Светлой памяти Михал Михалыча Бобкова
Автор ручается за достоверность описываемых событий. Хотя в наше стремительное время разве можно уверенно ручаться хоть за что-нибудь?
* * *
День начинался замечательно, и даже будильник, подпрыгивавший, как ошалелый от собственного звонка, сегодня не раздражал, а как бы громко кричал: «Лёха-соня, поднимайся! Ты помнишь, какой сегодня день?».
В обычный день Алексей хватал подушку и бросал её на часы, стоявшие на полу. Трезвонивший будильник продолжал урчать из-под подушки, и Лёха, чертыхаясь, вставал со старого продавленного дивана, натягивал брюки и брёл, еле открыв глаза, в умывальню в конец коридора.
Лёха, как говорили в старину, снимал угол в бараке-общежитии и жил в крошечной комнатушке, в которой помещался стол, стул и сам Лёха на диване «времён Очакова и покоренья Крыма», когда ещё никто не придумал использовать пружины в диване, отчего Лёха представлял себя спартанцем, спящим на камнях, покрытых кожей, вытертой до неузнаваемости.
Несмотря на раннее утро, когда ночь только начинала отступать, и окна меняли свой черный цвет на серый, нужно было торопиться, потому что совсем скоро проснётся весь барак, женатики притащат в умывальню свою малышню, которую надо пропускать вперёд, и тогда неизвестно когда удастся помыться. Поэтому Лёха жертвовал несколькими минутами утреннего сна, чтобы умыться спокойно, без криков детворы, которую родители тащили с собой в умывальню, как на экзекуцию.
Но сегодня совсем другое дело. Во-первых, сегодня воскресенье – выходной день и можно поспать лишний часок, малышня дрыхнет и не мешает помыться. Во-вторых, самое главное, неделю назад Катька-профсоюзница-христопродавица прибежала на склад готовой продукции ткацкой фабрики, где Лёха работал грузчиком, и радостно объявила, что в следующее воскресенье у них будет коллективный выезд.
Они поедут всей фабрикой в Парк культуры имени Максима Горького, рядом с которым только что открылся новый мост. Катерина читала в газете, что мост висит на цепях, и все мечтают его увидеть. Ещё Катька добавила, что «этой поездкой их наградили за высокие показатели в соревновании в честь I Мая. Уже подвели итоги соревнования и им выделяют два автобуса».
Ещё она сказала, чтобы Павел Пантелеев – лёшкин напарник взял с собой гармонь, так как в автобусе все будут петь, тем более что надо готовиться к конкурсу художественной самодеятельности. «Отъезд – в следующее воскресенье от фабрики». Всю неделю на фабрике только и было разговоров, что о предстоящей поездке.
Фабрика была построена в начале века одним из знаменитых меценатов в небольшом посёлке на окраине московской области. Женщины посёлка стремились попасть на работу, на эту фабрику, потому что другой работы в посёлке не было.
Мужики тоже решили подготовиться к выезду как следует. Сбросились на выпивон из расчета «бутылка на двоих». Всем распределили, кому что взять. Лёхе выпало купить пирожки и добыть колбасу на всю мужскую компанию. Собственно, мужиков на ткацкой фабрике было немного, начальство же не будешь считать, да оно заранее предупредило, что его (начальство) вызвали на съезд ударников.
Кроме Алексея и Петра, на фабрике в отделе заготовок работали Пантелей и Рыжий. Это были их прозвища, ну а как их собственно называть, если у одного фамилия была Пантелеев, а у другого Рыжков, тем более что он на самом деле был рыжим? Был, правда, ещё один мужик по фамилии Забубённый, но он был мастером по наладке, почти что инженер, и держался несколько особняком от остальных мужчин. Его меж собой работники фабрики звали Бубен, но тщательно это скрывали, хотя он догадывался о своём прозвище. Так как количество мужчин получалось нечётным, единогласно решили, что на Бубна выпадает целая бутылка.
