- Но я так и не знаю, Джон, почему ты ушёл из монастыря?
- Да причин то было семь. Первая состояла в том, что меня вышвырнули вон….
- К черту остальные шесть!!! Одной мне вполне хватит.
Артур Конан-Дойль. «Белый отряд».
Пламенным коммунистом в 1988 году я не стал по двум причинам. Первая причина была проста и понятна: в двадцать четыре года меня категорически не устраивало само словосочетание «член КПСС». Вторая была уже чисто идеологической.
Следует напомнить, что в середине 80-х, несмотря на начавшийся процесс шатания «ума, чести и совести нашей эпохи», компартия СССР была ещё вполне себе действующим рулевым в делах претворения в жизнь решений очередного съезда. Ну а поскольку планы партии одновременно являлись и планами народа, то на все высокие производственные посты назначались исключительно обладатели краснокожей книжицы с вытесненным профилем Владимира Ильича на фасаде. Наша заводская служебная лестница также не являлась исключением. Всё производственное начальство, располагающееся вровень или выше начальника цеха, руководителя отдела и т.п., непременно должно было состоять в рядах идейных сторонников поголовного объединения пролетариата всех стран. Получалось, что лицу, мечтающему о карьере, отдельном кабинете и симпатичной секретарше, таки необходимо было становиться тем самым неудобоваримым органом коммунистической партии.
К началу упомянутого 1988 года, я проработал на заводе порядка полутора лет. За истекший период я выучился квалифицированно отлаиваться от наседающего руководства, отправлять на сборку бракованные детали, путём подпаивания казённым техническим спиртом заказчиков – «военпредов» (большим искусством было не подпоиться самому), а при игре в домино, отличать простого «козла» от его морской разновидности. Производственная жизнь перестала казаться сплошной безнадюгой, и я уже с тоской не подвывал на Луну, «шагая с работы устало» опосля двенадцатичасовой смены. Как выяснилось, вышестоящие руководители также отметили мой творческий вклад в дело пополнения артиллерийского парка страны. К указанному сроку занимаемая мною должность гордо именовалась начальник участка, я получил хорошую финансовую прибавку к своему денежному довольствию и пару раз удостоился чести поручкаться с высшим светом заводского руководства. Более того, оглядев мои неизменные сто одиннадцать килограмм, главным инженером была отпущена шутка насчёт большого корабля и соответствующего плавания, вызвавшая почтительное хихиканье сопровождавшей его свиты, состоявшей из инженеров рангом помельче.
Так или иначе, но через пару дней после отпуска корабельной шутки, я был вызван в партийный комитет нашего предприятия. Имея за спиной двадцать четыре прожитых года, я уже достаточно зрело отражал сложившуюся в стране ситуацию, которая, надо признаться, меня отнюдь не вдохновляла. А посему, понимая, что ни для каких иных целей, кроме предложения пополнить передовые ряды прогрессивного человечества, моя персона не могла заинтересовать заводского главкоммуниста, я был заранее настроен на вежливый и отрицательный ответ. Но надо признать, что уж чего-чего, а витийствовать в те годы партийные боссы были обучены. С первых же слов, вполне себе подтянутый и достаточно молодой марксист - ленинец, козырнул аргументами, на основании которых, я сам было собирался отказываться от «большой чести для меня». Я узнал, что, да и, к сожалению, в отдельных местах, были допущены, приведшие к последствиям. Поэтому, честно признавая, как и положено настоящим, необходимо исправлять, привлекая к этому прогрессивную молодёжь. Курс на перестройку указан, процесс пошёл, и кому как не тебе, комсомольцу – тяжеловесу, вытаскивать на своих плечах и восстанавливать пошатнувшееся.
Признаю, что я всегда был впечатлительным человеком, оставаясь таковым до настоящего времени. А посему и пафосные слова, повествующие о том, что: «отчизна, переживающая непростые времена, нуждается в твоей помощи», таки достучались до моей поэтической натуры. Тонко уловив начавшиеся душевные колебания, и вновь опережая вертевшийся на языке ответ, мне было предложено «конечно же подумать», но желательно недолго, потому как ситуация критическая, работы непочатый и рукава давно должны находиться в максимально засученном виде. «А для начала процесса вливания в ячейку, товарищ Бессонов, начни посещать партийные собрания своего цеха». После чего, будучи дружески похлопанным по плечу, я был отпущен, дабы предаться процессу того самого размышления и вливания. Скажу сразу, что мои мыслительные процессы не затянулись, а вливания не произошло и вовсе, по причине того, что анонсированное партсобрание цеха № 215 объединения «Уралтрансмаш» случилось буквально через неделю после посещения заводской цитадели коммунизма.
