Люблю возвращаться в город ночью. Мотаешь километры по трассе, белые полосы разметки, как струны, держащие пространство – задремлешь, выпустишь руль, и всё – твой личный континуум тут и кончится. Но я бодр. Чуть воображения - и ночная дорога мигнёт звёздными системами поселений вдалеке, поясом астероидов покажутся скопления фонарей у переезда, а встречная фура вся в огоньках по корпусу обдаст выхлопом, как будто дохнул пролетая, опасный, древний, как Вселенная, зверь.
Ни референта, ни водителя с собой, в деревенский дом, не беру, надо побыть когда-то свободным от всего и от всех. Да и неуместны они там, среди сосен, вересковых полян, озёр-лампушек – в мире детства, первоначального счастья.
Руководство концерна мирилось с моими «глухими» выходными без связи и пригляда, особенно после того, как я с профессиональным водителем за рулём попал в нехорошую аварию. Нет, виноват был не мой профи, но факт – месяц искусственного сна для восстановления функций мозга, инвалидность шофёра, а главное – сорванный многомиллиардный контракт. И теперь я езжу сам и исключительно ночью – мне так нравится.
Фары осветили две фигурки на обочине. В половине четвёртого утра - довольно странно. Голосовали две женщины. Я остановился, опустил стекло – правда странные. Одна приземистая, немолодая, пушистая шаль чуть не до земли, в руке ингалятор, вторая тонкая, смуглая, в чём-то модном. Лица тревожные.
- Мужчина, молодой человек, - заговорила старшая с трудом, дыхание с присвистом, - подбросьте до города, хоть до кольцевой, за тысячу договоримся?
- Подбросьте, пожалуйста, маме плохо, а ехать ночью не на чем, - вступила молодая.
Они вскарабкались на заднее сиденье – машина у меня высокая, к этому моменту я их уже разглядел – цыганки, но нестандартные. Впрочем, я очень давно не видел стандартных – образ жизни, знаете ли, не располагал. Брать с них деньги я не собирался, просто подвезти.
- На свадьбу приехали к таборным, да лучше бы наплевали. Обиделись бы и чёрт с ними, - продолжила старшая. – Говорю плохо мне от вашей шума-драки, в город отвезите, а некому – все пьяные. Сама, говорят, бабушка Люба, добирайся, раз не уважаешь нас. Спасибо, Неля, дочка старшая, хорошая у меня, а младшая Жанка - коза, там осталась гулевать.
Я усмехнулся на «бабушка» - вероятно она моя ровесница, глянул в боковое стекло назад – и верно: в темноте ночи выделялось пятно света, искорками разлетелся фейерверк.
- Бабаханьем своим замучили, - добавила Люба, «пыхнув» ингалятором.
Я беседу не поддержал, и заговорил с ними только на подъезде к городу. Оказалось, что нам по дороге, и я доставил их практически до самого дома.
- Дай хоть Неле руку погадать тебе на счастье, добрый человек, - обрадованно предложила Люба, когда я не взял деньги.
- Я вполне счастлив и так, - усмехнулся я, но руку протянул, главным образом для того, чтобы разглядеть девушку.
Красивой не назовёшь, но лицо иконописное, византийское – когда на тёмном узком лике яркие пятна глаз, и шейка высокая. Смуглые пальцы раскрыли мою ладонь, как книгу. Неля вгляделась, подняла на меня бездны глаз и спросила испуганно:
- Как ты можешь быть счастлив?
Она спросила всерьёз, и я всерьёз ответил, что несчастным себя не чувствую. Неля оглянулась на мать, Люба тоже взяла мою руку и снова я увидел ту же реакцию – недоумение и даже испуг.
- Авария? – наконец догадался я. – Но я её пережил и практически без последствий.
- Ты-то пережил, - тихо сказала Люба, взяла дочь под руку и шагнула к своей парадной.
Очень загадочно. Но забивать себе голову цыганскими намёками желания не было, я не вспоминал о них до вечера следующего дня.
В зале совещаний концерна проходила протокольная встреча по новой серии запусков с космодрома Куру во французской Гвиане. Все нужные бумаги подписаны, заключительные рукопожатия, знакомый по прошлым встречам гвианец желает всего хорошего моей жене и милым дочкам. Дочкам… Однако. Я холост. Ничего страшного, ошибиться может любой, я вежливо улыбаюсь и в свою очередь желаю ему, его супруге и сыновьям всего наилучшего. Я их помню по встречам в Гвиане, а он, выходит, забыл, что я не женат. Странно. А более странно то, что наш переводчик озвучивает прощальные слова гвианца вовсе без всяких упоминаний семьи. Но я достаточно понимаю французский, чтобы услышать в его речи votre femme и vos petites filles.
Переводчик, кстати, наш, штатный.