Павлу Пантелееву поручили купить хлеба на весь коллектив. А Николая Рыжкова, которого Лёха, обращаясь к нему, иногда называл Николай-чудотворец, на что тот никогда не обижался, попросили купить зелень, которая только стала появляться на рынке. Егору Забубённому выпала самая тяжёлая позиция по весу: купить на всех ситро и лимонад в бутылках. Об остальном должны были позаботиться женщины.
С пирожками Лёха считал, что проблем не будет: он заранее договорился с фабричной столовкой, чтобы к концу работы в субботу им испекли пирожки. Для этого он купил муки и отнёс её в столовку вместе с несколькими кусками мяса, купленными в магазине потребкооперации, через знакомого рубщика. Всё это было оприходовано по документу. Да кроме того в столовке работала девушка, с которой у Лёхи были «шуры-муры». Она жила через несколько улиц от фабрики, и он иногда провожал её до дома. При прощании Лёхе разрешалось подержать девушку несколько минут за руку.
С колбасой было сложнее. Нужно было просить Петра Лиходеева, чтобы он послал свою жену занять «ни свет, ни заря» очередь в магазине недалеко от лиходеевского дома. Алексей выдал специально собранные деньги на колбасу, и Пётр клятвенно обещал, что на святое дело жена добудет колбасу, иначе он за себя не ручается.
С Катериной-профсоюзницей Алексей был из одной деревни. Они и учились в одной школе, только Катерина была на год старше. Деревня была в ста верстах от фабрики, но добираться от деревни до посёлка было нелегко, вёрст десять нужно было идти пёхом по просёлочной дороге до железнодорожной станции, если не повезёт с попутной подводой, а уж потом на дымном паровозе, к которому цеплялось два вагона, ехать до посёлка. Паровоз отправлялся несколько раз в день. Выйти к станции нужно было заранее, чтобы подгадать к отправлению паровоза и чтоб занять сидячее место, так как к станции приходили жители из нескольких ближних деревень, и тут уж не зевай. Но всегда ехали весело, бабы-пассажирки что-то рассказывали, и всю дорогу слышны были взрывы смеха. Хотя дорога была знакома, пассажиры с удовольствием смотрели, как за окнами менялся пейзаж.
Катерина устроилась работать на фабрику по набору. Алексей и ещё одна девчушка из их деревни знали про фабрику и тоже были приняты на работу. Катерина была девушкой очень активной и вскоре её выбрали в профсоюзный комитет. Она и в обществе безбожников на фабрике состояла, за что её Алексей за глаза и называл «Катька-христопродавица». Катерина, у которой фамилия была Хорькова, как узнала о своём прозвище, тоже переделала фамилию Алексея – Сучков и стала его за глаза называть «Сучок». В их деревне, почитай, половина была Хорьковых, а другая – Сучковых.
Выйдя из дома, Алексей торопился и, чтобы не опоздать ко времени сбора, шёл быстрым шагом, плотно прижимая к себе сидор с пирожками. Подходя к фабрике, он ещё издали заметил два носатых автобуса, стоявших у проходной. Слышалось пение женщин, перебиваемое взрывами смеха. Увидев Алексея, девушки стали махать ему руками.
Алексей был счастлив. Подойдя к собравшимся, первым делом нашёл глазами Лиходеева, и Пётр, подмигнув, успокоил, мол, «всё в порядке, колбаса на месте». Пение продолжилось и во время поездки в автобусе, который часа через три остановился около входа в Парк культуры. Все шумно вышли из автобуса и стали любоваться огромной красивой входной аркой. Кто-то из женщин сказал: «Вот бы эти ворота на нашу фабрику». Эта идея вызвала громкий хохот.