Причина внеочередного сбора партийцев была самая что ни на есть бытовая, и совсем даже не предполагала обсуждения сложностей текущего момента, происходящих на одной шестой части суши. Лицам, не заставшим эпохи развитого социализма, сообщу, что в те додемократические времена предприятия, в некоторой степени, были обязаны обеспечивать своих сотрудников жильём, землицей в коллективных садах, льготными путевками в курорты - здравницы, а также заставлять их соцсоревноваться, участвовать в смотрах художественной самодеятельности и сдаче норм ГТО. Ну а весьма редких в те времена обладателей личного автотранспорта, предприятия обеспечивали ещё и капитальными гаражами. По обыкновению, гаражи строились в непосредственной близости от производственной территории, а посему, были обречены превращаться в места массового вечернего отдыха заводчан мужеского пола. Судите сами, куда ещё мог пойти «посидеть – отдохнуть» (читай «выпить – закусить») по окончании рабочих смен уставший пролетариат, учитывая, что количество официальных мест данного профиля не превышало двух десятков на полуторамиллионный Свердловск. В гаражи любовно стаскивалась старая мебель, устанавливались электроплитки, мангалы и самогонные аппараты, в овощных ямах теснились домашние соленья – закуски и фляги с брагой, а, самое главное, напрочь отсутствовали все без исключения домочадцы, в виде жён, тёщ и детей.
Разумеется, подобное времяпрепровождение вызывало резонное чувство раздражения тех самых домочадцев, в особенности законных супружниц. На покупку алкоголя расходовался семейный бюджет, муж - пролетарий прибывал к домашнему очагу в неудобоваримом состоянии, притом, что временной разрыв между окончанием рабочей смены и долгожданным воссоединением с семьёй достигал нескольких часов. Вышеперечисленные факторы препятствовали выполнению мужских домашних обязанностей, снижали возможность приобретения иных, отличных от алкогольной продукции, товаров, а погода в доме изобиловала осадками в виде грозовых фронтов, торнадо и смерчей, порой доходящих до рукоприкладства.
Наш цех не являлся счастливым исключением. Каюсь, но и я, в ту пору ещё не смевший даже мечтать о личной железной лошадке, порой пользовался гаражным гостеприимством своих более возрастных коллег. Двумя ярыми приверженцами данного вида отдыха в нашем цехе являлись начальник ремонтной базы Виктор Петрович Стольников и главный механик Анатолий Николаевич Медведев. Проработав к указанному сроку на своих должностях более двух десятков лет, они немало сдружились, оба являлись счастливыми обладателями «Жигулей – троек», а их гаражные боксы соседствовали общей стенкой. Как я уже упоминал ранее, в то время членство в партии руководящего персонала чрезвычайно приветствовалось, а посему оба являлись коммунистами – старожилами. Более того, в указанный период Виктор Петрович занимал выборную должность секретаря партийной организации нашего цеха.
Под воздействием увеличившейся тяги к «запретному плоду», массово возникшей в нашей стране после введения «сухого закона», механическая половина споенного дуэта, сиречь Анатолий Николаевич Медведев, стала превышать некую устоявшуюся норму употребления в разделах частота, количество и крепость. Вероломно нарушенный паритет, в полном соответствии с третьим законом Ньютона, повествующий о том, что действие равно противодействию, незамедлительно вызвал ответную реакцию его боевой подруги.
Поначалу спутница жизни (к сожалению, её имя – отчество навсегда покинуло гигабайты моей памяти), не имея пропуска на военизированный объект, попыталась тривиально отлавливать непутёвого мужа – пьяницу по окончании рабочей смены возле проходной. К её несчастью наша заводская площадка располагала двумя пунктами попадания на заводскую территорию. А посему для проведения рекогносцировки вперёд отправлялась пара гонцов - разведчиков, один из которых по внутреннему телефону докладывал о месте нахождения почётного караула. Анатолий Николаевич, уподобляясь Владимиру Ильичу, «шёл иным путём», ну а все сослуживцы единообразно сообщали ожидающей Пенелопе, о том, что «не видели и не знают». Осознав всю степень солидарности пролетариата, хранительница очага решила пресечь факты злоупотребления непосредственно по месту их производства. Но и здесь мужская сплочённость воспрепятствовала укреплению семейных уз. Гаражный кооператив представлял собой достаточно запутанную систему улочек, проездов и тупиков, имеющую к тому же единственный вход - выход. А посему, попадая через него в царство детищ отечественного автопрома (иномарка в те времена, по вероятности приобретения, была сродни космическому кораблю), любая незнакомая особь, в особенности же особь женского пола, не могла остаться незамеченной. В ход пускалась звуковая, световая и фельдъегерская сигнализация (сотовая связь в то время присутствовала лишь в фантастических романах), Анатолий Николаевич счастливо избегал супружеских объяснений и объятий, а незадачливая сыщица вновь выслушивала традиционное «не был, не состоял и не имею», от всех веселящихся по гаражам компаний.
