов уже в качестве технических предложений. Особенно это касалось разработки или испытаний узлов космической ядерной энергоустановки, «детища» Костылева.
К середине 80-х годов большинство моих сверстников и товарищей «моего призыва» уже остепенились, не в смысле кандидатских степеней, хотя некоторые и в этом смысле, и определились по сферам интересов и жизненных устремлений. Рыбалки и пикники по выходным были уже позади. Одни обзавелись дачами или огородами и машинами, другие всерьез стали меломанами и тратили деньги на дорогую аппаратуру и западные диски, третьи откровенно ставили на служебную и партийную карьеру. В это время в мою жизнь ворвалась одна страсть, которая, кстати, в это время стала очень широко распространяться, особенно среди интеллигенции, страсть к собиранию книг.
В одну из командировок в Москве Шараментов потащил меня на книжную толкучку на Кузнецком мосту, где стихийно по вечерам и в выходные дни собирались такие же «книголюбы» для обмена и купли-продажи дефицитной тогда художественной литературы. Накупив по десятку книг из так называемых «макулатурных изданий», такие книги в магазинах продавали только в обмен на макулатуру, мы приобщились к занятию, которое стало серьезным хобби для нас почти на десять лет, а Шараментову даже дало источник существования в «новой России» с 1992 года. Дома в экспедиции мы нашли еще нескольких сторонников коллекционирования книг, это Паршина, Савенко, Шаповалову, Лукина, с которыми стали обсуждать книжную информацию, меняться книгами, даже организовали в середине 80-х годов книжный клуб в городке.
АЗИЯ
В мае 1982 года мне довелось поехать в поездку по Средней Азии по путевке Семипалатинского турбюро на туристском поезде «Узбекистан». На самолете мы прилетели из Семипалатинска в Ташкент, где формировался туристский поезд на двухнедельное турне по древним городам Узбекистана. На поезде мы приезжали в какой-либо город на два дня. Днем были экскурсии на автобусах по достопримечательным местам в этом городе и его окрестностях, ночью спали в поезде, где все вагоны были купейными. Завтракали, ужинали в вагон-ресторане, обедали сухим пайком или в кафе, если кафе попадалось в месте посещения. Кухня в основном, была национальной, подавали плов, шашлык, лагман, зелень, чебуреки, лаваш.
Маршрут поезда проходил через Фергану, Бухару, Самарканд, Ургенч с возвращением в Ташкент. Состав туристов поезда был интернациональным. Наш вагон был из Семипалатинска, соседний из Риги, были вагоны туристов из Новосибирска, Ленинграда, Запорожья. Мы, четверо ребят и одна женщина из нашей экспедиции, особенно сдружились с группой девушек из Риги и Лиепаи. Как правило, мы вместе обедали, вместе ездили в одном автобусе на экскурсии, вместе проводили свободное время при переездах в поезде. Заводилой компании оказался Дима Богинский из нашей экспедиции, он играл на гитаре, умел объединить и увлечь компанию.
Меня сильно поразил восточный колорит и внешние проявления национального уклада жизни в селениях Ферганской долины, которые мы посещали. До этого времени я встречался только с советским образом жизни, с русским языком, славянской культурой, пищей, предметами, ширпотребом невосточного изготовления и применения, видел только среднерусские либо степные ландшафты, дома, пейзажи. А тут, в Ферганской долине, непостижимым образом переплетались советский из ХХ века и средневековый мусульманский быт.
В горном кишлаке Хамардан рядом находились музей советского узбекского поэта 30-х годов Хамзы, уроженца здешних мест, зверски убитого басмачами, и могила-мавзолей одного из семи самых почитаемых в исламе святых – пророка Али. Мы сами видели множество хаджи - паломников, идущих пешком к этой могиле. Само это селение, хоть и являлось районным центром, больше напоминало средневековый кишлак, затерянный в предгорьях Памира. Чайхана, аксакалы с пиалами, мечеть, торговые лавки со специфическими восточными товарами, пестрыми тканями, сушеными фруктами, изделиями из кованого железа, женщины, все сплошь в национальных нарядах, только что без паранджи, узбекские мелодии, исполняемые на характерных инструментах – все это сопровождало нас в этой экскурсии. Мы много фотографировались на фоне этой экзотики, особенно в горах и селениях.