У всех было чудесное настроение. Решили осмотреть все аттракционы. Около «чёртова колеса» мнения разделились. Часть фабричных работниц сказали, что они боятся кататься на колесе. У женщин, глядевших, на какую высоту поднимает колесо кабинки с посетителями, захватывало дух. Удивительно, но и мужчины не выказали желания кататься на колесе, сказав, что нужно долго стоять в очереди, что хочется посмотреть все аттракционы.
Зато мужская часть коллектива с удовольствием пробовала свои силы в силовом аттракционе: одни давили металлический силомер, и все по очереди колотили тяжёлым молотом по наковальне. А Пётр Лиходеев даже получил приз – бумажную игрушку за свой удар, и все радовались его победе.
С большим удовольствием и громким визгом женщины покатались на карусели, мужчины постреляли в тире из «воздушки». Лёха целил в корову и один раз попал в кружок, после чего корова упала и стала болтаться, привязанная за одну ногу. А Павел Пантелеев и Рыжков стреляли не в кружок, а в саму корову и искренне удивлялись, почему корова не падает.
Не спеша, прогуливаясь, переходили от одного аттракциона к другому. Народу в парке было много, по аллеям и дорожкам ходили большие толпы, было видно, что это такие же работники заводов и фабрик. Выделялись крестьяне, их было мало, одеты они были очень скромно и держались как-то робко.
К обеденному времени добрались до края парка, выходившего большой поляной к реке. На поляне уже расположились на отдых другие группы, играли гармошки, каждая группа пела свои песни, все дружно стали предлагать здесь перекусить, тем более все знали, что у них есть, чем отметить такой замечательный выезд, да и проголодались уже.
Катерина по обыкновению командовала, все её слушались, и фабричные расположились у дальнего края поляны, в некотором отдалении от берега, потому что близко у воды всё было уже занято. Оказалось, что женщины специально привезли с собой скатерти, которые они постелили на свежую траву. Мужчинам постелили отдельную скатерть. На женских скатертях была выставлена богатая и разнообразная снедь, но женщины, зная, что мужчины подготовились «как следует», с интересом поглядывали на мужскую скатерть, хотя догадывались, что те управятся без их помощи.
Погода была чудесной, было тепло и солнечно. Павел Пантелеев взял в руки гармонь, и зазвучала музыка, женщины с чувством подхватили знакомую мелодию. Оказалось, что у Николая Рыжкова очень хороший голос, и женщины с интересом поглядывали на него. Мужики негромко и не торопясь отметились тостами за I Мая, за коллективный выезд, «за воскресеньице», каждый раз аппетитно закусывая, отчего в теле разлилось приятное тепло от божественной жидкости. Пели, не переставая, стараясь не ударить в грязь лицом перед соседями, а те в свою очередь пели во всё горло про бродягу, который бродил по диким степям Забайкалья, про Стеньку Разина, про «степь да степь кругом».
После очередного тоста Рыжков предложил: «Мужики, а не замочить ли нам копыта?». Идея всем понравилась. Мужики дружно поднялись и двинулись дальше по берегу за кустарник и деревья. Пётр предложил купаться голыми, чтоб после купания одеть сухие трусы. Все согласились с железной логикой Петра. Размякший Бубен за всех сказал с чувством: «Логично!».
Когда зашли в воду, оказалось, что вода в первой декаде мая в Москве реке, не смотря на солнечный день, ещё не очень прогрелась и была довольно бодрящей, по счастью, душу согревало внутреннее тепло. Пётр и Павел поплыли наперегонки «сажёнками», Лёха старался плыть за ними, Бубен и Рыжий плыли где-то справа. Алексей плавал плохо, речки около их деревни близко не было, плавать научился поздно, «сажёнками» не умел, и плавал он, как говорил его друг детства, как спасательный круг в проруби.
