Юрка не отпускал Илью из своего дома. Чуть что, сразу поднимался из-за стола, забегал вперед, перекрывая ему дорогу у двери, и просил:
- Останься, ну, Илюшка, а то… - и, прикладывая руку к сердцу, такое горе показывая на лице, что Илья в очередной раз вздыхал и садился на место.
Что он может сделать «то», не договаривал. Да и ни к чему, видел Илья, как тяжело было сейчас его товарищу остаться одному, «брошенному» среди этой пьяной компании, поминающей деда.
В избу заходили все новые и новые люди, знакомые и так себе, которые и на глаза за всю жизнь в деревне, может, раз-два попадались, да и только. Заходили, крестились у порога, за упокой егеря выпивали стаканчик самогонки, другой, и… некоторые оставались. Стояли у стола в ожидании, когда кто-то выйдет из-за стола, к примеру, на улицу покурить, и сразу же занимали его место: кто успел, тот и молодец.
Да и осуждать их не за что. В последнее время, после закрытия совхоза пришло в их село безвластие, не стало смысла и собираться народу. Настоящего сельсовета здесь, в принципе, никогда и не было, а так, при директоре совхоза вроде бы и существовал он, но «липовый», для порядку, роль которого выполнял председатель профсоюзного комитета. Но, когда в селе человек рождался, женился или умирал, то оформляли это событие не в не в родной деревне «Путь октября», а только в центральной усадьбе совхоза «Первомайский», в Ивановке.
А когда пришел капитализм в Россию, совхозы и колхозы столкнулись со множеством проблем в своем развитии, и, в первую очередь, с идейными. Всем хотелось свободы, а не коллективного равенства, всем хотелось работать на себя, а не на партию, всем хотелось демократии, а не коммунистического тоталитаризма. И когда первый Президент России дал всем эту желанную свободу, то она, как самая мощная, сокрушительная ядерная бомба, взорвавшись, прошла разрушительными волнами, сметая в пыль все господство общенародного – земли, заводов и фабрик, совхозов и колхозов. И редко, где после этого взрыва, в сером разваленном государстве дали свои первые ростки индивидуальности. Чаще слышались звуки разрушающихся заводов, с криками от боли людей, попытавшихся выстоять в новом мире. И веяло стужей…
Гуляла по всем российским весям одна анархия, с вылезшими из тюрем и празднующими свой мир бандитами.
А раньше-то, как жили, пусть не богато, но весело, и все люди в деревнях были при деле! А когда собирали урожай, сдавали государству все заготовленное, то люди со спокойной душой могли и хорошенько отдохнуть. Собирались на праздники, на самодеятельные концерты, на митинги и собрания, а о чем поговорить на них, в деревне всегда было. От политики, кто там нынче там государством руководит и как, до внутренних дел совхозных: как выполнить новые плановые задания, что для этого нужно, где нужно кому-то подсобить, чтобы все трактора вышли в поле и хватило семян, навоза. То кого-то пропесочить хорошенько нужно, за плохую работу, или кого-то, наоборот, всем в пример поставить. А то, бывало, мужика, запившего и побившего жену, нужно хорошенько пропесочить народом, да «научить» его жизни. Что ни говори, а коллективно легче было жить, гулять, так на всю катушку, а плакать, так в жилетку соседа.
А сейчас при капитализме один праздник в селе остался - чьи-то похороны, только и всего! А что поделать, вся молодежь из деревни разбежалась, значит, и жениться некому. Заработков нет, значит, и рожать люди прекратили. Одно разве что осталось, мрут, а этот процесс природный, независимо как живешь - впроголодь или вдосталь. А на поминки, уж, извините, всех пускают, и свата, и брата, и… бича последнего. Никому нельзя отказывать, кем бы ни был этот человек.
…Дышать в избе нечем. Воздух спертый стоит, пропитанный запахами кислой капусты, лука с самогонкой, курева... Илью начинало подташнивать, и если бы не упросил его Юрка, то вообще бы сюда не пришел. А так, помог своему школьному товарищу, как мог: яму выкопать на кладбище, гроб привезти из лесопилки, и так… по разным мелочам, как и Петр Аркадьевич с Семеном. Они тоже на поминках, сидят напротив него, выпивают по чуть-чуть, разговаривают о чем-то.
А Илье ничего не остается, как сидеть и смотреть на упершегося в стол локтями пьяного Юрку, и выслушивать от него одно и тоже:
- Ты понимаешь, вот так дед, ни кого не спросясь взял и ушел? Илюшка! – Юрке, уже еле-еле удерживающему в ладонях свою голову, все с большим и большим трудом удавалось ворочать заплетавшимся языком. – Да, да…
А Марина, его жена, только и успевала что-то новое приносить из кухни и ставить на стол, то миску с вареной картошкой, усыпанную жареным луком, то - с пшеничной кашей, то - с квашеной капустой и огурцами. И самогон…
Семен посмотрел на часы и кивнул Илье, мол, пора собираться.
Илья только и ждал этого. Приподняли они с Семеном Юрку, отвели в спальню. Юрка уже не сопротивлялся, устал человек, что и говорить, столько он пережил за эти дни.
А Петр, придержав в кухне Марину, забрал у нее новый бутыль с самогоном и наставительно сказал:
- Хорош, пора и заканчивать поминки. Девять дней впереди, потом - сорок. Да и детей потом, чем кормить будешь? Хватит, спасибо, тебе хозяйка за разносолы. Царство небесно деду.
