- Бабушка, тебе письмо! – переступая порог квартиры, восторженно кричит пятилетний мальчик, держа в руках конверт.
- Спасибо, родной! – отвечает, улыбаясь, женщина с седыми волнистыми волосами, прихваченными гребенкой.
- Тамара, прочитаешь? – обращается она к дочери, которая, наклонившись над ребенком, помогает ему освободиться от шарфа, плотно облегающего воротник детской шубки.
- Хорошо, только сначала включу Мише мультики.
После того, как малыш удобно устроился перед телевизором, Тамара села около матери и, развернув сложенный листочек, стала читать вслух письмо, которое пришло от родственников. Начиналось оно как обычно: тетя Броня, сестра матери, интересовалась здоровьем, спрашивала, как дела у детей, чем радуют Фейгу внучата. Затем следовало самое главное: «Мы получили визу для выезда в Израиль. Фаечка, подумай, может и вы решитесь? Так хочется, чтобы ты была рядом. Мы бы помогли…».
Тамара на мгновение замерла, потом продолжила и, дочитав все до конца, отложила написанное крупным подчерком послание. Наступила длительная пауза. За окном на мягкие сугробы лениво опускались белоснежные хлопья. «К теплу, - подумала молодая женщина. - А если мама захочет ехать? Мне придется все бросить и сопровождать ее: она уже не сможет самостоятельно совершить такой переезд!».
Сколько Тамара себя помнила, мысль о том, что Север – жилье временное, в доме, в котором она выросла, всегда витала в воздухе. Словами это почти не проговаривалось, может быть оттого, что они жили на родине отца, и мама, человек очень деликатный, старалась не озвучивать вслух то, что в душе вынашивалось годами.
От ее сестры Брони то и дело приходили письма, иногда - посылки с душистыми яблоками, грецкими орехами, медом, белой или пестрой фасолью, которую Тамара терпеть не могла. В далеком детстве, когда она, хмурясь, отодвигала от себя нелюбимое блюдо, мама убеждала:
- Привыкай! Как же ты на Украине жить будешь?
- А что фасоль там - главная еда?
- Главная, не главная? Ешь!
Небольшие промежутки времени, которые Тамара проводила, отдыхая у маминых сестер в Житомире или в Каневе, оставляли в ней двойственные чувства: первоначальное любопытство и последующую усталость от летнего пронзительного солнца и темных вечеров, внезапно окутывающих все вокруг. Она плохо переносила жару, а опускающаяся к концу дня темнота за окном наводила какую-то тоску и вызывала раздражение. Ей становилось неуютно: душа начинала томиться, хотелось назад, домой. Единственно, что радовало – это обилие фруктов, которые можно было приобрести недорого. Но они быстро приедались и не воспринимались так, как на Севере.
«Израиль, - наблюдая за медленным полетом крупных снежинок, рассуждала про себя Тамара, - это еще больше солнца, это новый язык, незнакомые люди, условия, к которым надо приспособиться!»
Тамара не представляла своей жизни без долгожданной весны, капризного северного лета с белыми ночами, без ослепительно-яркой осени. Не представляла, как можно жить без снега, сказочных деревьев в бархатисто-искрящемся инее, без причудливых зимних узоров на стекле, загадочных звезд и отражения бледной печальной луны на темном ночном небе. Бросить в одночасье все: любимую работу, друзей, жилье, которое они с мужем заработали своим трудом… Сорвать старшего сына из школы, маленького - из детского садика?»