Павел крикнул ему «Не отставай!», и Лёха старался изо всех сил. Нужно было доказать всем, что он не пасует перед трудностями, но скоро, к своему удивлению, Лёха почувствовал, что внутреннее тепло заканчивается, и всё тело сковывает холод. Он понял, что нужно срочно возвращаться на свой берег. Он судорожно оглянулся назад и ему показалось, что до берега возвращаться дальше, чем плыть до противоположного. Он ещё раз крутнулся и утвердился в том, что противоположный берег ближе. Его друзья-товарищи, Пётр и Павел, куда-то исчезли, и Лёха почувствовал себя одиноким, как Робинзон Крузо после кораблекрушения, но тому не нужно было переплывать реку, как Василию Ивановичу Чапаеву – знаменитому герою Гражданской войны в фильме «Чапаев». Этот фильм всей
фабрике два раза крутили заезжие киномеханики.
К этому времени хмель совершенно выветрился из его головы, и ничего не оставалось, как плыть до другого берега. Алексей решил, что доплывёт, во что бы то ни стало, но боялся, что судороги сведут ноги. Откуда-то появился размытый облик его бабушки, которая говорила «огонь можно водой погасить, а от воды в «окияне» спасу нету!».
Тем временем противоположный берег стал ближе. Он чувствовал, что силы оставляют его. Наконец, ему показалось, что уже должно быть мелко, он попытался встать, но ноги не ощутили дна, и он хлебнул чистой московской водицы с привкусом отработанной соляры. Из последних сил Лёха сделал ещё несколько гребков и почти обреченно ещё раз попытался достать дна.
Алексей смирился с неизбежным, его охватило удивительное равнодушие, скорее даже безразличие к собственной судьбе, и вдруг в это мгновение он почувствовал какую-то опору под ногами. Он встал в воде на цыпочки и стал медленно двигаться к берегу. Когда вода стала ему по пояс, он понял, что спасён.
Не сразу к нему пришло осознание, что он «гол, как сокол»; он замер в воде, соображая, что делать дальше. Оглянувшись на свой берег, гремящий гармониками и поющий на все лады, попытался согреться, обхватив себя руками. У него не было сил кричать, и было понятно, что в этом гаме его никто и не услышит. Он постоял немного по пояс в воде, окончательно коченея и медленно постигая своё положение, ему становилось ясно, что его беды ещё не закончились.
Окинув тревожным взглядом пологий берег в поисках лопухов или какой-нибудь растительности и, убедившись, что береговая служба добросовестно уничтожила практически всё «живое», поняв нелепость и трагизм положения, он решил… бежать.
Для того, чтобы попасть на свой берег, ставший таким манящим, нужно было обежать по чужому неприютному берегу до моста, потом по этому мосту, посмотреть который они приехали, на другую сторону реки и снова через весь парк до поляны, на которой расположились его товарищи. Мысленно представив себе этот необычный забег, он подумал, может, лучше было бы, если б он не доплыл до берега.
Чтобы не привлекать назойливое внимание случайных прохожих и сочувствующих, он начал бег, высоко поднимая колени и помогая себе четкими взмахами ладоней. Однажды на обложке книжки про героев Древнего мира на старинных вазах он видел, что так бегали древнегреческие атлеты. Подкупало то, что на них, как и на Алексее не было никакой одежды, ну разве что сандалии, нехватку которых Лёха ощутил с особой горечью.
Первым на него обратил внимание в длинном фартуке и при бляхе, дворник, подметавший противоположный тротуар. Он перестал мести и застыл как изваяние. На его лице, как любят писать авторы детективов, не дрогнул ни один мускул. Его нечеловеческая выдержка говорила о том, что, видимо, зрелище голых атлетов для него было так же привычно, как созерцание Геракла и олимпиоников служащими античного музея. Некоторое недоумение вызвала неподвижность работника дорожной службы, который не изменил своего положения даже после того, как Лёха растаял вдали, как бы поглощенный утренней дымкой лондонского тумана.