- А как же людей выпроводить то, Петр? - всплеснула хозяйка руками.
- А сейчас попрошу об этом всех. Ты давай лучше посуду со стола собирай… - сказано-сделано. Народ в деревне, единственное кого слушался, так Петра Аркадьевича, для всех он оставался участковым милиционером, пусть и в отставке, но другой власти в деревне нет.
Илья вышел на улицу, остановился у скамейки. Рядом, стоящие две бабки, увлеченные разговором, на него даже не обратили никакого внимания и продолжали говорить о своем.
- Да я ж тебе говорю, Семка загнал тех коров на ферму Аньки Устьяновой, а потом как все успокоилось, торгонули ими, - трещала одна. – Ты шо, не слышала? Да вся деревня об этом знает. Это все их Марфа подговорила.
- Да ты шо?
- А откуда ж они лекарство нашли, чтобы Илюшку поднять? А?
- Да, говорят, Боженька его поднял.
- Да какой там… Это Дьявол, Дьявол его поднял!
Илья хотел было возразить, да накричать на этих старух, но сдержался. Он прекрасно понимал, что ни какие оправдания не помогут, а еще больше обозлят, озлобят людей против него. Вот, горе-то, какое, а? Что за бесы вселяются в этих людей, готовых и кости мертвецу перетереть, лишь бы было, о чем посплетничать.
Ладно, посплетничать, а сколько эти их наговоры несут гадости людям...
Вышел на порог и Семен, присел рядом с Ильей. Вот его-то бабки заметили сразу, и затыкали пальцами, да громче стали говорить, чтобы, видно, услышал он.
- Ну что бабки, закончили перемывать мои кости, или нет еще? – поднялся со скамейки Семен. - А?
- А тебе так и не стыдно перед людьми-то, - огрызнулась одна из них и сложила руки в боках. – Да ты же вор! Вор, Семен! И совести у тебя нет, вон как жируешь, Марфа уже носит с тебя.
- Че, че? – Семен сделал несколько шагов к бабке. – Да о чем это вы? Все продолжаете на человека разную гадость наговаривать, а? Ах ты, змея подколодная! Это я, что, по-твоему, получается, когда коров у меня забирали, то сам себе руки переломал, да печень с почками поотшибал. Ах ты, ведьма поганая!
Илья, наблюдая за происходящим, от удивления рот открыл, никогда он не видел
Семена таким злым. Человеком всегда он был, сколько помнит Илья, спокойным, сдержанным, и матерного слова от него не услышишь, а тут на бабку, как злая собака бросился.
- Да я вас, бабки, сейчас тоже продам на мясо, а то мясо тех коров закончились у меня, и фарша для города не из чего делать! – и, разведя в ширину руки, пошел на них.
- А-а-а, режут! – с испугу закричали обе бабки и кинулись в разные стороны двора.
Но людям, сидящим на поминках в Юркином доме, если они и слышали крик старух через форточки, было не до этого. Всякое бывает, напьется кто-то, да руки начинает распускать, но до смертоубийства не доходило. И продолжали поминать душу великого в деревне человека, старого егеря, для которого все были равны, механизатор ты, или начальник. Если уж набедокурил в лесу, браконьерством занялся, так отвечай по всей строгости, по закону.
И не стало этого человека...
- 2-
- Только бы не сорваться, - выдохнув, сказал Семен. – Эти черви, и откуда они только берутся?
- Отрезвел… - вздохнул Петр. – Где от зависти, где от жадности. Правильно говорю?
– Петр, достал из кармана бутылку самогонки, откупорил и подал Семену, - может легче будет.
Вышли они из Юркиного дома последними, выпроводив всех гостей, кроме родственников, помогавших хозяйке прибираться…
А на улице благодать, все небо в звездах. Длинная палка у колодца, задравшаяся в небо, словно канат, спущенный с луны. А за калиткой снег плотно утоптан людьми, и как река, уходит за околицу к кладбищу.
- Прости дед, если что не так было, царства тебе небесного! Аминь! – Петр поднял бутылку и, чокнувшись с кем-то невидимым сверху, сделал несколько больших глотков из нее.
- Ты куда это? – остановил Илью Петр. – Домой? Да, не торопись, пошли через деревню, Семена заведем, а потом - я тебя. Есть о чем поговорить, хорошо?
Илья остановился, раздумывая, а Семен, обтерев лицо снегом, его остатками с рук брызнул в лицо Петру:
- Это кого проводить то а, мальца нашел, да?
Ну что говорить, друзья есть друзья, сразу же, как дети, схватились, повалились на землю и давай по нему кататься-бороться с выкриками: «Да я тебя щас снегом накормлю? Ах ты так! А я…». Ну прямо как дети.
- Ребята, вы что, на дне рождения что ли были? - но никто из них не слышал Илью. Пока не накатались досыта, не наелись снега, не успокоились. Теперь вот сидят на дороге без шапок, в куртках расстегнутых, кашляют и смеются.
Петр поднялся первым, протягивает руку другу.
- Ты это так, Илюшка, прости, конечно, но жизнь есть жизнь, горем не нагорюешься, - вздохнул он, - а радость, пусть хоть и на секунду, но отпускать ее просто так, глупо...
«Да, как хорошо, когда есть кто-то рядом, - наблюдая да Семеном и Петром, думал про себя Илья. - Тогда и горе – полгоря, и радость – ураган счастья!»
