Кацап резко остановился, зафыркал и попятился назад. Юрка соскочил с саней и, закинув вожжи на круп коня, забежал вперед, и тут же, стукнувшись ногой о ветку, торчащую из снега, вскрикнул от боли и запрыгал на одной ноге: «Ых-х!».
- Что там? – спросил дед.
- Ё-кэ-лэ-мэ-нэ, - выругался Юрка. – Дед, дорога завалена. Блин, бывает же, а? – Юрка, хромая, вернулся и сел рядом с дедом в сани. - Ну, что будем делать, а? Может, ы-ых, блин, больно ударился. Ладно, х-х, может, - и, вытащив из кармана тулупа фонарик, включил его и, осветив вокруг себя, сказал, - я сейчас здесь объезд посмотрю где-нибудь, между сосен, а ты подожди меня, дед. Хорошо?
- Стой, стой, милок, не торопись, - закряхтел дед, вылез из брички и, опираясь на костыль, подошел поближе к завалу. – О-о, прав ты, лошадью его не растащить. Посвети-ка здесь, Юр, - и дед ткнул палкой в середину бревен. – Ой, да, не растащить. Да и какой-то необычный он, этот завал. Ты смотри-ка, деревья спилены и навалены как попало. Да, без помощи крана тут они не обошлись. Хитро завалили, вон какое корневище между ними выставили, смотри-ка, Юрка, вон там, – и, когда Юрка фонарем осветил то место, дед продолжил, – кедр вековой не пощадили, вот гады. А вон березовый пень, какой, а, уложили? Не меньше века дереву-то было. Вишь, как паук, все деревья своими корнями обхватил. Да, Юрка, здесь без трактора с завалом не справиться.
- Вижу, - Юрий помог деду присесть на очищенное от снега бревно.
И Кацап, тут же, сделав несколько шагов к Дмитрию Егоровичу, наклонился и, сбросив с его головы шапку, своими огромными губами прошелся по дедовой лысине, словно ища на ней что-то, то ли соль, то ли сахар.
- Ах ты, шалун! – отмахнулся от коня дед. – Ты вот что, Юр, посмотри по сторонам, разве здесь найдешь объезд?
- Дед, березняк-то не мелкий, метров под шесть-восемь деревья вытянулись, - Юрка освещает вокруг себя молодой лес, - натуральный коровник.
- Вот же а, Юрка? Сколько не учил тебя, а толку смотрю, нет, - вздохнул дед. - Березняк – курятником кличут, косач там кормится, рябчик с куропаткой. А лось больше осину любит, можжевельник, березку только с голоду щиплет.
- Да это я так, - отмахнулся Юрка. - А откуда ж тогда эти деревья здесь оказались? – стукнул Юрка ногой по толстому стволу лежащей сосны?
- А не догадываешься? Хм, - покачал головой дед, - Горыныча дела, чьи ж еще.
- А может Михаила Федосеевича? – присел около деда внук. - Мужики говорят, Одинцов в деревне недавно был, что-то там на нашу фермершу наезжал, налог за землю от нее требовал. Да, не слышал что ли, за ферму. И сказал ей, что скоро каждый из нас будет платить ему, так как наши хаты на его земле стоят, вот!
- Да, что ж ты говоришь? – удивился дед. – Да разве ж такое может быть? Это не по закону, дома-то наши на государственной земле стоят. Это поле там можно как-то купить, но не деревню.
- А что, не помнишь Одинцова, что ли? Дед, а? Это он у нас же директором совхоза был, помнишь? И что не по нему, так из человека фарш сделает, и попробуй он при этом пикнуть, в порошок сотрет. Его до сих пор все боятся, и его любое слово для нас закон. Скажет платить, и куда люди денутся, скажи.
- Да склероз-то еще не шибанул так, чтобы забыть эту, я сказал бы, скотину, - и, опираясь на палку, дед, кряхтя, поднялся. – Помнятси, не раз с ним сшибался, то лицензии без очереди ему на лося подавай, чтоб начальство свое порадовать, то –
на мишку, то королевскую осину для баньки.
- Во-от, дед, а когда Ельцин пришел, совхозы закрыл и начал нам землю раздавать, помнишь? Ну-ну, так вот, все паи земельные эта чувырла и прихватила к себе.
- Ох, что-то холодновато, унучек, спину потянуло, - со стоном выдавил из себя дед. - Давай, Юрка, завертай коня назад, здесь нам не найти места, как объехать. Лес еще молодой, чистый сорняк. Давай на сухой лог, там можно объехать, место знаю, только бы не завалили они и его.
Кацап легко идет по лесной дорожке, закрытой снежным покрывалом, из-под копыт летят снежные комья и бьются в мех старой овчинной шубы, что постелена в санях, и наверх от них только белая пыль идет. Юрка щурится от нее, смахивает иней с лица. Теперь он не отвлекается, следит за дорогой, ища те «ворота», что дед сказал, – две старые сухие лиственницы, а между ними какая-то тропка должна быть на верблюжку, известная только деду.
Места этого он не помнит, да и был ли здесь, кто знает. А все потому, что к дедову лесному дому они с отцом всегда по прямой дороге ездили, а не объездными путями. Хотя, может и заикался дед о ней, да Юрка на это не обращал внимания, не интересовал его так лес, как деда. И отца в том числе. Обижался из-за этого на них Дмитрий Егорович, все дочке обиду высказывал, что зятя нашла какого-то «никудышного», ни костра в дождь не разведет, не дичи в голодное время в лесу не добудет, ни рыбы - из реки.
Юрий в отца пошел, часто к нему бегал в мастерскую и наблюдал, как отец разбирал телевизоры, радиоприемники – единственный специалист он был в их деревне по ремонту бытовой техники, и электрик, которого и сам Одинцов ценил. И Юрка этим гордился, и, затаив дыхание, наблюдал, как отец смотрел на какие-то непонятные схемы, отверткой копался внутри ламп телевизора, в разноцветных проводках, запаивая какие-то диоды и транзисторы, и потом эта техника оживала.
Но больше всего ему нравилось, когда отец занимался перемоткой статора и ротора электродвигателя. Здорово было наблюдать как один, два, а иногда и три медных провода укладывались в пазы, да как-то необычно, как женская коса, аж дух захватывало. В этот момент даже можно было получить по шее от отца за чих.
Частенько Юрка из мастерской отца приносил в школу рваные бумажки, заполненные какими-то иероглифами да цифрами, называющимися расчетами, и хвастался ними перед одноклассниками. А те, ясное дело, завидовали ему, что у него такой умный отец.