Своеобразная красота архитектуры мусульманского Востока произвела на меня сильное впечатление в Бухаре, Самарканде и Хиве. Одно дело видеть башни и купола, голубую мозаику, величавые арки и дворцы на репродукциях, а другое – находиться рядом с ними, прикасаться к ним. Архитектурные ансамбли этих городов буквально дышат средневековьем, являют собой музеи под открытым небом. Кстати сказать, туристов и посетителей в этих архитектурных музеях Бухары, Самарканда, Хивы было немало и кроме нас. Часто слышалась английская речь, встречались группы туристов с гидами. По ходу осмотра мы слушали рассказы гидов о истории Средней Азии, взлетах и падениях различных династий ханов, эмиров, шахов.
Цивилизация – это не только история Греции, Рима и Западной Европы. Медицина и астрономия в Самарканде ХIII века, например, были продвинуты куда более, чем в это же самое время в Европе. На западе Узбекистана мы посетили открытую и отрытую заново археологами Хиву, некогда древнюю столицу могущественного Хорезмского государства, соперничавшего в раннем Средневековье с Багдадским халифатом. Интересно было бродить по улицам города-музея, заходить в лавки, мечети, дворцы, медресе, мастерские восточных ремесленников. И, конечно, во всех местах, куда мы ездили на поезде и автобусах, мы заходили на знаменитые восточные базары, будь то в горных селениях или областных городах. На базарах, в отличие от русских, советских, удивляло обилие и дешевизна фруктов, тканей, металлоизделий кустарного производства, красивых безделушек и украшений.
В Ташкенте, столице Узбекистана, мы были несколько дней, до и после поездки по республике. Город не произвел на меня должного впечатления по сравнению с Алма-Атой, хотя и считался «Звездой Востока». В нем не было природного колорита. Архитектурно он выглядел, конечно, «посильнее» Алма-Аты, но и явно уступал, к примеру, Москве и Ленинграду. В нем почти нечего было посмотреть из старины. За последние 15 лет с 1967 по 1982 год, как рассказывал экскурсовод, Ташкент был фактически построен заново после сильнейшего землетрясения 1967 года, и отстраивал его весь СССР. И это чувствовалось. В городе практически не было исторических архитектурных особенностей, а были только национальные отличия микрорайонов, например русский, лучше сказать, московский уголок, квартал или улица в армянском стиле, микрорайон с узбекской символикой, орнаментами на бетонных девятиэтажках и т.д..
Архитектура была великолепна, местами, особенно в центре города, величественна, но на ней, на всей, «лежала печать 70-х годов». Экзотично выглядел только уцелевший уголок старого города с одноэтажными строениями, чайханами над речкой, заросшей восточной растительностью, но в контрасте со вновь построенными микрорайонами он выглядел убого. Национальный состав жителей Ташкента был более азиатским по сравнению с Алма-Атой и более разнообразным, как мне показалось. И еще Ташкент действительно был «хлебным» городом. На каждом углу встречались кафе, закусочные, чайханы, на улицах везде торговали съестной продукцией, больше с восточным уклоном – лепешками, шашлыком, пловом, лагманом, сладостями. Ташкентский базар был самым большим продовольственным рынком, который я видел.
Ранней весной 1984 года. Цыганок и Осипов сколотили группу для поездки на горнолыжную базу, в которую втянули и меня. Ранее я никогда не катался на горных лыжах, но хорошо бегал и любил лыжный вид спорта. В школе я ездил на районные соревнования, в институте уже имел 1-ый разряд по лыжным гонкам, участвовал в лыжных соревнованиях в НИИ тепловых процессов и экспедиции. Но горные лыжи – это совсем другое! Это спорт, элитарный отдых и страсть одновременно. Я это сразу же почувствовал, когда мы группой в шесть человек в конце февраля приехали на турбазу «Алматау», расположенную на высоте 2000 метров на склонах Заилийского Алатау в 20 километрах от столицы Казахстана.