В чем-то завидовал им Илья. Даже не смотря на то, что рядом с ним всегда есть самый любимый ему человек - Лена, но кого-то еще все равно рядом не хватало, наверное, друга, с которым, как говорит Семен, можно и в разведку пойти. Только во сне он бывает, Иоханан: и человек, и зверь, и птица. Но это все во сне, а не на самом деле.
Бутылку, недопитую, так и не нашли. Куда делась, да и ладно с ней.
Шли молча, кто пинал кусок льдинки, кто - опустив голову, задумавшись, следил за носком своего валенка, приминающего снег…
- Петр Аркадьевич, ты что ли? – кто-то окликнул их со двора. Остановились. Это был Кулебяка.
- Да, Степан Игоревич, вот с поминок идем. Спасибо тебе, что помог с гробом, с досками.
- Да куда деваться, свои же, - вздохнул тот и подошел поближе. – Да вот, где-то мой сорванец потерялся. Если увидите, скажите, что жду. Уже полночь, а где его черти носят, не знаю.
- Наверное, с девушкой. Парень-то молодой.
- Да, вроде, Семен, он об этом пока еще и не думает, в голове одни игры, - пожал плечами Кулебяка.
- Тогда по друзьям бегает…
- Да хочется в это верить. У троих уже побывал, и тех дома нет. Стоп, жинка говорила, что вроде, когда он уходил гулять, коза сильно блеяла, словно ее кто-то тащил за собой. – Степан Игоревич поднял вверх указательный палец, - пойду, гляну.
Семен с Петром и Ильей остались у калитки в ожидании Кулебяки. Кто знает, может, и помощь человеку понадобится, вон как волнуется мужик, места себе не находит. Видно что-то нутром чувствует не ладное, родителя не проведешь.
- Да черт тебя побрал, - услышали они где-то с дальнего двора выкрик Кулебяки и писк испуганной собаки, звон цепи. – Сиди там и не лазь под ногами!
Появился он минуты через три, громко дыша:
- Точно, одной нет…
- И что? Какие предположения? – подал голос Петр.
- Да, кто ж знает, - и начал фонариком освещать у себя под ногами. – Да все нахоженно тут, уже два дня, как снега нет. Ага, а вот и козий след, - ткнул он светом под забор, - точно ее! Да и зачем она Кирьке?
- Может чего-то задолжал кому-то?
- Петь, извини, конечно, меня, но если задолжать, так только у него ребята могут.
А для чего козу мог взять, да самую строптивую? С нее толком ни молока, ни покою.
– Кулебяка смахнул снег с дровницы у калитки и уселся на нее, приглашая мужиков.
– Так для чего, как думаете?
Семен развел руками, Илья – тоже.
- Ну, тогда, грубо говоря, пойдем туда, где ты уже побывал, - предложил Петр. И поняв, что Степан Игоревич его не понимает, добавил, - расспросим родителей его одноклассников. Может они что-то скажут про твою козу.
- Да че ты говоришь, - возмутился Кулебяка. – Что они обо мне после этого подумают?
- Степан Игоревич, Степан Игоревич, - подбежала к ним со двора напротив женщина, в накинутом на себя огромном, скорее всего мужнином тулупе. – Степан Игоревич, у нас два гуся пропало!
- Ты это вот, Петру говори, - отмахнулся от нее Кулебяка. – И тут же вскочил. – Погоди, погоди, хорошо смотрела? Ну?
Женщина, испугавшись его выкрика, попятилась назад. И Кулебяка, заметив это, сразу же извинился, и поправился:
- А у меня, извини Глаша, сразу не признал, Иванцова же? Вот, а у меня, Глаша,
коза пропала. Та самая, что твою мать летом бодала, помнишь? Ну…?
- Помню, помню, - затараторила женщина. – Она у вас такая бешенная, сколько твоей Машке не говорю, заколите ее, а то жизни всей округе не дает. А вы все отмахиваетесь и смеетесь…
- Постой, постой, - еле остановил женщину Петр. – Грубо говоря, не в козе-то дело, и не в гусях. Вернее в гусях и козе, грубо говоря, – стукнул ногой по снегу Петр и подождал, пока не замолчат соседи. - Значит так, Глафира, Степан, э-э-э…
- Игоревич, - вставил слово Кулебяка.
- Правильно. Так вот, о чем разговор. Ты, Глаша, грубо говоря, языком сильно не чеши тут. Дело не в том, что гуси пропали, а в том, грубо говоря, что и коза в тот же момент пропала. Когда гусей считала?
- Так утром, и…, и днем, когда корм давала. Так их у меня всего пять осталось, что их там считать, все навиду были, а тут - нет… Они у меня не хуже Кулебякинской козы строптивы. Корм приносишь, так сразу же шеи выпятят и гонят… А что?
- Да, грубо говоря, - развел руки Петр, - дело в том, что... Короче, твой сын с Кирьяном Кулебяки учится?
- Д-да, - шепчет женщина, - только в девятом классе он, а Кирька ихний-то - в десятом.
- Не в этом вопрос. А он-то, грубо говоря, дома?
- Н-нет. Мотается где-то с дружками, уже час как ищу его.
- Теперь к кому пойдем? – Петр глянул на Кулебяку.