А когда дед начинал за что-нибудь пристыживать его отца, то тот в ответ только улыбался и говорил: «Извини, батя, сейчас полярности полюсов направления вращения генератора рассчитаю, то тогда и возьмусь за твоих кур», или «Понимаешь, батя, согласно закону Фарадея, возникновение индукционного тока возможно и в случае неподвижного контура, находящегося в переменном магнитном поле». После этих слов дед «сдувался», как говорила мама, и шел в курятник, где наседка высиживала найденные им на болоте утиные яйца, или брал молоток с ножовкой, чтобы отремонтировать забор, крышу сарая. А Юрка, запомнив, если удавалось, новое выражение отца, бежал к соседскому приятелю, и повторял его.
Да что говорить, не лежала у него душа к дедовскому лесу. С огромным интересом копался он в библиотеке отца по электрооборудованию, а пацаны потом с интересом прислушивались к его рассказам о том, что такое электрический ток, как он действует на человека, про шаговое напряжение и сопротивление проводников. Для всех них он был кумиром, профессором! Многие из товарищей его слушали во все уши, никогда не перебивали, хотя ничего и не понимали в индукциях и резонансах, в магнитных полях и Фарадеях с Омами. Но, к сожалению, как не мечтал Юрка, но к нему не приклеилась та кличка - профессор, так он и остался для всех Юркой-электриком, хотя это его совершенно не обижало, как деда, что не пошел внук по его стопам.
- Ну что там, скоро? – спрашивает дед.
- Смотрю, - как-то расплывчато ответил Юрка, - еще до бугра не доехали.
Деда он любил всем сердцем, и когда тот просил, ездил с ним на деляны, считал деревья, белок, капылух, но не притягивали его ни глухари, ни кедры, ни косачинные тока, ни налимы с щуками. Хотя со временем, когда в их деревне совхоз закрылся, и все на глазах стало распадаться – разворовывать стали инструменты из мастерских, черепицу – со свинарников, даже кирпичную кладку разбирали с совхозной конторы. И мусорники делали, кто, где хотел. И сколько этих людей не хватали за руку бывшие совхозные общественники-активисты, ничего им не удавалось поправить.
Правильно дед говорил по этому поводу: стены-то у власти были сдела
ны из песка, а люди – тот самый цемент, сухой, равнодушный ко всему. Никто не хотел вкалывать за пустой котелок, без каши духмяной, политой сливочным маслом, да за бутерброд без хлеба с маслом. Никто! Вот поэтому и их мастерская, в которой Юрка работал помощником у отца, скоро осталась без начинки – не за что было приобрести новую проводку, электродетали. Латали старое, этим и жили.
Не выдержал этого отец, спился, и как-то в горячке, после спору со своими собутыльниками, полез на трансформатор, и сгорел.
Светает быстро, ночь заливается молоком, белеет, и свет фонарика в нескольких метрах растворяется в нем.
- Щас на пригорок поднимемся, там и ищи те сухари, - говорит дед.
«И что его тянет так к своей избе? - думает про себя Юра. – Сидел бы себе на печи, чай с медом пил, внукам свои былицы-небылицы лесные рассказывал. Да нет же, только «ридикюль» отпустил его, так сразу же в лес его потянуло. Ну что он там забыл, что? Неужели взаправду приход своей смерти чувствует? Что он там мне сказал? «Пора, внучек, пора к бабке своей собираться. Зовет она меня. Вот блин, а».
Юрка отмахнулся от дурной мысли, обернулся к деду, а тот вроде спит, укутался в воротник тулупа, только лоб его видно.
- Че там, скоро?
Услышав это, Юрка от неожиданности передернулся, как же это он видит так, что у него там дырки в тулупе для глаз, но тут же собрался и ответил:
- Болото прошли, стаю куропаток поднял.
- Скоро, значит.
- Что скоро? – не поняв деда, переспросил Юрий.
- Подъем скоро!
- А-а.
Юрка привстав с сиденья, внимательно смотрит за гриву коня. Рассвело хорошо, все видно метров на пятьдесят вперед просматривается. А вон и подъем, только бы не проскочить этих сухарей, лес-то здесь рослый.
- Тпру, тпру, Кацап, - сдерживает коня Юрий. – Спокойнее, спокойнее иди!
И конь, сбавил свой аллюр, с рысцы перешел на шаг, медленный, спокойный. А вот и те самые лиственницы, их черные стволы хорошо видны, метров на двадцать в высоту вытянулись, а может и больше. Вон, какие у них ветки наверху, в раскоряку, как пальцы на руке раскинулись, словно ими небо схватить пытаются.
- Дед, вон они, - кричит Юрка, - ворота твои.
Кацап остановился, фыркает, вроде и не громко, а звук от его храпа гулом расходится по лесу и будит утреннюю тишину. Вон белка со звонким цоканьем бросилась с ветки на ветку, птица сорвалась с дерева, громко захлопав крыльями…
- Ой, кажется, дед, и здесь нам не проехать, - всматривается Юрка. – Вон как кустарник поднялся, всю тропку перекрыл. Сколько там, километра три-четыре небось до твоей верблюжки надо проехать, за день его не вырублю.
- Вытри слезы, унучек, смеется дед и, кряхтя, вылезает из саней.
- Вот, начинается, чуть что, так сразу попрекать.
- О, какой обидчивый, - закашлялся дед, - щас посмотрим, там просека должна быть, - и на ухо шепчет Юрке, - только при Кацапе не кричи, а то испужатся.
- Че?
- Только не кричи, тише. Вон, смотри на бугор. Вот с него тот мерзлый ручей скатывается.
- Ну.
- Вот тебе и «ну»! Помнишь, - шепчет дед, - в детстве тебе про этот Кощеевский ручей рассказывал, что летом, что зимой – замерзший, а вода под ним течет и пузырится, и не замерзает.
- Че, че, кощеевский что ли, - громко воскликнул Юрка. - Ой!..
-2-
- Ой! – и Юрка покатился по наледи, вертормашками, то туда, то сюда его кидает, то на ноги поднимет, то об землю шмякает и на грудь, и на спину, а крикнуть силы нет, только воет по-волчьи, да летит, летит в какую-то бездну. Пришел в себя, смотрит, вокруг лес. Ель огромная перед ним, заснеженная, хотел было взяться за одну из ее веток, чтобы подняться, а это вовсе и не ветка, а человек. Раздетый догола, худой, аж кости вылезают из-под кожи, а лицо его – чистый череп. – Ой!
Юрка пятится назад. Смотрит, а они кругом, эти скелеты, поднимаются и стоят вокруг него. Страшно стало, хотел побежать от них, а он в яме, стены ее ледяные, уцепиться за них толком не может, скользит руками и ногами. Удалось немножко вверх забраться, но - сорвался, и опять его стало бросать, кидать туда-сюда, летит куда-то вверх верхтормашками, ухватился силою за какую-то подвернувшуюся под руку ветку, и бросило его куда-то в сторону. И не куда-то, а в ущелье. В нем свет горит, свечи плавятся, и стены голые, вода по ним течет, из огромных сосулек капает. А напоминают, каждая из них, огромного человека, такого же скелета, каких он только что видел.