Боковым зрением Алексей увидел, что на противоположном тротуаре, около бордюра, или, как говорят в нашей второй, а точнее сказать, в первой культурной столице нашего многострадального Отечества, около поребрика остолбенели две старорежимные очкастые дамы. Одна высокая, а вторая малого роста. Та, что была высокой, увидев Алексея, замедлила шаг, а потом остановилась вовсе. Она, не спуская глаз с Алексея, схватила маленькую в объятья и прижала, видимо, в порыве материнского или сестринского сострадания к своей груди.
Малорослая компаньонка, не поняв в чём собственно дело, но нутром чувствуя подвох, вырвалась из дружеских объятий, чуть не повалив высокую даму, и успела заметить удаляющийся в утренней дымке силуэт спортсмена, удививший её белизной своего тела. Ей показалось, что это был атлет с древней греческой амфоры. После некоторого замешательства высокая дама произнесла сакраментальную фразу: «О времена, о нравы». Но Алексей этого уже не услышал, тем более, что было непонятно, к кому относилась эта крылатая фраза.
Ему предстояло обогнать ещё одну, видимо, супружескую пару довольно преклонных лет. Мужчина в очках и с тростью бережно вёл под руку женщину, совершая утренний променад. Он, первым заметив Алексея, уступил ему дорогу и увлёк свою даму в сторону, давая возможность бегуну беспрепятственно преодолеть очередное беговое препятствие. Не выказав никакого удивления, мужчина сказал даме довольно громко, что, видимо, идет подготовка к Олимпийским играм, на которых, как известно, легкоатлеты выступают без одежды. Наверно, в самое ближайшее время в стране, в плане подготовки к Олимпиаде, следует ждать массовых забегов обнажённых спортсменов. Эти слова женщина восприняла с явным воодушевлением.
На каком-то расстоянии своего бега Алексей не видел зевак, и тогда он переходил на шаг, но это был шаг иноходца, преодолевшего марафонскую дистанцию и не утратившего целеустремлённости в покорении пространства, и из ноздрей которого исторгались клубы горячего пара.
Тем временем на противоположном берегу мужчины, бодрые после купания в майской воде, вышли на берег, подбадривая друг друга стуком зубов. Они обнаружили, что одежда Алексея была на месте, а самого его след простыл. Они не сразу поняли, что могло с ним случиться: либо его похитили инопланетяне, про которых тогда ещё не писали в газетах, либо он опустился в воды реки для изучения подводного мира, как легендарный Садко.
Катерина, увидев удивлённые лица пловцов, обнаруживших недостачу в своих рядах, не на шутку испугалась страхом человека, отвечающего практически уголовно за успех общественного мероприятия.
Поднимая глаза к небу, в надежде на помощь и чудо, она, активистка и пропагандистка общества безбожников, беззвучно шевеля губами, судорожно обозревала окрестность. В какое-то мгновение ей показалось, что она увидела на другом берегу неясную фигуру греческого легкоатлета или древнеримского воина, снявшего доспехи и латы после кровавой битвы и готового принять обряд омовения в водах священной реки. И хотя Катерина обычно видела Алексея в рабочей одежде, что-то в этом спортсмене, бегущим таким необычным способом, выдавало в нём дорогого земляка, Лёху Сучка, будь он не ладен.
Катерина строго спросила мужчин, где одежда Лёхи. За всех ответил Рыжков. Он сказал с некоторым удивлением, что одежда Сучкова лежит за кустом. Катерина на правах ответственного за мероприятие приказала, чтобы мужчины взяли лёхину одежду, захватили с собой одну скатерть и бежали на другую сторону реки одеть греческого бегуна. Бежать вызвались Пётр и Павел.
На другой стороне Алексей Сучков, преодолев супружескую пару, видел, что приближается мост, на углу которого он заметил спину милиционера. Приблизившись к мосту, он надеялся, что страж порядка так и останется стоять к нему спиной, и он сможет миновать непоколебимого представителя власти. Но неожиданно на углу моста образовалась толпа, смотревшая в сторону Алексея. В глазах некоторых людей застыл мистический ужас, в то время как некоторые пешеходы смотрели на Лёху с интересом, переходящим в изумление, от чего у некоторых из них открылись рты.