- Ну, к Сорочине, то есть, к Большим, у них еще не был. То есть был но н-не з-з-знаю, что у них п-пропало. Т-тольк-ко сына т-тоже нет.
- Ты это, грубо говоря, тоже успокойся, Степан Игоревич, - положил руку на плечо Кулебяке Петр. – Прошлогодние бандиты по одной-две птицы не взяли бы, грубо говоря. А из-за чего они пропали, грубо говоря, сейчас узнаем. Раньше-то, понял, у вас такого не было? - и пошел к соседнему дому, за ним все остальные.
Свет в доме у Алексея Александровича Большого горел во всех окнах. И только было, Петр хотел сдвинуть с калитки в его двор деревянный запор, что находился с той стороны, как почувствовал, что ему в лоб что-то уткнулось:
- А ну-ка стой, вор, то сейчас дырку получишь!
- Та че это? - Петр с перепугу, сделал шаг назад.
- Руки, руки подними! – мужской голос отрывистый, громкий.
И сзади так тихо, зашептал Кулебяка:
- Алексей Александрович, это я, Кулебяка с Петром Аркадьевичем Андреевым, нашим участковым к тебе пришел, по делу.
- Фу ты, козлина, - непонятно в чей адрес выругался хозяин двора, но продолжал упираться чем-то в лоб Петра.
- Да убери ты, грубо говоря, с меня эту гадость! – не сдерживая свою злость, крикнул Петр.
- А ты, мне, бывший гражданин участковый, здесь не командуй. Я тебя к себе не звал, - прорычал в ответ Сорочина.
Петр еще сделал несколько шагов назад:
- Так, нормально? – спросил он у Большого.
- А кто знат? Вы только здесь потише, а то ненароком пальну. Кто ж знат, это вы у меня может сейчас порося увели?
- И здесь так же, Степан э-э-э, - шепчет Глафира.
- Игоревич я, - по привычке ответил Кулебяка. – Можешь и просто по имени, я тебе не директор.
- А, о чем это вы там? – поинтересовался Большой.
- А та же история у каждого из нас произошла, как и у тебя, - ответил он, - и сыновей нет, и по животине исчезло. У меня коза, у Глашки – два гуся, а у тебя?
- Хрюшка.
- А Яшка твой вернулся?
- Да нет еще. И че ты ко мне лезешь, то? Он уже такая дылда, я че, должен его за ручку водить?
- Ну, нет, а может и да. Откуда я знаю.
- И че?
- Ну, дело, конечно, твое, водить его за ручку или нет, - отмахнулся Кулебяка. - Но если у тебя привычно, что свиньи пропадают, то у меня нет. Вот и попросил я Петра Аркадьевича этим делом заняться.
- А с тобой, кто там сзади, Семка? Этот вор? – распалился Сорочина. - Да я сейчас по вам, как пальну. Ах, какие хитрованы, а, теперь смотрите у кого какая скотина есть! Так это вы, наверное, сейчас у меня и хрюшку сперли, а теперь за другой пришли, да? - набычился Сорочина и водит стволом ружья, то на одного его направляя, то на другого. Правильно его в деревне кличут Сорочиной: мелкий толстячок, что в ширину, что в длину одинаково, а вони…
Но Петр знал, как с такими разговаривать: в мгновение ока выхватил у Алексея ружье, и, передав его Семену, вывернул ему руку за плечо. Единственное, что успел в этот момент сделать Сорочина, только пискнуть от боли.
- А где же ты, наш уважаемый, добыл такое ружьище? – отпустив руку Сорочины начал допрос Андреев. – У тебя, как помню, и не было его никогда. Ни я тебе разрешения на него, грубо говоря, ни давал, ни - егерь.
- А-а, я так, - начал пищать перепуганный Сорочина, - взял, чтобы от бандитов защищаться.
- Защищаться? О, да у тебя ружье-то редкое, двенадцатого калибра, да-а. У нас в деревне двенадцать ружей шестнадцатого калибра зафиксировано, пять – двадцать восьмого и три - тридцать второго калибров и все. А одно, как у тебя, двенадцатого, у внука егеря, Юрки есть? А ну-ка, - и разломив его, вытащил из ствола патроны, и посмотрел на пыж, - о-о-о, так они мне прекрасно знакомы, Большой. Это ты в меня, че ли, недавно палил из него, когда я был у Марфы с Семеном в доме, получается?
- Не, не, - закричал с испугу Сорочина и, буквально, в одно мгновение исчез с глаз, и если бы сильно не хлопнул дверью сарая, не узнать бы, где он спрятался.
- Вот такие пироги, грубо говоря, получаются, - повернулся к удивленным людям Петр.
- А я то, - начала шептать Глафира, - слышала, что в Семку стреляли, слухи шли. Так и в тебя, Петь?
- Ты, Глаша, грубо говоря, это дело не раздувай сейчас по селу, - предостерег ее Петр, - прошу, как человек. Дело это, грубо говоря, еще не находится в судебном разбирательстве, а только в моем следствии. А может это вовсе и не Сорочина стрелял, кто его знает, а ружье может, грубо говоря, ему потом подсунули. Так что язык придержи свой, а если сплетни пойдут, то грубо говоря, сама под мое следствие попадешь, как соучастница.
- Да я что! – оттолкнула от себя Петра Глафира. – Я что, какая еще соучастница?!