Дух захватило, пытается Юрка отползти назад, а веревка невидимая его не пускает, и руки, и ноги вяжет своими скользкими нитями. Страх охватывает все тело, дрожат руки и ноги.
- Помогите! – кричит Юрий. – Помогите!
И зыркнули зеленым светом глаза от скелета-демона в сторону Юрия, и холод от них пошел ледяной, и тело Юрки тут же начинают покрываться ледяной коркой, лезущей под кожу, под ногти, к сердцу.
- А-а! - кричит во все горло Юрка, - а-а! Помогите!
И смотрит он, перед скелетом на коленях его дед стоит, крестится и громко говорит:
- Изыди Кощей от нас, защити нас от него Боже! – и смотрит на Юрия при всей строгости и говорит, - молись, молись, унучек, как я!
«Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, огради мя и унука моего святыми Твоими Ангелами и молитвами Всепречистыя Владычицы нашея Богородицы и Приснодевы Марии, Силою Честнаго и Животворящаго Креста, святаго Архистратига Божия Михаила и прочих Небесных сил безплотных, святаго Пророка и Предтечи Крестителя Господня Алексийна…»
Только и успевает Юрка шевелить губами, чтобы повторять хоть какие-то уловленные на слух им слова деда, и ни как не может удержать своего взора от скелета – огромного демона сторослого, и трясется при этом от страха весь.
- …Святаго Апостола и Евангелиста Алексийна Богослова, священномученика Киприана и мученицы Иустины, преподобного Сергия игумена Радонежского, преподобного Серафима Саровского чудотворца, и всех святых Твоих…
И скелет слыша дедову молитву зубы оскалил, поднимает вверх свой посох и вот-вот замахнется и раздавит им Юрку с дедом.
- Помоги нам, недостойным рабам твоим, Димитрию и Юрке, избави нас от всех навет вражиих, от всякаго колдовства, волшебства, чародейства и от лукавых человек, да не возмогут они причинить нам зла. Господи, светом Твоего сияния сохрани нас на утро, на день, на вечер, на сон грядущий, и силою Благодати Твоея отврати и удали всякия злыя нечестия, действуемые по наущению диавола. Кто думал и делал - верни их зло обратно в преисподнюю, яко Твое есть Царство и Сила, и Слава, Отца, и
Сына, и Святаго Духа. Аминь.
Открывает глаза Юрка, и звук грудной вылетел из него. Огромные зубы демона оскалились, и языком лизнул его глаза, лоб и вот-вот откусит его голову. Прикрылся Юрка рукой от демона и тут же слышит.
- Вот шалун отстань от него!
Фыркнул «шалун» в ответ, а Юрка и глазам своим не может поверить, ведь это конь, его любимый Кацап, и деда лицо перед ним улыбается:
- Вот и пришел в себя. Поднимайся, поднимайся, - говорит дед, - говорил же тебе, не все слова можно при Кацапе говорить. Этого ручья он как бестии боится. То ли косолапый его здесь пугнул, то ли еще кака лесна тварь.
А тяжесть в затылке не дает Юрке оторвать голову от земли, она и – в глазах, и – в теле.
Чье-то холодное прикосновение к лицу освежает, и сил придает. Открыл Юрка глаза, и, правда, дед около него, лыбится сквозь три своих кривых зуба. Точно, это его дед. Оторвал голову от земли, положил руку на затылок, а в глазах все кружится.
- Куда он делся? – спрашивает протяжно Юрка.
- Да вот он рядом, - шепчет дед. Услышав это, Юрка испугано смотрит на коня, на которого дед подбородком кивнул.
- Да не он это, а тот, Кощей!
- Вот тебе на, видать сильно припечатало тебя! – машет головой дед. – Кощея нашел, это ж наш Кацап.
- Во-ой! – Юрка ухватился ладонью за затылок, - тяжеловато что-то.
- Да с полчаса тебя снегом обмазывал, думал, что уж и не жив ты, - дрожащим голосом шепчет дед. – Говорил же тебе, громко имя Кощея не называй, а ты кричать, вот и вспугнул Кацапа, он как ринулся, тебя своими уздам под ноги зацепил, и как шмякнет о сани, хорошо головой об тулуп ударился, а то б, точно тебе полголовы снес.
- Дед, ты же только что молился здесь, да такие слова говорил, - словно не веря своему старику говорит Юрка.
- И это слышал? Ну, - дед несколько смутился, губы поджал, осмотрелся по сторонам и говорит, - и правильно, значит мы на пути.
Юрка попытался встать на ноги, но еле удержался на них, тут же начало качать его тело, ухватился за ветку, удержался и смотрит на деда, глубоко вдыхая в себя морозный лесной воздух.
- На-ка, отхлебни, - дед протягивает Юрке крышку термоса с молочным чаем.
Юрка сделал несколько легких глотков. Чай остыл, и привкус у него какой-то ягодный.
- Пей, пей, он с черникой да голубикой, - подсказывает дед, - да сливками.
Юрка сделал глубокий глоток, и чуть не закашлявшись, глотает воздуха. И только теперь он почувствовал какое-то тепло, наполняющее его тело, голову, силы. Оторвал руку от ветки, и, действительно, еще не крепко, но уже стоит на ногах. Вздохнул, открыл глаза и всматривается в красный шар солнца, испещренный березовыми, да сосновыми ветками.
- Здравствуй, Солнце! – громко пытается сказать он, но голос его еще слаб, раздается только шепот. – Здравствуй, Солнце! – шепчет Юрий, и голос его окреп и уже разносится по округе ветром, вспугивая снежинки на ближайших от его рта ветках, и руки силой наполняются, и ветки повинуются им, встряхивая с себя снежные шубы…
- Только не торопись, унучек, - просит шепотом его дед, - под ногами ручей Кощеев, скользкий, чтобы снова кубарем не полетел.
- Фу-у! – вздохнул Юрий и осматривается по сторонам. – Где же здесь ручей, дед?
- Да вот он, под ногами, ледяной.
Поерзал Юрка одной ногой и тут же, поскользнувшись, шлепнулся, сев на зад.
- Ой, - вскрикнул он, и удивленно смотрит на улыбающегося деда. – Так почему же его так называют?
- Вот, приходишь в себя, унучек, это хорошо!
- Дед, вроде я и слышал в детстве о нем что-то такое от тебя, но забыл.
- Да боялся про это говорить, что бы самого же, дураком ни в деревне, ни в городе не посчитали. Ведь, как мне доказать, что эта ледяная полоса, тянущаяся до нашей реки Ручья - ручей, а не кусок льда выдавленный из-под земли. Сколько у нас в низинах болотных этих трещин земных, сам же видел, а в низу в них лед.