Мать Тамары, невысокая женщина с большими карими глазами, выслушав письмо, тоже задумалась. Что же ее так долго удерживало на Севере? Она ведь все время мечтала вернуться на Родину! Цветущие деревья около дома, скамейка… Как это было давно, еще до войны. Но это – на Родину, не в другую страну! И вдруг Фейга отчетливо поняла, что именно здесь, на Севере, она постепенно освободилась от страха, который сидел в подсознании всегда. Это парализующее чувство готово было в любое мгновение сконцентрироваться. Оно росло, как снежный ком и хранилось в коллективной памяти ее народа. Оно передавалось из поколения в поколение…
В семье всегда помнили о потере двух девочек! Семнадцатилетняя Даша при очередном еврейском погроме поздним вечером выскочила в ночной рубашке и спряталась за яркими кустами, которые меняли свою окраску к приближающейся зиме. В этот сырой, осенний вечер разъяренная толпа, не заметив ее, промчалась мимо. Но девушка боялась пошевелиться и еще долго прислушивалась к тишине. «А вдруг вернутся!» - стучало в висках. Со всех сторон ее обнимал воздух, изрядно остывший к концу дня, а земля жгла невероятным холодом ее голые ноги. Сосредоточиться и понять, отчего она дрожит больше, от пронизывающего насквозь ветра или страха, не было сил. Простыв, Даша через два месяца угасла от горячки на глазах обезумевших родителей. А у Белы, впечатлительного десятилетнего ребенка, не выдержало сердце, оно остановилось, не сумев справиться с ожиданием жуткой расправы!
Фейга не раз пыталась представить себе этот непредсказуемый вечер с лютым, ледяным ветром. Она отчетливо слышала тяжелые шаги, пронзительный звук разбитого стекла и приближающиеся, летящие отовсюду беспорядочные выкрики взбесившейся толпы: «Бей жидов!». А в центре этого кошмара - дрожащая Даша и маленькая, испуганная до смерти Бела! Каждый раз, закрывая глаза, она видела напряженные, тревожные лица своих сестренок. И вот уже страх, прочно сковывающий всего человека, рос где-то внутри нее, принимая невероятные размеры. Как жалко, не осталось даже фотографий девочек! Правда, родители рассказывали, что она очень похожа на маленькую фантазерку - Белу.
Ей достались более спокойные времена: подобных погромов она просто не помнит. Но душераздирающие рассказы родителей, соседей и других пожилых людей прочно осели в сознании.
В годы советской власти царило негласное притеснение еврейского народа. Бранное: «Жид!» или «Жидовка! » срывалось вдогонку, как шипение гуся. Слышать подобное за спиной, конечно же, было не очень приятно, но это все-таки - не физическая расправа!
Страх с новой силой овладел людьми перед началом Великой Отечественной войны: Гитлер преследовать евреев стал еще в Европе, начав свое победоносное шествие на Восток. Очередная волна жуткой щемящей тревоги овладела сердцами людей, и парализующее чувство страха опять сконцентрировалось в невинных душах ее сородичей, выплыв из далекого прошлого.
Ее старший брат Леонид с женой и двумя сыновьями жил на Кавказе. Вместе с ним девушка оказалась там же. О судьбе своей мамы, брата Ефима и сестренок, которые оставались в Каневе, они с Леней ничего не знали. Оторванность от родных, неизвестность усиливали напряженное состояние. Фейга, как будто предчувствуя подстерегающую беду, стала уговаривать брата покинуть на первый взгляд безопасное, тихое место с изобилием овощей и фруктов, место, все утопающее в пышной сочной зелени.
- Леня, поедем к своим! – снова и снова упрашивала она брата.
Решительное «нет» выводило из себя.
- Господи, как там мама, Ефим, сестры? Пойми, нам вместе будет легче!
О том, что она останется здесь, в горах - не было и речи: ее беспокойство с каждым днем усиливалось.
На вокзале не присесть: люди, узлы, чемоданы… Около состава крики, паника, давка…
В душном, переполненном вагоне сердце ее сжималось в тревоге: «Назад дороги нет. Что же будет с Леней? Какая участь ждет его жену и двух черноглазых малышей?» Перед ней все время стояли улыбчивые, веселые племянники.
За окном мелькали то белые хаты, утопающие в яркой зелени садов, то поля, покрытые густой нежной порослью. Доброжелательно светило солнце, не предвещая ничего ужасного. Чистое голубое небо над длинным составом, который как будто бы с усилием отстукивал однообразную дорожную дробь, еще не содрогалось от рева самолетов, несущих смерть. Но сосредоточенные, измученные усталостью и неопределенностью лица людей, негромкие рассказы в вагоне о наступлении немецкой армии все больше и больше усиливали тревогу в душе.