- Вот, ты, грубо говоря, все прекрасно понимаешь, а когда следствие ведется, то конечное решение по нему, грубо говоря, примет только суд. А если слух по нему в деревне пустишь, то, грубо говоря, настоящий преступник сразу поймет, откуда пахнет. И, грубо говоря, будет подталкивать следствие на ложный след, подальше от себя. А кто ж знает, грубо говоря, может это и ты стреляла?
- Да ты че, Аркадьич, - схватила за ворот Петра Глафира. – Семка со мною еще в
декабре рассчитался за корову. Правда, Семен?
- Вот, а ты взяла деньги с него, как будто он виноват в пропаже твоей коровы, да?
- А че? Мне все равно продал он мою скотину или потерял, пусть расплачивается?
- Вот, Петр Аркадьевич, я ж тебе говорил, - разнервничался Семен, - они все, все думают, что я продал их скотину! Все! Да пошли вы все н-на…! – и, оттолкнув от себя Кулебяку, большими шагами Семен пошел со двора на улицу.
- И вы туда же, Глафира Андреевна, совести у вас нет! - и больше не найдя чего сказать, Илья побежал догонять Семена.
- Ну, вот и все, дорогие мои, Глафира, как там вас по батюшке не помню, и вы, Степан Игоревич, грубо говоря, сами разбирайтесь в своих проблемах, - и, отряхнув снег с подола своей куртки, и, перекинув ружье на плечо, Петр пошел догонять Семена с Ильей.
- А мы как же это, Петр Аркадьевич, Петр Аркадьевич? – пустился догонять его Кулебяка.
- 3 -
- Да, утро вечера мудренее, - Петр пожал руку Демьяну. – Ну, ладно, зятя привел, пойду.
- А может, Петр Аркадьевич, останешься, а? – Вера Ивановна достала из холодильника миску с квашенной капустой, сала и, подмигнув ему, положила снедь на стол.
- Да, я, - замялся Петр.
- И нам будет спокойнее, - поддержал жену Демьян. - А так деда помянем, отдохнешь, вон комната пустая, диван есть.
- Ну…
- Вот и отлично, а ружье-то пусть в прихожей висит. Разрядил-то его?
- Да, грубо говоря…
- Вот-вот, когда Аркадьич волнуешься, всегда у тебя все получается «грубо говоря».
- Да это еще со школы, - начал оправдываться тот. - Помню, Сережка Шептунов, мой одноклассник, грубо говоря, посчитал, сколько раз на ответе по литературе я повторил слов «потому что» и «грубо говоря». Вот. Раз по сорок, получилось. Смеху-то было.
- Ну, нашел, чем хвастаться, - усмехнулась Вера Ивановна, - мой, когда нервничает, трясется и слова подходящего найти не может.
- Верка, ну хватит трепаться, а? Ну, наливай, что ли, а то…
- Во-о, я ж говору, Петр Аркадьич, и слова забывает.
Выпили.
- Да, Петр, - прожевав кусок сала, продолжил Демьян, - жалко мне Илюшку, все душой как-то он принимает, сердцем, - вздохнул кузнец. – Как Юрка привез деда своего, умершего, Илюшка ночь не спал. Помог ему отвезти деда, потом домой пришел под утро, белый весь. Говорю, ну хлобыстни ты самогону, ну чуток, легче станет. А он, нет. Часа два поспал, поднялся, взял кирку, топор, лопату и на кладбище пошел, яму деду Юркиному вырубать. Ленка с Веркой ему обед часа через три понесли, думали, он там с Юркой работает, а оказалось, нет, один. Такой вот он человек, так что спасибо, что привел, а то бы Юрке нюни остался там подтирать, а мы здесь места бы себе уже не находим.
- Да, стоящий парень, - поднял стакан Петр, - ну, давай, грубо говоря, Демьяныч за таких людей как он, хотя, и как Семен тоже.
- Да, что ты все Семку защищаешь? Да, понимаю, друг он твой, тогда извини, если что не так.
- Да что я, грубо говоря, не понимаю, парень пашет у тебя как вол, зарабатывает, и все деньги людям относит, чтобы на Семку те не наезжали, мать свою жалеет. А вот, ты, Демьян, грубо говоря, как бы ты себя повел на его месте? Плюнул, грубо говоря, и жил бы своими хлопотами?
- Может ты и прав, Петр, - кивнул головой Демьян. – С одной стороны легче на все смотреть сбоку, так проще. Ты прав, Петя, - Демьян привстал, легонько отодвинув занавеску, посмотрел в окно. – Улеглись, а то и Ленка себе места не находила. Дай Бог им счастья!
- Что, свет выключили? - потянулась к окну Вера Ивановна. - Ну и правильно. Такое счастье всем нам выпало, что поднялся Илья. С ним Ленка даже меньше косоглазит, влюбилась в Илюшку, и он в нее, даже не верится до сих пор в это.
- Это тебе так кажется, - перебил шепотом жену Демьян. – Неделю назад, когда Борис приходил, брат Сашки Колосова, так я за нее, знаешь, как испугался, думал, что у нее зрачки в другую сторону закатятся, так ненавидит того.
- Ой, я тоже напугалась! - схватила за рукав Петра жена кузнеца. – Не выносит она этого Колосова. Почему, не говорит, видно по-бабьи чувствует, как тот на Илюшку может не так как-то подействовать. Все поучает его, обещает, что потом ему заплатит за этих идолов. Ну, уговорил Илюшку, все же вырубить тех идолов ему из бревен. А тот нет, мол, у меня бревен, а может из своих сделаете. Ну, не выдержал Демьян, прогнал его. Так часа через три тот с пацанами притащил сюда бревна березовые. В лесу их напилили и притащили.