Из нас только трое, Осипов, Цыганок и Тетюхин имели опыт катания на горных лыжах. По приезде мы сразу же окунулись в атмосферу специфического отдыха, в мир увлеченных в горные лыжи людей. Публика собралась со всего Советского Союза, из Прибалтики, Сибири, Поволжья, но больше всего из Москвы и Алма-Аты. Большинство были горнолыжники–любители со стажем. Профессионалов-спортсменов не было, они обычно катались на Чембулаке, тоже алмаатинском, но более престижном и оборудованном горнолыжном комплексе рядом с высокогорным катком Медео. В «Алматау» в основном была молодежь 25-30 лет из ВУЗов и НИИ, где горные лыжи в это время становились самым модным молодежным видом отдыха.
Мы быстро познакомились и подружились с группой девушек из Новосибирского университета, группой ребят из НИИ подмосковной Черноголовки, двумя парами молодых людей из Риги. Опытные инструкторы быстро рассортировали прибывший контингент на примерно равные по опыту владения горными лыжами группы и развели на склоны различной степени сложности. В нашем лагере было три склона, оборудованные бугельными подъемниками. К услугам отдыхающих были прокат лыж, столовая, вечером кафе, кино, танцы. Жили в комнатах на троих.
Целый день мы проводили на склоне. Погода стояла исключительная, ослепительное горное солнце, легкий мороз. Загар прямо на глазах приставал на кожу. Алма-Ата была внизу, укутанная облаками. В безоблачные вечера мы наблюдали из лагеря ниже нас море ее городских огней. Две недели этого изумительного отдыха пролетели как один день. Мы загорели, устали, набрались впечатлений от знакомств, новых ощущений от стремительности спусков. К счастью у нас шестерых обошлось без травм, хотя за это время на турбазе один человек сломал ногу, другой сильно расшибся при падении.
Дважды мы ездили в Алма-Ату. Один раз на экскурсию всей турбазой, другой - нашей компанией побродить по городу, сходить в баню и ресторан, походить по магазинам. Очень понравилось нам в знаменитой в те годы центральной алма-атинской бане, где было три отделения – русская баня, финская сауна и турецкая мойня. Как славно было расслабиться на теплом мраморе возле бассейна после трехчасового хождения на промозглой погоде по крутым и длинным алма-атинским улицам.
А сколько было рассказов друзьям и домашним о горнолыжных впечатлениях с показом фотографий после возвращения домой! Были планы поехать на горнолыжные базы в Красноярск, Чимган под Ташкентом, в Горную Шорию в Кузбассе и даже на Кавказ и в Хибины. Для меня этим планам не суждено было осуществиться, потому как появилась новая страсть, в 1984 году я купил новенький автомобиль «Жигули». В те годы покупка машины была неординарным событием в жизни в силу затрат и получения собственно права на покупку, так как легковые автомобили распределялись по предприятиям среди лучших работников по очереди. Правда, к середине 80-х годов «Москвич», скажем, уже можно было купить практически без очереди и даже в кредит.
Осенью 1984 года я стал владельцем новенького «Жигулёнка». Зима ушла на обучение езде и получение прав, на гаражные дела, изучение автомобиля и прочие приятные хлопоты с машиной. А с наступлением летнего сезона я начал «рассекать» на машине наши городские трассы, осваивать прилегающие к городку пикниковые территории, ездить в областной центр и даже в Омск к нашим друзьям Бариновым.