Милиционер спиной почувствовал, что сзади него происходит что-то невероятное. Он резко повернулся, отчего из-под подковки его сапога сверкнула искра, и сам потерял дар речи, забыв на мгновение, что у него во рту было главное оружие – переливчатый свисток. Собрав всю волю в кулак, которым он ухватился за свисток, он дунул в него всей мощью своего организма, чем очень напугал слабонервных в толпе; при этом две бабули упали в тяжелый обморок, и было видно, что им нужно вызывать карету скорой помощи.
Часть толпы продолжала смотреть за борьбой гладиаторов, которую вели Лёха и милиционер, а некоторые сердобольные прохожие сгрудились вокруг бабулек, еле подававших признаки жизни.
Алексей, воспользовавшись секундным замешательством милиционера, попытался его обежать, но тот, окончательно придя в себя, расставил руки, в надежде ухватить это голое существо, непонятно откуда появившееся в воскресный день среди отдыхающих трудящихся, и Сучкову ничего не оставалось, как выбежать на проезжую часть дороги.
Милиционер, на которого сразу свалилось два несчастья, оказался в трудном положении. Одетый не так легко, как Алексей, он, видимо, застрял в толпе. На дороге Алексей был вынужден сбавить скорость почти до шага, потому что по мосту ездили в основном грузовики, некоторые из них надсадно сигналили Алексею, привлекая внимание гуляющих прохожих, что привело к скоплению народа на пешеходной части моста.
Возникла людская пробка, и движение по мосту прекратилось. Но это обстоятельство было на руку Алексею, он шагом скорохода двигался по мосту до заветного поворота к парку. Как ни странно, перед повернувшим к входным воротам Алексеем, люди расступались, освобождая дорогу как перед знаменитым марафонцем, несущим победную весть.
Перед входными воротами, так поразившими фабричную группу своими размерами, Лёха совсем притормозил. Он вспомнил, что они входили в парк по билетам, которые предъявляла на входе Катерина. Теперь рядом с ним не было ни Катерины, ни билета.
И тут перед ним, словно из-под земли, вырос второй милиционер богатырского роста. Алексей не успел ничего сказать, сжавшись и закрывая двумя руками свой природный срам. Но милиционер-богатырь прочел на его лице такое отчаяние, что, ни слова не говоря, подошёл к Лёхе и вручил ему второй по важности после свистка свой атрибут – фуражку. Лёха понял, что перед ним профессионал, видавший и не такое. Прикрывшись милицейской фуражкой, Алексей понял, что жизнь ещё не кончилась, а повернулась к нему какой-то другой, ещё неизвестной стороной.
В это время на лице милиционера читалось тяжелое раздумье: что делать с этим голым чудаком? Если вести его через весь парк в отделение, соберется толпа, и на весь день будет остановлена работа всего парка. Можно, конечно, кинуть клич, и найдутся добровольцы, которые пожертвуют кое-что из своей одежды. Особенно можно надеяться на пожилых женщин, у которых и сердце доброе и лишние детали одежды всегда найдутся. Но и отпускать этого чудака просто так нельзя. Эдак голые начнут расхаживать по парку, как у себя дома, хотя и дома ходить голым, как-то не с руки.
Пока богатырь не мог найти решения, на всякий случай он загородил Лёху от самых назойливых, порывавшихся подойти и потрогать Сучкова, так что тому приходилось отбиваться от них правой рукой, потому что в левой он держал фуражку.
Пауза затянулась. В это время к видному издалека милиционеру-богатырю пробились, расталкивая толпу, Пётр и Павел. Рядом с богатырём они увидели сгорбившегося Алексея, пытавшегося в который раз, заикаясь от волнения, рассказать милиционеру, как он преодолевал бурные воды Москва реки.