- С пацанами-то, говоришь, - Петр поднялся. – А там сын Кулебяки, Сорочины были? Глафиркин?
- Да кто ж их знает в лица…
- Да, да, - о чем-то задумался Петр. Поднялся из-за стола. – Ладно, люди добрые, извините, пойду домой. Извините, нет-нет, не могу в чужом доме спать. Да и Кулебяка бесится, сына ищет. Тот, понимаешь, гулять куда-то ушел и козу, вроде бы с собой, грубо говоря, куда-то из дому утащил. И у Сорочины тоже самое, и у Иванцовых, Глашка Мишкина, грубо говоря, такой вой подняла.
- К чему это? Мы-то в том возрасте на шашлык из подвалов сальцо доставали, мясо засоленное, картошку? А сейчас ты смотри, на свежатинку молодежь потянуло, - качает головой Вера Ивановна.
- Может и так. Какое сегодня число, двадцать седьмое?
- Нет, три утра уже, значит, двадцать восьмое, а завтра двадцать девятое февраля, високосный год все-таки, - поднялся из-за стола и Демьян. – Ну, может, еще по капельке, Петь?
- Да, спасибо, хватит. Грубо говоря, уже ничего не берет. С поминок я нашего егеря, - вздохнул он. – Есть человек, мало кто о нем вспоминает, не стало человека – столько разного о нем вспомнили! Ладно, грубо говоря, спасибо за угощение, - Петр поклонился, накинул на себя куртку, взял ружье и вышел во двор.
- А ты, Демьян, грубо говоря, зачем про число-то говорил?
- Да, мысль дурная в голову пришла-то, сам подумай, мы, где живем? В Кощьей Нави, вот! Так может дети решили Кощею жертвы принести козами да гусями, вот об чем у меня мысль эта появилась. Зачем Борьке-то идолы понадобились? Пацанву может и настроил для этого.
- А мысль, дельная, грубо говоря, - согласился участковый.
- 4 –
В кузнице горел свет. Демьян посмотрел на часы – семь двадцать пять. Вроде и выходной хотели сделать сегодня, ан, нет, Илюшка уже там. Ну и пусть.
Налил из кувшина полную миску молока, бросил в нее сверху сухарей, присыпал их солью, попробовал и, причмокнул: «Вкуснотища! Через минуту самый раз!»
На листе бумаги, лежащем на середине стола, Верка, как всегда, оставила распоряжение:
«Кур накорми овсом, мешок в сарае;
- кастрюлю с овощами на печь поставь, вари;
- снег убери…»
Вот тебе и выходной. Демьян выглянул на улицу, а снега за ночь намело, судя по следам, оставленным Веркой и дочерью, самую малость, слой с полпальца. Работы метлой на пять минут, даже не согреться.
Прошел до летней кухни, зажег печь и взгромоздил на нее кастрюлю с овощами. Двух ведер воды вполне хватило, чтобы поднять всю нарезанную в ней массу: картошку с морковью, овсом и еще чем-то, до краю.
Так, бабы на ферме, а мужики на печи: вот это жизнь, улыбнулся Демьян и заглянул в кузницу.
А Илья, видно, уже не меньше часа, как работал здесь. Аккуратненько резцом ведет по доске, отделяя от нее тонкие слои стружки. Под табуреткой ее было не меньше, чем снега у порога.
- Доброе утро, - хотел было подняться из-за стола зять, но Демьян остановил его, пожал руку и засмотрелся.
У лампы лежала маленькая икона Божией матери, подаренная ему недавно священником городским, а он перерисовал ее на широкую доску и вырезает.
- Демьян Демьяныч, как думаете, получится?
- А это, смотря, что задумал?
- Да, - отложив резец в сторону Илья, приподнялся, и присматривается, - вот здесь нужно поглубже, наверное, вырезать, - и показал пальцем на срез кромки лика.
- Не получится, сосна рыхлая, нужно было на осине попробовать, - посоветовал кузнец, - или на липе.
- Да, не подумал об этом, - сказал Илья, проводя рукой по вырезанному рельефу, по краям бороздок. – Сейчас здесь поглубже возьму на полсантиметра, может на сантиметр, глаза – тоже, а лицо легонечко здесь сделаю выпуклым и обработаю. Боюсь, не получится.
- Так здесь тебе нужна стамеска с желобком таким, - Демьян указательным пальцем провел по кромке ножа, - тогда тебе легче будет канавку вырезать. И резак нужен, со скосом. Ладно, не торопись, разжигай горн, а я сейчас посмотрю, у меня где-то завалялась сталь хорошая для резцов, инструментальная...
Горн загудел, поддав в него мехом воздуха, Илья с интересом наблюдает за Демьяном, копающимся в ящике с отрезками разной толщины и ширины кусками стали.
- Для иконостаса решил сначала икону вырезать. Алексий еще дал одну, Семену.
- Тоже верно, - в пол уха слушая Илью, Демьян рассматривает сломанный кусок полотна от пилы. – Вот такой толщины, наверное, подойдет, обвяжешь его изолентой, или тряпкой, неважно чем. Ну, только обрубить нужно и заточить, а из этого, - показывает на толстый напильник, - сделаем несколько долот тебе. Так?