Но упрямая женщина не дрогнула. Партийный комитет предприятия располагался в здании отдела кадров и не требовал наличия пропуска для его посещения. Именно туда и наябедничала на супруга – механика, а по совместительству на коммуниста - пропойцу неугомонная воительница с алкоголем.
Заявление было написано и зарегистрировано, ему был «дан соответствующий ход», а посему оно было «спущено сверху» с резолюцией: «разобраться, наказать и доложить». Подследственный Анатолий Николаевич поначалу всё отрицал, и клялся в верности следования горбачёвскому курсу «за трезвый образ». Но прибывший в цех главкоммунист пригрозил в случае запирательства выписать временные пропуска и привести непосредственно на завод жену – тёщу – детей для дачи свидетельских показаний. Угроза подействовала, и Анатолий Николаевич покаялся в содеянном, пообещав «не допускать впредь». Но необходимо было соблюсти некие партийные формальности. Покаяться и пообещать, необходимо было прилюдно, на собрании цеховой ячейки КПСС, которое и должно было определить степень вины и меру наказания. И вот именно с данного собрания и должно было начаться моё вхождение в ряды «ума, чести и совести».
В силу своего любопытства я пошёл бы на данное сборище, даже не имея намерений о пополнении рядов. Напомню, что лучший друг, и, самое главное, верный собутыльник Анатолия Николаевича, в то время в данной ячейке председательствовал. Об их спаянности и споенности знал весь цех, и мне самому доводилось пару раз стукаться с ними стаканами со свежевыгнанным самогоном под домашние огурцы и сало в пресловутом гаражном боксе. И так получалось, что именно начальник рембазы Виктор Петрович, многолетний соратник ответчика по истреблению алкоголя, должен был выступать в роли обличителя, обвинителя и вершителя судьбы. Ситуация была щекотливой и мне было очень интересно посмотреть, как поведут себя мои предполагаемые однопартийцы.
Опыта участия в коммунистических слётах у меня не было никакого. Если не считать, разумеется, просмотра трансляций очередного съезда КПСС. Имея всего две телевизионные программы, вся страна, чертыхаясь из-за переноса на более позднее время показа кинофильма или хоккейного матча, была вынуждена слушать о невообразимом количестве надоенного молока или заколотого мяса, которые впоследствии каким-то образом избегали встречи с магазинными прилавками. Но те речи произносились где-то в невообразимой выси, а поэтому и воспринималось как некие сказы или былины из серии «В некотором царстве». В данной же ситуации, на виду и на глазах всё понимающих сослуживцев, осуждать и призывать, казалось мне совершенно невообразимым поступком. В своих прогнозах я предполагал некое совместное покаяние, а в дальнейшем, хоть на некоторый срок, превращение гаражей в тривиальное место хранения и ремонта автомобилей. Увы, выяснилось, что я совершенно не был знаком с людьми из коих, по уверению поэта Николая Тихонова, получались бы самые прочные гвозди на свете.
На отдельно сидевшего и поникнувшего головой собутыльника, Виктор Петрович незамедлительно обрушил целый букет цитат из репертуара почивших классиков и здравствующих руководителей государства, посвященных недопустимости чрезмерного употребления. Собравшиеся узнали, что пьянство осуждали ещё парижские коммунары, Достоевский с Толстым, Маркс с Энгельсом, а ныне не приемлет вся коммунистическая партия Советского Союза, за исключением пресловутого Анатолия Николаевича Медведева, позорящего и тянущего назад. Особенно запомнившимся было завершение: «Анатолий, а ведь ещё Ленин говорил, что семья — это ячейка общества. Неужели ты не понимаешь, что, разрушая пьянством свою семью, тем самым ты разрушаешь и наше социалистическое государство?!». Указующий перст на портрет вождя мирового пролетариата, неизменно висевший в те времена во всех местах предполагаемых собраний, эффектно закончил выступление.