ПЕРЕСТРОЙКА
Середина 80-х годов была особым временем в СССР. В общественной и производственной жизни чувствовалось дыхание перемен после серии похорон руководителей страны. Самих перемен еще не было, но разговоры о них шли и в средствах массовой информации, и на политсеминарах в горкоме партии, на производственных совещаниях с московскими начальниками, и по слухам из НИИ тепловых процессов и нашего Министерства. Происходило послабление режима в нашем городке, в частности, был разрешен приезд родственников по заявкам, в городском узле связи ввели режим автоматической междугородной связи, до этого времени была только система заказа через телефонистку.
Это время было, с моей точки зрения, временем максимального роста благосостояния людей у нас в стране. Экономика начинала поворачиваться на производство товаров народного потребления, снимались многие ограничения на рост личных доходов, получаемых трудовым путем. Разрешалось совмещение работ, торговля выращенным на личных земельных участках, развивалось кооперативное движение и др.. Но в это же время был принят знаменитый указ об ограничении продажи спиртных напитков, в несколько раз повышались цены на предметы роскоши – золото, автомобили, ковры.
В нашей работе, я имею в виду создание ядерного ракетного двигателя, обозначился явный кризис. Чувствовалось отсутствие четкой цели, не было осмысленной координации работ. А Чернобыльская катастрофа прямо-таки поставила испытания ядерных ракетных двигателей перед непреодолимыми экологическими проблемами. Постепенно начинала распадаться кооперация предприятий, сколоченная в 70-х годах. В КБ химавтоматики отдел Главного конструктора ядерных ракетных двигателей переключался на работы по отработке кислород-водородного двигателя для ракеты-носителя «Энергия». В НИИ тепловых процессов Иевлев В.М. и его отделение целиком погрязли в отработке изделия 700. Даже Костылев А.М., главный толкач работ по ЯРД, организовав на базе лаборатории 7 новое отделение в НИИТП, уже носился с идеей солнечной космической энергоустановки, вместо ядерной, с концентратором солнечной энергии. В Подольском научно-исследовательском технологическом институте и Объединенной экспедиции часть подразделений, ранее занимавшихся тематикой ЯРД, переключалась на работу по другим темам.
В 20-й экспедиции монтажные и строительные работы, а также проектирование систем управления и измерений 2-го рабочего места под испытания ядерного ракетного двигателя шли не так быстро, как хотелось бы руководству. Некоторые построенные сооружения и системы сразу же по приемке в эксплуатацию перепрофилировались под испытательные участки и стенды для отработки узлов энергоустановки. Такая судьба постигла здание пожарного депо, стенда продувок, хранилища активированного оборудования реактора, помещения, предназначавшиеся под службу дозиметрии.
Вообще, наша экспедиция 20 все дальше уходила от реакторной тематики. Уже становилось ясно, что по завершении монтажа сооружений и систем 2-го рабочего места, они будут переданы в эксплуатацию Объединенной экспедиции, а будут ли на них проводиться испытания ядерных ракетных двигателей, было под вопросом, так как в КБ химавтоматики других реакторов ЯРБ модели 11Б91, кроме трех изготовленных, к выпуску не планировалось. Два из них не прошли испытания по причине разрыва корпуса и были разобраны и утилизированы, третий испытывался на низких параметрах. На испытания в двигательном режиме «добро» не давали сами разработчики.
Работы для нашей реакторной группы теплофизики практически не было. Осипов уже работал большую часть времени в НИИ тепловых процессов, готовясь к защите диссертации. Двух молодых специалистов, работавших в нашей группе, перевели во вновь созданную группу по тематике электромагнитных импульсных исследований и в службу системы управления 2-го рабочего места стендового комплекса. Я в это время мотался по командировкам в Новосибирск и Горький. С горьковским НИИ механики я вел договорную работу по разработке системы диагностики реактора ЯРД, работу, в которой была моя личная диссертационная заинтересованность. В новосибирском филиале ГИКП наша группа курировала проектные работы по системам измерений и управления 2-го рабочего места. Мне и моим товарищам по группе, Тарабанько, Рассказову, приходилось постоянно работать с конструкторами, согласовывать технические решения, выдавать исходные данные, проверять проект, разрабатывать циклограммы и алгоритмы программ для систем автоматического управления.