Пётр и Павел с нескрываемым удивлением смотрели на Алексея и богатыря в милицейской форме, явно не понимая, как здесь оказался Лёха, с которым они недавно вошли в воды реки в дальнем конце парка, и что делает этот богатырь, причем, без фуражки, которую держит в руках скрюченный Лёха?
Увидев товарищей, протягивавших его одежду, Алексей понял, что его мольбы были услышаны и провидение ещё раз протягивает ему руку. Его глаза наполнились слезами благодарности, и он натянул брюки и рубашку с ощущением того, что он попал в рай, причем не где-то на небесах, а здесь на земле. С радостью он накинул на плечи и скатерть, что окончательно завершило преображение недавнего легкоатлета в римского патриция. Его ничуть не огорчало, что Павел принес только один парусиновый туфель, который Алексей тщательно намазал зубным порошком сегодня утром. Вид босого патриция, держащего в руках парусиновый ботинок, только усиливал сходство с римским сенатором.
Таким патрицием, гордо держащим двумя руками туфель, его и увидела Катерина, прибежавшая следом за Петром и Павлом. Она быстро сориентировалась и поняла, что главным в этой мизансцене является милиционер, который может либо по-добру, по-здорову отпустить их Алексея и сделать её счастливой, либо заставить их всех идти в отделение на потеху зевак.
Ей стало ясно, что ни Лёха, ни прибежавшие Пётр и Павел не смогли объяснить представителю власти неожиданное появление среди отдыхающих мужчины в наряде древне олимпийского спортсмена. Она начала горячо рассказывать милиционеру о том, что у них был коллективный выезд их ткацкой фабрики в парк, что их наградили за победу в соревновании, что мужчины начали купаться, а вот он, показывая на Лёху, случайно переплыл реку, в чём мать родила.
Ещё она сказала, что готова взять Алексея «на поруки», так как отвечает за это общественное мероприятие, и она не знает, что ждёт её по возвращению на фабрику. В её голосе звучала такая мольба, тронувшая сердце милиционера-богатыря, который уже одел свою фуражку, отчего стал похож на благородного сфинкса, что он принял единственное верное решение, сказав, чтобы они забрали своего работника.
Катерина, не скрывая счастья, влюблённо посмотрела на милиционера, который, обращаясь к собравшимся, заявил: «Расходимся, товарищи, спектакль окончен!».
Горе-купальщикам Катерина приказала идти в автобус, стоявший на краю площади перед входом в парк, и не высовываться из него, а сама побежала к поляне, на которой остались фабричные.
Отдых был сильно испорчен, нужно было спешно собираться домой. Всю обратную дорогу Лёха сидел, трясясь от не отпускавшего его холода, укутавшись в скатерть и заново переживая своё счастливое спасение.
После этой поездки Лёха никогда больше не называл Катерину «Катькой-христопродавицей».
Так почти трагически, а вернее драматически, закончился один, так хорошо начавшийся день из жизни Лёхи Сучкова.
P.S. Кстати, в общей суматохе по спасению Лёхи, в спешке были забыты в кустах его трусы, пошитые на их ткацкой фабрике и вручённые ему к очередной годовщине Октября. Об этой утрате Алексей часто вспоминал в минуту раздумий о судьбах многострадального Отечества. В газетах даже появилось обращение: «Нашедшего темно-синие трусы в мелкий горох на берегу Москва-реки убедительная просьба за возможное вознаграждение вернуть в музей Трудовой славы ткацкой фабрики имени Второй конной армии».
Откликнулся ли кто в условиях наметившегося дефицита на это обращение, Истории неизвестно, а, точнее, покрыто мраком тайны, которую вряд ли смогут разгадать даже дотошные следопыты, от острого глаза которых не укроется ни одна, даже пустяковая, деталь туалета.