- Да-да и я их на Белом Яре видел, и на Красном Яре, - спохватился Юрий.
- Так вот, унучек, и прозвали раньше в народе наш участок земли Кощной Навью. Кощей-то, Демоном холода считается. И ручей этот, говорят, раз в сто лет, водяным становится, а потом, как наступает следующий високосный год, снова льдом застывает, как сейчас. Не верил я в это, унучек, и никто из наших деревенских людей тоже, так как не видел этого.
Я и ученых приглашал сюда, приезжали, видели вместо ручья эту ледяную полосу, ковырялись в ней и ничего не находили, потом на меня показывали и пальцем у виска вертели, мол, дурак этот лесник, и не более того. Потом какой-то геолог у нас появился, может, помнишь? - остановился дед и приложил ладонь к устам, словно, что-то лишнее сказал. Посмотрел на Юрку, махнул рукой. – Да ладно, что уже скрывать, отшельником стал, человек он набожный, сколько ему лет не говорил. Может и сейчас живет, вот он мне и сказал, что этот ручей раз в сто лет открывается, а так живой он и подо льдом, и вода у него целебная, и места здесь волшебные, - опустил голову дед и зашептал, - Божьи. Наказал кого-то Бог, и держит под судом своим, - и глаза у деда расширились, смотрят на Юрку из подлобья, прямо как змеиные, вот-вот уколют.
- Да ладно тебе, дедушка, наговоришь такое, аж мурашки по телу бегут, - перебил внук, - разве можно всякому верить?
- И я так же говорил, - согласился Дмитрий Егорович, - но в прошлом году остановился на этих «воротах», по-маленькому хотел сходить, и слышу, вроде, его! Журчит, подошел ближе – живой. Так и бьет ключом своим из земли в мой рост! Так вот. Воды его испил, зубы от холода чуть не лопнули, такая ледяная боль проняла. А потом чувствую, сняло боль, и молод внутри стал. А нынче високосный пришел – 2000-й год, - вздохнул дед, - прав был отшельник видно, замерз он заново.
- Да, зима же пришла, с морозами, - Юрка присел возле ручья на корточки, смотрит на него и показалось ему, что это вовсе не лед, а вода застывшая, и рябь по ней идет. Хотел было зачерпнуть ее ладонью, да пальцы в лед ударились, как об камень. – Неужели все это правда? – и стряхнув руку от снега, поднялся. – Ладно, дед, так что дальше будем делать?
- Да не тужись. Вон, видишь, след чей-то в лес уходит? – и, заметив кивок внука, продолжил, - значит, он еще здесь живет. Хочу напоследок к нему зайти, поклониться. Не хорошо так в дальнюю дорогу собираться, и не проститься, не по-человечьи это. А потом уж и видно будет, куда пойдем.
-3-
А лес здесь необычный: кругом все в снегу, а в ельнике – земля чистая, и щеки еле-еле пощипывает, горят, отходят от мороза. Удивился Юрий, но удержал себя от новых вопросов деду, не зря же люди говорят, что еловая лапа и матрасом, и одеялом теплым послужит, не даст замерзнуть человеку в лютую холодину. И снега здесь видно потому и нет, что он остается там, где-то вверху, на ветках. И солнце через них не пробивается, но при том же, и фонарика не нужно, хоть и темно кругом, а тропку, нахоженную кем-то, видно. Вот она огибает огромную, покрытую обвисшим до земли мхом еловую лапу, там она перебирается через старый, сгнивший пень, и дальше бежит, словно ручеек между пнями...
Единственное, что затрудняет, в полный рост здесь не встать, ветки не дают, и поэтому легче перебираться на четвереньках, по кабаньи. Ну вот, наконец, и дед запыхался, привалился на бок и смотрит на внука.
- Вспотел весь, - жалится Юрка.
- Я тоже, - чихнул дед.
- А мы правильно идем, дедушка?
- Да кто ж его знает. Давно здесь не был, но тропка кем-то нахожена, вижу, а старого егеря не проведешь, - глубоко вдохнул в себя воздух дед, - а запах-то какой, а! - и замолчал, словно наслаждается им, легким запахом кислой прелости.
Тишина разлилась вокруг них, покоится. И тут же, когда вдруг раздается треск ветки от бегущей по ней или прыгающей пичужки, тишина пугается и начинает метаться, дрожью охватывая тяжеловесные, заросшие седеющим темно-зеленым мхом, ветки. Аж уши закладывает.
А вот и дятел где-то начал бухать своим клювом по дереву, да так гулко, что эхо, проснувшееся под ветками, вслед за тишиной начинает метаться, чтобы успокоить ее, словно боится, какое-то лихо разбудить.
- На ели что-то нашел, - зевает дед.
И Юрка понимает, о чем он говорит, и поддакивает:
- Жирненького короеда или припрятанную кедровкой гусеницу.
- Эх ты мычало деревенское, - прищурив глаза, смеется дед, - кедровка она шишками питается, а не гусеницами. Ну все! – словно поставив точку разговору, дед приподнимается, становится на карачки, и посмотрев на внука, машет головой, мол, пора в дорогу.
- А где же твой костыль? – спрашивает Юрка.
Но дед его не слышит, пополз дальше, упираясь на руки и колени, но вот видно обо что-то укололся, остановился, поднес ближе к глазам ладонь, что-то рассматривает на ней. И тут же спрашивает у Юрки:
- А коня-то привязал к дереву, от саней его отлучил?
- Блин, забыл.
- Ну вот тебе, а? А возвращаться-то грех, - шепчет дед. – Ну ладно, Кацап свой, подождет, - и, протолкавшись под огромной веткой, уткнувшейся в землю, остановился и тыкает пальцем куда-то в сторону, - вон он.
- Кто? - всматривается туда Юрий. – Кацап?
А дед в ответ смеется и крутит пальцем у виска. Юрка морщится, опустил глаза и вздыхает.
- Камень стоит, - шепчет дед. – У него я с ним всегда встречался.
Юрка всматривается туда, куда показывает дед, и от неожиданности вскрикивает:
- Ой, дед, как он похож на тот, что у дома твоего в лесу стоит. Как две капли воды.
- Тоже заметил, - вздыхает дед и, подняв палец, прислушивается. – Никого.
- Это тот геолог здесь живет?
- Нет, - шепчет дед, - монах-отшельник.
- А что за человек он?
- До сих пор разгадку ищу, и никак не найду. Еще пацаном здесь был, встретил его – он, тогда мне казался стариком, в рясе серой. Борода у него, как снег тающий, где темная до черноты, где белесая, длинная, до пояса достает. И брови у него огромные, серые, прямо на глаза лезут. И говор у него на скрип сосны похож.
