Оборотень
Хорошо, к примеру, побыть котом. Но не до конца дней – уж, очень непривычно это кошачье амплуа (мохнатое, себе на уме, кредо), и здесь легко чего-то не предусмотреть и потом остаться визави с бесплодными сожалениями – а, как заведено в сказках, до полуночи.
Заявиться с мороза домой – и не оттого, что на улице имелось важное дело, а ради выгодного контраста с теплом и уютом – и сразу к ней на колени. Колени круглые, ляжки удобные, с ложбинкой между, словно специально созданные для котолежания. Перед тем, как взобраться, можно осведомиться, исключительно из риторической вежливости:
– У вас здесь котов привечают?
– Случается.
– А приваживают?
Да лезь уж, мол, без лишних слов...
И вот ты устроился поудобнее, ради чего пришлось немного поерзать и слегка поелозить. Если бы не был котом, долой с колен, да еще бы огреб по шее за неуклюжее самозванство. Но котам простительно. Они ведь твари животные (пусть с уклоном в черную магию), а не ружья с оптическим прицелом, чтобы сразу в цель.
И пошла рука с длинными такими (загляденье!) пальцами гладить и почесывать. От головы, вдоль позвоночника, до самого хвоста и обратно – от хвоста к ушам. Ногти – страсть какие острые, но ведь и шерсть моя густа: как раз, чтобы достать до кожи без ран и увечий.
Поглаживаемый, как любимая шелковая кофточка с подробными инструкциями по ухаживанию за собой мелким шрифтом на ярлыке, я жмурюсь на огонь в камине. Там весело пляшут оранжевые мышки, от возни которых приятно потрескивает в ушах. Тянет в сон, но проспать драгоценное время до полуночи – не на такого напали!
Она задумалась о своем и теперь гладит машинально. Но это ровное, мерное скольжение пальцев устраивает меня ничуть не меньше: когда занималась мною целенаправленно, не могла совладать с соблазном помять уши и схватить за хвост, а это котам нежелательно. Хорошо и то, что совершенно не обязан вникать в ее проблемы: о чем это она там задумалась и не опечалена ли чем? Дело, как говорится, хозяйское, не для кошачьих мозгов.
А она все гладит. И тело постепенно расслабляется: каждая мышца приходит в состояние блаженного покоя. Удивительно сознавать, сколько в теле мышц, и как больно они умеют напрягаться в круговой поруке ложной тревоги, так что сжатие одной влечет за собой судорогу соседней. Но достаточно ласкового прикосновения, чтобы весь этот неуправляемый механизм замер и обмяк.
Но тут рядом что-то лает. Прямо под вздрогнувшим ухом. Странно, вроде собак в доме нет. Но голос доносится резкий, настойчивый, глухой, отрывистый – словно неусыпный сторожевой пес учуял неладное. Он не способен связать мысли в гибкое, красиво изогнувшееся причастным оборотом предложение, но чеканит отрывочные фразы и выплевывает отдельные слова:
– Незрелость! Инфантилизм!
– Безответственный нарциссизм...
– Семейный Долг! Мужские обязанности. Чтоб как за каменной стеной!
И прочие, не вяжущиеся с волшебной атмосферой у камина, трюизмы.
Это он мне?! Не дожидаясь условленного часа полуночи? И вообще – не его собачье дело! Выпустил когти и как хрястну... Что-то там проскулило напоследок:
– Еще раскаешься... Помяни мое слово.
И уполз. А она встрепенулась, то ли от собачьей возни, то ли устав от неподвижности:
– А не хочешь ли, милый котик, молочка? Ты ведь с улицы; голодный, небось.
Молока хочу и даже очень, но вежливо отказываюсь: нечего на него время тратить. Молоко я и сам потом выпить смогу. Пусть лучше гладит, не отвлекаясь на пустяки.
Колени, рука, камин, пальцы, пламя пляшет, жар... Фырчу и мурлычу, как свойственно коту в момент блаженства. Даже причитающееся должно принимать с благодарностью, которая возводит удовлетворение в степень счастья. Слипаются глаза...
Кажется, все-таки заснул. Продираю веки, а стрелки-потаскушки уже подбираются к отметке – норовят слиться в один жирный указательный кверху палец. Надо бы мне заранее с колен, потому что удар противника следует предупреждать заблаговременным отступлением. Но одолела жадность на последние мгновения счастья – прощальные поглаживания. И тут:
– Бом!
И полетел кубарем с колен – к такой-то матери, не досчитавшись одиннадцати законных ударов. Еще вдогонку успела влепить оплеуху упрека:
– Ты что навалился, увалень?! Не видишь, я с работы уставшая? Ступай, дров в камин подкинь.
Поднялся с колен, поворошив кочергой, разозлил гаснущие поленья и на кухню – кипятить себе молоко. Молоко утешает: ласкает гортань, растворяет в ней горечь накипевших невысказанных обид.
Свернулось... Срок годности истек – как раз, с наступлением нового дня. Ты гляди, ни на минуту не просчитались. Наука и производство уверенно маршируют в будущее, оставляя далеко позади хромые упования на небольшую спасительную погрешность.