Горький и Новосибирск выглядели как города–близнецы. Оба промышленные гиганты, миллионники по населению. Даже по ландшафту, оба расположены на крупных реках – Волге и Оби, архитектуре, составу и менталитету горожан они были похожи. В обоих были схожие транспортные проблемы из-за удаленности микрорайонов проживания от заводов и предприятий. Народ в них проживал в основном неинтеллигентный, пьющий, отчего в середине и второй половине 80-х годов, когда население в СССР пытались отучить пить, в этих городах была напряженность со спиртным. Из заведений культуры встречались в основном кинотеатры, даже ресторанов и кафе, в отличие от Москвы, было мало, а уж устроиться в гостиницу было проблемой из проблем. В командировках в этих городах мы жили в ведомственных общежитиях при предприятиях.
1987 год стал переломным в деятельности нашей экспедиции, как, впрочем, и в жизни всей страны. Миф о перестройке в СССР стал получать реальное воплощение. В идеологической сфере резко стала набирать обороты «свобода слова», застрельщиками были журнал «Огонек» и газета «Московские новости», кампания против административно-командной системы руководства экономикой, критика сталинизма.
В хозяйственной жизни появление кооперативов, во многих областях действительно улучшавших быт, почему-то совпадало с исчезновением из продажи наиболее ходовых товаров, таких как моющих средств, сигарет, соли, чая, о которых раньше и разговоров-то не было, считалось, что они всегда были, есть и будут. На некоторые товары стали заводить талоны, из-за распределения которых в профкомах шли непрерывные споры и склоки. Стали возникать и «горячие точки» в национальных окраинах СССР. Декабрь 1986 года в Алма-Ате, конец 1987 года в Карабахе, Сумгаите в Азербайджане.
Если раньше сведения о семипалатинском полигоне были одной из самых засекреченных тем в средствах массовой информации, советских, конечно, то с 1987 года стали появляться заметки, статьи в «продвинутых» газетах и журналах, так называемых застрельщиках перестройки, в основном, на тему конверсии полигона, экологии, его истории. На самом полигоне после введения годового моратория на испытания ядерного оружия в 1986 году, в 1987 году стали готовиться к совместному эксперименту с США по взаимному контролю подземных ядерных взрывов.
Группа наших специалистов должна была провести ядерный взрыв в Неваде на американском полигоне по советской технологии, а американская сторона то же должна была проделать на семипалатинском полигоне по своей технологии. В городке впервые, о чудо! появились иностранцы. Сначала это были высокопоставленные американские военные чины, прилетевшие согласовывать бумаги, потом специалисты на рекогносцировку местности и затем уже стали прибывать технические работники с оборудованием, аппаратурой и своими бытовыми принадлежностями. Население с американцами практически не контактировало. Для них была построена отдельная благоустроенная гостиница рядом со штабом командования полигона, они всегда были под присмотром специально выделенных офицеров.
Одним из таких офицеров, служившим у американцев переводчиком и офицером по связи с командованием полигона, был мой хороший знакомый майор Сергей К.. При встречах он рассказывал об американцах много диковинного, хотя это были в основном шахтеры-проходчики, обслуживающие специальную американскую горную технику и оборудование. Они занимались бурением и оборудованием под ядерный заряд специальной скважины на площадке «Балапан». Например, К. рассказывал, как много привезли американцы с собой бытовых приборов и устройств для комфортной жизни. Это и спутниковые телефоны, кондиционеры, микроволновые печки, видики, даже свою еду в полуфабрикатах. Они, якобы, очень боялись здесь заразиться, отравиться или заболеть от русской пищи. А вообще, говорил С.К., американцы очень простые, контактные и не шибко интеллектуальные ребята с довольно узким кругозором, любители выпить, очень раскованные в поведении и разговорах. В выходные дни американцы появлялись на улицах городка, но контакты с жителями были затруднены языковым барьером.
Сам эксперимент, подземный ядерный взрыв по американской технологии, был проведен на нашем полигоне летом 1988 года.