Потом лет через десять-пятнадцать был здесь, потерялся в ельнике, духом упал, как выбраться не знаю, а устал – сил нет. Пить хочется – невмоготу, голод изнутри ест, кости обгладывает, и холодно, и костра не развести, а то весь ельник порохом полыхнет. Лежу в беспамятстве, потом видно тело сил наберется, приду в себя и опять ползу, куда – не знаю. Дополз до этого камня, положил руку на него, и оторвать ее не могу, словно, опираюсь об него, боюсь упасть куда-то. Поднимаю голову, он передо мной стоит, и протягивает мне лист подорожника с водицей. Хлебнул той водицы из листа, а она тут же во все мои мышцы забралась, и током, как даст изнутри, дрожь по телу такая пошла…, - дед замолчал, словно, подбирая какое-то забытое слово.
- И что?
- Да как что, - и опять вздохнул дед, смотрит на Юрку и трясет рукой. – Ну вот, - словно выдавив что-то из глотки, продолжил, - усадил меня около шалаша своего, расспрашивает. О делах моих поговорили, и сказал, что Богу будет молиться за меня.
- Зачем? – сверлит деда своими глазами Юрка.
- Да, - махнул дед рукой, я тогда со своим начальством сильно ругался, хотел запретить здесь на год-два охоту на волка, не давали ему тут пощады, одна семья осталась, и кому мешала? Не знаю. Да лося сильно побили у нас, росомаху, рыси не стало. И все им мало, тем ненасытным мордам, - старый егерь закашлялся. - А те грозились выгнать меня с работы. Да-а, - дед махнул рукой, – такое здесь было, охоту на меня устроили. Э-хэ-хэ, - откашлялся он. - А, когда после этого вернулся в деревню, все чин-чинарем. Даже не поверилось, вот, даже из области позвонили, поблагодарили за работу…
А потом, спасибо монаху за молитву его, запретили на моем участке и сок сосновый добывать. Фу-у, - вздохнул дед, - и бригаду химарей перевели в другие места. Так что с тех пор я верю и в Бога, и в силу молитвы…
- А потом еще хоть раз с ним встречался? – не давая отдышаться деду, вопрос за вопросом сыплет Юрка.
- С монахом-то? Конечно. Недавно, так он все тот же, даже я сейчас его намного старше выгляжу.
- Во как, - удивился Юрка. – Так кто же он?...
Кто-то кашлянул в лесу…
- 4 -
Юрка не сводил с этого старца глаз: высокий, худощавый, в длинной, до самой земли, серой рясе, осветленной каким-то легким светло-светло-голубым туманом. И не только ряса светится у него, а и лицо. Оно худощавое, щеки немножко впалые, и бородка, как дед говорил, вьется у него до самого пояса и по цвету напоминает тающий снег. А какие глаза, большие, светлые, внимательно смотрят на Юру, словно о чем-то спрашивают.
- Здравствуйте, - пытаясь подняться в полный рост, просипел Юрий.
Старец смягчил взгляд, поднял руку и окрестил его, что-то шепча про себя.
- Что тебя привело? – теперь он смотрит на деда.
- Помоги! – выдавил из себя лесник. – Помоги, совсем давят изверги нас, житья не дают. Помоги! – и дед, сделав шаг к старцу на коленях, поклонившись, опустил голову до самой земли.
- Не во всем моя сила, брат мой, - придерживая на груди висящий крест, сказал старец. – Ходи в Церковь, молись Богу, твори Заповеди Божии, твори Добро - вот тебе и защита придет. Пора вам самим себя защищать, к Богу обратитесь. Господь говорит: внутри вас есть Царствие Божие, и нуждницы восхищают его!
Придите, говорит Господь, ко мне в Покаянии…
Смотрит Юрий на старца и глаз отвести от него не может, так как видит в старце не старика, а Ангела, с крыльями прозрачными, обеленными светлым голубым туманом, как и ряса его.
- Он же Господь Иисус Христос подаёт нам вечное спасение и замену, всяк ум превосходящую, того плода Дерева Жизни, которого хотел лишить нас враг рода человеческого падший с небес - злобный и лживый Денница - Дьявол!
Хотя враг Дьявол и обольстил Еву, а с ней пал и Адам, но Господь Бог не только даровал им, и всем нам Искупителя грехов Господа Иисуса Христа, который победил Дьявола и Смерть, но и дал всем нам в жене, Приснодеве Богородице Марии, стершей в самой себе и стирающей во всем Роде Человеческом главу Змея Дьявола. Дал нам Великую Молитвенницу за людей!
Богородица неотступная Молитвенница к Сыну Своему и Богу Нашему Господу Иисусу Христу! Она непостыдная и непреоборимая молитвенница даже за самых отчаянных грешников. Поэтому самому Божия Матерь и называется Язвою Бесов, ибо нет возможности бесу погубить человека, лишь бы только сам человек не отступил от прибегания в молитвах к помощи Божьей Матери!
Юрий смотрел на монаха открыв рот, плохо улавливая смысл его слов, но в то же время, чувствуя, что они просты и понятны.
- Иисус Христос миром и радостью наполняет сердца наши и направляет стопы наши на путь Мира, а Дух льстивый, бесовский, противно Христу мудрствует, и действия его в нас мятежны и души наполняет похотью, и злобным гневом, и гордостью!
Чувствует Юрка тяжесть в ногах и коленях, на которые упирается, чувствует, что ногу заводит судорога, а шевельнуться боится, чтобы не вспугнуть то видение, которое перед ним стоит.
И словно уловив мысль, которая мешает Юрию слушать и понимать речь, старец наложил крест на него, и Юрий тут же почувствовал легкость в ногах, словно и не стоит он вовсе на земле, а на воздухе.
- Непрестанно молитесь, и помните, лучше пять словес сказать умом, нежели тысячи языком. И Господь говорит: не всяк говорящий Мне, Господи, Господи! спасется, но Творящий Волю Отца Моего, то есть делающий дело Божие и притом с Благоговением, ибо проклят всяк, кто творит Дело Божие с нерадением.
Так желал бы я, ваше Боголюбие, чтобы и вы сами стяжали Духа Святага, как Источник Благодати Божией и всегда рассуждали себя, в Духе ли Божием вы находитесь или нет. И если - в Духе Божием, то, Благословен Бог! Не о чем говорить: хоть сейчас - на Страшный Суд Христов! Ибо в чем застану, в том и сужу. Если же - нет, то надобно разобрать, отчего и по какой причине Господь Бог Дух Святой изволил оставить нас, и снова искать и доискиваться его.
На отгоняющих же нас от Господа врагов наших - бесов, с молитвой к Господу, так надобно напасть на них, покуда они не исчезнут!