Все тело ноет. Ушибся о новые реалии после грехопадения с колен? Нет, что-то раздирает грудь, жжет, как потревоженные кочергой угли. Подхожу к зеркалу, расстегиваю рубашку. Так и есть: глубокие кровоточащие царапины от кошачьих когтей. Вот незадача. Это, выходит, тогда...
Раны от когтей заживают долго. Шрамы от них остаются навсегда.
Идол
У меня есть кошка с сиамским характером, но иной породы: шерсть серая и длинная, а глаза желтые.
Очень это интересное сочетание цветов – пепел и янтарь. Есть в нем нечто меланхолическое и в то же время утешающее, словно блеклый силуэт солнца, проступающий сквозь наслоения облаков. Вроде мрачновато, но зримое присутствие светила не позволяет отчаяться, обнадеживая: я здесь, только наберись терпения. Может, лишь в этом недоступном качестве солнце способно оставаться желанным. А начнет лезть из кожи вон с докучливыми приставаниями, сразу опустишь глаза долу, вожделея тени.
Очень хочется мне погладить кошку по шелковистой шерсти. Но не тут-то было. Ее не то что приласкать, а и приблизиться непросто. Нужно подгадать правильный момент, когда она соизволит снизойти до аудиенции. Иначе либо убежит, либо вздыбит шерсть и угрожающе выгнет спину. И хоть я не пес с выцарапанным глазом, а все-таки жутко.
А погладить ее мне еще ни разу не удавалось. Обе руки исцарапаны когтями и не успевают заживать, из-за невозможности их перебинтовать: вдруг кошка проявит мимолетную благосклонность к прикосновению, а у меня перемотаны руки? Что тогда? Не гладить же ее через марлю: и ей неприятно, и мне без должной радости. К тому же приходится постоянно мыть руки, чтобы – опять-таки в случае негаданного расположения – не осквернить ее безупречной гигиены, а частые омовения также едва ли способствуют исцелению.
Нелегко мне с кошкой. Желание прикоснуться к ее шкурке превратилось в одержимость, не находящую себе даже символической разрядки. Кажется, чем настойчивее я подступаюсь к ней (мое возрастающее упорство странным образом сочетается с пропорционально усиливающейся робостью), тем больше она сопротивляется тактильному контакту, который ведь и ей мог бы оказаться непротивен. Но видимо слаще всякой неги – наслаждаться своей недоступностью, черпая в ней превосходство и уверенность.
Не знаю, когда у кошки испортился характер. Может, я неправильно ухаживал за ней – кормил не тем, не вовремя поил. Возможно, ее нрав был скверен с самого начала, да я не обратил на это внимания, увлеченный рядом внешних атрибутов, суливших приятное времяпровождение. Или же с самого момента приобретения я прекрасно догадывался, на что иду, и сознательно сделал свой выбор: ведь рядом с человеком должно находиться живое существо, иначе он обрекает себя на запустение одиночества. А что до сложного характера, еще неизвестно, насколько он неудобнее добронравия, поскольку задает четкие ориентиры, тем самым, способствуя душевному комфорту. Ибо последний – в первую очередь свет ясной цели.
Кошка не дается в руки, но неусыпно следит за мною. Только я готовлюсь вскипятить себе молоко, как замечаю на себе пристальный взгляд мерцающих желтых глаз.
– Хочешь молочка? – спрашиваю я с заискивающей интонацией, уже не стесняясь ее.
Кошка молчит. Я наливаю ей в блюдечко молоко. Она пьет или, напротив, не двигается с места.
– Не возражаешь, если я тоже отведаю глоток?
Она холодно изучает меня, точно незнакомый предмет, возникший на пути.
– Что ты, разумеется, не из твоей посуды! Как ты могла такое вообразить?
Я наливаю себе молоко и обжигаюсь им. Обожду, пусть остынет. Выпью, когда не будет смотреть.
А она все следит – без ненависти и без приязни. Без отвращения и восторга. Что-то ждет от меня? Какого-то искупительного шага?
Внимание с ее стороны укрепляет во мне дух. Ведь если следит, значит, я ей чем-то интересен. А раз интересен, то не до конца безразличен. А коли так, неминуемо (хотя и неспешно) грядет тот день, когда она позволит себя погладить и – как знать! – еще попросит меня об этом. Нужно только все хорошенько обдумать и понять, что я делаю не так. Может, мне добавлять в молоко чайную ложку меда? Мед укрепляет иммунную систему, особенно зимой. Может, ее отталкивают мои волосатые руки? Ведь я действительно не пробовал их брить. Или ее томит неволя? Но тогда почему она не убежит из дома, дверь которого я не запираю даже по ночам? Я бы завел ей кота, если бы не страх, что она потеряет ко мне всякий интерес.
Чтобы постигнуть тайну кошки, разгадать которую, по-видимому, выше моих сил, мне хотелось бы хоть раз побывать на ее месте – в неприкосновенной шкуре холеного домашнего идола.
9 декабря 2017 г. Экстон.