Во время обличительной речи, я тайком смотрел на соседей - коммунистов, надеясь разглядеть кривящиеся губы, либо искрящиеся глаза. Но нет. Лица были на редкость суровы, а приданные им головы согласно и ритмично кивали в такт выступлению. Никто не подкручивал ус, не хлопал себя по колену и не бросал об землю шапку, приговаривая: «Ну и горазд же ты врать, Петрович!». Поэтому ответное слово обвиняемой стороны, хоть и было не менее эффектным, удивило меня уже в гораздо меньшей степени. «Товарищи, дорогие мои товарищи», поднимаясь со стула, нараспев протянул главный механик, после чего, сокрушенно разводя руками, поведал собравшимся о том, как был слеп, не понимал, а тем более не осознавал всю глубину и степень. Но благодаря партии, в лице собравшихся соратников, незамедлительно прозрел и обязуется, а посему просит быть снисходительными.
В прениях не выступал никто, на голосование были вынесено два варианта ответственности, а именно выговора «с занесением» и без оного. Единогласным решением, под напутственные наказы и клятвенные обещания: «Смотри - Увидите», «Надеемся – Не подведу» и «В последний раз – Не повторится», был принят беззаносительный вариант. Вся процедура не заняла и получаса, после чего коммунистическая ячейка растворилась в более многочисленном беспартийном составе трудового коллектива. Рабочая смена ещё не была закончена, а посему, под грузом текущих производственных дел, я отложил процесс осмысления увиденного и услышанного на вечернее время.
В самом конце трудового дня, по некой служебной надобности, меня занесло в ремонтную базу нашего цеха – хозяйство красноречивого обвинителя Виктора Петровича. В его будке я застал группу оживленно спорящих мужчин. По случаю приближающегося завершения работы привычно обсуждалась извечная мужская тема: «Чего, сколько и чем будем закусывать?». И это было ничего, и это было нормально, и к этому я давно привык, порою сам активно принимая участие в подобных вечерних дискуссиях. Ненормальность же заключалась в том, что группа спорящих на сто процентов состояла из участников недавно завершившегося собрания. Ну а оживленнее всех дискутировал свежеиспечённый обладатель выговора «без занесения».
Как мне казалось до того момента, я был уже достаточно циничным и достаточно повидавшим человеком. Социалистическое производство в борьбе за неукоснительное выполнение плана, оно, знаете ли, предполагало. Я манипулировал с измерительными приборами, дабы ОТК не углядело брака, писал протоколы не проведенных мною собраний и политинформаций, выдавал рабочим виртуальную спецодежду, осуществлял, не осуществляя, плановые ремонты и осмотры и т.д. Но всё-таки, всё-таки, всё-таки.
Мне несколько раз доводилось общаться либо читать воспоминания людей, накоротке знакомых с известными артистами. Все они отмечали, как поначалу им было не просто наблюдать известных служителей Мельпомены в обыденной жизни. Как странно смотрелись Гамлет и Офелия, ещё недавно заставлявшие рыдать зрительный зал, за обсуждением цен на картофель или колбаску. Было понятно, что это обычные люди, всего лишь игравшие на публике, но всё же контраст был разительным. Смею уверить, что здесь было то же самое. Те же люди, всего лишь пару часов назад клеймившие и обличающие пьянство, каявшиеся и напутствовавшие, синхронно кивавшие головами и суровевшие лицом, сейчас деловито сбрасывались на водку. В их словах и взглядах не было заметно ни капли игры или натянутости после совсем недавно прошедшего судилища. У меня обыденно поинтересовались на предмет участия в распитии, кого-то отправляли в магазин за хлебом и томатными кильками, ну а два человека выдвигались к проходным на случай присутствия супруги – жалобщицы, с последующим оповещением участников.
Чувства, обуревавшие мою, как выяснилось, ещё недостаточно циничную натуру, были весьма противоречивы. Я восхищался их артистизмом. Правда. Я бы так не смог. Наверное, не смогу и сейчас, хотя мне и частенько приходится «бутафорить» в связи с производственными необходимостями. Я завидовал их отношению к жизни, не отягощенному излишними моральными принципами. Так жить много проще и спокойнее. Я понимаю и не осуждаю. Мне было жаль несчастную женщину, видимо надеявшуюся, как и все женщины на свете, провести хотя бы этот вечер дома с мужем и детьми без скандалов и перегара.
А посему, дабы не задумываться (излишние знания, как известно, приносят излишнюю скорбь), я попросту «скинулся» и после третьей твёрдо решил: ЧЛЕНОМ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ СОВЕТСКОГО СОЮЗА Я НЕ СТАНУ НИКОГДА, И НИ ПРИ КАКИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ.