Степь ловит неукротимые легенды кипарисовых пролесков и медвяных вересковых пустошей за соколиные хвосты цвета жжёного сахара, заточая в цепи ветхих кожаных переплётов, расписанных перемешанной кровью солнца и луны, и кривым обсидиановым ножом с рукоятью из бивней мамонта режет мутное драконье стекло на наконечники скифских стрел; она плавит огнивом электрических копий злое олово вод ленивой степной реки, что от века травит отважных гуннов ртутным ядом искренних слёз новорождённого василиска, и сплетает венки из яично-жёлтых болотных кувшинок в подарок звонкоголосой стае пугливых антилоп, в день осеннего равноденствия превращающихся в красавиц с кудрями цвета спелых маслин. Своих верных рыцарей, вестников хищных дроздов и свинцовых туч она угощает сладким кобыльим молоком из бурдюков и слагает для них из стеблей ржи, сандалового масла и шерсти койотов жуткие колыбельные без добра и рифм; в них на развалинах старой крепости, где недавно мечник и менестрель пили на последнем пиру медовое вино прощания, собирается войско призраков, чьи полу-прозрачные тела сшиты из ковыли, шёпота и обломков грязно-серого перламутра, а свадебный выкуп платят огненосным кремнием и трофейным бархатом, что укрывает карамельные плечи от порывистых ветров.
Степь раскинула горящие небеса над обрамлённой зашифрованными координатами меккой авантюристов всех мастей, в которой грифоны крадут содержание древних свитков, единожды взглянув на них, ночи пахнут подслащенным виски и вязкой, как патока, смолой, а витиеватые татуировки под глазами выдают неприкосновенную касту жрецов переменчивой удачи. Там мелкую рыбу коптят зверобоем и четырёхлистным клевером, а ярмарочные дилижансы торгуют амулетами из цветастых деревянных бусин, пушниной молодых мангустов и скрытыми клинками, хитроумно зафиксированными на изнанках кожаных перчаток; там полируют до блеска чёрных бриллиантов слепые глаза руды и используют их вместо зеркал, а каждый ребёнок привык вдыхать лукавый кадильный дым, ароматами орешника и бересклета струящийся через сквозные отверстия потемневших от времени медных курильниц; там люди и нелюди живут в стёганых шатрах из звериных шкур, изнутри освещенных головоломками составных витражных фонарей, а новорождённых детей одаривают обоюдоострым магическим даром ожившие карты Таро. Там лучших из худших учат кормить золотом с рук доверчивых дикарей, а каждый мальчишка мечтает однажды убить оленьего короля о семи рогах; там туманы липки, как венозная кровь, и нет колыбельных уютнее гулкого волчьего плача в преддверии осени.
Степь, поговаривают, влюблена в тех, кто заплетает червонную гриву в каскад кос, звенящих голосами жестяных колокольцев, и рисует на огрубевшей от танцев с ветром ореховой коже прихотливую вязь окрашенных хной историй о потемневшем известняке костей вечно голодного чудовища без плоти и кожи, что поедало великие торговые города, точно запечённые в сладком тесте восточные персики, и пресноводном безумии юного языческого бога дождей и стихийных ритмов, из грома и молний сложившем первый на свете джаз. В её зрачках, расколовших пьяные изумруды глаз, оплавляются ведовские свечи с пачули и лакрицей, сверкает византийская медь щитов и колосятся кудрявым морем ароматные травы, а между пальцев оскудевшими речками струится жемчужный песок; ей покорны гремучие гадюки, что ластятся к ногам, как мятный сорняк, и седые пряди в волосах бродячих целителей, прекословить которым решится только бессмертный. В Степи мастерят из бронзовой проволоки, опалов и засушенных брусничных ягод цыганские серьги, омытые студёной росой, и взмахом руки укрощают пряные смерчи и сочиняет новые руны по мотивам сбывшихся снов личного ястреба пятнадцатилетнего вождя-полукровки, которого тот приручил при помощи печени своих врагов и баллад о яростных звёздах других миров.
Степь собирает с растрескавшихся губ умирающего волшебника мускусное зелье воспоминаний об экспериментах над прекрасными принцессами, прикованными за хрупкие запястья к столам паноптикумов, в которых верёвочное кружево индейских талисманов и языки костров в оттенках хризолита и бирюзы скрадывают художественную жестокость операций, и танцует неправильный вальс на раскалённых добела углях, растворяясь в языческой красоте погодных заклинаний. В ней разливают крепкий эль из обсидиана и жимолости по заржавевшим от времени восьмигранникам церемониальных кубков двенадцати страшных монстров, назвавшихся королями диких земель, где корни растений беззастенчиво душат тех, кто им не по душе, а секреты волшебной нательной росписи стоят дороже любых самоцветов и пугает непослушных детей далёкой страной, где драконы однажды устали, и их крылья осыпались пеплом, как яблочное цветы в ревнивых объятиях летнего зноя. Степь учит своих детей с мальчишеским азартом разорять христианские церкви, одаривая скульптурных жён из лазурита и гелиодора крестами, иконами и древней посудой, и растворять пошлые страхи перед осуждением в ритуальном барабанном бое, царапинах совиных когтей и вкусе свежего овсяного хлеба – с её благословения они спят в обнимку с седлом, в котором когда-то родились, и мечтают однажды украсть зарю.
Степь знает в лицо мрачные сказки, что на исходе дня расцветают колючим бурьяном и отравленными хрустальными хризантемами: о ломком одеяле неровной ледовой корки, что серебристым саваном укрыла тело наивной ласточки, не сумевшей распознать возлюбленного ворона в аспидных глазах молодого чернокнижника, и математической красоте коридоров погребальных пирамид, где гремучие скорпионы натасканы двести лет защищать фараоновские сокровища от стихий и человека; о горьком лесном тумане, лиановом соке и стрекотании цикад в плотном воздухе над ведовской поляной с тотемами зверей и птиц и красном замке из яшмы и киновари, где языческие боги от века собираются вместе ради партии в живые шахматы, распоряжаясь войсками чёрных рабов и белых предателей. О дюжине заражённых холерой ложных солнц, что отважный герой поразил арбалетным выстрелом с подлинным заодно, сотворив вечную ночь и навсегда лишив людей возможности растить в долине осоку, лук и пырей, и танцах сердоликового огня в кузнечном горне, что днём целует подковы, а ночью закаляет клинки лихих мечей с тяжёлыми рукоятями, инкрустированными турмалином и дроблёным ониксом, и обо всех тенях, что без следа исчезают в полдень.
Степь – это янтарные блики мёда, стекающие из сахарных лабиринтов сот незастывшей терпкой смолой, закаты цвета грейпфрутовой мякоти и окроплённые кирпичным сургучом ножны для серповидного ятагана, заточенного ведунами о безымянный погребальный курган; коварные чары непроходимых болотных топей, где в узорах камышей и зыбучего ила человеческий глаз неспособен различить чешую крокодильей спины, и расшитое бисером белоснежное полотно княжеских покрывал; вакханалия праздника летнего солнцестояния в неукротимом племени кентавров, что угощаются разлитым во вражеские черепа полынной водкой и отбивают на бубнах бесовскую джигу одичалых теней, и цветущие оазисы кактусовых садов, затерянных в бесплодных пампасах, точно редкие минералы среди мёртвых зубьев гранитных скал. Это расплывчатые силуэты предсказаний на щербатых панцирях тысячелетних черепах, неразборчивые конспекты подмастерья безумного шамана и обсыпанная сахарной пудрой корочка миндального пирога с лимонным кремом; смертоносная грация арбалетов из лакированного тиса и потемневшего серебра и соляные равнины, где собирают кристаллы, похожие на твёрдый острый снег; короны из чертополоха, вьюнка и багряных роз на льняных кудрях и отсечённые головы, насаженные на пики ограждений лагерей кровожадных кочевников, злокачественными родимыми пятнами рассыпанных по травянистой спине прерий.