На нашей 10-й площадке испытания реакторов ИВГ и ЯРД модели 11Б91 №3 стали проводиться все реже, и параметры испытаний были все ниже. Основным требованием к испытаниям узлов ЯРД в реакторах стали безопасность проведения пусков, наименьшее экологическое воздействие на окружающую среду, даже в ущерб решаемым при испытаниях задачам. С 1987 года уже не проводились пуски на водороде. В реакторе ИВГ активная зона, рассчитанная на охлаждение водородом, была заменена на технологические каналы, охлаждаемые азотом. Это было конечно гораздо безопаснее, дешевле и упрощало весь цикл проведения пуска, но рабочим телом ядерного ракетного двигателя мог быть только водород, и испытания на азоте мало что давали в плане отработки элементов активной зоны ЯРД.
В ходе таких испытаний решались только второстепенные или технологические задачи. Реактор ЯРД модели 11Б91 на 2-м рабочем месте вообще был переведен на воздушное охлаждение, что не позволяло поднимать его мощность выше 1% от его проектной мощности. Правда, на такой мощности в режиме воздушного охлаждения он мог работать месяцами непрерывно, как энергетический реактор АЭС, поэтому для него придумывались задачи испытаний типа биологического облучения, исследования радиационной стойкости полимеров и другие, имеющие мало отношения к задаче создания ядерного ракетного двигателя и ядерной энергоустановки космического назначения.
В конце 1987 года, после успешной защиты диссертации, уехал в Ногинск мой лучший друг и товарищ по работе Шараментов А.. Еще раньше в начале 1987 года также окончательно уехал в Москву на работу в НИИ тепловых процессов Осипов Г. Оба уехали, видимо осознав бесперспективность научной и административной карьеры здесь на полигоне. Уехал в 1987 году и энергичный толковый молодой кандидат наук Цыганок, пять лет работавший в экспедиции 20 по теме «Гекла». После его отъезда «Геклой» остался заниматься один инженер Тетюхин Д.В. Чехарда кадров в экспедиции 20 с 1985 года приобрела массовый характер. Молодые специалисты больше 3-х лет не задерживались, опытные инженеры уезжали с полигона на АЭС, москвичи возвращались в Москву, некоторые переводились в Объединенную экспедицию по карьерным соображениям. Многие работники уезжали на родину, в Россию.
Несмотря на смену подхода к проблеме создания ЯРД, снижение темпов и качества работ по экспериментальной отработке элементов ЯРД практически во всех фирмах кооперации, строительно-монтажные и наладочные работы по вводу в строй проектного варианта 2-го рабочего места велись непрерывно. В 1987 году были сданы в эксплуатацию хранилище активированного оборудования и реакторов, арочные сооружения под системы измерения, управления стенда, ЭВМ, дозиметрии. Заканчивались строительные работы и начинался монтаж и наладка оборудования в пультовой 2-го рабочего места, здании криогенных систем жидкого водорода.
Но все больший размах в экспедиции 20 приобретали экспериментальные работы, не связанные с тематикой ЯРД, либо не связанные непосредственно. Целый сектор уже работал по электромагнитной тематике, создавался ряд установок по отработке элементов энергоустановки космического назначения. На 1988 год намечался ряд договорных работ с нашим головным отраслевым институтом ЦНИИ машиностроения, с КБ «Южное», вообще не имевших отношения к ядерной тематике, видимо, чтобы занять работой высококвалифицированный персонал экспедиции, инженеров, испытателей. Инициатором этих работ по ракетной тематике был Новиков С.И., выходец из НИИ тепловых процессов, долгое время в 70-80-х годах работавший в нашем Министерстве, приехавший на полигон в экспедицию по приглашению своего друга, начальника экспедиции 20 Фисенко. Он стал начальником сектора технологии испытаний, имевшим в подчинении испытателей, измерителей с соответствующей техникой, аппаратурой, инструментами.
Октябрь 2013 г.