- Так пусть Бог нам даст силы, чтобы напасть на них, - вдруг не удержался Юрий и перебил старца.
Старец внимательно посмотрел на него и сказал:
- Слушаешь, но не понимаешь, и тебе это простимо, так как не крещен ты еще и вольнодумен, не понимая веса слова сказанного, - и сверкнули слепящие молнии из глаз старца.
Зажмурился Юрий, прикрыл глаза рукавом, а в глазах зайцы красные, да белые прыгают, слезы текут, но не успокаивают в них резь.
«Вот какая сила в этом старце, - подумал про себя Юрий, - слушать его нужно и не перебивать, слушать его нужно – и понимать».
- Старец, извините вы меня за недоверие к вам. Далек я был от понимания силы Божьей, - пытаясь унять всхлипывание, вытирает лицо ладонью Юрий. – Не было в нашей деревне церкви, и бабки наши прятали иконы от людского взгляду, чтобы не донесли на них. И мне моя бабка говорила, что есть Бог, он в каждом есть, а как же поверить этому мне и людям нашим?
- Посмотри на меня, - ответил старец.
- Не могу, батюшка, смотреть, потому что из глаз ваших молнии бьют, лицо ваше сияет ярче Солнца, и у меня глаза болят от этого!
- Не устрашайся, ваше Боголюбие! И вы теперь сами так же светлы, как и я. Вы сами теперь в полноте святого духа, иначе вам нельзя было бы и меня таким видеть.
И приклонив к Юрию свою голову, он тихонько на ухо сказал ему:
- Благодарите же Господа Бога за изреченную к вам милость Его. Это Благодать Божия благоволила утешить сокрушенные сердца ваши, по молитвам самой Богородицы – матери Божией...
Взглянул после этих слов Юрий в лицо его, и видит вместо старца свет ослепительный, с ним разговаривающий. И глаза выдерживают эту яркость, не жмурятся, и видит Юрий в этом свете лицо старца, и чувствует, что снежная пелена, покрывает то место, где он с дедом на коленях стоит и видит старца, сложившего ладони у своего подбородка, смотрящего в небо и молящегося...
…Холодный, мокрый воздух стискивает льдом щеки, хочется защититься от мороза, но не получается, что-то мешает этому? Юрий открывает глаза, и с испугу отталкивается в сторону, что за чертовщина смотрит на него. И через секунду-другую приходит в себя, понимая, что это конь стоит над ним, Кацап, и будит его, языком вылизывая глаза, щеки, лоб.
- Фу-у-у, - Юрий сделал глубокий выдох, взял Кацапа за стромки и оттолкнул его морду от себя, и смотрит по сторонам. С ним рядом на снегу лежит дед на спине, с откинутой головой назад, лежащей на шапке, с открытым ртом, с провалившимися в глубины открытого рта щеками.
- Дедушка, дедушка, - Юрий дергает его за локоть, приподнимает его голову, но понапрасну. Лицо деда безжизненно свисает с его руки. – Дед! – во все горло с испугу крикнул Юрий, аж конь с испугу пошел назад, и только после этого веки у деда задергались, заморгали, он открыл глаза и смотрит на внука.
- Где я? – сухо покашливая, спрашивает дед.
- В лесу, - нашелся Юрка.
- А где старец?
- А был ли он? - тихо шепчет Юрка, и осматривается по сторонам и никак невдомек ему, как они здесь оказались у верблюжки, неужели опять уснули, а Кацап их вывез по просеке сюда.
- Так всегда, когда его встречал, здесь оказывался, - прошептал дед.
Смотрит Юрка по сторонам, и удивлению его границ нет, сидят они с дедом на засыпанной снегом старой лесной дороге, и вокруг ни одного человеческого следа, будто свалились сюда с неба. Встал Юрка, взял за узду Кацапа, погладил его по морде, но конь сразу же боднул его в нос:
- Спокойно, милый, спокойно, - похлопывает его по скуле Юрий и обошел коня, сани, и там следа нет, ни конского, ни саней. – Дед, - окликнул егеря Юрий, - как же мы здесь оказались?
- Юр, а ты вспомни свой последний вопрос старцу, ты спрашивал, как же тебе поверить тому, что Бог есть.
- Что-то вроде было такое… - смутился Юрий.
- Так вот тебе и ответ.
- 5 –
Костер тух, и как Юрка не пытался его растопить, сколько мелких березовых веток, собранных с деревьев, не подкладывал, они вспыхивали на минутку, другую, но снег делал свое дело, таял и тушил огонь.
- Да не мучайся, - успокаивал внука дед, надо для костра было снег до земли очистить, или пару досок подложить под него, а так время нужно, чтобы воду с земли все выпарить, а у нас его нет, - и протянул Юрке кусок хлеба с толстым шматком сала. – Кушай, да поедем дальше.
Кацап тоже хрустел зерном овса перемешанного с пшеницей из свисающего с ветки дерева, раскрытого мешка.
- Думаю, незачем больше ехать в мой дом. – размышлял дед. – И не туда-то я и собирался, как к старцу.
- Во как! - со смаком уминая откусанный кусок сала с хлебом и луком, спросил, или согласился Юрка. И прожевав, спросил. – И всего-то?
Егерь развел руками и, стряхнув со своего зипуна крошки с хлебом, прошептал:
- Да стал приходить ко мне каждую ночь, но не такой как сейчас, а как раньше, и просил… Просил, - дед откинул на затылок свою шапку и сморщив лоб, что-то пытался припомнить. – Тело просил земле придать. Да-да, унучек, тело. А где ж его взять, то тело его, у? Может что-то другое?
Юрка внимательно посмотрел на деда:
- Ты, деда, это, ну-как тебе сказать…
- Эх-хэ, не мешай только, - попросил Юрку дед и посмотрел в сторону заросших у обочины кустарников. – Вот! – и ткнул пальцем на свисающий с ветки на тонкой веревке крестик. – Вот он! - встал с бревна и подошел к нему, осмотрелся по сторонам и, раздвинув ветки, полез в них. – Унучек, иди сюда, - позвал, и за ним туда же полез Юрка. – Вот он, - и ткнул пальцем в глубокую яму под огромным, вывернутым корневищем сосны, и смахнул сосновой веткой снег с головы сидящего в ней человека.
- Ой, Боже мой, - увидев это, Юрка вскочил с места и, больно ударившись головой о сук дерева, перекрестился. - Нет, дед, я боюсь, сам, сам.
Но дед больше ничего не сказал, а продолжил сосновой веткой смахивать с замерзшего тела человека, укутанного в серую мешковину, снег, мелкие ветки. И перед Юркой открылась необычная картина: за кустарником, в глубокой яме, от вывернутого корня, сидел укутавшийся в свой балахон, словно, пытающийся согреться от холода, человек.