И работа закипела.
- Я рад, что в городе зашли к священнику. Церковь, она, брат, это как, ну-как тебе сказать… - Демьян отложил в сторону напильник, - ну это, как дом твой, в котором ты когда-то вырос, что ли. Пришел в него, - Демьян развернул дрожащие ладони кверху и, словно, что-то ища глазами на потолке, сказал, - вот смотришь на кровать, на которой когда-то спал, а с ней у тебя куча воспоминаний. Смотришь на печь, то - тоже самое. Ну, как тебе это объяснить?
- Здорово сказали: память…
- Нет, нет, Илюшка, память, это самая малость. Я когда был малышом, с бабкой был на городской ярмарке, и она меня сводила в церковь, - прищурившись что-то начал вспоминать Демьян. – Так вот, зашли туда, а там народу, не протолкнуться, дышать нечем. Меня бабушка подвела к иконостасу, а я глазам своим не верю, там столько картинок. Присмотрелся-то, а от них воздух такой идет чи голубого света, чи – светло-зеленого. И спать так захотелось, а они как живые с икон сходят, подходят ко мне и перстами своими гладят по волосам, по голове. И так приятно мне было, до сих пор помню.
Проснулся, бабка мне кексу дает попробовать. Вкусный. А когда домой приехали, мать аж вскрикнула, оказывается чирь, что был у меня под ухом, открылся и вылился из него гной, потом подсох. Вот так, Илюшка, а врачи думали, что без слуха останусь. Ан нет, Боженька пожалел меня. И верю своей бабке, ведь я же видел, как он с иконы сходил и трогал меня за ухо больное.
Так что Илья, не только тебе Божья Мать помогла, а и мне, - Демьян глубоко вздохнул и, смахнув рукой слезу, вышел из кузни.
Резец получился острый, легко идет по дереву, вырезая одну фаску за другой, и границы у них ровные получаются. Только бы по глубине не ошибиться. Илья отрывается от работы, показывает Демьяну рельеф на доске.
- Да, вот здесь, вот, еще подбери, и щеку вот здесь помягше округли, - советует Демьян. – А так здорово. Ага, и здесь, вот-вот. Мягче, мягче, вот так, только не испорти эту красоту. У меня шеллачный лак вроде есть, подойдет?
- Эту икону для нас с Наташей делаю, а не для церкви. Батюшка, наверное, запретит там такую ставить.
- Нашел о чем думать, - не согласился с зятем Демьян. – Не Боги же горшки обжигают, так что, Илюшка, только на тебя и надежда остается, денег-то, где взять, чтобы иконы заказывать в церковь. Они слышал, дорогие очень, да и монахи их пишут годами.
- А вдруг не получится?
Раздался сильный стук в ворота…
- 5 –
Семен появился сразу после Кулебяки, раскрасневшийся, с одышкой. Сел на скамейку, уперся руками в колени, и, пытаясь хоть как-то восстановить свое дыхание, громко дышит, сильно открывая рот. Хотя, ни Илье, ни Демьяну, сейчас было не до него: то, что сквозь слезы рассказывал им Степан Игоревич Кулебяка, будоражило, волновало и не находило ответа:
- До сих пор сын дома не появился, понимаешь, Демьян? До сих пор. Не знаю о чем и думать. Так что давай сюда Петра, хватит ему дрыхнуть, пусть помогает.
- Так у нас участковый не остался, - буркнул Демьян, - выпили по капле и разошлись. Не захотел он у нас оставаться, отказался.
- Этого еще не хватало, - поднялся со скамейки Семен. – Куда ж он делся тогда, а?
- Это лучше уж сам подумай, - посмотрел на Семена Демьян. – Вы уж с ним не разлей вода.
- Да, да, - согласился Семен. – А через какую калитку он вышел-то?
- Да, нашел о чем спрашивать, - ухмыльнулся кузнец. – Погоди, погоди, да через эту, через которую и ты зашел. Вроде в сторону села он пошел. А куда еще: на болото, на реку, в лес? Что ему там нужно?
- Неужели Сорочина его подловил где-то?
- Демьян, ты это давай, народ собирай, пошли искать сына моего, Глашкиного, Сорочины, - не вслушиваясь в слова Семена начал тараторить Кулебяка.
- Стой, стой, стой! - поднял руку кузнец. – Ты, Степан Игоревич, человек в деревне видный, уважением пользуешься, так что давай-ка сам иди на рынду и поднимай народ, а то привык из себя директора строить. Здесь все на равных.
- Да, - опустил голову вниз Кулебяка, провел рукой по заросшей щетиной щеке. – Да, что я здесь стою. Вы уж не обессудьте меня, мужики, - и приложил руку к сердцу. Знать бы, где упадешь, там и соломку подстелил бы. Ладно, пошел я к колокольне. Помогите мужики, - и, развернувшись, как вихрь, вылетел из Демьянова двора и побежал к деревне.
- Вот жизнь, - вздохнул Семен. – Надеюсь, пацаны у кого-то из своих, в деревне загуляли, да на ночь остались. Взрослеют. А вот то, что Сорочина теперь бандитский прихвостень, вот это задачка.
- Не понял?
- Смотрящим его Одинцов назначил у нас. Нет, нет, не так назвал его, жиганом, так Кулебяка вроде сказал, хотя один черт, как его не малюй.