А вот ещё странность, которой я совсем не придал значения, но отметил, потому что удивился. Утром, подходя к дверям своей приёмной я услышал, как мой референт выговаривает секретарше: «Ромашки! Ты с ума сошла? Убери сейчас же! Андрей Юрьич уже подходит!» Когда я вошёл, вазочка на столе пустовала, а секретарша с покрасневшим лицом приветствовала меня, как обычно. Ерунда какая-то, но сейчас я об этом вспомнил.
Каждое этих происшествий – ничего не значащая мелочь, но всё вместе – уже любопытный актив для анализа.
Я вспомнил, как пришёл в себя после аварии. Голова казалась пустой, проветренной дочиста. Ангельского вида медперсонал порхал вокруг не хуже бабочек, выяснилось, что они усыпили меня на значительный срок, позволяя мозгу восстановиться. Но мой референт уже стоял наготове с информацией, которую нужно было срочно усвоить, обдумать и принять решение. Я не удивился, что концерн не дал мне времени тихо полежать, наоборот, с радостью погрузился в работу - моё отсутствие и так создало руководству ряд проблем. Надо было закрывать дыры.
Я не думал о себе самом. Вернее, на рубежах сознания обосновалась приятная мысль о незаменимости, а также здравая мысль, что на месте водителя мог оказаться я. Но в целом мозг был занят делами, никакой лирики. И вот теперь такой нано-детектив.
Первый вывод – от меня скрывают обстоятельства аварии. Я знаю, что авария была массовой, что погибли люди, что мой водитель до сих пор на костылях, что машина пошла на списание, но виноват водитель пикапа из другого ряда. Так почему цыганки сочли, что на мне какая-то вина? И причём тут ромашки? Может, у меня аллергия на них? Ерунда, я только что из мест, где полно ромашек.
И самое непонятное и тревожное – оговорка гвианца про жену и дочек. Найти в сети упоминания о той аварии - дело несложное. Я смотрю записи с места события, вижу себя без сознания, и совершенно смятую заднюю часть машины, что там – не видно, заслоняют люди. В репортаже называется количество жертв – четыре, двое детей. Чьих? Неужели это мои дети? Но почему я ничего о них не помню? И о жене – тоже…
Нет, это слишком важно для меня, чтобы гадать и искать ответы без достаточного количества вводных. Хотя время было уже не рабочее, я решил встретиться с генеральным. «Конечно, Андрей, подходи», - ответил он, узнав, что я хочу переговорить по личному вопросу.
- Ты догадался или вспомнил? – спросил генеральный. - Это важно. Медики убеждали меня, что программирование памяти будет выполнено на самом высоком уровне, максимально возможном для сегодняшней медицины.
- Я ничего не вспомнил. И даже не знаю, что мне надо вспомнить. Но боюсь, уже боюсь, что не помню самого важного… У меня была семья? Они погибли в той аварии?
- Мне очень жаль, Андрей, но да – была, и да – они погибли… Понимаешь, ты был в таком состоянии, что обрушить на тебя ещё и горе потери было слишком жестоко. И мы приняли решение…
- Вы всё решили за меня! – перебил я генерального. – Отключили мне память! Прекрасно!
- Да пойми, Андрей! Мы думали о тебе. Не хотели, чтобы ты жалел, мучился, казнился… Тяжёлое сотрясение мозга, и какого мозга! Одного из лучших в нашей отрасли. Был большой консилиум. Предлагались разные варианты выхода из кризиса, в который попал твой организм. Программирование памяти было одобрено, как самое щадящее решение. Как бы это объяснить… Память осталась, просто заперт тот её отсек, где все они… Через какое-то время ты должен был постепенно всё вспомнить сам. А ты, значит, догадался. Хотя мы убрали всё, что могло о них напомнить.
- Понятно… Группа доброжелателей сработала чётко. А почему нельзя видеть ромашки?
- Потому. Ты увидишь их фотографии и наверное вспомнишь. В этом конверте пароль и ключ от ячейки в нашем банке, - генеральный протянул мне конверт. – В ячейке лэптопы девочек и Елены. Иди.
Я вышел не попрощавшись.
Елена… Лена. Ёлочки-ромашки. Я вспомнил. И как странно, что не вспомнил раньше, на своих деревенских просторах, на пустошах, заросших молодняком хвойных, вересками, полевыми ромашками.
И жена и девочки - светлые, ясноглазые, с нежным золотом волос, я придумал называть их ромашками – такими они были чистыми, солнечными, радостными. Горе рухнуло на меня вдруг с такой силой, что я не удержался на ногах, присел, задохнувшись, в коридоре. Можно было не смотреть лэптопы, память наконец открыла шлюзы, и на меня хлынул поток картинок, сцен, голосов, прикосновений – всего, что я утратил…
Мои дорогие. Я хочу о вас жалеть. Я хочу помнить вас каждую секунду своей жизни. Пока я помню, я люблю, и вы со мной.