- Видно совсем недавно ушел, - перекрестившись, прошептал дед. – Тащи лопату и топор, унучек, будем хоронить его, да перцу в рюкзаке возьми, он там в банке. Найдешь.
Яма, в которой нашли старца, и стала его могилой. Дед не решился двигать его труп, накрыл его старой шубой, что была постлана в санях, обсыпал все вокруг с банки перцем, и еще раз перекрестившись, стал ссыпать в яму песок, который Юрка лопатой сбивал с обрывистой стены сопки, которую разрезала лесная дорога. К вечеру с работой справились. Вместо памятника осталось корневище сосны, его огромные обломанные толстые корни торчали во все стороны, чем-то напоминая лосинные рога.
- Надо бы крест сделать, - переводя дух, сказал Юрка, и вставил в могилку ровный толстый кусок ветки. – Сейчас, - и подняв ветку помельче, очистив ее от снега, подал деду, - прислони, я сейчас веревку принесу, обмотаю…
Ночь звездная, Луна огромным шаром висит над ними, озаряя серебряным светом искрящуюся от снежных ледяных стеклышек лесную дорожку.
- А назад-то найдем дорогу, дед, - не унимается Юрка.
- Найдем, найдем, унучек, - успокаивает его дед, и глубже укутывается в ворот своего тулупа, натягивая на голову старый собачий малахай с оборванным ухом. – Там у поворота будет ручей этот, смотри шобы Кацап не гикнулся, а за ним тропку увидишь между елками. По ней и кати…
- Дед, а куда вправо или влево?
Изба старая, из бревен толстых, в обхват. Нижние уже сыпятся, дверь в избу несколько просела, Юрка ее с большим трудом оттянул наружу, и заглянул внутрь, осветил фонарем и удивился чистоте, оставленной здесь. Нары с двух сторон тоже из бревен собраны, одна только столешница из доски и печь из кирпича.
- Юр, - где-то с улицы окликнул его дед, - веди Кацапа сюда.
Сарая из тонких бревен, приплюснутого к избе с другой стороны Юрка сразу и не приметил, пока дед не вышел из него.
- Тю-ты, - удивился Юрка, - так это, специально для Кацапа сарай сделан, - открыл от удивления рот Юрка, рассматривая стойло, ясли для сена.
- Да, - вздохнул дед, изба еще моим отцом была собрана, а сарай – мною. Помнишь Зорьку, матку Кацапа, для нее делал. Во-от, - нараспев произнес дед. Тут волк не пролезет, ставни еще выдержат, веди Кацапа сюда.
Никогда не думал Юрка, что их Кацапу можжевеловые ветки придутся по вкусу. Уже третью охапку принес, а конь, завидев его с ветками, сторонится в бок, чтобы пропустить, и тут же выхватывает с Юркиных рук одну из них и похрустывает.
- Молодец, молодец, - гладит по холке коня Юрка, - а тот в ответ ему по-своему улыбается, и норовит боднуть, мол, мало веток принес, еще тащи…
В избе блики печного огня зайчиками прыгают по стенам. В чайнике снег, набитый по самую крышку, начинает парить, оседать, а котелок еще не нагрелся и нарезанное в нем сало ледяными кусками бесформенно лежит. Глядя на это у Юрки слюни текут, но дед следит за всем, и Юрке все новые и новые указания дает.
- Ты там лучок поменьше нарезай, вот и сверху сала его накидай, а кашу, что мать нам сварила, в конце положим, на шкварки.
- Деду, - снимая с луковой головки кожицу, спрашивает внук, - так старец, или дух его, такое нам сказал, что Бог есть и церкву нужно строить.
- Да как вот об этом людям в деревне сказать?
- А че говорить. Об этом Илюшка Белов с Демьяном Медведевым говорят. С - Семка, но ты его, наверное, и не знаешь?
- Прохфессора, шо ли?
- Вот-вот, так они приглядели несколько домов, один в середине деревни стоит, другой – на околице, у озера, и вот, там и церковь будут делать.
- Вот и хорошо, - тянет поближе к печи свои ноги в валенках дед. – Жизнь наступает, - вздохнул он, - увижу ли это?
- Да брось ты, ведь сам видел старца, он же тебе говорил, что нужно Богу молиться, церковь строить, а ты уже торопишься…
- Боюсь не примет Боженька меня, в антихристы записал.
- Да хватит об этом! – поднял голос Юрка. – Дел столько впереди, а ты так на печь лезть собрался. Кто без вас, дед, нам места покажет, где дерево особое есть, чтобы из него церковь новую строить.
- У-му, да, - закряхтел дед, - ты токмо, унучек, запоминай, там за болотом, где кузнец живет, у Ручья, за дубом огромным, на пригорке, раньше храм стоял, дед мой так говорил. Большевики-то его спалить хотели, так они его разобрали и в овраге запрятали бревна, а на вершине яму вырыли и кресты туда уложили. Ой, Боже, прости меня, что секрет выдаю дедовский.
- Ты че, дед? – удивляется Юрка, - Я че кресты те на рынок понесу продавать, что ли?
- Ты, токмо не беги, - предостерегает дед. – Бревна там осиновые, старые уж небось, нужно из новых сруб делать. А на вершине той, где иконы прятаны две осины молодые они посадили, между ними и копайте, токо не знаю, как глыбоко.
- Вот с нами пойдешь и покажешь то место, дедушка.
Сало заскворчало в котелке…
Кто-то громко стукнул в дверь.
- Войдите, - крикнул Юрка. – Кто там?
- А никого, - покашливая смеется дед. – Никого. Дух, наверное, ругается, что я такое тебе сказал.
Снова раздался короткий и громкий стук в дверь. Юрка подошел к ней и, сбросив проволочную петлю с гвоздя, отворил:
- Кто там? Эй, че, эй! Никого. – Юрка вышел наружу, осмотрелся по сторонам и развел руками, - никого! Эй!
- Так всегда. Сколько не бывал здесь, стучит кто-то, а глянешь – нет никого. Может лесовик, какой издевается, а может и домовой. А…, - дед, отодвинув от себя кружку, лег на спину, поправил под головой рюкзак.
- Когда мальцом был, дед рассказывал, здесь монахи прятались после гражданской войны, жили где-то у ручья Кощеева, в том ельнике, в землянках прятались, и был у них какой-то схрон с иконами золотыми, крестами серебряными, всем, что успели вывезти. Так чекисты цепью тот ельник прошли, их нашли, а что прятали они - нет. Пытали людей, ничего не добились, до смерти запытали, в землю живыми зарывали, потом доставали и опять пытали.