Из Канева уезжали наспех, ничего особенного не брали, только ключи. Надеялись, что скоро вернутся. Ее, маму, четырнадцатилетнюю сестру Геню и Броню с маленьким сынишкой забросило в Свердловскую область. Муж Брони и брат Ефим, как все военные, были на передовой.
В небольшом населенном пункте, который назывался Новый завод, она устроилась работать в лагере для военнопленных.
Здесь же познакомилась со своим будущим мужем: они вместе служили. Фейге приглянулся скромный, синеглазый молодой человек. Но оказалось, что не только одной ей нравится этот высокий парень в военной форме. Ее маленький племянник Борис то и дело, посматривая в окно, спрашивал:
- Кадя плидет дядя Глися?
Малыш знал, что высокий, красивый дядя Гриша обязательно угостит его чем-нибудь вкусным. А вкусным в это голодное время было все съедобное.
- У меня сильняя галядёвка, – покачивая головой, жаловался взрослым худенький бледный ребенок.
Фейга улыбалась, слушая племянника, но сердце ее сжималось, когда большие, не по-детски серьезные глаза малыша смотрели с ожиданием.
Ее мама совсем по-другому воспринимала доброжелательного улыбчивого Григория:
- Доченька, милая, он очень хороший человек, добрый, порядочный, но не еврей, понимаешь! – пыталась донести она до сознания дочери свою точку зрения.
- Мне все равно, кто он! Мне просто хорошо с ним. Ты же сама говоришь, что он - добрый, порядочный человек. Гриша помогает нам, чем может! Что же еще надо, мама?
- Это все - война! Но она когда-нибудь кончится, мы вернемся на родину, и ты, может быть, встретишь другого человека!
- Встретишь, не встретишь, я люблю Гришу!
Девушке казалось, что с этим немногословным парнем, умеющим с неподдельным восхищением смотреть на нее, все трудности будут по плечу.
«Господи! Как же это давно было!» – мелькнуло в сознании.
Зимой 1943 года они с Григорием поженились. А осенью появился на свет их первенец, который был назван Леней в честь погибшего брата. Им уже было известно о его страшной участи: немцы, поднявшись в горы, расстреляли Леонида, его жену и их мальчиков.
Сестре Броне с фронта приходили редкие письма от мужа. Долгожданные весточки подбадривали, вселяя надежду на будущее, которое виделось женщинам только после окончания войны. Пугающее молчание Ефима они старались связать с тем, что его послания до них просто не доходят.
После того, как город Канев был освобожден, ее мать с сестрами засобирались домой.
За плечами была Победа. Душу грела уверенность, что самое страшное уже позади! Григорий уехать вместе с семьей еще не мог, поэтому отправил Фейгу с сынишкой к себе на родину одних.
Север встретил их необычным молчанием. Нет, окружающие ее люди общались между собой, но все они разговаривали на незнакомом для нее языке. Приходилось объясняться или жестами, или при помощи довольно скудного набора русских слов, которые были известны приютившим ее людям. Открытость и доброжелательность родственников мужа помогала находить им общий язык.
Маленькая деревушка в Коми республике с красивым названием Носим, затерявшаяся в снегах непроходимой тайги, жила своим укладом. Война коснулась всех! И хотя жители невысоких, добротно рубленных изб никогда не слышали страшный рев самолетов, несущих разрушение и смерть, но и они сполна хлебнули лишений: все поставлялось на фронт. Что такое голод, знал каждый.
Родителей Григория в живых уже не было. В их большом доме разместились жена старшего брата Александра, который во время войны был связистом, и так же как ее старший брат Ефим, пропал без вести, и их дети. Матрена, супруга Александра, не верила в то, что муж может не вернуться: похоронки-то не было! Она все время ждала: часто украдкой посматривала на окно, надеясь увидеть своего Сашу, открывающего почерневшую от дождей и снега калитку.
Фейга представляла себе, как однажды Матрена всплеснет руками, не в силах удержать в себе вспыхнувшую радость, и метнется навстречу своему счастью… Но проходил день за днем, а тот, кого так ждали здесь все, не открывал прохудившуюся калитку.