- А с чем это едят?
- А все равно, что так, что этак. Будет смотреть за порядком в нашем селе и дань собирать. Кулебяка ему должен ежемесячно платить, фермерша. Про тебя еще не знаю, но с каждого дома еще по полторы-две тысячи будут собирать, да за огороды, что на поле совхозном. С каждой сотки по две сотни, первого марта сказал будет проводить Сорочина сбор денег.
- Что ты говоришь? – в недоумении переспросил Демьян. – Сема, откуда же ты это слышал?
- Да от Кулебяки, говорю ж, пока шли к вам он сказывал. Сказал и все, а потом, как ходу дал, не угнаться за ним.
- Вот жизнь начинается, а, Илюшка? Ты слышал, Михаил Федосеевич Одинцов вернулся, барин теперь у нас есть, вот так. Нашу землю скупил, помещичек хренов. А ну-ка собирайся, Семка, пойдем на рынду, послушаем, что Кулебяка всем расскажет. А ты, Илья, останься дома, баб наших дождись, да вон за печкой присмотри, на ней кастрюля, корм варится для кур, свиней. Приду все расскажу.
- А помощником Сорочины будет Борька Колосов, которого ты в прошлом году приютил, ну Колосова брат с заимки.
- Вот это да…
О чем был дальше разговор, Илья не услышал, Демьян с Семеном вышли со двора и направились в сторону деревни.
- 6 -
Весть о том, что бандиты в их деревне свою власть начинают устанавливать, Илью не меньше беспокоила, чем остальных. Ну почему это происходит? Кто же сможет остановить эту волчью стаю? И выбрали в свои помощники то кого, бездельников.
Илья вернулся в кузницу, остановился перед иконой, подаренной ему отцом Алексием, перекрестился.
- Помоги, Матушка, найти силу нам, крестьянам простым, дать отпор бандитам. Нет покоя от них, и всего им мало, без труда хотят деньги, заработанные нами, себе забрать. Помоги нам, Матушка. Помоги! Аминь! – перекрестился и поклонился.
Не знал Илья молитв, но с самого детства, когда свалила его в постель та страшная болезнь - паралич, сам сочинял молитвы Деве Марии и просил ее о помощи своей матери, чтобы отца вернула, чтобы бабушка не болела, чтобы друзья его не забывали. Просил сердцем, просил душою, и верил, что она, Богоматерь, не оставит его бессильным, что поможет и матери, и отцу. Вот и сейчас его молитва была проста. Он верил, что Бог есть, Иисус - есть, Дева Мария – есть, и силою они обладают необычною, помогая многим людям на земле. Он верил, что эта молитва, произнесенная им сейчас, тоже будет услышана Девой Марией.
Илья подвинул поближе к себе доску, на которой вырезал икону, и внимательно стал осматривать ее. Лицо у Девы Марии каким-то болезненным получилось, местами угловатым. Взял наждачный лист, провел им по щеке, раз, другой, присмотрелся, вроде еще нужно подправить. И чуть не выпустил дощечку из рук, увидев, что на доске, словно какой-то трафарет проявляется: Ее лицо, каким оно должно быть на самом деле, только бы успеть убрать все лишнее.
И он успевает, где фаску углубил, где наждачкой подчистил, где ноготком подправил. От радости дух захватывает, и руки, как у настоящего художника, сами движутся, легко очищая лишнее дерево с иконы Божией матери.
Что-то отвлекло, посмотрел в дальний угол. Ничего. Осмотрел наждачную бумагу, отбил ее об стол, легко прошел по ней железной щеткой, очистил от древесной пыли, сдул ее с доски. И опять что-то, то ли двинулось, то ли зашуршало там. Крыса или мышь?
Прошел в угол, осмотрел все, поднял тряпку, под ней лико. Лико демона? Ах да-да, это полотно было лишним. Лена даже видеть его не хотела, как и Вера Ивановна. Хотел выкинуть, а Демьян - не дал, сказав, что первую работу, тем более, когда она удалась, негоже выкидывать. Илья спрятал это лико в углу кузницы. Вот так было.
Илья глянул на стол, освещенный свечой, на икону, ее также можно из бронзы вылить, как лико. Поставил его на шкаф. Еще раз осмотрел, как живое, словно Кощей с той стороны бронзового листа приложился, и выдавились с обратной стороны очертания его Лика.
По привычке зачерпнул совком с таза мелкого угля и бросил его в горн на покрасневшие, местами почерневшие, угольки, раздул мехами огонь и, вернулся к иконе. Вот так, интересно получается, что же подтолкнуло его посмотреть на то, о чем забыл. Может действительно что-то подсказала ему Богоматерь? Что?
Стой, стой. Илья задумался. Ну что может быть связано с этим ликом? Можно также сделать икону. Поэтому? Ну, стой, стой, чем занимается Касьян, заказавший ее? Чем, кроме своей прокурорской работы не знаю. Скорее всего увлекается древней религией - язычеством. Идолов еще заказывал. Так, и Борису они понравились, и он идолов заказывал, на древесных стволах ему их вырубал. Ну? А зачем? Постой, постой, так это может именно он детям, которых учит в школе и решил показать, как проходили те праздники. Самое время, завтра 29 февраля, день рождения Кощея Бессмертного, в честь которого, может, и назвали нашу деревню.
Илья выскочил во двор и, натягивая на себя куртку, побежал к колокольне.