Не знаю, было на самом деле так, нет. Но как-то с батькой здесь были, у Ручья сеть ставили, эх-хе, - вздохнул дед, - под обрывом в иле на что-то твердое наступил я. Думал так, корень древесный, а руки тянутся к тому месту. Сдался той непонятной силе, дал рукам волю, поискал, вытащил, мешок и в нем что-то завернуто. Икона оказалась, отмыли ее, а там чудеса, сама Пресвятая Дева Мария, и оклад у нее латунный, думал. А батя говорит, что нет – золотой он, и камни ее ризу разные усыпали, красные, желтые, голубые. Только лика не было видно.
- А вы ее…
- Не перебивай, унучек. Спрятали мы ее, только священнику можно эту икону отдать, батя мой так сказал. А когда, э-эх, - снова громко вздохнул дед, - сказал о ней монаху-отшельнику, которого сегодня хоронили, не взял он ее, и с меня слово взял, что отнесу ее в храм. Да вот и приехали мы сюда, нельзя забыть о ней, не пустит меня Боже к себе за такое…
Когда Юрий наложил в миску парящей каши и поставил ее на стол, кто-то снова громко два раза стукнул в дверь избы. Юрка не стал открывать ее, а по совету деда, наложил две ложки каши в углу.
- Мы так всегда делали и стук прекращался…
Услышав это, еле удержал себя от шутки Юрка. И сам вздохнул, такого он сегодня насмотрелся, что теперь в домового или в лесового нельзя не поверить. Не зря же сказки про них люди сказывают, былицы-небылицы это, кто ж знает. И Кощей, есть, наверное, этот демон на самом деле. Прав дед, необязательно им быть в образе человеческом, вон как ветры дуют, когда гонят по небу большие облака, вон как пожар лес пожирает, никого не жалеет. А был бы он, как лось, или, как человек, разве ж он сжигал бы так беспощадно все вокруг.
Тишина забралась в избушку, только иногда ее разбудит какой-то треск, скорее всего дерева от тепла.
- 6 –
Юрка встал спозаранку, на часах еще восемь утра, в окно видно рассвет в лесу забрезжил. А ночью за теплом в избе видно дед следил, и сейчас печь гудит, как паровоз. Потянулся, сел, начал спину, бока разминать. Деда нет, видно вышел из избы к Кацапу, иль за ветками, дровами.
Нет деда и во дворе, только след свежий остался. Пошел по нему, на бугор, остановился на берегу реки. Ручей здесь широк, метров за двадцать.
- Юр, - услышал он окрик деда, - иди сюда.
Смотрит, стоит дед у дуба, рукой гладит по его стволу, вверх смотрит.
- Боялся её в землю закапывать, кабан желуди будет искать, корни рыть, испортит ее, вон в том дуплу покоится она, - и поднял пальцем, - под той нижней веткой.
- А где ж там дупло, дед? – всматривается в вершину дерева Юрий.
- А вон, вишь, выщербка видна? Вон-вон, туда, под ветку смотри, замазана она глиной, вишь? Ну ямка там, глина обсыпалась.
- Это откуда ветки мелкие от ствола торчат?
- Так это ж высоко?
- Вот. Лезь, сбей глину, там и икона.
- Да это ж метров пять будет, как я туда заберусь? – Юрка смотрит на старика.
Дед пошел к кустарнику и ткнул под него пальцем:
- Там под дерном клыки железные лежат, чтобы по столбам лазать, батька твой подарил.
- Вот тебе на, и отец мой знал…
- Юр, что-то худовато мне, пойду, полежу в избе, приходи, как достанешь, - и дед поковылял обратно.
Заносить икону в избу дед запретил, чтобы от тепла не попортилась. Мало ли что бывает, спрятали ее в санях.
Чай с шиповником Дмитрию Егоровичу Смирнову вроде бы и сил придал. А может и не только он, а то, что икону не похоронил он здесь в неизвестном никому месте, и на душе отлегло. Может и так. И голос у него окреп, и бодрее в движениях стал, и добрее в словах к внуку.
Остановились у могилки отшельника.
- Так и не знаю имени твого, извини батюшко, - поклонился дед, перекрестился, вздохнул, достал укутанную в мешок икону, раскрыл ее и подержал ее открытую у могилы. – Отвезу ее по-тихому в храм Божий, или передам Семену нашему, или Петру, они люди неспешные и не жадные, в иконостасе ее определят в церкве нашей. – И встал на колени, поклонился и перекрестился, - теперь и ты, друг сердешный, замолви обо мне Боженьке слово. Трудно по земле стало шагать, врагов нам еще больше расплодилось, забери к себе.
Юрий, затаив дыхание, наблюдал за своим дедом, и по его примеру на колени стал перед невидной с дороги могилой, перекрестился, и представил перед собой того Старца, что перед ними с дедом в ельнике вставало.
- Ты, Юр, - прошептал дед, - найдешь схрон тот с иконами под воротами лиственниц тех.
- Какой схрон? – не понял Юрий.
- Тот, шо монахи прятали. На метр копнешь, - с трудом задышал дед, - в дерево уткнешься дубовое. Под ним в ларцах они.
- Хорошо, хорошо, - словно пытаясь успокоить разволновавшегося деда, и часто задышавшего, прошептал Юрий.
Конь спокойно шел, выбирая твердую землю под копытами, иногда поскальзываясь на льду Кощеева ручья, тут же сходил в глубокий снег просеки, но здесь еще осторожней шел, спотыкаясь местами о ветки деревьев, комья земли спрятанные под зимней шубой.
Вот, наконец, и ворота из лиственниц, деревья словно качаются, будто с радостью встречают их с дедом.
Юрий потянул на себя узду, остановил Кацапа у того места, где они в ельнике духа встретили, перекрестился:
- Дед, - окликнул он, - покажи и здесь тому духу икону.
Но дед спал видно, завалился головой назад, на плетеную спинку саней, и рот открыл, как вчера. Подошел к нему Юрий, стащил немножко вперед, подложил под его голову рюкзак, поглубже натянул на его голову малахай и укрыл деда своим ватным жилетом, и поехали.
Чем ближе к деревне подъезжали, тем быстрее и конь шел, ржать начал, видно заскучился за своим домом. Сегодня обязательно его морковью да хлебом угощу, думал про себя Юрка, мечтая и самого себя не забыть, выпить «для сугреву», как дед говорил, самогона кедрового, грамм так по двести с дедом.
- Дед, дед! - крикнул он, - А как самогоночки сегодня навернем, а?
Но дед молчал.
- Эй, дед, просыпайся, вон уже и дом кузнеца виден.
Но дед молчал.
- Тпру-у! – Юрка остановил коня, перебрался поближе к деду, но тот - как уложил его Юрка в санях, головой на тулуп, так и лежал. – Дед, ё-кэ-лэ-мэ-нэ, дед, что это ты, помереть решил, да? Дед! – закричал во все горло Юрий. – Дед! Дедушка, оживи, дедушка-а!