Просторная изба состояла из двух половин: зимней и летней. Зимой топили только ту половину, где находилась печь с лежанкой. Когда за окном жалобно выла метель, там, на теплых кирпичах, слушая порывистое дыхание ветра, можно было расслабиться в тепле и покое. Внутри дома находилась незамысловатая мебель, сделанная своими руками, удлиненный деревянный стол, вдоль стола - скамейки, на которых ночью спали те, кому не хватало места на широкой печи. В углу висела икона. У двери – вешалка с верхней одеждой.
Маленькая, шустрая Матрена крутилась, как могла: рано вставала, чтобы успеть развести огонь, на котором готовила немудреную еду. Ловко орудуя большим ухватом, она ставила в печь то чугунок с картошкой, то чугунок с репой и, оставляя Фейгу с детьми, бежала на работу. Квашеная капуста, свекла, морковь, брюква, горох, сухие грибы и запаренная брусника – это все, что было в доме, что надо было растянуть на долгие зимние месяцы. Из репы делали квас или кашу, выпечку из муки позволяли себе только по большим праздникам. Особенно голодно было весной.
Сыновья Матрены, десятилетний Иван и семилетний Миша, летом с удочками спускались к реке. И каким бы улов не был, после рыбалки в доме неизменно пахло ароматной ухой. И грибы в лесу, и ягоды собирали они же.
Общались женщины с трудом, Матрена почти не знала русского языка.
Иногда к ним забегала семнадцатилетняя Вера, младшая сестренка Григория, которая работала поваром в детском саду. Ей приходилось вставать тоже очень рано, чтобы к приходу детей протопить печки и приготовить завтрак, поэтому она, в основном, жила на работе. Сестра Григория брала хрупкого Ленечку на руки и кружилась по комнате. Мальчик жмурил глаза и весело смеялся. Девушка что-то лопотала на родном коми языке. Со стороны казалось, что они очень хорошо понимают друг друга.
Фейга часто вспоминала город, где родилась и выросла, их дом, утопающий в цветах. Мама писала о трудных буднях Канева, о разрушениях и голоде … Но в это не хотелось верить. В ее представлении все оставалась так, как было до войны. Из долгожданных весточек, которые приходили от родных, она узнала, что от брата Ефима было всего лишь два письма, на этом связь с ним оборвалась. Послевоенные поиски результатов тоже не дали.
Пребывание в Коми крае с его длинной белоснежной зимой, с незнакомым для нее деревенским укладом ей все время казалось временным. Она жила в ожидании каких-то перемен. Вскоре в Носим вернулся Григорий, чтобы увезти семью на новое место жительства.
Поселок Верхний - Чов как будто бы прирос к двум колониям. Начинался он из плотно сбитых досок, над которыми вилась колючая проволока. По углам стояли вышки. Из этих сооружений производился осмотр окружающей местности. Они возвышались над ограждением, как одинокие стражники в серых грубых шинелях. И все это замыкалось домами жителей и огородами. А вокруг - плотным кольцом угрюмая тайга. Вид массивного забора с колючей проволокой наводил тоску. Но к этому надо было просто привыкнуть!
Здесь ее муж продолжил свою службу. Фейга тоже устроилась на работу. В двухэтажном деревянном доме им выделили квартиру. Жизнь продолжалась… У их сына Лени появились брат и сестра.
Русские, украинцы, немцы, белорусы, коми – кого тут только не было. Да здесь это было и не столь важно! Объединяла людей не принадлежность к какой-то национальности, а отзывчивость, доброта, понимание – всем было нелегко в эти голодные послевоенные годы.
Со временем жилье, состоящее из комнаты и квадратной кухни, они с Григорием сменили на благоустроенную трехкомнатную квартиру. А небольшой поселок - на город, в котором огромные тополя у многоэтажных домов вбирали в себя пыль, а яркое летнее солнце разливалось теплом.
Выросли дети, появились долгожданные внуки. Притупилась мечта вернуться на родину.
- Я прожила на Севере почти пятьдесят лет, – задумчиво проговорила пожилая женщина. Она как будто не для дочери, а для себя произносила эти слова. - Здесь похоронен мой муж, мы прожили с ним долгую и счастливую жизнь. Нет, я ничего не хочу менять.
«И я не хочу ничего менять!» - в тон ей сама себе сказала Тамара, и душе ее стало опять легко.